Глава LVI
Глава LVI
Гонения за веру на Заднеприи. При Петре I. При Петре II. При Анне. При Елисавете. При Екатерине II. Речь Конисского. Сотник Харько. Новые гонения. Значко—Яворскии. Железняк. Гонта. Усач. Золотая грамота. Гибель Жаботина, Лысянка, Уманя, и других городов. Страшная резня. Жиды и Шляхта. Шило. Кречетников. Казнь Гонты. Стемповский. Палиивщина и Колиивщина. Запорожцы волнуются. Текелли. Окончательное разрушение. Раздробление Польши. Слиянье обеих Украйн и Сечи с Империею.
Когда Заднеприе отошло к Польше, и магнаты, своевольно овладев тамошнею Украйною, разорвали ее на части, так что одному Потоцкому достались все люди и вся земля «от Днепра до Днестра» по его собственным словам, — тогда многие козаки перешли на левый берег Днепра; многие превратились в помещичьих крестьян; и Уния снова, то слегка, то с прежним неистовством, начала угнетать народ. Униаты до того простерли свою необъятную дерзость, что, в 1705году, в бытность Петра Великого в Полоцке, они лично Его оскорбили. Желая видеть их обряды, Государь вошел со свитою в церковь; но едва вздумал пройти в олтарь, подстрекаемые Иезуитами и Папистами, Униаты объявили Ему, что, как противник веры, Он недостоин туда вступать. Он промолчал и вышел из олтаря. Заметя один образ, богаче прочих украшенный, Он спросил: чей это образ? — «Священномученика Иосафата, которого ваши единоверцы, еретики, богоотступники, мучители, как и вы, убили!» Таков был ответ нечестивцев. Государь вспыхнул, велел их перехватать и вышел. Мятежники защищались, их начали рубить, перевязали, допросили и зачинщика повесили. Можно после этого судить, чего ожидать могли от них Малороссияне. У Епископа Луцкого Кирилла Шумлянского отняли весь хлеб, грозили ему заточением; Король приказал его не признавать в сане; напрасно Петр Великий вступался за него; удовлетворения не было. Сделано было постановление Тарногродскими конфедератами, чтоб церкви Греко-российские были в Польской Украйне уничтожены, чтобы не было в них публичных собраний, чтоб не пели духовных вредных песен; нарушителей же того постановления наказывать: в первый раз — денежными пенями, во второй— тюремным заключением; в третий — изгнанием. Потом двадцать девять Православных монастырей подали жалобу Петру о намерении Поляков истребить совершенно Православие, об отнятии монастырей на Унию, о насильственном бритье бород и голов, побоях безпощадных и смерти Иеромонаха Варлаама. Тщетны были старания и заступничество Государя. Побои, наезды, грабежи продолжались. Он через Послов требовал удовлетворения, — гонение удвоивалось.
Канцлер Вишневецкий выдавал замуж двух дочерей своих. К нему съехалось множество магнатов и Сенаторов. Хозяин, два Замойских, Потоцкий и Яблоновский взяли полк Замойского, напали на Греко-российские монастыри, ругались над церковными утварями, били монахов и священников, предавались всем возможным неистовствам. Государь, дав знать о том Кардиналу Спиноле, в Рим, послал подробную опись всех злодеяний Католиков и Униатов; описывал как шляхтич Свяцкий дал попу Русскому несколько сот ударов киями; как шляхтич шафранский, назвав другого священника схизматиком, отрубил ему три пальца; как шляхтич Шпилевский привязал к четырем кольям третьего священника и, обнажив его, бил, принуждая к Уние; как шляхтич Голынский мучил четвертого, продев ему шест между рук и ног; как одного продержали в тюрьме девять месяцев, а другого, прицепя за шею веревкою к лошади, гнали три мили; как Иезуиты, набежав на один девичий монастырь, стреляли, ругались и чуть не сожгли монахинь; как они же с своими студентами напали на похоронное шествие, прибили священника до полусмерти крест изрубили, народ разсеяли, свечи поломали, хоругви отняли и унесли в свой монастырь. Ни Спинола, ни Папа Царю не дали удовлетворения. Игумен Гедеон Шишка писал к Коммиссару Рудаковскому, что ксендз Любенецкий, ограбив нашего священника, поносил нашу веру и Государя, говоря: Царь ваш Москаль; напрасно ты на него надеешься! И Коммиссар мне безделица; я их не боюсь; а тебя, схизматика, свяжу как барана и к Папе отошлю.» Залусский приковал мещан Геческой веры к стенам, крутил их члены веревками, доводил до самоубийства. Соколинский руби и стрелял по ним, скидывал с чернецов камилавки, Советника Голошовского бил до смерти палками; жены и дети несчастных скитались без пропитания и без пристанища.
Смерть Петра Великого лишила несчастный край всякого покровительства. Петр II и Анна Иоанновна, после ПЕТРА, Полякам не страшны были. Более всего нападали они на церковные процессии, на похоронные шествия, отнимали и трощили свечи и кресты, обдирали образа и Евангелия, грабили чаши, потиры, дискосы, раздирали ризы, выбрасывали из гробов тела покойников в болото и обломки крестов на кровли Жидовских изб.
Елисавета Христолюбивая и набожная не более была счастлива, стараясь об улучшении судьбы Православных, в этом безалаберном правительстве. В их подвиги в царствование Елисаветы: двести Иезуитских студентов напали на один монастырь и чуть было не умертвили всех монахов; одной даме разбили камнем голову, — она умерла; одну мещанку высекли нещадно; могилу, в которой был погребен православный, били дубьем, приговаривая: «Мы тебя достанем Жидзе, Кальвине, схизматик!»— Людям забивали под ногти и зажигали серные спички; отнимали скот, хлеб и деньги; один Гребницкий, подвязав священника под лошадь ногами, вышиб у него глаз, дал ему полтораста плетей, а сыну его шестьдесят; на другой день снова его высек и, положив перед ним ком сена и ведро воды приказывал есть и пить на третий день дал ему четыреста плетей и отнял сто четырнадцать ефимков. Иезуиты зажигали ракетами храмы; помещицы неистовствовали, с отвратительным в их поле безчеловечием. Все это производилось ежедневно, с ругательствами и разными приговорками.
А между тем уже гроза росла над ними; она шла с юга от Новосербии. Тамошний простодушный, добронравный народ и ныне помнит эти времена. Уже готовилась страшная месть, кровавый подвиг наших отчаянных наездников. Уже они столплялись в Новосербском Черном лесу и в Чигиринской Чуте.
Вступила на престол Екатерина Великая. Утомленная длинным рядом злодеяний, Царица, через Кейзерлинга и Репнина, потребовала немедленного прекращения безумства и кровопролитий. Архиепископ Белорусский, знаменитый Георгий Конисский, загремел речыо перед Королем.
Сотник Харько заговорил иначе; он собрал семьсот козаков и произвел сильное кровопролитие за утеснение веры. Король объявил свободу вероисповедания; конфедерация Барская возстала против Короля; Харька поймали в Жаботине; в конюшне ему отрубили голову.
В Смелом, в вотчинах Князя Любомирского, священники были иные закованы, иные истиранены иные умерщвлены, домы их раззорены и разграблены. Под Ольшаною Данило Кожевский был обвернут пенькою, облит смолой и зажжен; в Мошнах, в Корсуне священство было замучено; в Таганче православных били нещадно, давая розгами по шестисот и по восьмисот ударов. Женщины, девицы, дети были истерзаны. Польки участвовали в мучительствах не менее мужей. Маршалек Пулавский взял насилыю в Лысянке, у Реймептаря Воронича, полк кавалерии, навербовал шляхты, и явился в староство Чигирииское склонять народ к Унии рукою вооруженною. Полковник Чигиринских козаков Квасневский спешил унять Пулавского. Униаты вышли из Староства; но мера терпения народного преисполнилась.
Духовенство взволновалось и спешило в Чигиринский монастырь к Архимандриту Мельхиседеку Значко-Яворскому. Этот поборник веры уже был однажды в руках Униатов; за отклонение народа от Унии, его схватили в Радомысле и посадили в Дермане в тюрьму, по повелению Униатского Митрополита Фелициана Володковича; он спасся бегством. Епископ Переяславльский Гервасий благословил на возстание. В монастыре составили совет, послали духовное посольство на Запорожье просить помощи; питомец Сечи, монастырский послушник, уроженец Чигиринский, Максим Железняк решился защищать православие; собрал охотников, соединился с Запорожцами, которые гуляли в Мотреннинском лесу и расположился в двух верстах от леса, у оврага Холоднаго, над ключом, где шла дорога от мельницы к монастырю через лес. Они нарубили дубов, наделали рогаток; на другой день Железняк явился к Мельхиседеку, получил от него благословение, помолился об успешном окончании доброго дела, возвратился в табор, и нашел там разные запасы и коней. Посоветовавшись, решились поладить с козаками, составлявшими надворное войско Князя Яблоновского; у них была надежда, что Квасневский возьмет их сторону, и уверенность в согласии с ними прочих козацких Старшин. Разослали гонцов ко всем окрестным Чинам и Сотникам; Железняк с несколькими Запорожцами поехал в Медведовку к Квасневскому; хозяина не было дома; Полковница испугалась; Железняк ее успокоил и объявил в чем дело. Квасневский, боясь и Железняка и своего правительства, бежал. Железняк занял место Чигиринского Полковника; здесь присоединился к нему уроженец Медведовский Иван Усач. Козаки сходились; несли отовсюду; оружие, порох, вели лошадей. Из лесов Мошнинских, Каневских, Трахтимировских, Чигиринских являлись толпы гайдамаков. Мельхиседек дал Железняку универсал, золотыми буквами написанный, и прозванный Золотою Грамотою.
Громада провозгласила Железняка Полковником. Вся ватага пришла в монастырь в Троицын день, в храмовый праздник; отслужили молебен и пошли по дороге Жаботинской. Расправа началась.
Жиды и Поляки смутились. Железняк пришел в Жаботин; согнал тех и других на площадь; управителя отдал в руки тамошнему Сотнику Мартыну Белуге. Этот водил его и спрашивал: «а що, пане Губернаторе, не одного тепер Ляха голова заляже?» Жителей вырезали, — то была первая поминка по Харьку; она повторялась везде по дороге, по которой шел Железняк; народ встречал его с восторгом и с подобострастием слушал Золотую Грамоту. Сподвижники прибавлялись ежедневно. С левого берега Днепра козаки толпами спешили к Железняку. Иван Усач пришел в Смелу, разорил замок; всем крещеным, то есть не Полякам и не Жидам, велел выбраться из города, и зажег его со всех концов. Гайдамаки, став кругом, бросали бегущих обратно в пламень. «Три ночи зарево отражалось на синих лесах; три дня солнце восходило и заходило, ввиде кровавого круга, без лучей; трое суток дым и чад клубились до Днепра и до Тясьминя.» К Усачу пристал Смелянский Сотник Шило; они пошли в Богуслав; там все шанцы завалили Жидами и направили путь на Звенигородку.
На кровавый след Железняка сбирались толпы народа; ходили по окрестным селам и хуторам, опустошали, грабили, резали панов и поссессоров; более других отличился один Неживый, горшечник села Мельников, — места, где родился Железняк.
Король не мог защищать Жидов и шляхты; его занимала Барская конфедерация; было одно спасение для панов: скрываться от Железняка в укрепленных городах; они сбежались в Лисянку, в Белу Церковь, а наиболее в пространный и богатый Умань. Это Железняка радовало; он уверен был тремя замахами истребить все племя гонителей. Умань был силен, мог дать отпор, но силу его составляли козаки; Железняк надеялся, что паны погибнут от собственного оружия. Уманский козак Дзюма перебежал к Железняку и объявил, что «из Уманя не втече навить и дух Ляцкий.» Железняк готовился туда идти; а на Лисянку и на Белу Церковь отправил два отряда, с повелением резать Поляков и Жидов, но беречь Православных.
Лисянка принадлежала Яблоновскому; в ней и ныне находится каменный четвероугольный замок на крутом возвышении над Гнилым Такичем; в то время по углам замка были башни, вооруженныя гаковницами или висячими пушками; он был обведен высоким палисадом; в нем гарнизон был значителен и военного припасу много. В ту пору главноуправляющий Князя, Кучевский, приехал осмотреть волость Лисянскую, — тогда в ней было до тридцати тысяч душ. Шляхта и Жиды бросились к нему под защиту. Золотая Грамота заставила гарнизон отпереть ворота. Шляхту и Жидов перерезали; на Кучевском ездили верхом и потом подняли его на копья; разграбили Княжескую казну, и в подвалы влезши, целую ночь пили меды и вины. Наконец повесили на костеле: Жида, ксендза и собаку — рядом.
Белая Церковь спаслась. Ее замок был сильно укреплен; стоя над Росью и будучи выше прочих домов, он встретил отряд сильною пальбою; ядра, еще за городом, повалили несколько козаков. Сберегая себя для Уманя, они отступили.
Средоточие Украинских владений Графа Потоцкого, Уманьская волость простиралась на сто пятьдесят верст; город был один из лучших городов западной Украйны. Греки, Армяне, Жиды в нем вели богатую торговлю; шестьдесят поссессоров имели волость на откупу и жили почти всегда в городе. Базилияне основали, на Графский счет, училище, где было до четырехсот учеников. Коммиссар, то есть начальник города, жил в экономическом доме, с башнями, с частоколом, с бастионами; вокруг города был высокий дубовый палисад; две башни с пушками стояли по бокам ворот; их охраняла Графская пехота. Под Уманем была особая слобода Уманьских козаков; увольненные от податей, имея значительные угоья, получая от Графа одежду и оружие, они любили своего Пана; их было две тысячи шестьсот; триста из них ходили поочередно в Кристинополь, где жил тогда Граф; целый полк собирался, кроме военного времени, один раз в год, на Троицын день, для смотра. Желтый жупан, голубые шалвары и кунтуш, желтая шапка с черным смушковым околышем, — таков был их мундир. Вооружась по-козацки, они выезжали на конях к Грекову лесу, становились по сотням; при церковном молебствии, при звоне колоколов, при звуке труб и литавров, выносили из города знамена, бунчуки и прапоры. Окончив смотр, Графский комиссар давал им пир. Под их то защиту собрались Жиды и шляхта; их натолпилось столько, что не могли поместиться в городе; стали табором у Грекова и отдали свои пожитки Коммиссару Младановичу и Ректору Базилиян Ираклию Костецкому под сохранение.
Младанович собрал полк, и, лаская козаков новыми Графскими милостями, приказал идти к Железняку навстречу; в церкви Св. Николая козаки присягнули, и пошли по Звенигородской дороге; их Полковник, шляхтич Обух, в полку ничего не значил; главным лицем был, из крестьянских детей, храбрый, умный, красивый и красноречивый Сотник Иван Гонта, уроженец деревни Росошки, которую потом Граф дал ему во владение, вместе с другою деревнею Орадовкою. Граф Гонту любил; и Гонта был ему предан. Перейдя за пределы Уманьщины, Гонта стал табором в степи, и решился ждать Железняка. К концу третьей недели приехали Смелянцы уговаривать его стать одностайне за веру и Украйну; он отвечал, что не поднимет рук на своего Пана-батька.
Вдруг в Умане заговорили, что Гонта соединился с Железняком. Кто обнародовал клевету, неизвестно; но самоуправство шляхты в магнатских владениях было, в небольшом размере, то же что самоуправство магнатов в Королевстве. Поссессоры упросили Младановича вызвать Гонту и отрубить ему голову, с помощию Магдебургии. Младанович послал гонца с требованием, чтоб Сотники явились для совещаний; все три Сотника и Атаманы прискакали в Умань. Тогда Коммиссар, сопровождаемый ксендзами и панами, вышел на площадь и всенародно сказал: Пане Гонта! доносят мне, что ты ведешь переговоры с Железняком; я не хочу этому верить, и проч. Гонта до слез был огорчен, тем более что громогласно произнесенные эти слова опозоривали его честь. Ксендзы привели его к новой присяге; он выехал из Уманя. На дороге он узнал, что паны покушались на его жизнь, что есть письмо к нему от Графа, и что оно утаено Младановичем; он разсвирепел и решился, во чтобы ни стало, отомстить. Приезжает в табор— ему подают письмо от Железняка, который, указывая на готовность панов к предательству, умоляет его стать за веру и родину и сулит Уманское Княжество. Узнав, что паны хотели казнить Сотника, козаки решили, что весь полк оскорблен и объявили Гонте, что не пойдут с ним никуда, кроме на Умань. Гонта сказал, что исполнит волю товарищей, принял чин Уманьского Полковника, Обуху дал средство бежать за границу, и отправил к Железняку обещание быть с ним заодно и ждать его под Уманем.
Паны были в тревоге. Известий в Умань из полка не было. Одни советовали отправить в Таращу жен и детей; другие противоречили. Страх овладел умами. Землемер Шафранский, некогда служивший под знаменами Фридриха Великого, взялся укрепить город и табор. В таборе было до шести тысяч душ; это число с каждым днем увеличивалось; гарнизон был не велик: всего шестьдесят человек. Для защиты стены нарядили Жидов. Шафранский взлез на башню и наблюдал окрестности. Через три дни появился Уманской полк, решили, что Железняк разбит, и что Гонта возвращается. Но Гонта подошел к Грекову и стал готовиться к битве. Надежда еще раз обманула панов: они думали, что Гонта готовится к битве с Железняком. Вскоре пыль поднялась на, пространстве необозримом по Звенигородской дороге; открылась страшная пестрая громада народа конного и пешего. Передовой конец поравнялся с Грековым и остановился. Из толпы выехал всадник; из полка выехал Гонта; они съехались; друг другу подали руку.
Костецкий зазвонил во все колокола, и пошел крестным ходом по городу. В костелах и в синагогах молились; Шафранский строил в боевой порядок гарнизон. Жиды становились по стенам городским. Вдруг пятьдесят арестантов вырвалось из тюрьмы, перескочили через частоколы и ушли к Гонте, а с ними и козаки служившие при экономии.
Толпа Железняка и полк Гонты двинулись к табору, положили его на месте и облегли город. Козаки приступили к воротам. Гайдамаки рубили и подкапывали палисадник. Их отражали картечью. Жиды стреляли безпрестанно; козаки отстреливались. Костецкий несколько раз обошел город с процессией. Осада длилась. В Умане не стало воды. Осажденные пили мед, вина и наливку. После тридцатичасовой пальбы не стало и пороху. Железняк и Гонта вступили в город. По домам и по улицам полилась кровь. Гонте подали письмо Потоцкого. Он прочитал, подъехал к костелу и сказал: «берите Коммиссара и всю его родню.»—Рятуй нас, Пане Яремо! — закричал
Младанович одному Сотнику. — Нехай вас Бог рятуе, а я вас теперь не обороню, — жалобно отвечал Ярема. — «Изменник! предатель, ты виною этой крови! за чем ты мне этого письма не отдал? Что тебе от этого прибыло?» — сказал Гонта Младановичу и разрубил ему саблею голову. Шафрамского убили в башне. Костецкого вытащили из Базилианской церкви и подняли на копья. Его учениками завалили колодезь, над которым после поставлена была Ратуша. В Жидовской школе вырезали три тысячи Жидов. Всех Жидов и шляхты было истреблено в один день до восьмнадцати тысяч. Этот день известен в народе под названием Уманьская резня (Rzez Humanska); только тот и уцелел, кто решился принять Греко-российскую веру. Крестил старый Священнbк церкви Св. Михаила; восприемниками были козаки. Гонта был крестным отцом детей Младановича. Множество Жидовок и шляхтянок вышли замуж за козаков.
Железняк стал обозом под Уманем, и здесь назначил свою главную квартиру. С утра до ночи раздавались пирования, козацкие песни, гром пушек, ружейная пальба. Железняк объявлен Гетманом Украинским, Князем Смелянским, Батьком Козацким; — Гонта Полковником и Князем Уманским; — Сотник Пантелеймон Власенко Правителем и Казначеем Уманьщины… Но Гонта грустил: «Наварылы мы доброи варенои, Паны братья, да як то вона выпьется!» — Железняк разсылал отряды, к которым на каждом шагу прибывал народ. Граново, Монастырище, Теплин, Дашево, Тульчин, Гайсин, Басовка, Жидячин, Ладыжин были разграблены; фольварки, корчмы, и домы были вызжены. Жиды гибли более других. Козаки умели их возде отыскать. Однажды, лесом, отряд Гайдамацкий увидел монахов сидящих под деревом. Гайдамаки поклонились и спросили: куда Бог несет? «Из Поцава до Киева,» — отвечали чернецы. — Что ж вы тут делаете? — «Сидаем, да за Хмильныцького Бога прохаем.» От яки ж вы добры ченьци! — сказали гайдамаки: идить же Бога прохать за Пана Железняка, а мы вам и дорогу покажем на той свит покажемо. И всех на одном дереве перевешали.
Даже за границею не всегда Жиды и шляхта находили спасение. Сотник Шило пришел Балту и увидел, что некоторые прятались в Турецкой части города. Он потребовал их выдачи; Турки отказали; тогда он пошел силою, резал беглецов, а вместе с ними и частицу Турков.
Детей однако ж козаки миловали: во время взятия Смелого, один куренный спас дочь управителя Вильнера. После Поляки хотели его казнить. Дети Младановича Вероника и Павел были также спасены стариком осадничим села Оситной.
В это время, как я сказал уже, усмиряли Барскую конфедерацию; отрядить значительные войска против Железняка было невозможно; отправили, с весьма небольшим отрядом, Рейментаря Иосифа Стемпковского и Субалтерна его Якова Комаровского. Императрица прислала к ним на помощь Полковника Кречетникова с болбшим конницы и с тысячью Донцов.
Кречетников пошел к Уманю; и застал, что козаки, в таборе, разбирают серебряную и медную монету и сыплют по сортам в пустые горелочные бочки; груды денег и всякого добра валялись вокруг. Ясно было, что одному полку с ними не совладать. Он объявил, что идет в Бердичев против конфедератов и стал ждать Донцов. Через двенадцать дней ночью схватили Гонту с двумя тысячами товарищей; остальная часть табора разбежалась. Стемпковский хотел было немедленно казнить Гонту; но у него было только четыреста человек в отряде; опасно было оставаться лишний день; и так он пошел к Могилеву на Днестре, а Кречетников к Бердичеву.
Казни начались. Стемпковский остановился недалеко от Могилева, в селе Сербове. Первого казнили Гонту. Палач в продолжении нескольких дней сдирал полосами с него кожу до пояса; отрубливал то руку, то ногу; наконец облупил ему голову, натер кожу солью и снова на череп натянул. Его товарищей развозили по городам, местечкам и селениям, до самого Львова. Вешали, рубили головы, отрубливали накрест руку и ногу, залечивали и пускали на страх народу. Иным увязывали руки вверх, обматывали соломою в смоле, зажигали и водили по улицам. В Лисянке Стемпковский без розыска повесил шестьсот человек; на память чего у Лисянских девиц вошло в обычай вплетать в косы черную ленту между разноцветными. Такие казни и мучительства у Поляков не были новы. Украинцы упрямо и равнодушно смотрели на них и надеялись заплатить сторицею. В Луцке одного козака подвели к виселице, — «Постойте! Перед смертию я вам открою важное дело!» Палачу приказали снять веревку;— ну, что ты скажешь? — «А вот что: не велите меня очень высоко вешать; так вам легче будет меня целовать….» — Полковник Чорба поймал Неживого возле Галагановки, близ Чигирина. Бондаренкова ватага была переловлена;
Сотником Проскуринским в Макарове. Мотренинская обитель была опустошена и разграблена. Несколько монахов убито. Из иных деревень брали десятого; виновных и подозреваемых привозили в Житомир в Судную Коммиссию. Лабецкий, Виверский, Почентовский, Дубравский были Судьями. Осужденных прежде мучили земляною работою, потом привозили в местечко Кодню; клали их на колоду над глубокою ямою, рубили им головы; когда же яма наполнялась, остальные осужденные засыпали и рыли новую для себя. На трех виселицах было повешено около двух сот козаков. На западном углу Кодни, в пяти-десяти шагах от крепостного вала, засыпано сто четырнадцать обезглавленных. Смерть Железняка не известна. Иван Усач советовал не идти против войск Белой Царицы. Ватага его не послушала; он найден был мертвым в лодке, плывшей по Тясминю.
Но частная резня не скоро унялась. Запорожцы каждое лето отправлялись в Чигиринские леса, в Уманщину, истребляли людей и скот; заезжали в Новосербские деревни щеголять удальством перед девушками; потом возвращались в Сечь и прогуливали все награбленное. Чернь думала, что у Жидов родятся дети слепые, как щенки; что они крадут детей Христианских, качают их в бочках, набитых гвоздями, и добытою кровью мажут глаза своим Жиденятам. Это поверье еще более губило их. Леса освещались Полячками и Жидовками, обмотанными осмоленною соломою; музыка гремела; Поляки танцовали мазурку в сапогах, набитых гвоздями; на пиках взлетали младенцы в такт. «Теперь в Черном лесу все мертво и только виднеются кой-где разбросанные черепы замученных Жидов, наполненные многочисленными роями шмелей и ос.» Эти времена назывались Колиивщиною и Палиивщиною, судя по роду казней. Первое название принадлежало мечу, второе— огню. И в тех местах не только сохранились предания, украшенные суевериями, но есть еще и теперь живые свидетели тех ужасов. В это время Запорожцы потребовали от Императрицы всех земель, даже занятых селениями в Новороссийской губернии.
Начали присвоивать земли, приобретенные Государынею от Порты.
Стали противиться обмежеванию границ Государства.
Завели рукою вооруженною зимовники в Новороссийской губернии.
Увели из полков поселенных — Гусарского и Пикинерского— до восьми тысяч душ.
На несколько сот тысяч ограбили в разные времена жителей Новороссийских.
Государыня приказала им прислать Депутатов, для представления о своих правах; они не отвечали.
Овладели новоприобретенною землею между Днепром и Бугом.
Подчинили себе вооруженною рукою жителей Молдавского гусарского полка.
Приманили до пятидесяти тысяч обоего пола душ, чтоб завесть у себя хлебопашество.
Эти поступки вместе с разбоями в странах окрестных, были нестерпимы в Государстве благоустроенном; Императрица прислала Генерал-Поручика Текелли, который занял Сечь Июня 4, без бою и без сопротивления. Августа 3-го дан был Манифест об истреблении Запорожской Сечи. Козакам отдали Тамань и назвали их Черноморцами.
Наступил 1793 год, и в конце его второй раздел Польши; Россия приобрела 4,553 квадратных мили. 410 городов и местечек, 10,081 село и 3,011,688 жителей. Вся Подольская область, половина Волыни и десять уездов Киевских достались на наш удел. Обе Украйны и Сеча Запорожская опять слились воедино, но уже не под скипетром Сигизмунда. Так кончилась отдельная жизнь Малороссии.
КОНЕЦ ВТОРОГО ТОМА.