Глава 4 За столом переговоров

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

За столом переговоров

Пришло время мирных переговоров. Верховный визирь еще попытался проявить гордость и высокомерие, предложив Румянцеву перемирие на несколько дней, а потом, после перемирия, прислать «верную и знатную особу, дабы договориться с оной о мире». Но русский фельдмаршал твердо заявил, что он не видит ни малейших причин, чтобы затягивать дело. Однако турки тянули с ответом, упорно не слали своих уполномоченных.

А 3 июля Румянцев вызвал генерал-поручика Глебова, командовавшего корпусом против Силистрии.

– Федор Иванович! – приступил сразу к делу фельдмаршал. – Пришло время мирных переговоров. Мне необходимо быть в Кучук-Кайнарджи, куда должны прибыть турецкие уполномоченные. В мое отсутствие поручаю вам здешние войска в команду.

– Благодарю за доверие, ваше сиятельство! Наконец-то! Так надоела война!

– Ваша опытность в военном искусстве мне известна, и вы ничего не упустите по своей должности, – продолжал Румянцев, – но считаю потребным изъяснить вам, что положение неприятеля незавидное. Конечно, можно было б теперь атаковать его в укреплениях. Но это не нам окажется полезным, а неприятелю: ведь он давно приготовился к обороне. А потому пусть он будет в Силистрии заперт. А вы со своей частью войск останетесь на месте, соблюдая все необходимые предосторожности. Вы знаете коварство турок.

– Да уж, немало терпели от них за эти годы. Так и жди какой-нибудь выходки, – сказал генерал.

– Ну, вы знаете, что полковник Розен со своим отрядом действует в Афлатаре. Он остается в вашем подчинении, должен доносить вам о всех передвижениях неприятеля с левой стороны от Силистрии и поддерживать связь с графом Салтыковым, стоящим нынче в Туртукае. Я поставил эскадроны Сумского гусарского полка по дороге от Силистрии и Кайнарджи, дабы наблюдали за неприятелем в Силистрии. И как только что-либо приметят, так сразу должны докладывать вам, барону Розену и мне, в Кайнарджи. А вы тотчас же должны принимать надобные меры. Генерал-майор Лойд останется в вашей команде, но пусть пока осадную артиллерию в ход не пускает. Дело идет к миру, зачем тратить снаряды. Если уж не подпишут наши условия, тогда пойдем на крайние меры.

– Ваше сиятельство! Ведь совсем недавно неприятель вышел из Силистрии и обрушился на Ликарешти. Три атаки его отбили…

– Знаю. Ради своей пользы неприятелю надобно пребывать в укреплениях. Но если он снова вознамерится выступить из своих укреплений, то уж тогда вместе с генералом Лойдом одновременно атакуйте его. Так что условьтесь с Лойдом о сигналах наиудобнейших, чрез которые вы бы могли один другому возвестить нужду о помощи.

– А князь Репнин? – спросил Глебов.

– Я уверен, Федор Иванович, что вы и сами справитесь, если неприятель зашевелится. Ну а потом, в крайнем случае, я в таком близком расстоянии находиться буду, что могу сам дать необходимое предписание. А генерал-поручик князь Репнин будет мне помощником на переговорах, а потому вместе со мной отъедет из здешнего лагеря. Господин Обрезков со своей канцелярией из-за разлива рек никак не может приехать к сроку. А жаль, он истинный делатель мира. Кстати, как только приедет князь Репнин, пусть сразу же пожалует ко мне.

Глебов, пожелав фельдмаршалу успеха на переговорах, ушел. Но Румянцев недолго оставался в одиночестве: вскоре в палатку вошел князь Репнин.

Пока фельдмаршал и генерал приветствуют друг друга, напомним читателям, что князя Репнина больше двух лет не было в армии: он лечился за границей и устраивал свои денежные дела. Вот что говорится в «Русском биографическом словаре» об этом периоде его жизни: «Репнин выехал в Германию. Летом 1772 года он пользовался водами в Спа. Почти весь год Репнину пришлось вести нелегкие хлопоты по устройству денежных дел, пришедших к этому времени в такое расстройство, что единственным способом спастись от окончательного разорения представлялся крупный заем… По этому делу Репнин лично ездил в Гаагу».

Напомним также, что причиной ухода Репнина из армии была не столько болезнь, сколько резкие выражения фельдмаршала Румянцева, недовольного сдачей Журжи. Румянцев остро переживал эту неудачу, предписав Репнину при сдаче должности генералу Эссену «все письменные документы до последнего листа сдать по реестру, ибо происшедшее в том корпусе неотменно поведет за собою следствие, для коего нужны будут всякие малейшие письменные инструменты». Но князь Репнин был родственником министра иностранных дел Панина, был близок ко двору, его весьма ценила сама императрица. Наконец, он имел опыт ведения дипломатических переговоров, а мирный договор нужно подписывать в срочном порядке. Что оставалось делать Румянцеву, если Обрезков буквально застрял в непролазной грязи, образовавшейся после разлива рек и бурного дождя?

Сам же князь Репнин прекрасно понимал, какие выгоды ждут его после заключения мирного договора и вполне возможной поездки в Петербург в качестве вестника мира… Поэтому охотно поехал в Кучук-Кайнарджи, хотя и недолюбливал Румянцева.

– Ваше сиятельство, должно быть, знает, – заговорил наконец Румянцев, – что верховный визирь, получив мой ультиматум, прислал вчера ответное письмо. В нем он соглашается со мной, что время перемирий прошло и пора приступить к заключению мира. Раньше нельзя было приступать к оному, были на то свои причины, а ныне общие наши намерения находятся в согласии и равенстве… Уже из Шумлы отправились уполномоченные с чрезвычайным посольством.

– А называет уполномоченных? – спросил Репнин.

– Почтеннейший Ресми-Ахмет-эфенди назван первым уполномоченным, а вторым – почтеннейший канцлер Ибрагим-Мюниб-эфенди. Генерал Каменский дал им сопровождение для проезда чрез наши войска. Вскоре они будут в Кайнарджи.

– А что, ваше сиятельство, мы должны потребовать от них при заключении мира? В общих чертах я слышал о том от графа Никиты Ивановича Панина, но ведь обстоятельства несколько изменились?

– Верховный визирь полагал, что мы договариваемся о перемирии или о конгрессе. Я ему твердо заявил, что о конгрессе, а тем более о перемирии, я не хочу и слышать. И если они хотят мира, то пусть пришлют полномочных, чтоб подписать, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много толковано. К главнейшим артикулам мы относим независимость Крыма, свободное плавание торговых судов по Черному морю, занятие Керчи и Еникале русскими войсками. А может быть, потребуем и Кинбурн с прилежащим округом. Я вам передам все документы, подготовленные на конгрессе в Бухаресте Обрезковым, дам вам также копии писем верховного визиря и мои, вы изучите их. Вы будете вести всю протокольную часть переговоров. Моя канцелярия уже работает над новой редакцией мирного договора.

– И когда мы отбываем из здешнего лагеря?

– Сегодня и выступаем. Со мной пойдут два пехотных полка и пять эскадронов кавалерии при двух орудиях. Мы спешим на помощь генералу Каменскому, чтобы штурмовать Шумлу и взять в плен верховного визиря, со всем его штабом и канцелярией. Если, конечно, не подпишут в Кайнарджи мирного договора…

– Обычно на подписание мирного договора требуется больше времени. Турки – народ церемонный. Много времени уйдет на всякие пустые встречи и разговоры.

– Нет, пять дней даю вам на заключение мирного договора. Хватит – поговорили. Пора и на этом фронте действовать решительно и по-военному.

Репнину понравилась твердость фельдмаршала. Он сам действовал так же, когда был в Польше послом России.

В полдень 4 июля фельдмаршал со своим отрядом подходил к деревне Кучук-Кайнарджи. Здесь ему доложили, что совсем недалеко раскинули лагерь турецкие уполномоченные и хотят его видеть. Румянцев приказал полковнику Петерсону, хорошо знавшему их язык и обычаи, отправиться в турецкий лагерь и приветствовать их от имени русского фельдмаршала. А главное – передать, что он спешит к Шумле для того, чтобы руководить сражением против войск великого визиря.

Вскоре вернувшийся Петерсон передал Румянцеву настойчивую просьбу послов принять их и начать переговоры о мире: у них есть самые высокие на то полномочия. «Вот как повернулось дело! – думал Румянцев. – Кто бы мог предполагать еще несколько месяцев назад, что гордые и самоуверенные турки, узнав о моем движении к Шумле, будут нетерпеливо домогаться увидеть меня? Придется уважить их просьбу».

Уполномоченные прибыли в русский лагерь и расположились в палатке недалеко от шатра Румянцева. Фельдмаршал предложил вести встречу без лишних церемоний, в присутствии только «знаменитейших услужников», необходимых для ведения деловых переговоров.

– Господа! – начал он. – У меня мало времени на разговоры. В Фокшанах и Бухаресте российские уполномоченные сказали все, что нужно было. После этого действие оружия российского перешло за Дунай и даже за Балканы. Я спешу к Шумле. В Силистрии и Рущуке ваши гарнизоны заперты и уже испытывают нужду в провианте и хорошей воде… Верховный визирь не раз пытался прорваться сквозь наши войска, но тщетно: каждый раз бывал бит. Мы уже много раз писали друг другу об условиях мирного договора. Но между тем время идет, и то, что легко совершить можно в одно время, невозможно сделать в другое. В конце концов самая умеренность наша истощается, коль ни велика она была. Однако ж я и по сей час тот же, что и вчера, и не воспользуюсь вашим тяжким положением. И мы требуем того же, что и вчера, лишь с небольшими добавлениями, о которых вы сразу догадаетесь. Мы должны договориться, чтоб всем татарам остаться вольными и ни от кого, кроме единого Бога, не зависимыми в их гражданских и политических делах и правлении, а в духовных сообразоваться имеют правилам магометанского закона. Все земли и все крепости в Крыму, на Кубани и на острове Тамань и прочие земли, в их владении бывшие, им же, татарам, отдаются, выключая крепости крымские: Еникале и Керчи с их уездами, которые Блистательная Порта России уступает. Уступает также России замок Кинбурнский с его округом и степью, между реками Бугом и Днепром лежащею. Коммерция в областях обеих держав и судоплавание на Черном и Белом море и Дунае, во всех пристанях и каналах, и на всех морях взаимным образом обеим империям дозволена, и за убытки военные России заплатить имеет Блистательная Порта семь миллионов с половиною пиастров, считая на российские деньги, четыре миллиона пятьсот тысяч рублей. После сего оставляет Россия Порте город Очаков с древним его уездом, возвратит Бессарабию, Молдавию и Валахию со всеми городами и крепостями, все острова на архипелаге, выговоря для жителей островских и помянутых провинций свободное отправление веры, облегчение в податях и сохранение при их привилегиях. Впрочем, десять артикулов, подписанных взаимными послами на Бухарестском конгрессе, должны быть утверждены слово до слова, как и другие сообщенные на оном же конгрессе двадцать восемь артикулов, против которых нет причины прекословить.

Господа! Ваши полномочия дают вам право, как и российским уполномоченным, возвестить радость нашим государям и напоить оною же сердца народные, ибо как только вы подпишете мирные артикулы и я получу благопризнание сих документов верховного визиря, то в ту же минуту прикажу корпусу Каменского и другим частям отойти на прежние позиции. Или мир, или война! Переговоры с вами будет вести князь Николай Васильевич Репнин, многоопытный в таковых делах.

Торжественное открытие переговоров завершилось к обоюдному удовольствию. Турки со всем соглашались, так как их напугало стремление Румянцева идти к Шумле: уж они-то знали слабости своих войск и боялись падения этой крепости.

Через полтора часа турецкие послы покинули палатку Румянцева, но еще два часа заседали в «особливом павильоне» с князем Репниным и видными чиновниками из походной канцелярии фельдмаршала, такими, как полковник Петр Завадовский, граф Семен Воронцов, которые впоследствии стали выдающимися деятелями XVIII века.

К вечеру Румянцеву доложили, что турецкие послы по всем основным пунктам согласны с русской стороной. В ночь на 7 июля фельдмаршал послал курьера с письмом верховному визирю, в котором он, в частности, писал: «Вчерашний день имел я удовольствие в здешнем моем лагере принять от вашего сиятельства полномочных почтенных нишанджи – Ресми-Ахмет-эфенди и Ибрагим-Мюниб-эфенди. Я хочу отдать справедливое свидетельство пред вашим сиятельством их качествам, коими отвечают они в полной мере возложенной доверенности и приятным мне делают партикулярное с ними знакомство. По делам мирным представляя лицо ваше, имели они разговор со мною, и по объяснениям согласились уже они со мною в главных пунктах, имеющих составить мирный трактат…»

Верховный визирь попытался еще напомнить Румянцеву, что крепости в Крыму никогда не принадлежали татарам и что оные содержались всегда Высокой империей, а потому, дескать, нельзя их оставлять. Но Румянцев оставался непреклонным, каждый раз напоминая, что срок переговоров истекает: 10 июля мирный договор должен быть подписан. Больше шестидесяти лет назад именно в этот день был подписан позорный для России Прутский мирный договор, и Румянцеву хотелось именно в этот день предать забвению позор России.

В торжественной обстановке проходили переговоры. Репнин часто заходил к Румянцеву советоваться, потому что турецкие уполномоченные, согласившись на подписание выгодного для России мира, все-таки пытались выторговать хоть что-то… Но Каменский продолжал держать в страхе верховного визиря в Шумле: то уничтожил запасы хлеба турок в деревне Самче, то сжег хлеб на корню у стен крепости, оставив без корма лошадей неприятеля… А потому фельдмаршал Румянцев мог диктовать свои условия.

Утром 10 июля прибыл курьер от верховного визиря с ответом на письмо Румянцева. Верховный визирь снова попытался втянуть фельдмаршала в длительные словопрения по совершенно ясным вопросам, но он не пошел на это и твердо заявил, что по-прежнему стоит на своем. Договор уже был согласован, и все статьи сформулированы. Оставалось его подписать.

В 7 часов вечера 10 июля 1774 года князь Репнин и турецкие послы Ресми-Ахмет и Ибрагим-Мюниб подписали мирный договор даже на более благоприятных условиях, чем предполагали в Петербурге. В тот же день молодой граф Румянцев вместе с майором Гагариным отправились в Петербург с этим долгожданным и радостным известием.

В трактате было точно обозначено, что действие мирного договора вступает в силу только после того, как все 28 пунктов, от слова до слова, будут утверждены подписями и печатями верховным визирем и главнокомандующим Румянцевым, «как бы оные деланы были в присутствии обоих нас личном, – писал Румянцев верховному визирю, – и взаимно разменяться, в соблюдение нужного порядка и что мир сделан нами, грамотами, которыми нас всепресветлейшие государи наши уполномочили постановить и заключить сей мир между их империями».

Назначен и пятидневный срок для утверждения трактата главнокомандующими. Но Румянцев торопит верховного визиря, надеется получить подписанный трактат «несколько ближе и поспешнее того сроку», потому что военные действия пока не прекращены, а места, куда надо послать повеления, весьма отдаленные: Крым, архипелаг, Грузия, посты на Дунае.

Дело еще не закончено. И поэтому Румянцев послал ордер Каменскому, в котором выражает свое явное недовольство его отступлением от Шумлы: «Я вам велел остаться против Шумлы, в прежнем вашем положении, не предпринимая на город действий, но вы от 9-го числа пишете, что отступили назад семь верст…»

Но переговоры завершились успешно. Так что Румянцев с полным правом мог написать Екатерине II, что «от самого начала войны, предводя оружие», ему вверенное против неприятеля, «имел счастие силою оного одержать и мир ныне».

За день до срока, 14 июля, вернулся курьер верховного визиря и вручил своим уполномоченным ратификацию договора. На следующий день состоялся размен мирных договоров.

Утром турецкие уполномоченные, описывает очевидец, «в отличных, по своим обычаям, нарядах», под барабанный бой и пушечные выстрелы, торжественно въехали в русский лагерь. Из палатки главнокомандующего вышли им навстречу фельдмаршал Румянцев, Алексей Михайлович Обрезков, наконец-то прибывший сюда, князь Репнин, полковники Завадовский и Воронцов, принимавшие непосредственное участие в мирных переговорах… После обычных церемонных приветствий все вошли в конференц-зал, где разместились в соответствии с занимаемым положением. В центре зала на столе, покрытом красным сукном, фельдмаршал торжественно подписал договор. Во все концы от турок и русских помчались гонцы с известием о заключении мира и о запрещении продолжать военные действия.

«В 4-м часу после обеда пошли послы вторично в ставку его сиятельства, где ему поднесли ратификацию верховного визиря на турецком языке, а он, их поздравив, вручил им свою» (на русском).

17 июля Румянцев отправил в Петербург князя Репнина с мирным договором. В письме Екатерине II, излагая ход переговоров, он, в частности, писал: «Нужные переговоры, объяснения и сочинение мирного трактата продолжались чрез пять дней. Я быв тут во все время неотлучен и, смотря глазами на дела полномочных, вседневно преподавал им способы и путь ближайший к окончанию, что и свершилось 10 июля подписанием чрез взаимных полномочных трактата вечного мира между империей Всероссийскою и Портою Оттоманскою…»

В той же реляции Румянцев, говоря о том, что заключенный мир есть плод счастливой войны, который существом своим полезен Отечеству, высоко отзывается о «подносителях сего» князе Репнине и графе Воронцове, «который от начала войны до самого окончания оной служил безотлучно в армии, в действиях против неприятеля всегда отличал себя храбрым и искусным офицером». Оба они заслуживают «всемилостивейшего воздания».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.