«Да внидет пред Тя
воздыхание окованных»
(Пс.78,11).
Ещё в начале похода на Москву пан Лисовский в Коломне захватил и мучил владыку Иосифа, постоявшего за правду вместе с Гермогеном перед «злополучной свадьбой» Марины с «Самозванцем». Теперь, осенью 1608 года, пленником поляков оказался и Ростовский митрополит. Отряд Сапеги ворвался в его кафедральный храм и, как пишет Авраамий Палицын, «сего убо митрополита Филарета исторгше силою, яко от пазуху матерю, от Церкви Божиа и ведуще путем боса токмо во единой свите». Затем митрополита посадили на возок и доставили в Тушино, где, по словам С.М.Соловьёва, «его ждали почести ещё более унизительные». Самозванец, по родству Романова с Царём Феодором Иоанновичем, за брата коего он выдавал сам себя, объявил Филарета «патриархом всея Руси». На что тот справедливо вознегодовал. Патриарх Гермоген, узнав об этом, в своей грамоте одобрил и почтил стойкость митрополита Ростовского, который, как говорит Палицын, «не преклонился ни на десное ни на шуее, но пребысть твердо в правой вере». Заполучить «собственного патриарха» Вору не удалось.
Стычки между войсками Шуйского и тушинцами не прекращались всю зиму. В одной из них, в феврале 1609 г., гетман Рожинский получил тяжёлую рану (она потом свела его в могилу). Незадолго до того Рожинский уничтожил своего соперника, гетмана Меховецкого. Москва же оставалась неприступной, а из областей, подвластных Самозванцу, шли бесконечные жалобы на грабежи и притеснения народа воровскими начальниками. Отношение к тушинцам менялось повсеместно.
В начавшуюся зиму в столице стало не хватать хлеба, цены поднялись. Келарь Троицкой Лавры Авраамий Палицын открыл московские закрома монастыря и снял ценовое напряжение. В самой же Троице-Сергиевой Лавре хлеб кончился по причине осады.
Ещё в сентябре 1608-го Сапега, стремясь отрезать Москву от всех возможных путей снабжения, вышел на Ярославскую дорогу, разбил там войска под командой Ивана Шуйского, затем взял Дмитров и осадил Свято-Троицкую Лавру - «этот курятник», как презрительно выражались поляки. Однако взять «это лукошко» спесивым панам не удалось, ни приступом, ни измором.
Оборона Лавры - сплошное чудо, остросюжетная захватывающая повесть и хвалебный гимн торжеству Православной веры Русского народа; это пример сверхчеловеческого мужества кротких иноков и бессилия нечестивых вояк латинских. Божией милостью, по молитвам Святого Сергия Радонежского, все атаки, все подкопы, все военные хитрости ляхов обратились на их собственные головы.
Сапега застрял у Троицы, Лисовский шёл в обход Москвы другим путём: на Суздаль и Шую. Он подчинил Самозванцу Владимирскую область. На соединение с ним спешил Хмелевский. Воровская петля вот-вот могла сомкнуться. Но под Коломной верные Шуйскому полки разбили Хмелевского. А тех воров, что шли к нему на подкрепление, перехватил и уничтожил Зарайский воевода, князь Дмитрий Михайлович Пожарский - будущий освободитель Москвы. Таким образом, план окружения столицы и удушения её голодом был сорван.
Тем не менее, московская знать унывала. Немощь «боярского царя» на фоне успехов Самозванца побуждала малодушных перебегать в Тушино. Вор жаловал перебежчиков высокими званиями, раздавал грамоты на владения поместьями. Одним словом, пускал пыль в глаза, ибо исход всякой борьбы определяется не числом изменников, а наличием хотя бы немногих Богом избранных героев, не запятнавших своей чести и готовых стоять до конца. Такими героями были: патриарх Гермоген, князь Пожарский и 22-летний племянник Царя Василия, Михаил Скопин-Шуйский.
Скопин вёл сложные переговоры со шведами на труднейшем участке западного фронта, в Новгороде, Пскове, Ивангороде, и собирал ополчение в Заволжье. В результате его дипломатической деятельности вокруг Москвы сплотились северные города: Вологда, Великий Устюг, Кострома, Галич; а король Карл IX, в обмен на незначительные уступки Скопина, заключил мир с Россией и послал в подкрепление русскому войску 15-тысячный отряд отборных шведских наёмников. Эти профессиональные солдаты заметно усилили ополчение северных городов, состоявшее по большей части из земледельцев и ремесленников.
Заслышав о движении Скопина-Шуйского, Сапега и Лисовский засуетились. В ночь на 27 мая 1609 года они предприняли отчаянный штурм Троице-Сергиевой Лавры. «Но, - как пишет А.Д.Нечволодов, - защитники монастыря были наготове; архимандрит и ветхие старцы-иноки пребывали в жаркой молитве перед гробом Святого Сергия, а воины, все иноки, способные носить оружие, и женщины [бежавшие в крепость из окрестных сёл] стояли на стенах с оружием, камнями, смолой, извёсткою и серою, чтобы грудью встретить врага... отчаянный бой продолжался до самого рассвета; обе стороны дрались с большим ожесточением, но к утру малочисленные защитники Лавры отбили все приступы ляхов и воров, и, видя их бегущими от своих стен, тотчас же сделали смелую вылазку, забрам при этом множество пленных, оружия и стенобитных снарядов». То же самое повторилось и 28 мая, когда к осаждавшим подошло подкрепление пана Зборовского. В дальнейшем ляхи на большие штурмы не отваживались, хотя осада святой обители продолжалась ещё несколько месяцев.
В Москве же начались попытки свержения Шуйского. Уже 17 февраля 1609 года, на Масленицу, 300 заговорщиков схватили патриарха Гермогена и стали требовать, чтоб он подписал грамоту о низложении Царя. Святителя силой выволокли на Лобное место, толкали, осыпали грязью, трясли за грудь. Всё без толку. Могучий духом патриарх не уступил угрозам. Хотя Гермоген сам считал Шуйского негодным, нечестно избранным Государем, но он стоял только за эту единственно законную власть, благодаря которой Держава сохраняла целостность, несмотря на захват её части врагами. И надо отдать должное Царю Василию. Плохой правитель, интриган, он в то же время обладал воинским и вообще человеческим мужеством. Когда заговорщики окружили его, он ответил на их угрозы: «Хотите убить меня... я готов; но свести меня с престола без бояр и всей Земли вы не можете». Не получив согласия патриарха и поддержки народа, заговорщики оставили Шуйского и бежали в Тушино. Гермоген же им вслед послал две грамоты, призывая изменников к покаянию. Начинались обе грамоты похожими словами: «бывшим Православным Христианам...» и «бывшим братиям нашим, а теперь не знаем, как и называть вас... дела ваши в наш ум не вмещаются...»
Вторая попытка свергнуть Шуйского путём убийства в Вербное Воскресенье также сорвалась. Заговор был раскрыт, главаря пытали и казнили. В день Святой Троицы произошла новая битва на Ходынке. Полки ляхов поначалу взяли верх, но были опрокинуты, и ратники московские ворвались бы в Тушино, если бы не казаки Заруцкого, сумевшие прикрыть арьергард отступавших.
Между тем, настало лето. С Карлом IX незадолго до этого заключили «вечный мир». Отборная шведская рать (15000) прибыла к Новгороду. Ею командовал 27-летний Якоб Делагарди. Между ним и 23-летним князем Михаилом Скопиным-Шуйским завязалась дружба. И вместе они разбили под Старой Руссой пана Кернозицкого, очистили от воров Торопец, Торжок, Порхов, Орешек. Только князь Мещерецкий не преуспел под Псковом, и Скопин его отозвал. Зборовский и Шаховской (освобождённый из заключения) спешили поддержать псковских воров. Под Торопцом они разбили передовой шведский отряд, но опасаясь подхода всей московской рати, отступили к Твери. В июле 1609 года Скопин-Шуйский настиг Зборовского и разгромил. «Воровская петля» порвалась сразу в нескольких местах. По всей линии вокруг Москвы князь Михаил Васильевич одерживал победы: у Калязина он разбил Сапегу, в октябре занял Переславль-Залесский, затем Александровскую слободу. Поздней осенью на соединение с ним подошёл воевода Ф.И.Шереметьев. Движение Шереметьева вверх по Волге и вдоль Оки побудило население тех областей подняться против Тушинского вора. Мужицкие ополчения образовались во многих местах. Они, конечно, не были так подготовлены к войне, как польская шляхта и казаки. Но всё же, благодаря успехам Шереметьева и Скопина-Шуйского, блокада столицы была прорвана.
Царь Василий теперь мог рассчитывать и на победу, только сам он победы не удостоился.
Пользуясь смутой, король Сигизмунд открыл военные действия. Под предлогом, что Шуйский заключил союз с его врагом Карлом Шведским, Сигизмунд двинул армию на Смоленск. Этот город, как мы помним, был предметом вожделения поляков. 21 сентября 1609 года королевская рать уже стояла под его стенами, имея в составе 5000 пехоты, 12000 конницы, 10000 запорожских казаков и огромный отряд литовских татар. Однако стены Смоленска оказались неприступными.
Смоляне, пишет Н.М.Карамзин, «заключились в крепости и выдержали осаду, если не знаменитейшую Псковской и Троицкой, то ещё долговременнейшую и равно блистательную в летописях нашей славы». Двадцать месяцев длилась героическая оборона Смоленска. Защитники города отбили все приступы под шквальным огнём польской артиллерии. Но мало того, они и вылазки совершали беспримерные. Однажды средь бела дня шестеро героев смолян верхами примчались к стану маршала Дорогостайского, на глазах у всех сорвали литовское знамя и без потерь ускакали обратно. Так закончился 1609 и наступил 1610 год.
Весть об осаде Смоленска поляками волновала всех - и московских бояр, и тушинцев. Паны, служившие Вору, не хотели делить добычу с королём в случае его успеха. От исхода «смуты» они ожидали для себя огромных прибылей. Шуйский же тревожился за свой престол. При этом Царь Василий боялся возможной победы Сигизмунда едва ли больше, чем успехов своего доблестного племянника, князя Михаила. Вся Россия с надеждой смотрела на Скопина-Шуйского - воеводу популярного во всех отношениях: могучего телом и духом, прекрасного собою, умного, доброго, честного. Его любили примерно так же, как в Древнем Риме когда-то любили полководца Германика. Но за эту всенародную любовь Германика извели отравой завистливые родственники. Таковые же имелись и у князя Михаила. Более всех завидовал племяннику брат Царя, бездарный князь Дмитрий Шуйский, женатый на родной сестре убиенной Царицы Марии Годуновой.
Покуда шли бои вокруг Москвы, окружению Царя Василия было не до интриг. Скопин-Шуйский должен был выступить к Смоленску, но он не мог сделать этого, пока не отогнал Сапегу, вновь приступившего к Александровской слободе. Князь Дмитрий Пожарский тем временем очищал от воров Коломенскую дорогу, по которой в столицу возили хлеб.
Сигизмунд рассылал всем лукавые письма. Он изливался в любезностях Шуйскому и патриарху Гермогену, а в воровской лагерь отправил примирившегося с ним пана Стадницкого. Прибытие Стадницкого в Тушино вызвало переполох. Рожинский призывал не слушать королевского посла, не верить обещаниям Сигизмунда. Тем не менее, очень многие польстились на крупные суммы выплат, обещанных королём за переход на его сторону. Шляхта волновалась. Положение Вора стало поистине жалким. Паны не ставили его ни во что, и только следили, чтобы он не удрал. При первой попытке бежать с четырьмя сотнями казаков царик был пойман и возвращён. Однако в начале января 1610 г. ему всё-таки удалось улизнуть, переодевшись простым мужиком. Вместе с шутом Кошелевым на навозных санях Вор бежал в Калугу. Поляки после этого почти все перешли к королю. Казаки начали убегать вслед за Вором. Рожинский преследовал беглые отряды, наносил им поражения, истреблял, но всё равно побеги продолжались.
В Калуге Вора встретили хлебом-солью, и там он неплохо укрепился. Казацкие силы стекались в его лагерь, а Марина ещё не знала, на что решиться. Ехать со Стадницким домой в Польшу «Русская Царица» не намеревалась; оставаться в Тушине, где ей почти все изменили, кроме Заруцкого, тоже не имело смысла. И Марина решилась на побег в Калугу, «к мужу». Не к законному, конечно, и тем паче, не к любимому, но к тому негодяю, в мнимом браке с которым она продолжала считаться «Царицей».
Сапега, сняв осаду с Лавры 12 января, едва не захватил Марину, но увидев боевой настрой казаков, её сопровождавших, отступил. И может быть, именно тогда начался роман гордой польки с прекрасным собою донским атаманом. Заруцкий стал её «спасителем», верным рыцарем, а «мужа» царика за его побег Марина могла теперь открыто презирать и не пускать на свою половину.
Из содержания писем Марины Мнишек к папе Павлу, к папскому нунцию, к королю Сигизмунду и панам-сенаторам польский историк Валишевский делает вывод о её тогдашнем психическом состоянии: «В головке этой женщины, честолюбивой до безумия, к самым тяжёлым и важным заботам постоянно примешивались пошлые мысли и хлопоты о пустяках... доводы, один другого глупее и смехотворнее».
После бегства Марины из Тушинского лагеря дела оставшихся там пошли совсем плохо. С одной стороны, им теперь угрожал Вор Калужский, с другой - наступавший на Москву Михаил Скопин-Шуйский. Чтобы унять внутренние свары, порой доходившие до перестрелок, Рожинский поднял войско, поджёг село Тушино, и в первых числах марта 1610 г. двинулся к Волоколамскому монастырю, захватив с собою пленного митрополита Филарета. Часть тушинцев отправилась в Калугу виниться перед Самозванцем.
Скопин-Шуйский тем временем вступил в непокорившуюся ляхам Свято-Троицкую Лавру, а его воеводы продолжали рвать «воровскую петлю» в других местах. С частью шведов и русских дружин князь Куракин от Троицкой обители по снегу на лыжах дошёл до Дмитрова, где разбил Сапегу. Боярин Валуев разбил Рожинского под Волоколамском. Филарет Никитич Романов получил свободу. Сам Рожинский в том бою упал на собственную незажившую рану и от этого умер. Из тушинцев только Лисовский держался ещё в Суздале, да и тот весной бежал к Пскову вместе с атаманом Просовецким.
«Таким образом, - заключает Нечволодов, - к весне 1610 года трудами князя М.В.Скопина Москва была освобождена от польско-воровских отрядов, её окружавших».
Двенадцатого марта Царь Василий Иванович и вся столица вышли навстречу победителю. Народ падал на колени перед князем Михаилом. Имя Скопина-Шуйского было у всех на устах. Герой, избавитель, кто кроме него одолеет смуту? И уже находились гадалки, прорицавшие скорое воцарение Михаила.
Василию Шуйскому это всё не нравилось. Но особенно не мог сносить похвал племяннику царский брат, Дмитрий Иванович. От брака Царя Василия с Буйносовой родились две дочери, но они скоро умерли. Так что по кончине пожилого бездетного Государя Дмитрий Шуйский мог смело рассчитывать на престолонаследие. А тут явился любимец народа Михаил. Теперь, случись что с Василием, в выборе Земского Собора можно было не сомневаться. Князь Дмитрий со своею женой Катериной ненавидели племянника. Во время въезда Михаила в Москву Дмитрий не выдержал и заскрипел зубами: «Вот идёт мой соперник!», а 23 апреля, после застолья на крестинах у князя И.М.Воротынского, Скопин-Шуйский внезапно занемог и через две недели скончался (так же, как честный Германик во времена кесаря Тиберия). «Мнози же на Москве говоряху то, - сообщает летописец, - что испортила его тетка, княгиня Катерина, князь Дмитреева Шуйскова».
Сбылось предостережение Делагарди, который видел, что затевается. Он уговаривал Михаила Васильевича покинуть Москву как можно быстрее и вести полки на Смоленск. Тогда бы Сигизмунд, возможно, и без боя снял осаду и бежал бы в Польшу от победоносного Скопина. Но видимо, тогда ещё «чашу смуты» Русь до конца не испила.
Для Царя Василия кончина племянника-героя оказалась роковой. «Его смертью, - пишет С.М.Соловьёв, - порвана была связь Русских людей с Шуйским». Недавно перешедший из воровского лагеря покаявшийся Прокопий Ляпунов первым поднял голос за свержение «боярского царя», а брат его Захар организовал дворянский заговор. Князья В.В.Галицын, Ф.И.Мстиславский и И.С.Куракин, возглавлявшие боярский круг, также решили, что лучше удалить Шуйского, а на место его призвать польского королевича Владислава. И при таких, зловещих для себя обстоятельствах, Царь Василий направил к Смоленску армию под началом своего бездарного брата Дмитрия. Ратники ненавидели этого горе-воеводу, а Сигизмунд выслал ему навстречу опытного в военном деле гетмана Жолкевского.
Старый гетман умел не только полки водить, но и владел искусством тонкой дипломатии. Он имел дар, что называется, «уживаться с людьми», и таким способом «ладил» с соперниками, чтобы потом наносить им коварные удары. Против Жолкевского Дмитрий Шуйский вёл 40000 московского войска и 8000 шведов. Под Клушино (недалеко от Гжатска) 24 июля 1610 года противники встретились. Ловким манёвром Жолкевский отсёк от растянувшихся русских колонн отряд шведских наёмников и прямо в ходе битвы вступил с ними в переговоры. Он склонил шведов к сдаче и одновременно к переходу на его сторону; после чего рассёк полки неспособного командовать князя Дмитрия, и те рассыпались на мелкие части. Войско Шуйского разбежалось по разным городам, а сам воевода-неудачник вернулся в Москву без армии, без коня и даже без сапог. Он потерял из в болотной трясине, когда убегал с поля боя. Летописец сказал о нём: «Изыде со множество воин, но со срамом возвратися».
После разгрома под Клушино рязанское ополчение вновь отошло от Царя и стало на сторону Самозванца. Вор почувствовал силу и двинулся на Москву через Медынь, Боровск и Серпухов. Недобитый Скопиным Ян Сапега тоже присоединился к царику. Коломна сдалась. Отряд, оборонявший Боровский монастырь, - тоже. Не отступил лишь воевода князь Михаил Волконский. Увидев, как воры вряваются в обитель Св. Пафнутия Боровского, князь заслонил собою двери храма и воскликнул: «Умру у гроба Пафнутия чудотворца!» И бился с врагами до тех пор, пока не пал сражённым.
Не сдался Вору и город Зарайск, где воеводою сидел доблестный князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Он незадолго до того отверг предложение Прокопия Ляпунова перейти к Самозванцу и остался верен Государю. Когда же и зарайцы вздумали царику крест целовать, князь Пожарский заперся от них в Кремле, не желая знаться с изменниками. Глядя на князя, горожане усовестились и согласились присягнуть тому, «кто сядет в Москве». Сказав сие, они настолько укрепились духом, что под начальством Пожарского отразили все приступы, побили воровских людей, а затем и Коломну освободили. Вот такого героя Бог предызбрал для окончательного одоления смуты!
В Москве же в то время царил хаос. Наперегонки с Самозванцем к столице спешил гетман Жолкевский. Склонив русских воевод Елецкого и Валуева присягнуть королевичу Владиславу, если тот, став Царём, перейдёт в Православие, хитрый гетман овладел крепостью Царево-Займище. Потом он занял Можайск, Борисов, Боровск, Ржев. Бояре в этих городах также присягнули «грядущему» Владиславу, а всего к войску Жолкевского присоединилось 10000 Русских. Торопился же гетман оттого, что в Москве произошёл переворот.
17 июня 1610 года Захар Ляпунов (брат Прокопия), Феодор Хомутов, Иван Салтыков и другие заговорщики открыто потребовали свержения Шуйского. Князья Галицыны, Мстиславский и Куракин остались безучастными. Патриарх Гермоген защищал Государя перед собравшейся толпой, но вече на Красной площади постановило: «Свести Царя Василия!».
От имени народа князь Иван Михайлович Воротынский отправился во дворец и просил Шуйского оставить престол. В удел ему назначался Нижний Новгород (самый верный из городов в период «смуты»). Шуйский вынужден был согласиться. Он покинул Кремль и перешёл в свой старый боярский дом в Москве. Отставка Царя была согласована с воровскими людьми. Те обещали взаимно отречься от присяги Самозванцу. Однако обманули. После их обмана удаление Шуйского теряло смысл. Василий Иванович мог вернуться на трон. Но этого не допустили заговорщики. Ляпуновцы ворвались в дом низложенного Государя, прихватив с собою Чудовских иноков, скрутили старика и против его воли постригли в монахи. Гермоген объявил это насильственное пострижение недействительным. Только ему никто не внял.
Вор находился уже в 15 верстах от Москвы. Подобно хану басурманскому, он по пути жёг сёла и монастыри и усиливался новыми толпами жадных грабителей.
Жолкевский тоже был обременён добычей. О своём приближении он уведомил бояр, будто освободитель, идущий к ним на выручку. Ему ответили, что Москва не требует помощи от поляков, но гетман не для того спешил сюда, чтоб уступить богатейшую русскую столицу другому хищнику. Для овладения Москвой с использованием хитрости Жолкевский подходил Сигизмунду как нельзя кстати.
Старый гетман был прожжённым дипломатом. Подмётные письма его с призывами присягать королевичу Владиславу в Москве читались уже давно. Идея носилась в возухе. И сами бояре думские говорили, что лучше уж перекрестить в Православие польского принца, нежели поклониться Вору, о тайном жидовстве которого говорили почти все.
Москва тогда управлялась «Семибоярщиной» - думою из семи знатнейших князей. В число которых, наряду с Галицыным, Мстиславским, Воротынским, Трубецким, Шереметьевым и Лыковым, входил Иван Никитич Романов, брат митрополита Филарета и дядя будущего Царя Михаила Феодоровича. Несколько позже этот состав изменился, и дума пополнилась предателями. Тогда же, в момент переговоров с Жолкевским, «Семибоярщина» ещё рассматривала русских кандидатов на престол. Патриарх Гермоген выдвигал двоих: старого князя Василия Васильевича Галицына и 14-летнего сына Филаретова, Михаила Романова. После освобождения митрополита Филарета будущий Царь Михаил с матерью жили при отце в Москве. Народ стоял за его избрание. Духовенство же поддерживало кандидатуру В.В.Галицына. Только гетману Жолкевскому не нужен был ни тот, ни другой. Пользуясь бедственным положением москвичей, под угрозой воцарения Вора, гетман навязывал им своего претендента - королевича Владислава.
Чтобы усилить своё влияние, Жолкевский старался удалить от столицы Самозванца и Марину. Сначала он уговаривал их ласково: обещал Вору за отказ от притязаний на престол выпросить у короля город Гродно или Сандомир, где находился замок Мнишеков. Сапегу же гетман пытался отделить от них посулами больших наград за переход на королевскую службу. Сапега колебался и торговался, ссылаясь на своих соратников. Те не хотели оставлять Марину, надеясь на куда большие выгоды от продолжения войны. Понимая, что добыть престол ему вряд ли удастся, бродяга-самозванец уступил бы, наверно, и согласился бы на удел вместо царства, но Марина не для того покинула родовое княжество. Властолюбие доводило её до исступления. Никаких переговоров вести с нею было невозможно. Вор не смел ей перечить и тоже упорствовал перед Жолкевским. Дело дошло до военного столкновения.
Гетман, стращая бояр Самозванцем, настолько уже подобрался к Москве, что добыл там себе в подкрепление 15000 стрельцов, во главе которых князь Мстиславский (глава «Семибоярщины») выступил заодно с поляками, как подчинённый Жолкевского. Русские хотели сразу ударить по врагу. Но гетман удержал их. Он воспользовался простодушием Мстиславского, чтоб устранить Сапегу, а не для пролития польской крови. Своего он добился. Вожди договорились, выехав навстречу друг другу, и сражения не произошло. Сапега вышел из игры, после чего Жолкевскому оставалось захватить Самозванца и Марину. Те под охраной Заруцкого прятались в монастыре. Решено было напасть на них ночью, врасплох. Однако Вор имел своих лазутчиков, и они донесли ему о планах Жолкевского. Ночная операция сорвалась. В окружении казаков «царь с царицею» бежали в Калугу к своим основным силам. Заруцкий же в Калуге стал, по сути, главнокомандующим.
Угроза Самозванца отдалилась от Москвы, хотя и не исчезла совсем, но взамен её началась польская интервенция.
Устранив опасность воровского разграбления столицы, Жолкевский с видом «победителя» въехал в Москву. «Семибоярщина» закрыла глаза на эту «дружескую» оккупацию, вопреки протестам Святителя Гермогена. Поскольку решено было звать на престол королевича Владислава, то гетман согласился подписать договор на условиях московского дворянства. В грамоте, предъявленной ему, говорилось, что Русь готова присягнуть польскому королевичу, если «Владислав венчается на Царство патриархом и Православным духовенством; он обязывается блюсти и чтить храмы, иконы и мощи святых и не вмешиваться в церковное управление, равно не отнимать у монастырей и церквей их имений и доходов; в латинство никого не совращать и католических и иных храмов не строить; въезд жидам в Государство не разрешать; старых обычаев не менять; все бояре и чиновники будут одни только Русские; во всех государственных делах советоваться с думой боярской и земской; королю Сигизмунду тотчас же снять осаду Смоленска и вывести свои войска в Польшу; Сапегу отвести от Вора; Марине Мнишек вернуться домой и впредь Московской Государыней не именоваться».
В части «отведения Сапеги от Вора» Жолкевский обязательство выполнил. Последний вопрос не решался пока по причине бегства Марины. А вот первый, наиболее значимый для Русских, пункт договора - о крещении Владислава в Православие - и остальные, напрямую связанные с ним, вопросы, Жолкевский полагал, решит король Сигизмунд. Коварный гетман уже знал, что Сигизмунд не намерен рисковать сыном, а собирается сам сделаться Царём Московским, тем паче, что захват столицы поляками «уже состоялся». Потому Жолкевский с изысканной любезностью 17 августа 1610 года подписал договор не глядя. Да, именно не глядя, чтобы потом на следующих переговорах уже в ставке короля под Смоленском, клятвенно побожившись, отказаться от своей подписи, коль скоро он не читал грамоту. До такого изощрённого иезуитства Русские даже в клятвопреступничестве не доходили.
Дипломатия Жолкевского на этом не окончилась. Чтобы разделаться со всеми, кого он считал опасными для своих планов, гетман предпринял следующее.
Во-первых, «ради всеобщего спокойствия», он взял под стражу Царя-инока Василия Шуйского и двух его братьев, которых потом увёз с собою в Польшу и выдал там за своих пленников. Во-вторых, он убедил «Семибоярщину» направить к королю под Смоленск большое посольство. А в состав посольства гетман Жолкевский включил всех неугодных ему людей и главных соперников королевича Владислава - князя Галицына и митрополита Филарета в первую очередь. Отправить сына Филаретова, юного Михаила, в Польшу он не мог, это было бы слишком заметно. Но главное, считал гетман, следовало удалить отца, остальное устроится.
Кроме тех, от кого требовалось избавиться, Жолкевский включил в состав посольства и группу изменников. Они, по планам гетмана, должны были вернуться, согласившись на условия короля, и занять в думе освободившиеся места. Возвращение лиц, неугодных полякам, не предусматривалось. Далее, отправив посольство, Жолкевский подумал о себе. Представляя, что произойдёт в Москве, когда откроется правда (ведь отряд поляков был не так велик), опытный в политике гетман решил убраться восвояси своевременно. До своего отъезда он пытался убедить шляхту закрепиться на окраинах Москвы, чтобы в случае чего окружить Китай-город и Кремль. Но паны ответили ему: «Напрасно ваша милость считает Москву такою могущественною, как была она во время Дмитрия, а нас такими слабыми, как были те, которые приехали к нему на свадьбу... Мы теперь приехали на войну». Хищники польские хотели скорее добраться до царской казны и других сокровищ Кремля. О будущем они не думали, полагая достаточным иметь в заложниках московских вельмож. Скоро к ним прибыл Александр Гонсевский (бывший посол). Жолкевский передал ему командование, а сам уехал, что называется, «от греха подальше», и скоро предстал перед королём со своими «живыми трофеями».
Сигизмунд, раздражённый мужеством воеводы Д.Б.Шеина и других несгибаемых защитников Смоленска, пришёл ещё в большую ярость, когда увидел «пленного» Царя Василия, который не захотел ему кланяться. В иерархии государей Царь-император стоит выше короля (по сути, коронованного князя); но кроме того, Шуйский не был пленником, его вывезли из Москвы обманом, в результате измены. «Он же крепко мужественным своим разумом напоследок живота своего даде честь Московскому Государству и рече им всем: "не довлеет Московскому Царю поклонитися королю... не вашими руками взят бых, но от Московских изменников..."»
Злобу свою недалёкий король перенёс на всё Московское посольство. Прибывших в конце октября послов поселили в палатках и так держали всю зиму до Пасхи, да ещё и кормили плохо.
Патриарх Гермоген, провожая митрополита Филарета со слезами на глазах, знал, что они прощаются навсегда. Под Смоленском Филарет должен был крестить королевича Владислава и после того везти в Москву. На других условиях - никаких договоров с поляками не подписывать. Король же собирался навязать послам свою волю.
Разумеется, нашлись в посольстве и раскольники, и предатели. Их поляки, наградив, отпустили домой. Но те, без чьих подписей документы не имели силы, стояли твёрдо и выдержали все мытарства. Наконец, 26 марта, в Светлый (Пасхальный) Вторник, Сигизмунд потребовал русских послов к себе. «Поляки, - пишет А.Д.Нечволодов, - объявили послам, что они будут немедленно отправлены в Вильну, и запретил им вернуться в шатры, чтобы взять необходимые для дороги вещи. Затем их взяли под стражу и отвели по избам: Филарета Никитича посадили особо, а князей Галицына и Мезецкого и Томилу Луговского вместе». Так они провели Пасху 1611 года, и потом ещё много светлых праздников встретили в польских темницах. Вернулись же на Родину далеко не все.
На помощь Смоленску никто не шёл. Да и послать войско было некому. В Кремле засели поляки, бояре оказались в заложниках. В Калуге правил Вор, Марина Мнишек была беременна. В конце 1610 года петля вражеская, сделавшись двойною (польской в Москве и воровской в Калуге), затянулась в два узла.
Но воровской узел неожиданно лопнул. Тушинский Вор погиб.