20. Успеть сказать: «Прости, отец…»

20. Успеть сказать: «Прости, отец…»

Стареем мы, стареем…

И чем старше делаемся, тем резче становится чувство стыда за некоторые слова и поступки, что в юности казались геройскими…

Читая историю Церкви, во многих персонажах узнаёшь себя… Вот и сегодня…

Вот и сегодня размышляем о великом святом епископе Мартине, что служил во французском городе Тур. Личность известная. Бывший бравый римский воин, в зрелом возрасте обратившийся к Христу и стяжавший себе славу святого. Впрочем, судьба его именитая, многократно в разных житиях описанная, поэтому, как водится, речь пойдет вовсе не о нем…

Поговорим сегодня о буйном и недобром молодце… Говорят, что святой Мартин Турский однажды нашел на улице погибающего сироту. Малец совсем загибался от голода и холода. И тогда епископ подобрал его и отнес в свой монастырь. Мальчик отогрелся, покушал, да так в обители и остался… Нарекли его просто — Брикций.

Рос Брикций мальчиком смышленым, остроумным и злоязыким. Трудное детство навсегда наложило отпечаток на психику подростка. Был он парнем вспыльчивым и резким. За словом в карман не лез, но стремился к благочестию.

Мартин был ему как отец и часто пытался образумить юнца, но куда там. Встречал только насмешки и язвительные колкости…

Впрочем, старый епископ не обижался и даже собственноручно Брикция рукоположил в дьяконы…

Но новоиспеченному дьякону старый епископ встал уже поперек горла. И то не так скажет, и это не эдак сделает. Все через пень колоду! — так мнится молодому. Особенно полюбил Брикций за глаза критиковать старика, мол, тот в юности был солдатом и кровь людскую проливал, а поди ж ты — на епископской кафедре. А, между прочим, некоторые с детства в монастырях обретаются, а еще только дьяконы!

Дошло даже до того, что однажды на людях (правда за глаза) назвал Брикций своего патрона старым идиотом и придурком (житие передает это словосочетание как «безумный старик»).

Но не успел юнец эти слова произнести, как, откуда ни возьмись, идет дед Мартин собственной персоной. Шаркает старческими ногами и говорит:

— И-эх! Братец ты мой! За что ж ты меня старым придурком-то обозвал? Чай со мной Господь говорит и я все слышу…

— Ну, точно, придурок! Мистик несчастный! — заорал взбешенный Брикций уже в лицо старцу. — Поди уже кто-то донес!

— Никто не донес! Только вот Господь сказал мне, что скоро помру я, а ты будешь вместо меня епископом, брат мой. Благослови тебя тогда, Господь. Много бед ждет тебя!

— Да не пошел бы ты лесом, старый идиот! — еще пуще заверещал Брикций и в бешенстве убежал прочь…

Так примерно, наверное, и звучал их диалог, сильно смягченный в житийной литературе, но, однако, запечатленный в средневековой картинке.

Так и случилось. Мартин вскоре умер, а злоречивый и вспыльчивый Брикций стал епископом. Слыл он гордым и тщеславным, но телесную нравственность строго соблюдал. Только вот, как на грех, вскоре возвели на него поклеп…

А дело было так.

Жила там неподалеку прачка-монахиня. Брикций ей частенько свое бельишко нехитрое средневековое носил стирать. Ну и доносился…

Прачка-то возьми да и роди мальчишку хорошенького, на Брикция похожего…

Ну, народ натурально заинтересовался, отчего это физиономии у прачкиного сына с епископом так явственно друг на друга походят.

Тут же собрались стихийно на митинг. Кричат лозунги всякие: «Долой блудливого попа!», «Прачкинублажитель, гоухоум!» и еще матерно всяко…

Тут, надо вам сказать, что жизнеописание Брикция начинает входить в стадию неочевидного-маловероятного.

Якобы возмущенный Брикций крикнул месячному малышу:

— Во имя Иисуса Христа ответь, я твой отец или нет?

Мальчик тридцати дней отроду якобы тут же членораздельно произнес:

— Не отец ты мне! Поп постылый! Знать тебя не знаю! — и снова уткнулся в материнскую грудь.

Народ на разные лады кричит:

— А кто ж твой отец?! Отвечай!

А младенец уж ничего не отвечает и притворяется, что говорить вовсе не умеет…

Дальше — больше!

Брикций кричит:

— Не виноватый я, православные братья-католики! Вот вам знак. Наберу сейчас горящих угольев в епископское пальто, а оно не прогорит!

Так и сделал. Не прогорело пальто, хотя шел Брикций в нем аж до могилы святого Мартина. И там на могиле горько раскаялся в том, что злословил своего предшественника.

Но народ все равно не поверил.

Изгнали Брикция. Только спустя семь лет, после долгих скитаний и заступничества папы Сикста Третьего, восстановили Брикция на кафедре города Тура.

А он с тех пор, говорят, совершенно переменился. Стал кротким, смиренным и ласковым.

И даже стал святым…

Его даже изображают в пальто с угольями в знак его невиновности… Вроде как действительно он был ни при чем… Не похоже было на него дитя… А так, может, кому-нибудь сходство с пьяных глаз примерещилось. Много ли определенности в облике месячного пацана?

Но до конца жизни, говорят, казнил себя Брикций за юношескую свою разнузданность по отношению к старцу Мартину.

И сказал бы: «Прости меня, отец!» — но поздно… Надо небес ждать, да только там уж примиряться…

* * *

Читал я это, читал… Да вдруг загрустил…

Узнал в Брикции себя! Тоже ведь по юности мне почти все старцы-служители идиотами казались… И то у них было не так, и это не эдак… Кто-то в военных действиях участвовал, кто-то в творчестве Рахманинова не разбирался… Да мало ли грехов у старцев? Найти-то завсегда можно!

А главный их грех — меня, молодого да талантливого, зажимают!

Но проходят годы и понимаешь, не так уж и неправы были старцы-то… И не такие уж дураки…

И впору кому-то сказать: «Прости, отец!»…

Да поздно уж… Надо небес ждать…

Ну вот почему мы такие идиоты? Обязательно надо, чтобы умер человек, тогда мы осознаем, что надо с ним мириться!

Вы как считаете? Или не так у вас?

P.S. А небес дождаться надо, обязательно…