Период расцвета

Период расцвета

Следовательно, мы можем сделать вывод: хотя южноафриканские государства железного века, относящиеся к доиндустриальному и доевропейскому периоду, не создали ни системы «восточного деспотизма», характерной для эпохи бронзового века, ни «феодального деспотизма», присущего Европе железного века, они заложили фундамент социального расслоения, при котором новые пришельцы и коренное население все меньше и меньше могли смешиваться друг с другом. К приходу европейцев они давно уже вышли из состояния дикости. Даже по понятиям XIX века о человеческом прогрессе они сделали существенные шаги от варварства к цивилизации. Точно такое же социальное расслоение и разделение труда мы наблюдаем у «азанийцев» средневековой Восточной Африки в прибрежных городах и государствах, о жителях которых говорилось, что они «прекрасные посредники и торгуют одеждами, золотом, слоновой костью, а также охочи до других предметов». Все эти черты государств внутренних районов Южной Африки выявляются особенно четко при изучении их металлургии.

Правда, лучшие металлические изделия к северу от Лимпопо потеряны для истории в результате «работы», проделанной «стариной Джорджем» и его друзьями, которые обшарили погребения знати в Дхло-Дхло и других местах, но раскопки в Мапунгубве до некоторой степени возместили эту утрату. Среди найденных там золотых предметов – «скипетр» из пластинчатого золота, представляющий собой такой же «атрибут правителя», какой имеют при себе вожди Западной Африки во время торжественных приемов. Толщина слоя золота, покрывающего скипетр Мапунгубве, примерно 0,005 дюйма. «Чтобы сделать такую золотую пластину, одинаковую по толщине и без шероховатостей, – пишет Пирсон, – требуется огромное искусство и время. И вряд ли современные золотых дел мастера могли бы проделать такую работу теми примитивными орудиями». Обрабатывающие металл вручную кузнецы и ремесленники – создатели великолепных изделий – образовали весьма многочисленную прослойку и объединялись в небольшие «корпорации» или «гильдии». Сама их работа была возможна потому, что другая часть населения снабжала их продуктами своего труда.

В те древние времена во всем мире богатства общества скапливались в казне и хранилищах царей и фараонов, и именно они послужили основой могущества жрецов и храмов, а затем вызвали к жизни письменность, арифметику, грамотность. Африканским царям, которые считали себя земным воплощением богов, никогда не удавалось сосредоточить у себя сокровища в таких масштабах. Может быть, это объясняется неравными возможностями цивилизаций речных долин и цивилизаций, которые существовали лишь благодаря скотоводству и земледелию на склонах холмов. Возможно, различие обусловлено разными общественными структурами: автократией, которой было легко добиться в небольших поселениях в долинах рек, окруженных песками или полупустынями, с одной стороны, и племенной демократией или чувством сообщества, вдохновлявшим мигрирующие народы, которые распространялись по африканскому континенту, не имевшему естественных границ, – с другой.

Во всяком случае сосредоточение богатств в руках правителей и жрецов никогда не достигало здесь таких масштабов, которые вызвали бы к жизни письменность, и мы можем с полным основанием говорить, что эти древние цивилизации, за исключением цивилизации побережья, не знали грамотности. Знаменитые «надписи» в Зимбабве, о которых сообщали ди Гоиш и ди Барруш в XVI веке, – либо выдумка, либо ошибочное истолкование узоров на стропилах «эллиптического здания». Этот народ материка не имел средств для развития письменности, да он и не нуждался в ней.

Не углубляясь слишком в этот вопрос, можно добавить, что средневековые народы Северной Европы были не в лучшем положении. Нет сомнения, писал о них Марк Блок, «что большинство мелких и средних землевладельцев, по крайней мере к северу от Альп и Пиренеев, были неграмотными, в полном смысле слова. И это подтверждается тем, что в монастырях, где они находили убежище на склоне своей жизни, слово conversus, обозначающее человека, посвятившего себя богу в конце жизни, и слово idiota, обозначающее монаха, не способного прочесть священное писание, считались синонимами. Даже самые грамотные писали по-латыни, точно так же как ученые мужи, и купцы прибрежных городов Восточной Африки – по-арабски, хотя в отличие от большинства европейцев они писали и на собственном языке – суахили».

Другое возражение против слова «цивилизация» в применении к государствам Южной Африки железного века заключается в том, что эти государства якобы не изобрели колеса. Не говоря уже о педантизме, это возражение обнаруживает исключительную узость понимания истории развития человечества: ведь народы Северной Европы в средневековье тоже не изобрели колеса и не применяли колесных повозок почти до XII-ХIII веков. Можно ли назвать Шотландию XVI века варварским государством? Однако архивные документы 1577 года сообщают, что регент ездил в карете, которая была по счету второй в Шотландии. Первая была привезена лордом Александром Ситоном, когда королева Мария приехала из Франции. В подобных вопросах необходимо сохранять чувство исторической перспективы.

Рост и расширение торговых связей ясно указывают на развитие цивилизации в этих южных государствах. Софала, писал в 1552 году ди Барруш, знаменита тем, «что здесь имеется много золота, которое мавры получают у негров этой страны при помощи торговли». А эта торговля, по данным арабов, насчитывала тогда уже полтысячи лет. Без сомнения, рост национальной торговли в государствах внутренних районов шел медленно, и торговля с побережьем велась через многих посредников. Однако по характеру она уже далеко ушла от «немого торга» древности между варварскими и цивилизованными народами Северной Африки, с одной стороны, и дикими народами юга – с другой.

Торговля в основном оставалась меновой, как и в средневековой Европе, но уже тогда стали появляться деньги. В конце XIII века в Килве чеканилась монета, потребность в ней была вызвана дальнейшим развитием торговли. Основными предметами экспорта внутренних районов были золото, слоновая кость, медь и железо, а в XVII веке и рабы. Эти народы нуждались в хлопчатобумажных тканях и предметах роскоши, причем особенно высоко ценили они красные бусы Индии. Когда Альвариш Кабрал посетил Софалу в 1501 году на обратном пути из Индии (как раз к этому времени португальцы положили конец торговле через Индийский океан), ему удалось получить за «ткани Камбея и красные бусы, за пурпурный шелк, зеркала, головные уборы и силки для птиц, за маленькие колокольчики из Фландрии и небольшие прозрачные стеклянные бусины» – «бусины из золота, нанизанные на ниточку, по цене в 12 или 15 раз ниже европейской».

Помимо хлопчатобумажных тканей и бус, купцы из Центральной Африки или люди, торговавшие с материковыми государствами, покупали фарфоровую посуду, но это было не часто, судя по тому, что осколки фарфора встречаются в Африке чрезвычайно редко. И поскольку фарфор проходил через руки многих посредников, его цена была невероятно высокой. Таможенная пошлина на фарфор в Килве в XIII веке была настолько велика, что каждый купец лишался 60 процентов своих товаров. Тем не менее ввоз фарфора в небольших количествах продолжался несколько веков. Осколки его были найдены в Южной Родезии и Трансваале; они относятся к периоду династий Сун и Мин, то есть к XI-XVII векам.

Древнейшие осколки фарфора в Родезии, дошедшие до наших дней, найдены Кеньоном в 1929 году во время раскопок пола хижины – «тяжелого желтого цемента, покоящегося на гранитном грунте» в «восточных руинах» Зимбабве. В этой большой хижине, занимающей 18 футов в ширину и 23 в длину, археологи нашли много черной и коричневой керамики, бронзовую дубинку, сильно изъеденную коррозией, и два небольших черепка фарфора.

Впоследствии Британский музей сообщил, что найденный фарфор относится к периоду Сун. Обнаруженные в этой хижине предметы, по словам Кейтон-Томпсон, «наиболее древние из всех когда-либо найденных в Родезии, за исключением привозных бус. Эти предметы можно датировать в пределах допустимых догадок». Единственный фарфоровый предмет, который был восстановлен из осколков, найден в Дхло-Дхло, к западу от Булавайо. Он представляет собой кувшин эпохи Мин (конец XVII века). Осколки его были выкопаны из земли вместе с голландской каменной бутылью, относящейся к тому же периоду, что указывает на странности международной торговли в Центральной Африке. В Мапунгубве китайский фарфор представлен пока лишь двумя небольшими осколками конца династии Сун (1127-1279 годы).

Все это вполне согласуется с результатами раскопок на побережье, которые указывают, что период между XII-XV веками был ознаменован расцветом Килвы и родственных ей городов. Таким образом, рост могущества и стабильности централизованных государств во внутренних районах Африки происходил одновременно с ростом могущества побережья. Жители Мономотапы воздвигали свои стены и башни в период расцвета торговли Килвы, и Кейтон-Томпсон заключила из этого, что «торговые связи с Индией дали основной толчок развитию национальной культуры Зимбабве». Этот фактор действовал также в отношении Западного Судана и побережья Восточной Африки.

Конечно, развитие цивилизации во внутренних районах протекало далеко не гладко. Некоторые народы, например отдельные группы бушменов, сохранившиеся на Центральном плато до нашего времени, стояли в стороне от этого процесса; мало-помалу их оттесняли в труднодоступные районы. Другие, например готтентоты крайнего юга, должно быть, научились выделке железа у голландцев, обосновавшихся в районе мыса Доброй Надежды в 1652 году, хотя дальше к северу они заимствовали эту технику у банту. Но помимо развития материальной культуры, в этих районах происходили также разнообразные и сложные социальные явления, которые в совокупности представляли собой целый мир или даже несколько миров, о которых Европа забыла или никогда не подозревала. Это был своеобразный племенной мир, в котором существовали элементы первобытного коммунизма и в то же время происходили материальные и социальные сдвиги, приведшие этот мир к цивилизации: получению излишков продовольствия, разделению труда, торговле и созданию поселений. Именно это сочетание создало уникальный симбиоз культур Южной и Центральной Африки, для которых характерны каменные постройки и металлургия. Для понимания характера этого процесса во всей его полноте, учитывая, что африканская цивилизация казалась на первый взгляд примитивной, доиндустриальной и зачастую представлялась застойной, хотя и была результатом великих открытий и революционного развития мышления, требуется богатое воображение. Испытывая нехватку орудий труда, эти люди не страдали от недостатка духовных ценностей. Их средства были просты, а методы сложны. Здесь в теории существовали строгие традиции, а на практике – отважный эксперимент. Ничто так не поразило европейских путешественников, как готовность этих народов и их правителей изучить новые идеи, принять новые верования и испробовать новые методы.

Какими бы примитивными ни казались их достижения в сопоставлении с романскими соборами или поэзией Данте, эта цивилизация железного века была создана людьми, впервые успешно решившими проблемы, которые раньше никогда не решались в тропической Африке. И если сопоставить решение проблемы с породившей их действительностью, они предстают в совершенно ином свете. Мы сразу различим закон, и порядок, технический прогресс, накопление богатства, рост знаний, постепенное овладение тайнами природы. Все это, на первый взгляд, возникает как будто из пустоты. Вряд ли тот период был «золотым веком» невинности и блаженства, хотя племенная солидарность у африканских народов была в те времена более прочной и заслуживала большего восхищения, чем в последующую эпоху; по всем человеческим понятиям это был период величия.