ПОЕДИНОК
ПОЕДИНОК
Разведчики, посланные в станицу, наконец вернулись — прогуляли у одной охотной бабенки. Сообщили: власть Совдепа, правят большевики, но коммунистов среди них — чуть, и каждый, слава богу, живет своим двором. Казаки задумались. Но думай не думай — мимо дома конь не пройдет; Потемнел, задрожал Саван Гарцев — разведчики принесли ему весть о гибели его отца и брата от рук Совдепа. Михей направился в палатку командира.
Спиридон спал на бурке. Одна рука в головах, другая на кольте. Огарок свечи трепетно мигает, готовясь погаснуть. Михей дунул на огарок — утро. Сотник открыл глаза.
— Ты? — спокойно повернулся на другой бок. Но тут же встал, плеснул пригоршню воды в лицо. — Что?
— Лежи, все хорошо, закуривай, — Михей открыл жестяную коробку с табаком.
От дыма в палатке потемнело. Вошел Саван Гарцев.
— Спиридон Васильевич… отца моего и братца Архипа порешили…
— Кто? — приподнялся Спиридон.
— Советы.
— Они в станице? — спросил сотник хорунжего.
— Они, — ответил хорунжий. — С марта месяца.
— Седлать! — встал сотник.
— Что ты решаешь, Спиридон? — тихо спросил Михей.
Спиридон сделал вид, что не слышал вопроса.
Утро было туманным, тихим. Потом мгла пала росой. Сейчас уже солнце стояло высоко, но легкие облачка, как ребристые, мокрые дюны, оставляли ощущение утра, рассвета.
Сотня строилась. Слышались неторопливые слова, скрывающие волнение казаков.
— Затягивай наискосы…
— Ели — попотели, работали — позамерзли…
— Братцы, вот они, наши Палестины! — показывал дрожащей рукой Роман Лунь на белое озеро тумана, на дне которого была станица.
Михей выехал вперед, сказал о новой власти в станице. Сотник прервал его:
— По коням! Время смутное. Без команды по дворам не расходиться. Рысью трогай!
Привыкшие к командам, кони тронули сами, не нарушая строя. Шел сенокос. Хлеба желтели. В сотне было немало коней, ушедших на войну из станицы. Они прибавили рысь, обгоняя других.
Показались первые хаты. От хат шагом ехала группа.
— Кажись, станичники впереди, — присмотрелись казаки. — Синенкин есаул… Мужик какой-то… Дениска Коршак — тоже ровно мужик одетый…
Сблизились. Всадники приветствовали сотню сверкнувшими клинками. Сотня остановилась и привычно ответила на салют. Денис Коршак — в кожаной тужурке, сбоку маузер. Антон Синенкин в долгополой шинели, в чудной шапке с красным бантом, поверх шинели — белая гвардейская бурка.
— Здорово, братья казаки! — сказали всадники.
— Здорово, коли не шутите! — нестройно и хмуро ответила сотня.
— Здравствуйте, Денис Иванович, Антон Федорович и протчие! — после всех, с ненавистью, произнес Саван Гарцев, застегивая штаны, — он воспользовался остановкой для нужды, и кони дружно откликнулись десятком пенистых струй. Роман Лунь искривил тонкий рот и гавкнул на Савана:
— Как стоишь перед георгиевским офицером?
Саван понял насмешку Романа и, выпятив пузо, отвернув голову набок, пьяно приложил руку к папахе перед Синенкиным.
— Вы еще офицерьям козыряете! — натужно рассмеялся Антон. — А их давно и в помине нет. Вольно, вольно, казак!
Командир сотни зло ухмыльнулся. Сотня смолкла, на всякий случай выровняв ряды. Располневший Антон скомандовал:
— Сотня, смирна! С вами говорит военный комендант! Именем революции я, бывший есаул, отрекся от царской присяги и чина! Ныне командую гарнизоном!..
Сотня заволновалась, приподнялась в седлах, чтобы лучше видеть отрошника.
— Отныне и чины, и оружие побоку! — кричит Антон. — Люди уравняются в труде! Народ взял власть в свои руки. Товарищи казаки! Кого мы защищали? Царя и его присных — попов, помещиков, атаманов! Долой их! Да здравствует Советская власть на Тереке!
— Рысью марш! — подал команду Спиридон, а резвый Саван Гарцев успел вскочить в седло и вырваться вперед.
Но оказалось, что окраина оцеплена значительным красным отрядом. С приветственными криками к сотне двигались вооруженные люди.
Вдруг и в сотне заалела папаха — Михей Есаулов, хорунжий, стал красным. Он смешался с отрядом Синенкина и оттуда закричал сотне:
— За мной, ребята!
Десятка два казаков последовали его примеру. Выехал за ним даже Алексей Глухов, лютый враг Михея.
Денис Коршак едет рядом со Спиридоном. Седло под Денисом то самое, которое он привез со службы с турецкой границы, то самое, которым спас его Спиридон — так и поменялись тогда седлами.
— Пора мне вернуть тебе седло, Спиридон Васильевич, — сказал Коршак, поймав взгляд сотника. — И сказать: «Спасибо, станичник!»
— За что Никиту Гарцева расстреляли? — перебивает сотник.
— Постановлением народа власть атаманов пресечена.
— Какого народа?
— Станичного.
— А нас, что кровь на фронте лили, вы спрашивали?
— В станице решило большинство.
— Офицеров тоже стреляете?
— Вон он Синенкин, красный офицер!
Сотня неуклонно, вполшага продвигалась к родным переулкам. Как грозовая туча, нависает над отрядом Синенкина каракуль шапок сотни. Антон Синенкин уговаривает сотню:
— Станичники, не делайте крови. Вы идете соединением, восемьдесят шесть клинков, кому вы подчиняетесь — какой власти? Вот красная гвардия, показывает на свой отряд, — они сложили оружие, но Советская власть приказала им охранять покой и труд станиц. Вступайте в красный казачий полк. Будете нести, как и деды наши, караульную службу. Командиров выберете сами, ежели не по нутру вам старые.
— А ты кто, Денис? — спрашивает Спиридон.
— Председатель Совдепа, — спокойно отвечает Коршак.
— А это кто будет? — сотник показывает ручкой плети на Быкова.
— Наш товарищ.
— А Синенкин — комендант. Кто же из вас главный?
— По советской линии я, по партийной Быков, по военной Синенкин — ему же дана вся исключительная власть в прифронтовой обстановке.
— Стало быть, свято место пусто не бывает — вы и есть новые атаманы. Откедова этот товарищ?
— Ростовский токарь, военный моряк.
— Не из донских казаков?
— Нет, иногородний.
Быков услышал разговор, подъехал к Спиридону:
— Чего нам делить, товарищ, вот мой паек — бери любую половину, а я на Дону родился.
— Вот и ступай к себе на Дон, а мы тут сами управимся! — говорит Роман Лунь. — Дон тихий, а Терек буйный, понял?
— Братишка, — обращается к Роману молоденький красногвардеец Васнецов. — Я мужик. Мне бедный казак — товарищ, а богатый мужик — враг лютый.
Васнецов говорил навзрыд — убийство деда Афиногена Малахова даром не прошло. В станице на Васнецова тюкали, показывали пальцами, а по ночам парня мучали кошмары. Ему нравились старые песни, и он знал, что дедушка Афиноген был тоже слагателем песен. Однако, чтобы не прослыть слабым среди своих, он в дальнейшем добровольно взял на себя роль исполнителя смертных приговоров.
— Казаков нету бедных! — прорвало Афоню Мирного. Хотелось Афоне похвастаться, что он и в красных остается казаком, хотя богатыми были только его родственники со стороны матери, а его отец и сам он — часом с квасом.
Улицу загораживал пулемет. Сотня продолжала двигаться. Пустить вооруженную сотню в станицу нельзя, не приведя ее к присяге. И нельзя стрелять. Оставалось одно: расформировать.
Коршак поднял руку:
— По декрету Советской власти вы свободные люди! Можете идти по домам. Но есть постановление: поскольку обстановка в стране военная, оружие хранить запрещается, оно сдается военному коменданту в арсенал…
«Оружие сдать?!»
У половины сотни оно серебряное, и оно не только поддерживало чувство собственного достоинства и безопасности, но и было для казаков материальной ценностью — отдать его, все равно как отдать черкеску, коня, деньги.
— Грабеж, ребята! — завопил Алешка Глухов, копивший злость с ночи, и повернул назад, к сотне. — Нам мужики не указ! Мы сами помещики на своей земле! А завоевали ее наши деды! Дорогу! Но-о!
— Стой! — загородил ему путь Михей. — Кто против войны и помещиков, становись за мной — станем красной казачьей сотней! Мало мы кормили вшей, голодали-холодали, кровь лили? Хватит! Госпола казаки, наши предки были мужиками!
— Брешешь!
— Мужиками! Глуховы из Вятской губернии приехали, нашего прадеда пригнали с-под Воронежа!..
— Казачество не отменяется, — подтвердил Коршак. — Наравне с рабочими, крестьянами и солдатами казаки входят в Советы.
Еще откололась часть сотни за Михеем.
Пронзительны черные глаза бывшего хорунжего. Выдерживает взгляд Роман Лунь, покручивая барабан нагана. Казаки — что порох: миг — и пыхнут. Остается последнее: пропустить сотню, а уж потом, как дело покажет. И председатель Совдепа сказал:
— Кто не согласен идти в красные, идите по домам. Убрать пулемет! Дайте дорогу!
Спиридон толкнул коня, но тут Саван Гарцев застремил ему путь:
— Братцы! Станичники! Не расходись, богом молю! По былке веник сломать лёгко! Перережут поодиночке, ровно гусей! Становись в каре!
— Долой контрреволюцию! — крикнул Антон Синенкин. — Я, военный комендант, приказываю: оружие сдать немедленно!
— Как? — привстал в стременах на носки Спиридон. — Шашку сдать? А может, она, к примеру, жизнь мою спасала или от отца как память досталась? Тогда как, Денис?
— Если говорить честно, а по-другому говорить нельзя, то оружие все равно придется сдать — время военное.
— Ты в каком чине закончил германскую войну?
— Рядовым, — улыбнулся Денис.
— Оно и видно. Какой же дурак сдает оружие в военное время? Разве что вот так! — Спиридон выхватил шашку и протянул лезвием Коршаку. — Бери! Да надень сперва железную рукавицу!
Оружие составляло фамильную гордость казаков. В зеркальных клинках томленой стали сполохами вспыхивала пламенная казачья доблесть. Оружие поддерживало чувство собственного достоинства, начавшееся с чувства собственной безопасности. С малых лет мечта казака — кинжал, револьвер, шашка. Стамбульская семигранная винтовка, шашки секретного булата — гирла, волчок, гурда — ценились на кутанах и юртах дороже жизни. Случалось, за шашку отдавали жену. Владельцу чудесной гирлы прибавляли ранг. В одном ряду с оружием стояли только серебряные знаки, офицерский шарф, кони живая валюта, чеканно звенящая подковами. Собственно, большинство набегов совершалось ради захвата коней. Донесения о стычках начинались с перечисления захваченных или потерянных табунов, а уж потом — о раненых и убитых бойцах. Даже плети составили целый промысел шорников. Их плели многополосьем, отделывали махрами, кистями, снабжали жгучими нахвостниками, утяжеляли свинцом и медью, серебрили рукояти. Плеть необходима и для коня, и для порядка в семье и государстве.
— Человеку не нужно оружие, — не отодвинулся Коршак. — Это волку нужны клыки да когти. А нам был бы плуг да конь. Но твою, золотую шашку, Спиридон Васильевич, мы оставляем тебе.
— Я офицер, мне и маузер не помеха.
— Именное оружие, холодное, оставим, — подтвердил Синенкин.
— Станичники, не верьте! — кричит Роман Лунь и громко взводит курок нагана.
Тогда многие дослали патроны в стволы, а многие обнажили шашки.
Величайшим усилием Михей заставляет себя стоять под наганом Луня. В иной обстановке он сам бы уже перешел в наступление, но тут нельзя начнется бой.
Спиридон испугался, что выстрел грянет неминуемо в брата, и тронул Луня:
— Постой, Роман. Дай погутарить. Михей Васильевич, Арбелина-князя помнишь?
— Помню, — Михей сутулится, как от налетевшего ветра. Мысленно поблагодарив брата за помощь, он понял при упоминании Арбелина, что добром теперь не кончится тихий солнечный день с бережным шелестом камыша, с криками гусей на речке.
— Слова его на пиру помнишь?
— Ну?
— «Будете возвращаться в станицы — и захотят вас разоружить». Говорил он это? Или замстило тебе? Говорил!..
Неожиданно под ноги коня Коршака упал австрийский карабин.
— Берите! — выехал в нейтральные Игнат Гетманцев. — А кинжал не отдам — на нем серебра полфунта! И ружьецо у меня славное, потому как я живу охотничьим промыслом.
— На, черт с ней! — бросают казаки винтовки неходового калибра трофейные.
— Пулеметы сдайте! — приказывает Антон Синенкин, Коршак толкнул его, но поздно — приказ уже дан.
— Остановитесь! — кричит Саван Гарцев. — В присягу плюете! Оружие к бою!
— Отставить! — командует Спиридон. Обтер приклад карабина. — Пулеметы и винтовочки пока сохраним. Я еще не сдал сотню.
— Спиридон Васильевич, — начал Синенкин, но Спиридон оборвал его:
— Я командир сотни, и коли ты теперь не есаул, то я еще сотник, господин товарищ!
— Господин сотник, — с сожалением посмотрел на него комендант. — Мы пускаем вас в станицу. Идите.
— А через час в гости пожалуете?
— Готовь хлеб-соль, можно и в гости, все же станичники.
— И пожалуете в гости при винтовочках и шашечках?
— Мы всегда при них — обязаны, но можем прийти и без них.
— Гостям мы завсегда рады, и вот на сей случай мне и понадобится моя верная жена-винтовочка. Я ее кровью добыл! И от бога не отступлюсь тоже! Спиридон крупно перекрестился, и за ним закрестились казаки.
Тут снова выступил Михей.
— Бога нет! — хульно сказал он новые слова. — Все попы придумали, чтоб на шее трудящего народа ехать!
— А ты почем знаешь, что бога нет? Смотри, заваришь кашу внукам-правнукам хлебать не выхлебать! Кто ты таков, хорунжий, кавалер георгиевский или мужик?
— Мужик! — упрямо сказал старший брат.
— Сукин сын! — как плетью, хлестнул сотник.
— А ну сдай оружие! — взвился с конем Михей.
— Сдам, только допрежь башку срублю тебе, поганцу!
— Ах ты, волчья голова, сучье вымя! — со свистом потянул шашку Михей. — Погибай, контра!
— Погибнем — вырастет трава и прошумит казачью славу! — вновь беснуется Роман Лунь, поднимая дальнобойный наган.
— Я сам управлюсь с ним. Роман, — слезает с коня Спиридон. — Стань, гад, в позицию!
Михей легко спрыгнул с седла — джигит, — встал в изготовку.
— Шире круг! — распорядился кто-то, как на танцах.
— Сотворите молитву, — подсказывают братьям казаки.
Кое-кто закурил. Саван Гарцев ест хлеб с салом, запивая из фляжки.
— Что вы делаете, братья, — говорит Коршак. — Поединки давно запрещены. Мне тоже Арбелин дарил шашку. Будем держать их на врага иноземного. Обнимитесь с миром — и по домам все!
— Не лезь в семейные дела, — становится в позицию Спиридон. — Он мне лихой татарин, а не брат родной, ежели в бога не верует!
— На, смотри! — Михей распахнул бешмет, сорвал с себя нательный крест и швырнул его в траву.
Гул прошел по сотне, гнев, а Спиридон успокаивает казаков:
— Слушайте, други, ежели случится — похороните меня в могиле отцов, и, господа казаки, духом не падать, поминать весело — с вином, песнями и бабами, а мужиков из станицы гнать, гнать в три шеи!
— Стойте! — кричит Коршак.
Куда там! Сотней не разнять — Есаулова порода!
Да и опасно теперь разнимать — бой завяжется, пусть уж лучше малой кровью решится семейный спор.
Клинки, даренные Арбелиным, скрестились. В полковой школе, на службе и на войне братья учились владеть кинжалом и шашкой. Но даже с турками и немцами так не бились молодцы — звон, свист булата. Красных человек полтораста да белых душ пятьдесят — замерли все, только руки нервно влиты в рукояти кольтов, маузеров и клинков. Круг ходил, как живая плазма яичного желтка на блюдце — по выгону. Потом резко вытянулся в сторону каменоломни, где братья ломали камень себе на хаты. Вот поединок идет над самой кручей яра — внизу шумит речка, за ней станица, и где-то там подворье Есауловых. Конники подталкивали то одного, то другого брата и на более ровное место; Но братья видели только одно: сердце друг друга, которое нужно поразить острой сталью, и круг с ровного выгона снова резко потек к терновым зарослям яра. В тернах Михей запутался, споткнулся, упал. Спиридон злобно вытянул противника по заду плашмя, как мальчишку, — не стал рубить, ожидая, пока поднимется брат. Но Михей ногами свалил Спиридона. Яростно секутся лежа. Клинки обагрены. Сталь сорвала одежду. У Михея тело крепкое, смуглое. У Спиридона бледное, в конопатинках. Оба стонут, катаясь в терновнике. Миг — и оба вскочили.
Гарцев принялся за вторую фляжку, наливаясь пьяной отвагой и горем.
Туча, как крыло дракона, ползла от Кабан-горы к белоугольским лиманам. Треснула над головой молния, громыхнул гром, начался ливень, освеживший бойцов Есауловых, едва стоявших на ногах. Спиридон качнулся и уронил голову. Михей тут же, как на ученье, опустил шашку к ноге. Но выстрелил Роман Лунь, сбив пулей шапку Михея и оторвав ему ухо. Нейтральный Игнат Гетманцев кинулся с шашкой на Романа, но Саван Гарцев опередил его — сбил Игната с седла, бросил в группу красных гранату и, стреляя из револьвера налево и направо, развалил шашкой длинного мужика с бантом, опершегося на винтовку, как на чабанскую ярлыгу.
На Быкова, стоящего без оружия, кинулся Алешка Глухов, но коршуном налетел на него Антон Синенкин…
Завязался бой. Позиция белых была предпочтительней — они залегли в ямах каменоломни, постоянно бросая гранаты. Красные строчили из пулеметов сквозь стену дождя, наугад.
Дождь кончился внезапно, как и начался. Степь зазеленела, умытая и напоенная.
Антон Синенкин поднял цепь отряда в атаку и первым доскакал до смолкших каменоломен.
В синих, заросших клевером и осокой ямах было пусто. Там, где еще погромыхивал гром и чернела низкая туча, по взгорью уходили белые конники.
Они подхватили на бурку раненого командира и повернули от станицы вспять, в горы, искать долю. Оставшийся один Саван Гарцев долго бросал гранаты. Теперь и он догонял сотню, одинокий всадник.
Кисло пахнет траченым порохом. Заря догорела за тучами. В пепле неба тлеют угольками пожара звезды. Скрипят телеги, увозя раненых и мертвых. Над темными лесными балками мрачно собирались черные дивизии туч.