Что случилось на марафонской равнине

Что случилось на марафонской равнине

Гиппий выбрал для высадки марафонскую равнину по трем причинам. Во-первых, берег здесь был широкий и плоский, было где поставить на якорях суда и разбить лагерь. Во-вторых, места эти были те самые, где когда-то высаживался его отец, тиран Писистрат, чтобы за колесницей мнимой богини идти на Афины: здесь его помнили и любили. В-третьих, отсюда вела прямая дорога на Афины, и в два перехода персидское войско могло уже быть под стенами города.

Персидские воины отряд за отрядом соскакивали на песчаный берег, клубами поднимая пыль. У Гиппия першило в горле. Он закашлялся. Он был очень стар, зубы его шатались. От кашля один зуб выпал и зарылся в песок. Гиппий присел и тревожно стал шарить морщинистыми руками по песку. Зуба не было. «Плохо дело! — сказал он друзьям, вставая, — Мне было предсказание, что кости мои будут лежать в афинской земле. Боюсь, что оно уже исполнилось, и в Афинах мне править не придется».

Пока высаживались, пока разбивали лагерь, пока отвозили эретрийских пленников на ближний безлюдный островок, время шло. Персы не спешили: они ждали, не вспыхнет ли в Афинах мятеж, поднятый тайными сторонниками Гиппия? Но прошло несколько дней, и в узкой долине, по которой уходила между холмов дорога в Афины, заблестели щиты и копья афинского войска. Стало ясно, что будет бой.

Афинян было мало. Союзники к ним не подошли. В Спарту послали гонца, гонец пешим бегом за два дня покрыл двести верст от Афин до Спарты. Спартанцы сказали: «Через пять дней новолуние, тогда мы и выступим. Выступать раньше нам не позволяют законы наших богов». Спартанцы умели быть очень благочестивы, когда им это было выгодно. Помощь афинянам дал только соседний беотийский городок Платея. Но городок был маленький, и отряд его тоже был маленький.

Во главе афинского войска было одиннадцать человек: десять полководцев, выбранных голосованием, и один архонт, выбранный жребием. Одним из десятерых был Мильтиад. Мильтиад-племянник ненавидел Гиппия также страстно, как Мильтиад-дядя ненавидел отца Гиппия — Писистрата. Мильтиад настаивал: «Надо принимать бой, пока в Афинах сторонники тирана не подняли мятеж». Мильтиаду возражали: «Надо оттянуть бой, пока не придет подкрепление из Спарты и других городов». Голоса разделились: пять против пяти. Тогда Мильтиад обратился к архонту: «Тебе решать: быть ли нашему городу в рабстве у Гиппия и персов или быть ему свободным и первым в Элладе? проклинать ли нас будут потомки, или славить, как не славят даже Гармодия с Аристогитоном?» Архонт не выдержал такого вопроса в упор. Он сказал: «Битве — быть». После этого десять вождей сложили с себя командование и возложили его на Мильтиада: пусть он один отвечает за победу или поражение.

Афинское войско выстроилось у выхода из ущелья, персидское войско выстроилось посреди поля. Мильтиад отдал приказ — и греческие воины, в панцирях и со щитами, не теряя ровного строя, с дальнего разбега бросились на врага. Персы были ошеломлены этим натиском. «Насколько мы знаем, афиняне были первыми из эллинов, напавшими на врага беглым шагом, а дотоле даже имя мидян и вид мидийской одежды наводили ужас на эллинов», — говорит Геродот.

Греческий строй и персидский строй были одинаковой длины, но разной глубины: у афинян было меньше воинов и в центре их войска было меньше рядов, чем в обоих крыльях. Поэтому в центре персы опрокинули греков, а на крыльях греки опрокинули персов. Тут-то и сделалось ясным то, о чем говорил когда-то Гистией: греки умели сражаться в строю, локоть к локтю, щит к щиту, а персы не умели. В центре персы-победители бросились в погоню за убегавшим неприятелем, строй их рассыпался, ряды перемешались. На крыльях греки-победители удержались от погони: сомкнув ряды, оставив позади убитых и раненых, они повернули и ударили на растерявшихся от неожиданности персов. Это решило победу. Персы врассыпную бросились к морю, к кораблям, спотыкаясь и падая; афиняне догоняли и рубили их в спину. Семь кораблей было захвачено у берега, остальным кое-как удалось отплыть.

Здесь, у кораблей, пал тот, кого долго еще называли храбрейшим из греков: Кинегир, брат поэта Эсхила. Он удерживал корму отплывавшего вражеского корабля правой рукой, а когда отрубили правую — левой, а когда отрубили левую — зубами. Здесь пал и архонт Каллимах — тот, чей голос решил, что битве — быть; здесь пало и много других афинских бойцов, а всего — сто девяносто два человека; персов же погибло около шести тысяч четырехсот.

Сев на суда, враги попытались нанести афинянам последний возможный для них удар. Налегая на весла, они повели корабли вдоль берега, мимо высокого Сунийского мыса, мимо храма Артемиды Бравронской — к Афинам. Они хотели захватить город врасплох, пока войско афинян собирало убитых и раненых на Марафонской равнине. Но Мильтиад их опередил. Когда персидские суда остановились перед Пиреем и Фалером, двумя афинскими гаванями, персы увидели перед собой на берегу все то же афинское войско — утомленное, переделов, но по-прежнему готовое к бою: локоть к локтю, щит к щиту. За одну ночь воины Мильтиада прошли по горным и равнинным тропам весь путь от Марафона до Афин — сорок две версты с лишним: то, что сейчас называется «марафонской дистанцией». Корабли персов постояли недолгое время перед берегом, а потом, вспенив воду, они повернули строй, двинулись прочь, в открытое море, и, постепенно уменьшаясь, исчезли за горизонтом.