Глава XLVI

Глава XLVI

Речь Кочубея. Подробности доноса. Статьи. Лицеприятие Судей. Допрос. Второй допрос. Показания. Противоречие ничтожное губит доносчиков. Пытка Искре. Пытка Кочубею. Пребывание доносчиков в Витебске. Поездка их в Смоленск. Доклад Государю. Приговор. Утвержден Государем. Возвращение доносчиков в Витебск. Чарныш и Апостол. Различные мнения об этом деле. Слова Голикова. Приезд доносчиков к Мазепе. Новая пытка. Казнь.

В Витебске была главная квартира Государева, но Его самого уже там не было. Головкин и Шафиров, председатели следствия и суда, приехали на другой день к доносителям, допросили сперва Осипова, и когда он утвердил в точности все, что писал к Киевскому Губернатору, тогда они призвали Кочубея и Искру, обнадеживали их Царскою милостию и наконец потребовали точнейшего и подробнейшего показания.

Кочубей полагая, что сам Государь выслушает его, заготовил к нему речь еще в Украйне; он произнес ее перед Министрами, без всякой перемены.

«Пресветлейший и Державнейший Государь!

В Богохранимое царствование отца Твоего была измена Брюховецкого, которому для верности дана была и жена Великороссиянка из знатной к фамилии, который был и боярином; в ту измену во многих Малороссийских городах Воеводы и люди ратные были схвачены, разорены, содержаны в тесной неволе, а которые не сдались добровольно тех и умертвили при немалом кровопролитии. И когда по столь великом смятении, кровопролитии и мятежах, Малороссийский край остался под Высокодержавною рукою Государя, Его Величество уличал и подверг опале Генеральных особ Петра Забелу, Судью и прочих за то, что, будучи всегда при Гетмане, имея возможность прислушаться к его зловредным намерениям, заблаговременно о том Государя не уведомили. Ныне мы, — узнав из поступков нашего правителя злый умысл на жизнь Твою, Государь, и на отторжение от державы Твоей края Малороссийского, ибо он сам своими устами говорил нам, что мы конечно будем во власти у Поляков, — по долгу верности и присяги объявляем, дабы о том ведомо было Вашему Величеству, прежде нежели начнется зло и смятение. Уповаем, что за истину и правоту нашу мы не постраждем; что за то не погибнут ни жены, ни дети, ни домы наши. За донесение наше мы не ищем себе наград, только от верных сердец наших желаем Твоим многочисленным народам, Твоей державе Христианской православной—целости и спокойствия, а храмам Божиим непоколебимого благосостояния.»

Окончив речь, Кочубей подал донос. Он был безхитростен и, как после сам Государь узнал на тяжком опыте, был справедлив. Его не умели написать. Все, что бездоказательно, в доносе не годится; оно вредит тому, что можно доказать. Пристрастный Судья обратил внимание на то, в чем может оправдаться обвиняемый, и— промолчит об остальном.

«Но Министры, — говорит мой правдивый предшественник, — негодовали на Кочубея за предостерегательные слова о некоторых ближних Государевых Секретарях, обо всем Мазепу извещающих; они воспользовались разноречием доносителей насчет одной статьи, и оставили без разследования другие.» Он их называет мстительными и ослепленными. Никто не станет опровергать. Но разсмотрим, как должно было повести это дело? Как оно поведено? Как эта несправедливость ускользнула от мудрого, и всегда старавшегося быть справедливым Петра? М мы назовем тогда истязателей Кочубея — подкупленными рабами изменника.

Были статьи, которых нельзя было доказать, например: на вторую Кочубей не указал свидетелей; на третью Мазепа был вправе отвечать, что чувства его не могли быть известны Кочубею; на четвертую, что он не любит говорит о том, что ему неприятно; в шестой, седьмой, девятой, пятнадцатой—Кочубей ссылался на дочь и на сына, которые в свидетели нигде не могут быть приняты. Двадцать вторая даже не могла служить доносом. Двадцать шестая тоже ни к чему не вела; Русанович и магнаты были вне допросов; этих статей не должно было включать в донос. Но разсмотрим его вполне.

1. В тысяча семьсот шестом году, будучи в Минске, Гетман говорил ему наедине, что мать Вишневецких, Княгиня Дульская, обещала ему доставить, с помощию Лещинского, который ей родственник, Княжество Черниговское с титулом Князя, а Малороссийскому войску все вольности и выгоды. Это случилось между ними в доме Княгинином, в селе Бело-Кринице, когда он с нею крестил сына Князя Януша Вишневецкого; у Гетмана с Княгинею дружба великая. Она, между многими подарками, прислала ему кровать и музыкантов, которые и теперь при нем находятся.

Министры к допросу не потребовали музыкантов.

2. Мазепа поносил Польского Гетмана Огинского за то, что он один придерживается к Царю, когда от Царя все уже отстали.

3. Он радовался известию, что Король Август уехал в Саксонию и изъявил преданность Карлу XII.

4. Когда, в 1707 году, Кочубей был прислан к нему с известием о раззорениях, произведенных Синицким около Пропойска, то Гетман был так к этому равнодушен, что целый день ни разу о том не вспоминал.

5. Когда, одиннадцатого Мая, приехал к нему Боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, и потом уехал после продолжительного с ними разговора, то он, призвал Кочубея и Скоропадского, говорил им, что и Царь уже знает о том, что Синицкий побил его людей, и смеясь этому, в знак радости начал пить, вино и подносить его им обоим за здоровье свое, их и Княгини Дульской.

Министры не потребовали Скоропадского.

6. Сказывал Кочубею, что Король Шведский из Саксонии пойдет прямо в Москву через Польшу с непременным намерением низложить Царя и на место его возвести другого, как и сделал в Польше. А Лещинский с Рейншильдом подступят под Киев. «И как я ведаючи сие, говорил Мазепа, просил у Царя войска на помощь, то Царь отвечал мне, что у нас довольно войск и Козацких и Московских в Киеве; и так придется нам соединиться с войсками Короля Станислава.»

7. Когда Кочубей помолвил дочь свою за Чуйкевича, и пришел просить у Гетмана на этот брак соизволения, то хотя Гетман в этом и не отказал ему, но приказал отсрочить свадьбу, говоря: «когда будем за Поляками, тогда найдется дочери твоей лучший жених из Шляхтичей Польских; хотя по доброй воле мы и не поддались бы, но они нас завоюют и мы конечно будем им принадлежать.» Кочубей вышел, объявил о том жене, а назавтра разсказал и свату своему Чуйкевичу; потом, предупреждая зло, по общему согласию, сочетали своих детей.

8. Мая 28-го Епископ Сербский Руфин, быв у Гетмана, слышал его жалобы на Государя, который требованием от народа лошадей жестоко отягощает край; пришедши от Гетмана, Руфин разсказал о том Кочубею.

Министры с ними не списались.

9. Мая 29-го Мазепа с дочерью Кочубея крестил девку Жидовку, удержал дочь отобедать и говорил ей: «Ой Москва! Она в когти свои прибирает сильно всю Малороссийскую Украйну.»

10. Сват Кочубея, Чуйкевич, получил из обозу от Киева, двадцатого Сентября, от верного Канцеляриста Лисицы следующую записку: «В Киеве при Гетмане находится Ксендз Иезуит Заленский, Ректор Винницкий, который говорил пред многими особами, в Печерской крепости, чтоб козаки не боялись взгляда Шведского, ибо Шведы идут войной не на них, а на Москву. В другое время он же говорил: «никто не ведает, где огонь кроется и тлеет, но скоро вспыхнет он.» А во второй записке он пишет, от 4-го Октября одна госпожа слышала сама как Гетман ругал Порту за то, что она возбраняет Татарам быт с ним в согласии.

Министры не спросили кто эта госпожа, кто эти особы, и не вытребовали их вместе с Лисицею.

11. Получив от Октября 8-го какие-то письма из Минска, Мазепа до позднего вечера, при музыке, веселился с Полковниками Прилуцким и Миргородским; а на другой день послал к Заленскому ответ.

Горленко и Апостол не были призваны.

12. Октября 10-го к Гетману приходил по Делам Полтавский Писарь, но слуга Гетманский, Дмитро, не допустил его к Гетману, сказав, что Гетман, запершись с Полковниками, читает договор Гадячский между Виговским и Поляками.

Дмитро должен был объявить, кто были те Полковники, и потом всех должно было свести на очную ставку.

13. Около 10-го Декабря, в 1707 году, в бытность Мазепы в Батурине, его потревожило известие о скором приезде к нему Кикина, и вслед за ним и Государя, который намерен взять Гетмана в Москву. Мазепа собрал триста Сердюков, поставил над ними Полковника Чечеля, велел им зарядить ружья и отстреливаться от Государя и это так справедливо, что слуги его Гетманские говорили на другой день Судовому Канцеляристу, Андрею Певному, что они прошлую ночь все были вооружены.

Министры не призвали ни Чечеля, ни Певного.

14. Орлик встретил, перед Рождеством, ехавшего в Батурин Иезуита Заленского и проводил его тайно в Гетманский замок под Бахмачем, откуда привозил его к Гетману по ночам. И

Следовало схватить Орлика.

15. Гетман говорил, что кто бы ни был осмелющийся противиться его предприятиям, будет им замучен до смерти.

16. Мазепа издавна сносится с Белогородскими и Крымскими Татарами через Полтавских козаков Кондаченка и Быевского, которых туда несколько раз посылал с словесными наказами.

Это были не простые курьеры; если бы их Головкин призвал, — они бы разсказали о тайнах своего посольства.

17. В 1707 году, Июня 10~го, Мазепа, будучи в дом Кочубея надвесел, когда стали пить за его здоровье, вздохнул и сказал: «что мне за утеха жить, не имея никогда твердой уверенности в жизни моей, всегда ожидая обуха, как вол.» Когда же Кочубей отошел к другому концу стола, он, обратясь к хозяйке, которая стояла перед ним, начал хвалить Виговского и Брюховецкого, предпринявших выбиться из неволи Московской, — «в чем бы—говорил он—и успели они, если б им не препятствовали злые люди, каков был Пушкарь и другие. Так и я, — продолжал Мазепа, — промышляю о своей целости и об войсковой вольности; но сколько я ни намекал об этом твоему мужу, он мне не отвечает ничего, и я не имею ни от кого помощи; притом Орды Татарские не вольны мне помогать. Я уговаривал Хана, и сегодня еще послал я к нему Агу. Но Султан Турецкий запрещает ему соглашаться на мои предложения.» Канцелярист Лисица пишет к Кочубею, что и в Киеве он это много раз говорил Полковникам.

Снова должно было допросить Лисицу, а потом и гостей, которые были у Кочубея.

18. Гетман говорил тем Полковникам следующее: «многие думают, что я готовлю себе преемником Войнаровского? Но я этого отнюдь не хочу. Я это предоставляю вольному избранию, и даже готов сложить с себя Гетманство, ежели вы укажете кого достойнейшего, кто бы мог вам возвратить свободу. Но если вы на меня Гетманство возлагаете, то должны уже во всем мне повиноваться и примеру моему следовать. Я было уговорил к тому прежнего Хана Крымского, но он сменен; а нынешний сначала был со мною согласен, а потом противным оказался. Все мои посылки к нему и к Паше Силистрийскому были тщетны. И так нам должно, согласясь с Королем Станиславом, приняться за сабли.» И ныне Гетман не перестает сносится с Ханом и с Пашею.

Об этом должно было в Крыму тайно разведать.

19. На эти посылки он употребляет слуг своих— Поляков, которых у него множество.

Можно было их перехватать.

20. Вопреки запрещению от Государя, он переводит на западный берег Днепра людей. Его мать, Игуменья Киево-печерского монастыря, здешними людьми населила там многие слободы. А от разных его угнетений и оставшиеся здесь хотят туда переселятся.

21. Запрещает входить в супружеские и во всякие иные дружеские связи Малороссиянам с Великороссиянами, и даже угощает их хлебом и солью.

В этих обеих статьях дело шло о целом народе; не трудно было разведать об их справедливости.

22. Нимало не старается укрепить города Малороссийские, для того чтоб они не имели защиты от неприятеля. А свой загородный дом, Гончаровку, сильно укрепил.

24. Внушает Запорожцам, что Государь их хочет истребить и озлобляет их против Государя.

Если б Головкин не продал Мазепе Царя, то как бы не спросить Запорожцев.

24. Когда пришло известие, что, соединясь с Татарами, Запорожцы хотят вторгнуться в полки Слободские, то Мазепа в одной беседе сказал; «пусть бы они, коли делать, делали; а то по пустому разглашают и будто бы дразнят.»

25. Один приближенный к Мазепе, недавно угощая многих особ, по случаю зашедшего разговора о прежних войнах с Татарами, сказал: «оставьте эту речь: Татары нам скоро пригодятся.»

26. В 1707 году, Сентября седьмого, Львовский мещанин Русанович, будучи в Батурине, говорил, что привез к Гетману листы от Сенявского, Тарла, Хмельницкого, Потоцкого и от иных вельмож; что чуть было не попался Москалям на дороге, и по этому просил Гетмана ответы послать с кем ни-будь другим; что Сенявский поручил ему узнать о делах Украйны и преданы ли Полякам козаки; что, по его же приказанию, он должен доказать Гетману невозможность Царя устоять противу Шведов, и единственное средство ко благу Украйны: — согласие с Поляками. Тогда Гетман поклялся, что он и сердцем и душею Полякам предан.

27. Другой Львовский житель, хитрый и богатый партизан Шведский, приезжал в Киев, будто бы для размена ста тысяч рублей на чехи; и Мазепа, приняв его ласково, приказал разменять для него двадцать тысяч из скарбу войскового.

Весьма легко было допросить меня и Скарбового Казначея. Не очевидно ли, что оба Министра заплатили Великому Царю своему безпримерным злодеянием за Его милости; что это были враги Петра и России; враги злобные, мстительные, подкупленные нечестивцем и пуще его нечестивые.

Здесь Кочубей донес о неправедно присвоенных Мазепою доходах, о его богатстве, и наконец приложил песню, будто бы Гетманом сочиненную, в которой ясны его чувства изменнические. Песня или дума эта примечательна в двух отношениях: в историческом и литературном. В ней Гетман поэтически доказывал, что все желают покоя, но нет между ними единства, что после Желтоводской битвы нет ни любви, ни счастья, что сами себя Украинцы завоевали: «Братья—говорил он—пора вам знать, что не каждому быть Гетманом, не каждому все ведать. Взгляните на корабль: там много людей, один кормщик им правит. Пчелы имеют одну матку, и все ей повинуются. Сжался, Боже, над Украйной, которой сыны не вместе живут. Один живет с поганинами, другой Ляхам за деньги служит. О старая мать моя! Как ты ослабела! Тебя разстаскали; по Днепр отдали Туркам. А иные уж Москве угождают и ей верно служат; лучше было б не родиться, нежели жить в беде такой,»—и проч.

Министры приняли и донос и песню.

Разсмотрим поступок Шафирова и Головкина.: Они спросили: был ли кто другой, когда Гетман произносил речи, показанные в статьях первой, шестой и седьмой? «Никого, кроме меня. Отвечал Кочубей, — «Мне дочь моя это пересказала.» Отвечал он когда спросили его о пункте девятом, — «Андрей Певный и Апостол мне о том пересказали.» Таков был ответ на вопрос о пункте тринадцатом. Насчет четырнадцатого «Лисице сказал слуга Войнаровского, а жене моей жена Орлика.» На пятнадцатый, что эти речи говорены Мазепою года два тому назад; и, в добавок, что Мазепа хулил Брюховецкого за слабое обхождение с Многогрешным; эти хулы слышал и Ломиковский и еще кто-то третий, которого имени он не припомнит. Что же касается до пункта семнадцатого—Мазепа говорил слова, там показанные, в полголоса, но и другие могли бы их слышать, если б вслушивались. Записку, полученную от Чуйкевича насчет Киевских разговоров, он считал опасною и разорвал; насчет Запорожья, все, что сказано в статье двадцать третей, слышал он от Запорожцев, но от кого именно, не помнит. О речах, показанных в статье двадцать пятой, говорил Полтавскому Полковнику Орлик; а кто ему, Кочубею, их передал, того он не помнит. Все, что описано в пункте двадцать шестом, имеет он от самого Русановича. А песню подарил ему Архимандрит Никон, живший в Московском Донском монастыре; он-то и утверждал, что ее сочинил Мазепа.

Таков был первый допрос Кочубею, Апреля 19-го. В тот же день привели к допросу Искру. Он объявил, что посылал Святайла к Полковнику Осипову с согласия Кочубея, потом сам с ним виделся и все, что ни писал Осипов к Голицыну, написано с его слов. «Из Полтавы я удалился, прибавил Искра, потому что Полтавский Судья Красноперич й Обозный Дорош предложили мне участвовать в измене Мазепы; я им отвечал, что отец мой был верен Государю? так и мне должно быть верным. Они написали об моем ответе к Гетману. Гетман прежде думал заманить и меня и Кочубея, но мы к нему не поехали; тогда Апостол предостерег меня, чтоб я уехал; и действительно, Мазепа посылал за нами команду, которая, нас не застав, мой дом разорила. «О согласии Мазепы с Лещинским и с Вишневецким Искра сказал, что слышал обо всем от одного Кочубея; все прочие показания его были сходны с Кочубеевыми, с прибавкой того, что про неверность Гетмана знает Чарныш, который охотно поехал бы к Государю, если бы знал об их отъезде. Здесь мы видим имена Красноперича и Дороша, с которыми очная ставка Искры и Кочубея была необходима.

Апреля 21 были призваны к допросу: Святайло, Яценко, Колчицкий, Глуховец и, вторично, Кочубей.

Святайло показал, что знакомство у него с Кочубеем началось при Самуйловиче; что Искра ему родственник; что, будучи у обоих духовным отцом, он в 1707 году, в неделю Всех Святых, был в Ретике у Кочубея; служил молебен о выздоровлении больной дочери его; и потом жена Кочубея со слезами сказала ему: «мы плачем об измене Гетмана, предающего Полякам нашу родину, а церкви Божии— Унии. Кочубей же говорил, что боится гнева Божия, если не донесет об измене; но что не знает, как и через кого послать донос. «Тогда, — продолжал Святайло, — я посоветовал ему послать по этому делу свояка моего Петра Яценка к Благовещенскому Протопопу. Кочубей принял мой совет, просил меня съездить к Искре и сказать ему, чтоб он примечал за поступками Гетмана, и что делается в войске. Я исполнил это поручение, но Искра мне сказал, что он ничего изменнического за Гетманом не заметил. По возвращении же моем в Полтаву, Яценко поехал в Москву, а я с Искрою в Ахтырку к Осипову, и оттуда возвратясь, жил в Полтаве, покуда присланные от Мазепы люди не разорили домов Искры и Кочубея. Яценко подтвердил все это своим показанием, прибавя, что в донос6 он только то писал, что Кочубей ему приказывал; но весьма важное и совершенно новое было открытие, на которое Министры не захотели обратить внимания: Яценко ни от кого об измене Гетманской не слыхал, кроме от приезжавшего из войска сына Григория Герцика, который сказал: «у нас в войске все благополучно, только скоро всем нам быть за Ляхами. Да от Чарныша приезжал слуга его к Полтавскому Протопопу Тимофею; при письме была записка, в которой сказано: что присланный станет объявлять, тому должен Протопоп верить, и о том донесть куда надлежит, и что Царский указ крайне поруган и осмеян Гетманом.

Колчицкий и Глуховец показали, «то они жили у Кочубея в услужении и поехали с ним в Смоленск по его приказу; на дороге переписывали с его руки то, что им было приказано; но о содержании этих бумаг вперед ни от кого прежде не знали.

Кочубей при втором допросе показал, что Заленский, в доме Полтавского Полковника Левенца, за обедом сказал: «никто не ведает, где кроется и тлеет огонь, но скоро он вспыхнет». Что эти слова слышал и Сотник Кованько, который пересказывал ему, как один какой-то проповедник выхвалял в Печерсжом монастыре, при Мазепе, благость Королей Польских, покровителей того монастыря, и осуждал правление Государя, который угнетает обитель. Гетман хвалил проповедника и поцеловал его в голову.

Кованько подтвердил это показание; но Министры не обратили внимания ни на проповедь, ни на всенародную благодарность Мазепы проповеднику. Они придрались к противоречиям по поводу приезда Государя и Кикина в Батурин; к противоречиям пустым, ничтожным, к одним, к которым можно было придраться, чтоб погубить людей верных Царю, и оправдать того, кто Царя ненавидел. Поступок Мазепы простительнее, нежели поступок этих господ; он действовал в свою пользу; он мог стать удельным Князем; губя Кочубея и Искру, он по крайней мере мог сказать, что он, праведно ли, не праведно ли, погубит каждого, кто вздумает ему дорогу заслонить. Головкин и Шафиров были в этой тяжбе людьми второстепенными; по мелочной злобе на Кочубея, они-то были изменники своему Государю, предатели России, злодеи своего Благодетеля, просветителя, наставника. Мазепа, по крайней мере, боролся с Петром, боролся коварно, унизительно, — но боролся, они же — рабски стерегли пользы Мазепы за крохи, упавшие от стола их господина.

Ничтожное противоречие Батуринское было следующее, как мы уже видели: один говорил, что Мазепа приказал стрелять, не щадя ни кого; другой, что он приказал дать залп по Государю. Шафиров и Головкин свели доносчиков на очную ставку. «При этом, — говорит История, — должно думать, были употреблены угрозы.» Кочубей испугался и сказал, что он никогда не говорил Искре о намерении Гетмана убить Государя в Батурине. Искра сказал, что жена Кочубея была свидетельницею их разговора. Кочубей отрекался, их повели к пытке.

Начали с Искры. Спросили его: «по чьему наущению доносит он на Гетмана? Не по факциям ли, или по подсылке о том какой от неприятеля, на низвержение его Гетманское, такое зло возвели на него?»

Искра отвечал, что никакой подсылки к нему от неприятеля не было; а года два уж есть, как

Кочубей его подучал к доносу, уверяя, что это делает из преданности к Государю. Сам же он ничего никогда не слыхал об измене Гетмана, и когда посоветовал Кочубею отстать от доноса, то этот отвечал, что согласен погибнуть, лишь бы обличить.

Десять ударов кнута… Искра продолжал, что Кочубей советовался насчет доноса с Апостолом, с сватом своим Судьею Чуйкевичем, и еще с одним Судьею, и что у них было положено, по низвержении Мазепы, избрать в Гетманы Апостола; что Кочубей читал ему записку, в которой сказано: «за Днепром огонь загорается; сохрани Боже, чтоб и у нас не загорелся.» Очередь пришла Кочубею.

Не известно сколько ударов кнута он получил. Он был слаб и стар, много не выдержал бы. Потом он показал, что действительно Искра долго не соглашался принимать участие в доносе; но когда он пристал к нему, то этот охотно поехал к Осипову; что Апостол и Чуйкевич к нему, кроме ведомостей, ничего не писали; что убийство Государя, замышляемое будто бы Гетманом, он взвел на Гетмана единственно по злобе, не зная за ним никакой измены; что все пункты его доноса ложны; что он клеветал на Апостола, будто бы тот ему говорил о случае Батуринском во время приезда Кикина; что он все затеял, чтоб низвергнуть Гетмана; наконец что никаких подсылок и совещаний с неприятелем о низвержении Гетмана не имел.

Снова взяли Искру к допросу. Спросили: говорил ли ему Кочубей о намерении Мазепы лишить жизни Государя? «Все слышанное мною от Кочубея, отвечал Искра, — я передал Осипову; Кочубей признался, что он из мести подает на Гетмана ложный донос; я его отговаривал от этого; советовал жаловаться о своей обиде Государю, а потом принужен был принять участие по дружбе и по свойству. «Чтоб не даром допрашивать Искру, Министры, когда уж он отвечал, не входя в распросы о дальнейшем, дали ему — восемь ударов кнута, и того— осьмнадцать.

Взяли опять Кочубея. «Ко мне не было подсылок от неприятеля— возопил несчастный старец, пред которым лилась кровь его родственника, которого дочь была обольщена, который, как верный подданный, доносил истину Царю своему, который видел за правду свою гибель собственную и всего своего семейства. «Я не ведаю за Гетманом никакой неверности; ни с кем, кроме Искры, не советовался; Апостол меня предупредил только об угрожавшей мне от Гетмана опасности; и он и Чуйкевич в доносе не участвовали. Я составил донос единственно по злобе на Гетмана.» Ревнители о благе России, в заключение допроса, дали Кочубею — пять ударов кнута.

Так прошло двадцать первое Апреля.

Двадцать четвертого Головкин и Шафиров снова занялись изысканием истины. Призвали Сотника Кованька, и спросили его, как выражается подлинник—с пристрастием, то-есть с пристрашкою. Кованько всю вину сложил на Кочубея. Впрочем объявил, что Иезуит Заленский, обедая у Левенца, сказал: «теперь Король Шведский притаился, а как выбухнет, то не скоро затушишь огонь.» Уверял он тут же, что Король идет не на козаков. Все же лишнее писать подучил его Кочубей. А что касается до проповеди в Печерском монастыре, — проповедник жаловался на Государя за раззорение кое-каких построек монастырских, подошедших под план крепости, но заключил величайшею похвалою Государю. За первое Гетман выговаривал ему с гневом, за второе благодарил. «А измены за Гетманом, — заключил Кованько, — никакой я не знаю.»

Апреля 29 разсматривали бумаги и письма доносителей; там нашли и переписку седого Мазепы с молоденькою Кочубеевою, переписку, которую так благородно отправил Головкин к тому, кто ее писал. «Для чего ты вычернивал в доносе иные слова и писал над ними другие?»— спросил Головкин Кочубея. — Для лучшего прикрытия ложного доноса,»—отвечал Кочубей.

Многие из бумаг были писаны рукою Святайла. Кочубей уверял, что старый духовник его писал их по его приказанию; что он знал о доносе, как отец духовный; но в заговоре против Гетмана не участвовал, Не смотря на это, призвали Священника. Он отвечал, что все найденное в бумагах его руки, писано им по просьбе Искры; что он ему говорил и о переписках Гетмана с Ханом, и о содержании у себя знатных Поляков, вместо слуг, и о подговорах Запорожцев против Государя; сам же он, Святайло, за Гетманом измены не знал и не знает.

Искра подтвердил это показание, и прибавил, что к этим лжам и сплетням подвел его Кочубей.

Апреля тридцатого привели снова Кочубея. Его спрашивали: признавался ли он в фальшивости доноса духовному отцу своему Святайлу? «В Великий пост на первой неделе», отвечал Кочубей: «я говорил, что жалею, зачем на старости принял на себя такое трудное дело, как донос на Гетмана.» Священник мне отвечал: молись Богу. — Других разговоров между нами не было.

Святайло подтвердил его слова «Бог вас ведает, что вы будете делать, сказал он, исповедуя Кочубея. Этот отвечал: или успею, или погибну.

Пытка возобновлялась ежедневно до 28-го Мая. Мазепа в это время, не давая отдыха ни Государю, ни Головкину, умолял о присылке клеветников в Малороссию для окончания над ними дела розыскного.

Вот извлечение из его писем к Петру и к Головкину:

«Ваше Величество отяготили, обременили меня неизреченною Вашею милостию, превосходящею силы моего тела болезненного, облегчающею и услаждающею мое многопечальное сердце. Сперва тайно собственноручною грамотою, потом чрез посланного моего Скоропадского, потом чрез Маслова, Вы, Великий Государь, обнадеживаете и утверждаете меня верного Вашего подданного в благосердном Вашем призрении, в непреоборимом клеветами враждебными покровительстве. Вы не преклонили Вашего Богохранимого сердца ко лжам злобных давних врагов моих—Кочубея и Искры. Они старались повергнуть в прах мою честь, помрачить мою непорочную верность. Отягощенный неизглаголанною и неописанною милостию, паду к стопам Вашим победительным, попирающим врагов, ходящим по стезям Божественным правды. Благодарю Вашему Царскому Величеству и до конца жизни моей благодарить не перестану. Защитя премилосердно невинность мою, Вы не попустили о мне возрадоваться моим врагам. Розыск над врагами моими явственно их доказал клевету. Разстилали сеть для меня и ею же уловлены во лжи и в злобе своей. Ныне с земным поклонением умоляю, чтобы лжеклеветников моих всемощно повелели Вы ко мне прислать, для окончания дела розыскного, и чтоб казнь над ними всенародно в войске совершилася; да не дерзают, видя оную, прочие клеветать на меня; если столь беззаконные мятежники дерзнут опять раздувать пламя мятежа в народе и утруждать Величие Ваше, Государь, поборая и помрачая мою непоколебимую к Вам верность, то для службы Вам, для исцеления возложенных на меня обязанностей, для управления внутреннего не станет, Государь, у меня сил в изнеможенной старости и в болезнях непрестанных.»

Граф Головкин получил письмо не хуже написанное:

Всегда имел я твердую надежду на Бога его, единого в напастях Заступника, Царский престол на истине утверждающего. Я знал, что наветы врагов моих, Кочубея и Искры, пред праведною и непорочною моею верностию, как паутина, разрушатся; что клеветники мои сами упадут в сеть, мне уготованную; но после Бога и Государя я несомненно надеялся на Ваше заступление и покровительство, на Вас, моего благодетеля. И надежда моя не постыдила меня; мои враги о мне не возрадовались. Преисполнили Вы меру благодеяний своих! Изследывая благоразумно неправду и беззаконные вымыслы врагов моих, Вы не попустили, чтоб слава моей верной службы омрачилась. Вы меня обязали вечною к Вам благодарностию, которая и по кончине моей в безсмертной душе моей жить будет. Благодарю, что взялись быть ревностным моей невинности заступником и покровителем, Пока живу и движуся, буду отслуживати и награждати. Одно только мне еще необходимо: чтоб Государь указал моих клеветников, главных врагов моих, прислать сюда ко мне в войско; чтоб ложь, клевета и неправда изобличены были на позор всенародный; чтоб всенародно восприняли они достойную казнь. Когда другие не станут утруждать клеветами Государя; помрачать и поборать мою верность непоколебимую и неизменную.

«Правда, что я обрадован грамотою Всемилостивейшею моего Государя; но меня снедает горесть о том, что те враги мои, всенародные возмутители, легко были допрашиваны. Надлежало бы их истязать с большею жестокостию, чтоб узнать корень злодеяния, чтоб уведать, какие надежды имели они в клеветах на меня. Они бы выявили, что когда бы Государь, поверя им, велел меня тогда взять, воздвигнув в Украйне возмущение, они поставили бы Гетмана по своему желанию. Они б и в Смоленск не поехали, если бы не отряд, мною за ними посланный. И потому-то их необходимо здесь допросить, кого и как они, злодеи, хотели сделать Гетманом.»

Почти слово в слово злобный старик писал такое же письмо к Шафирову; с теми же обетами отслуживать и награждать.

Вслед за этим письмом, он отправил другое, общее к обоим Министрам. «Из скитальца нищего, подлого отродия, сына мужицкого Кочубея, — пишет он в этом письме, — я сделал его Генеральным Писарем, потом Генеральным Судьею, обогатил селами, деньгами, честью и славою. Из горшечника сделал Искру Полковником. И вот чем они отблагодарили мне, изверги! Они хотели у благодетеля своего похитить честь и славу. Не только здесь и в России, но и вне государства разнесли слух о моей неверности. Между тем друзья их разглашают, что они привезены с честью в Смоленск, встречены тамошним Воеводою, остановились в его доме, разъезжают свободно, и для большей чести сопровождаемы офицерами.»

Головкин отвечал ему письмом замечателым:. «Зная, что Ваше Сиятельство должны досадовать на нас за привезение сюда Кочубея и Искры мимо Киева, поспешаем оправдать себя. Их нельзя было привезть в Киев, потому что они отправились в Смоленск добровольно и за ними послано было только два офицера. Если б в другом месте и не нами был чинен сей розыск, никто б так дерзновенно и отважно не поступил. Мы приложили неусыпные труды изследовать то зло без дальних околичностей; другие же сего чинить не смели и не могли. Ибо и то к Вашей славе, что сие вершилось без присылки и требования от Вас кого к тому розыску.»

Не было ли это письмо в числе тех, которых подлинники, как мы увидим после, были сожжены умирающим Мазепою? Не подтверждает ли это слов моих насчет подкупа, которым преклонил Мазепа Шафирова и Головкина?

Тогда написали следующий приговор:

Ахтырскому Полковнику Федору Осипову, за оказанную верность, выдать похвальную грамоту, которую обнародовать во всей Украйне и в Слободских полках. Его Писаря, содержащегося в Москве под стражею, освободить и отправить в полк Ахтырский.

Яценка освободить, но с тем, чтоб он не возвращался никогда в Малороссию.

Святайла, сына его и чернеца Никанора сослать в Соловецкий монастырь, никуда оттуда не выпускать, и буде пожелает Святайло принять монашество, постричь его.

Кованька, Колчицкого, Глуховца и слуг Искры и Кочубея отправить в Архангельск и поверстать в солдаты, или куда окажутся годными, по разсмотрению тамошнего Губернатора, Князя Петра Васильевича Голицына.

Апостола и Чарныша, замешанных в доносе, выдать Гетману, и наказание обоих ему предоставитью

Кочубея и Искру казнить смертию в войске Запорожском.

Этот приговор прочли обвиненным и кинули их в тюрьму, где они валялись на полу, покрытые рогожами. Здесь-то произнес несчастный Кованько свою забавную выходку к Святайлу, выходку, доказывающую веселый и безпечный нрав доброго Украинца. «Отче Иване, яка ж Московска пужка солодка! Купым еи жинкам до дому на гостынець.»

Стольник Вельяминов-Зернов должен был отвезть к Мазепе двух осужденных, и перед казнию прочесть народу определение о казни и вину преступников.

Мая первого был послан приговор к Государю на утверждение. Обвиненных заковали в железы и послали под прикрытием сильного отряда в Смоленск. Двадцать восьмого привезены они обратно в Витебск, и в тот же день был им последний допрос. Спрашивали у всех: не было ль от Шведов, Поляков, Крымцев или Запорожцев подсылки насчет этого доноса к ним или к другим чинам, мимо Гетмана? — Они отвечали, что не было никаких. Кочубей сказал, что он все затеял по злобе на Гетмана; что Искра все сплел по наущению Кочубея; Святайло и Кованько тоже на Кочубея сложили вину. Потребовали описи имений каждого — они подали. Под своею Кочубей подписал: окаянный проступця и згубця дому и дитей, В. Кочубей. — У него оказалось четыре тысячи червонцев и две тысячи талеров, зарытых в земле в Диканьке, а где именно, о том знает жена»

Приступили к кнуту: Кочубею дали три, Искре шесть, Кованьке четырнадцать, Святайлу двадцать. Неизвестно как: на встряске, иль на дыбе.

Приговор был исполнен во всей силе. Кочубей и Искра были отправлены водою по Днепру в Киев. Мазепа, благодаря за присылку, Головкина сравнил с Пророком Даниилом, а себя с Сусанною, неповинно оклеветанною беззаконными старцами и праведным судом освобожденною.

Он Чарнуша простил, а Апостола оправдал перед Государем. «Апостол породы Волошской,» писал он к Петру, «человек из отца заслуженный в войске, воин добрый, изо всех Полковников давнейший, старейший, знатный, заслуживший честь и любовь от всех полков. Генеральный Обозный Ломиковский, Судья Генеральный Чуйкевич и Прилуцкий Полковник сват его; Полковник Лубенский дядя ему; Полковник Нежинский—шурин. Все прочие Полковники и знатные люди сопряжены с ним близким свойством и любовию.»

Как случилось это ужасное произшествие? Как обманули Великого Петра? Напрасно иные полагают, что это была политика необходимая в то время, когда Россия боролась с Шведами, Поляками и с врагами внутренними; что опасно, и даже невозможно было схватить Мазепу, которого вина была явная, но который был хитер и могуч. Не известно, кто с ним был единомышленник; полагать — всю Малороссию; тогда попытка схватить его взволновала б весь край и усилила бы врагов России. Но как должно же было кого-нибудь обвинить, или доносчиков или Гетмана, то невозможность обвинить последнего предала на жертву первых. К тому же измена Мазепы должна была со временем обратиться в пользу для целостного Государства. Эта измена подала повод и право Петру уничтожить условия Хмельницкого и слить в одну массу две стихии Империи, два народа единоверные и единоплеменные.

Но мы полагаем, вместе с Голиковым, который всю почти жизнь свою посвятил на изыскания о боготворимом от него Великом Петре, мы полагаем, что этот суд над верными Украинцами, эта казнь страдальцев благочестивых произошла единственно от невозможности в то время самому Государю разсмотреть донос, от его предубеждения в верности Гетмана; кроме того, скажем от себя, она исполнена мстительностью Министров за слова Кочубея насчет Секретарей Государевых и Меньшиковых, и предательством их—вскоре один из них за продажность и подлог был бит кнутом и сослан в Сибирь.

С одной стороны, — говорит Голиков, — представляется Гетман Малороссийских войск обеих сторон Днепра, Гетман облагодетельствованный Монархом, возвышенный на первые степени чести и богатства, Гетман разума тонкого и проницательного, которого советами во всех важных делах пользовался, и почти всегда оным следовал; Гетман, к которому долговременная привычка привязала Его Величество, состарившийся в службе без видимого порока и подозрения, и который казался, особливо в сие время, весьма нужным. С другой — сборище доносителей, связанных родством, свойством, дружбою, общим интересом и руководимое человеком обиженным, дышущим местию.» — И действительно, трудно было устоять доверчивому и доброму Петру против предубеждения.

Пока несчастных привезли к Мазепе, он отобрал от их семейств все имения; а жен и детей осудил на вечное тюремное заключение. Когда прислал он своего племянника Трощинского взять Любовь Кочубееву, она укрылась в церкви, желая «лучше умереть близ олтаря, подобно Пророку Захарию». — Ее уговорили выдти оттуда, она спросила Трощинского: «за тем ли прислал тебя Мазепа с таким войском, чтоб раззорить имение человека, верно служившего войску Запорожскому?» — Все они содержались в темнице, до взятия Батурина Шереметевым.

Июля 14-го обоих страдальцев привезли в местечко Борщаговку, что под Васильковым и Белою Церковью. Мазепа пытал их; Вельяминов-Зернов, Ломиковский и Гамалея находились при пытке. Дело шло о деньгах, зарытых в Диканьке.

Того же дня, в присутствии всего войска, Старшин и многочисленного народа, их головы скатились на одну плаху. Потом их тела были отвезены в Киев и погребены, Июля 17-го, в Лавре.