Глава LII.МЕЖДОГЕТМАНСТВО. МАЛОРОССИЙСКАЯ КОЛЛЕГИЯ

Глава LII.МЕЖДОГЕТМАНСТВО. МАЛОРОССИЙСКАЯ КОЛЛЕГИЯ

Причины, по которым Малороссия не могла ни с какою другою державою соединиться, кроме с Россиею. Русские Полковники в Малороссии. Необычайные постои. Число регистровых козаков. Налоги. Счет доходов из Малороссии. Смерть Петра. Многие из Малороссиян освобождены. Гилянский поход. Перемена Членов Малороссийской Коллегии. Откупательство от похода. Лже-Алексий. Танский. Мирович. Смерть Екатерины I-й. Угнетения Меньшиковские. Притязание волостей. Падение Меньшикова. Ссылка.

Есть много важных причин, по которым Малороссия должна была вступить в состав Империи Всероссийской. Свобода чувств, свобода верования первая из них. Не только спокойствие совести, но и самолюбие, эта сильная пружина, эта чувствительная струна каждого, бывают задеты в народе, которого принуждают не верить вере предков. Наши Цари славились издавна веротерпимостью. Гоненья, сродные Папизму, у них никогда не существовали. Под их державою легко жить и Лютеранину и Римскому Католику, и Музульманину и Язычнику; у Них одно правило, вполне Римское: служи Царю и Отечеству, не обижай и не режь соседа и верь во что хочешь. Тем более должно было быть хорошо Малороссиянам и их единоверцам. Вот уже причина, по которой Хмельницкий, благодетель своей родины, а с ним и все Украинцы; должны были предпочесть соединение не с Римско-Католическою Польшею, не с Магометанином Султаном, и не с иноверцами Шведами. Другая причина: мы видели угнетения Грекам от Султана; знаем, что Христиан Магометане зовут собаками; мы были в руках у Поляков, где не Король, а много голов владели Речью Посполитою, и, не давая, не умея давать законов ни себе, ни другому, угнетали Малороссиян на вере, на имуществе, на женах, на дочерях, на личности. Мы были довольно разсудительны, чтоб протекцию далеких от нас Шведов и милость их Северного Дон Кихота считать полезною. Между тем мы видели себя окруженными Варшавой, Царьградом и Москвой. Границы наши не укреплены ни какими естественными укреплениями; ни золота для денег, ни меди для пушек, ни железа для оружия и збруи, ни даже соли для хлеба у нас нет. Гладкая степь, на которой много хлеба и сена, и чем их более, тем денег менее. Мы должны были или жить пастушески, если наложат запрещение на вывоз хлеба нашего; или жить разбойнически, чего бы не допустили соседи наши. При таком положении, к чему было приступить? К тому, к чему приступил великий Хмельницкий. Раз присоединясь к Москве, мы должны были ожидать, что нам не дадут воли, бывалой за Гетманщину; но была ли эта воля у Поляков, при Наливайке, при Косинском при Полтора Кожухе? Была ли эта воля Грекам у Турков, пока Россия освободила их? Положим, что мы составили бы особое Государство. — Мазепа был бы царем…. Чтобы мы выиграли в этой перемене династии? Рисковали б видеть на своих дочерях участь Кочубеевой; быть в бедности на старость, потому что наше богатство полюбилось бы Гетману, как богатство Полуботка. Наконец, предположим Гетмана доброго. Польша щекотала б Малороссию от запада, Москва от востока и севера, Турция и Крым с юга. Не было б ни одного дня покойного в нашей отдельной жизни. Взглянем теперь, что мы потеряли с потерею наших Гетманских прав? Надежду быть Гетманами, и ничего более. Посполитству было хуже, нежели ныне; дворянству мелкому хуже. Ныне Великороссийский дворянин не выше других дворян Империи, и никакой из них богач не может хвалиться перед последним Украинским или Остзейским своею властию, как бывало хвалились Потоцкие, Радзивилы, которые считали Хмельницкого рабом. Царь один для всех, у всех права равны; и если Москвич станет издеваться над верою Симферопольца, если вздумает притязать его собственность, отнимать у него дочь или жену, — он подвергнется участи весьма незавидной.

А между тем мы ограждены общими нашими силами, и едва ли, после последней попытки, осмелится обезпокоить нас как-нибудь иноплеменник в границах наших.

Братья Великороссиян, — мы должны были, для собственной пользы нашей, с ними соединиться. Соединяясь, мы стали новыми подданными Царей, давно и надолго утративших Олегову Русь. Тогда странно было бы допустить старых подданных, быть хуже новых, и наши права Петр уравнял. Полуботок был прав, вступаясь за родину; Петр был прав, налагая руку на вольности козацкие. Как Царь, желавший блага Великой и Малой России, Он обязан был, повторяю, так поступать. Можно было совершить это мягче, но дело кончено. Последствия хороши. Средства могли бы быть легче; цель и успех заслуживают благодарности и славы. Человек, который, не щадя своих царственных рук, был и кузнецом и плотником, и все для блага отечества, не мог щадить и других.

С смертию Полуботка Малороссийская Коллегия усилилась еще более. Вельяминов вполне овладел новыми Старшинами: Иваном Левенцем, Иваном Мануйловичем и Федором Гречаным. Почти все старые Полковники и Сотники были с их помощью свергнуты. Почти везде появились Полковники Русские. Первые были: Кокошкин и Богданов. Один стал Стародубским, другой Черниговским. Корпус Князя Михайлы Голицына расположился в Малороссии.

В Лубенском полку поставили семь рот Ингерманландского драгунского и одну, Кропотова, гренадерскую. В Прилуцком: шесть рот гренадерскоо, Роппа, и три Ингерманландского драгунского. В Нежинском: четыре гренадерского, Роппа, и пять Тверского драгунского. В Черниговском: две роты Тверского драгунского и семь рот гренадерского, Хлопова. В Стародубском: три роты Хлопова и полки корпуса Мекленбургскаго. В Переяславском: семь рот гренадерского, Кропотова. В Миргородском: целый Сибирский полк. В Киевском: две роты гренадерского, Кропотова, и три Тверского драгунского. В Гадячском: целый Псковский. В Полтавском: Бригадир Ветераний с Пермским полком.

Козаков было регистровых сто тридцать одна сотня; в них считалось тридцать восемь тысяч девятьсот один конных и пеших шестнадцать тысяч пятьсот сорок; в Компанейских полках Чеснока, Тонконога и Ковбасы шестьдесят пять Старшин и шестьсот четыре рядовых; да в охочекомонном Бурлая тридцать семь Старшин и двести сорок четыре рядовых; и того всех наличных козаков в это время было пятьдесят пять тысяч двести восемьдесят девять, — число, более нежели равносильное постояльцам, но немощное против них. Здесь было разногласие, там повиновение одному. К тому же и эти наши козаки были разсеяны по лицу Империи.

Двенадцать тысяч было под Коломаком; десять тысяч Андрея Маркевича на Сулаке и в крепости Св. Креста; остальные не смели собираться.

Налоги были отяготительны; Коллегия их до того довела, что наконец сама была принуждена уменьшить. Вот их счет за последние годы:

В 1722-м году было доходу из Малороссии 45,563 рубля 19 копеек и разного хлеба 16,785 четвертей.

В 1723-м году денег 85,926 рублей 49 копеек и хлеба 57,524 четверти.

В 1724-м году 141,421 рубль 89 копеек и 40,693 четверти хлеба.

В 1725-м году денег 118,552 рубля 91 копейка и хлеба 36,774 четверти.

К концу 1724-го года явились в Малороссии Комменданты, до выбора Полковников: в Полтаву и Переволочную Чичерин; в Киев Парсуков; в Стародуб, на место Кокошкина, Пашков; в Переяславль Яковлев; в Нежин Толбухин; в Чернигове остался Богданов; в Миргородском был Полковником Апостол; в Гадячском Милорадович; но обоим приказано было жить в Петербурге. Только в Лубенском и Прилуцком Полковники, удержав свои звания, остались на местах; в первом был Маркевич, во втором Галаган.

Таково было положение Малороссии, когда пришло известие о кончине Императора.

Чудны были дела Его и слава всего, что Его окружало. Виговский был изменник, Мазепа тоже; но Виговского забыли, а Мазепа безсмертен. Пушкарь доносил на Виговского, Кочубей на Мазепу; но о Пушкаре помнит, История, о Кочубее помнит народ. Все Гетманы были умнее Скоропадского; но имя его никогда не умрет; его помнят, как будто б он был равен Мазепе или Хмельницкому. Какая же причина этому? одна: они имели дело с Петром.

Через неделю после кончины Петра, Императрица возвратила свободу и имение Ивану Чарнышу, Семену Савичу, Василию Жураховскому и Якову Лизогубу. Им приказано построить домы в Петербурге, и никогда из города не выезжать. Савич умер тогда же и погребен в монастыре Александро-Невском. Милорадович и Апостол возвратились в Малороссию и приняли полки.

Весною две тысячи козаков пошли в Гилянский поход. Бунчуковые Товарищи: Семен Лизогуб и Андрей Горленко и Прилуцкого полка Обозный Михайло Огронович ими предводительствовали. По ложному доносу какого-то чернеца Змеевского, в Петербург истребовали Горленка и Лизогуба; будучи оправданы, они уехали в Персию, где, под начальством бывшего Корсунского Полковника Кандыбы, прослужили около пяти лет.

В Малороссийскую Коллегию были назначены безменными членами Афанасий Арсеньев, Петр Кошелев и Андрей Колычев. Вельяминов был произведен в Генерал-Майоры, и желанья Меньшикова исполнились: Батурин, Гадячский замок, все села и местечки, принадлежавшие Гетманской булаве, всего четыре тысячи семь дворов, отданы были ему в вечное и потомственное владение, посчастью, не надолго. И вот причина угнетений и преследований целому народу.

Вскоре пришел Сенатский указ не высылать козаков в Сулацкий поход. Это было странное распоряжение: в указе было сказано что десять тысяч козаков, которым следует идти на Сулак, могут откупится от похода. Старшины съехались на Раду и положили: иные с человека по два рубля; другие по три. Козаки подали протест, что если им следует идти в поход, то они считают за стыд откупаться. Не зная что делать, Старшины отнеслись в Сенат. «Не высылать в поход, отвечали оттуда, а взыскать по три рубля.»

В том же году случилось необыкновенное и произшествие: солдат Александр Семиков выдал себя за Царевича Алексия Петровича, и бродил по Почепщине. Андрей Барановский подал о том донос. И Государыня наградила доносителя восьмнадцатью дворами в селе Высоком, сотни Мглинской; Семикову сняли голову, и прислали ее в Почеп на выставку на каменный столб с железною спицею и с надписью внизу на жестяном листе. Несколько большего роста Малороссиян было отправлено Королю Прусскому; домы и семьи их за это были увольнены от постоев и податей; награда, может быть, тяжелая отцу за сына, за мужа жене; но должно было ее принять. Танский Василий был пожалован в Полковники Переяславльские за двадцатилетнюю службу. Федора Мировича перестали преследовать; будучи Бунчужным при Мазепе, и Генеральным Асаулом при Орлике, он жил в Стокгольме до 1720 года и потом у Князя Вишневецкого, в Варшаве; оттуда он умолял Императрицу о возвращении из Сибири матери и братьев своих, а себе о позволении жить в Польше; предстательство Ягужинского, Бестужева и Вишневецкого было уважено; один брат его, Петр, был после Секретарем Цесаревны Елисаветы Петровны и в 1732 отпущен в Малороссию; другой, Яков, поселился в Москве.

Государыня скончалась, Меньшиков еще более усилился; он чуть было не стал тестем Императора Петра II-го. Не здесь место описывать низвержение многих Вельмож, удаление из России Герцога Голстинского с супругою, и многие другие дела, например: наказание кнутом Графа Дивиера и Скорнякова-Писарева; заключение в Соловецкий монастырь Графа Петра Андреевича Толстого, свата Гетманского; разжалованье Ивана Ивановича Бутурлина и Александра Львовича Нарышкина, — все это постороннее для нас. Но Малороссия почувствовала, в свою очередь, минутного властителя; он взял себе Короп и Шептаки с их волостями; Малороссию отдал в ведомство Иностранной Коллегии; Толстого, зятя Скоропадского, сослал из Нежина в отцовские деревни; Хрущова сделал Нежинским Полковником, и вдруг сам очутился за тысячу двадцать верст на Север от Тобольска, в Березове.

Малороссия стала отдыхать.