20. Успеть сказать: «Прости, отец…»
20. Успеть сказать: «Прости, отец…»
Стареем мы, стареем…
И чем старше делаемся, тем резче становится чувство стыда за некоторые слова и поступки, что в юности казались геройскими…
Читая историю Церкви, во многих персонажах узнаёшь себя… Вот и сегодня…
Вот и сегодня размышляем о великом святом епископе Мартине, что служил во французском городе Тур. Личность известная. Бывший бравый римский воин, в зрелом возрасте обратившийся к Христу и стяжавший себе славу святого. Впрочем, судьба его именитая, многократно в разных житиях описанная, поэтому, как водится, речь пойдет вовсе не о нем…
Поговорим сегодня о буйном и недобром молодце… Говорят, что святой Мартин Турский однажды нашел на улице погибающего сироту. Малец совсем загибался от голода и холода. И тогда епископ подобрал его и отнес в свой монастырь. Мальчик отогрелся, покушал, да так в обители и остался… Нарекли его просто — Брикций.
Рос Брикций мальчиком смышленым, остроумным и злоязыким. Трудное детство навсегда наложило отпечаток на психику подростка. Был он парнем вспыльчивым и резким. За словом в карман не лез, но стремился к благочестию.
Мартин был ему как отец и часто пытался образумить юнца, но куда там. Встречал только насмешки и язвительные колкости…
Впрочем, старый епископ не обижался и даже собственноручно Брикция рукоположил в дьяконы…
Но новоиспеченному дьякону старый епископ встал уже поперек горла. И то не так скажет, и это не эдак сделает. Все через пень колоду! — так мнится молодому. Особенно полюбил Брикций за глаза критиковать старика, мол, тот в юности был солдатом и кровь людскую проливал, а поди ж ты — на епископской кафедре. А, между прочим, некоторые с детства в монастырях обретаются, а еще только дьяконы!
Дошло даже до того, что однажды на людях (правда за глаза) назвал Брикций своего патрона старым идиотом и придурком (житие передает это словосочетание как «безумный старик»).
Но не успел юнец эти слова произнести, как, откуда ни возьмись, идет дед Мартин собственной персоной. Шаркает старческими ногами и говорит:
— И-эх! Братец ты мой! За что ж ты меня старым придурком-то обозвал? Чай со мной Господь говорит и я все слышу…
— Ну, точно, придурок! Мистик несчастный! — заорал взбешенный Брикций уже в лицо старцу. — Поди уже кто-то донес!
— Никто не донес! Только вот Господь сказал мне, что скоро помру я, а ты будешь вместо меня епископом, брат мой. Благослови тебя тогда, Господь. Много бед ждет тебя!
— Да не пошел бы ты лесом, старый идиот! — еще пуще заверещал Брикций и в бешенстве убежал прочь…
Так примерно, наверное, и звучал их диалог, сильно смягченный в житийной литературе, но, однако, запечатленный в средневековой картинке.
Так и случилось. Мартин вскоре умер, а злоречивый и вспыльчивый Брикций стал епископом. Слыл он гордым и тщеславным, но телесную нравственность строго соблюдал. Только вот, как на грех, вскоре возвели на него поклеп…
А дело было так.
Жила там неподалеку прачка-монахиня. Брикций ей частенько свое бельишко нехитрое средневековое носил стирать. Ну и доносился…
Прачка-то возьми да и роди мальчишку хорошенького, на Брикция похожего…
Ну, народ натурально заинтересовался, отчего это физиономии у прачкиного сына с епископом так явственно друг на друга походят.
Тут же собрались стихийно на митинг. Кричат лозунги всякие: «Долой блудливого попа!», «Прачкинублажитель, гоухоум!» и еще матерно всяко…
Тут, надо вам сказать, что жизнеописание Брикция начинает входить в стадию неочевидного-маловероятного.
Якобы возмущенный Брикций крикнул месячному малышу:
— Во имя Иисуса Христа ответь, я твой отец или нет?
Мальчик тридцати дней отроду якобы тут же членораздельно произнес:
— Не отец ты мне! Поп постылый! Знать тебя не знаю! — и снова уткнулся в материнскую грудь.
Народ на разные лады кричит:
— А кто ж твой отец?! Отвечай!
А младенец уж ничего не отвечает и притворяется, что говорить вовсе не умеет…
Дальше — больше!
Брикций кричит:
— Не виноватый я, православные братья-католики! Вот вам знак. Наберу сейчас горящих угольев в епископское пальто, а оно не прогорит!
Так и сделал. Не прогорело пальто, хотя шел Брикций в нем аж до могилы святого Мартина. И там на могиле горько раскаялся в том, что злословил своего предшественника.
Но народ все равно не поверил.
Изгнали Брикция. Только спустя семь лет, после долгих скитаний и заступничества папы Сикста Третьего, восстановили Брикция на кафедре города Тура.
А он с тех пор, говорят, совершенно переменился. Стал кротким, смиренным и ласковым.
И даже стал святым…
Его даже изображают в пальто с угольями в знак его невиновности… Вроде как действительно он был ни при чем… Не похоже было на него дитя… А так, может, кому-нибудь сходство с пьяных глаз примерещилось. Много ли определенности в облике месячного пацана?
Но до конца жизни, говорят, казнил себя Брикций за юношескую свою разнузданность по отношению к старцу Мартину.
И сказал бы: «Прости меня, отец!» — но поздно… Надо небес ждать, да только там уж примиряться…
* * *
Читал я это, читал… Да вдруг загрустил…
Узнал в Брикции себя! Тоже ведь по юности мне почти все старцы-служители идиотами казались… И то у них было не так, и это не эдак… Кто-то в военных действиях участвовал, кто-то в творчестве Рахманинова не разбирался… Да мало ли грехов у старцев? Найти-то завсегда можно!
А главный их грех — меня, молодого да талантливого, зажимают!
Но проходят годы и понимаешь, не так уж и неправы были старцы-то… И не такие уж дураки…
И впору кому-то сказать: «Прости, отец!»…
Да поздно уж… Надо небес ждать…
Ну вот почему мы такие идиоты? Обязательно надо, чтобы умер человек, тогда мы осознаем, что надо с ним мириться!
Вы как считаете? Или не так у вас?
P.S. А небес дождаться надо, обязательно…