Дворянство и государственная служба

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дворянство и государственная служба

Дворянство традиционно олицетворялось с землевладением, но еще в большей степени — со службой государству, особенно в XVII и XVIII вв., когда сословная организация Российской империи принимала свою окончательную форму. Через столетие после того, как в 1762 г. закон освободил первое сословие от принудительной службы, служба государству, предпочтительно военная, оставалась единственной подобающей карьерой для дворянина, понуждаемого к ней финансовыми обстоятельствами или честолюбием. Но даже не отягощенные первым и не мучимые вторым, дворяне обычно отдавали службе многие годы своей жизни, чтобы получить чин, который обеспечивал им положение в глазах общества и признание государства, что они исполнили свой долг. В первой половине XIX в. типичный дворянин являлся не только владельцем небольшого поместья, но и отставным чиновником или офицером, добившимся скромного продвижения в чинах.

После Великих реформ картина изменилась, но не столь радикально, как утверждали советские и западные ученые, внимание которых было целиком поглощено двумя явлениями: сокращением доли потомственных дворян среди чиновников гражданской службы и офицеров и уменьшением доли землевладельцев в обеих группах. При этом обычно ссылаются на статистические выкладки, которые, как и в случае с дворянским землевладением, важны для понимания ситуации, но не дают всей картины.

В период между 1755 и серединой 1850-х гг., несмотря на громадное — примерно на 4000 % — увеличение числа чиновников и растущую профессионализацию бюрократии в первой половине XIX в., процент потомственных дворян на службе снизился до удивления незначительно — с 50 до 44 %. В последующие четыре десятилетия, при более скромном росте числа чиновников (всего лишь на 295 %), удельный вес дворян в их рядах снизился до 31 %. При этом больше всего уменьшился процент дворян среди чиновников низших и средних рангов (см. табл. 18){313}. К концу XIX в. большинство чиновников средних и низших рангов рекрутировались из сыновей личных дворян (в большинстве своем также чиновники или офицеры), священнослужителей, почетных граждан и купцов. Среди чиновничества высших рангов, однако, выходцы из семей потомственных дворян составляли почти монополию. В 1903 г. они составляли 98 % среди Государственного совета, 100 % состава Комитета министров, 88 % сенаторов, 84 % заместителей министров и руководителей департаментов, 100 % губернаторов и 94 % вице-губернаторов. Показатели практически те же, что и в 1853 г.{314} Вероятнее всего, увеличивающееся число этих дворян являлись сыновьями или внуками чиновников, дослужившихся до дворянства, но точно определить их удельный вес не представляется возможным{315}.

Таблица 18.

Дворяне на гражданской службе, 1755–1897{316}

Примечание: В 1755 и 1850-х гг. в категорию высших чиновников включены служащие с 1-го по 5-й класс, в категорию средних — с шестого по восьмой. В 1897 г. в категорию высших чиновников включены служащие с первого по четвертый класс, в категорию средних — с пятого по восьмой. Если бы в 1897 г. служащие пятого класса были включены в состав высшего чиновничества, процент дворян среди чиновников высших и средних классов оказался бы более низким.

По сравнению с гражданской службой офицерский корпус являет несколько иную картину. Начиная с высшего уровня (86–88 %) в 1720-1750-х гг. XVIII в.{317}, процент офицеров дворянского происхождения снизился за последующее столетие до всего лишь 56 % в 1864 г., что объясняется, помимо всего прочего, высокими карьерными возможностями для военнослужащих недворянского происхождения в военное время. Но в следующие три десятилетия удельный вес офицеров-дворян снизился крайне незначительно (см. табл. 19). А среди генералов и адмиралов (классы с первого по четвертый) и штаб-офицеров (классы с шестого по восьмой) процент офицеров дворянского происхождения даже увеличился. Есть два фактора, объясняющие успех дворянства в сохранении своих позиций в офицерском корпусе: скромные темпы роста численности последнего (всего на 16 % за 33 года)[75] и более высокие карьерные перспективы у выпускников кадетских корпусов (подробнее об этом в разделе об образовании). Дворяне приспособились к новым условиям службы, созданным растущей профессионализацией, — средняя продолжительность военной службы всех офицеров выросла с десяти лет в царствование Николая I до восемнадцати лет в первом десятилетии XX в.{318}Можно даже сказать, что дворяне обратили в свою пользу преимущественные возможности обучения в военных учебных заведениях, которые во многом определяли процесс растущей профессионализации офицерского корпуса.

Таблица 19.

Дворяне в офицерском корпусе армии и флота, 1864 и 1897{319}

Примечание: В XIX в. в классах пятом и четырнадцатом не было военных чинов. Суммы 99,9 и 100,1 объясняются неточностями при округлении данных.

Глядя на цифры из таблицы 19, можно подумать, что жалобы защитников привилегий на захват офицерского корпуса людьми низкого происхождения надуманны. Однако до известной степени они были обоснованы. Хотя выходцы из дворян по-прежнему составляли большинство офицерства, к концу века три четверти офицеров дворянского происхождения служили в обер-офицерских чинах (классы 9—13), где они составляли меньшинство; более половины офицеров-дворян служили в пехоте, где большинство (60 %) составляли выходцы из низших классов (см. табл. 20). На флоте ощущение, что «простолюдины» теснят, было менее острым. Инженеры и технические специалисты (в подавляющем большинстве недворянского происхождения) были выделены в отдельный корпус со своей системой чинов (например, полковник вместо капитана флота), тогда как среди строевых офицеров большинство по-прежнему составляли выходцы из дворян{320}.

Таблица 20.

Распределение дворян-офицеров всех чинов по видам вооруженных сил, 1895 г.{321}

(Вид вооруженных сил …… Доля офицеров дворянского происхождения, % — Процент относительно суммарной численности офицеров из дворян)

Гвардейские части кавалерии …… 96,3–3,7

Гвардейские части пехоты …… 90,9–6,2

Гвардейские части артиллерии …… 89,4–1,2

Регулярные части артиллерии …… 74,4 — 19,4

Регулярные части кавалерии …… 66,7 — 11,7

Корпус военных инженеров …… 66,1–4,8

Регулярные части пехоты …… 39,6 — 53,0

Всего …… 50,8 — 100,0

Из людей недворянского происхождения, которые к концу столетия составляли почти половину офицерского корпуса, 46 % были сыновьями личных дворян, т. е. обер- и штаб-офицеров, а также чиновники{322}. Поскольку офицерский корпус на три четверти состоял из сыновей потомственных дворян либо профессиональных государственных служащих, утверждение о том, что в канун Первой мировой войны офицерство превратилось в «профессию среднего класса», ошибочно. В действительности в первое десятилетие нового века потомственное дворянство усилило свои позиции в вооруженных силах: к 1912 г. они составляли 55,0 % всего офицерского корпуса и 50,8 % младших офицеров{323}.

Во второй половине XIX в., когда процент дворянства среди гражданских чиновников сокращался весьма ощутимо, а среди офицерства — довольно умеренно, историческая связь между службой государству и землевладением ощутимо ослабевала. В 1755 г. приблизительно 60–65 % всех чиновников являлись землевладельцами. Спустя сто лет, всего через поколение после начала процесса профессионализации государственной службы, лишь 25–28 % чиновников владели землей. Даже среди высших чиновников, где доля родившихся дворянами уменьшилась совсем незначительно, удельный вес землевладельцев снизился от 88–90 % в 1755 г. до 57 % в 1853 г. и до 29 % в 1902 г.{324} Доля землевладельцев в Государственном совете упала в период с 1853 по 1903 г. с 93 до 57 %, в Комитете министров — с 94 до 59 %, в Сенате — с 73 до 48 %, а среди заместителей министров и глав департаментов с 64 до 31 %.{325} Начавшееся уже в середине XIX в. отделение элиты чиновничества от землевладельческой элиты за следующие пять десятилетий стало еще более ощутимым{326}. Две силы способствовали движению в этом направлении, и сказать, какая из них была важнее, невозможно. С одной стороны, в высших слоях чиновничества все больше, видимо, становилось выходцев из семей, которые из поколения в поколение посвящали себя государственной службе и никогда не владели землей. С другой стороны, в составе чиновничьей элиты было немало отпрысков землевладельческих семей, недавно обменявших свои поместья на акции и облигации (см. гл. 2).

Хотя данные об удельном весе землевладельцев среди средних и низших слоев чиновников на переломе столетий отсутствуют, но если предположить, что в 1902 г. соотношение между долей землевладельцев среди высших слоев чиновничества и среди чиновничества в целом осталось таким же, как в 1853 г., то можно с достаточной уверенностью считать, что в 1902 г. 13–14 % всех чиновников являлись землевладельцами. Среди верхнего состава офицерского корпуса (первые четыре класса), состоявшего почти исключительно из детей дворян по рождению, доля землевладельцев была даже ниже, чем среди равной по чинам элиты чиновников гражданской администрации, — всего лишь 17 % в 1903–1904 гг.[76]

Если среди высших должностных лиц военной и гражданской службы многие владели значительной неземельной собственностью, не приходится сомневаться, что «основная масса обер-офицеров и среднего чиновничества жила на сравнительно скромное жалованье, не имея других сколько-нибудь существенных источников доходов». Эти дворяне в такой степени зависели от получаемого жалованья, что в 1892–1896 гг. ежегодно более шестисот офицеров, в большинстве своем потомственных дворян, не заботясь о потере престижа, переводились на вышеоплачиваемые должности в гражданские ведомства{327}.[77]

От демонстрации снижения относительного участия дворян и землевладельцев в различных отраслях государственной службы пора перейти к другим проблемам и рассмотреть приведенные данные с их точки зрения. Первый вопрос: Какое количество дворян и землевладельцев было на государственной службе в середине и в конце девятнадцатого столетия и какова их доля относительно общей численности дворян и землевладельцев? На государственной службе состояло примерно 37 600 чиновников (1857) и 19 400 офицеров (1864) из семей потомственных дворян; к 1897 г. число чиновников дворянского происхождения выросло до 104 400 человек, а офицеров — только до 20 700.{328} Таким образом, несмотря на резкое падение удельного веса потомственных дворян среди чиновников гражданских ведомств, их абсолютное число выросло во второй половине столетия на 178 %. Исследователи истории дворянства много внимания уделили падению численности, но не заметили прироста. Шестипроцентного роста числа потомственных дворян в составе офицерского корпуса хватило для того, чтобы сделать минимальным падение удельного веса офицеров-дворян в наиболее медленно расширявшейся ветви государственной службы. Таким образом, как гражданская, так и военная служба по-прежнему привлекали к себе много потомственных дворян, и их число продолжало расти.

Чтобы покончить с вопросом об отношении дворянства к государственной службе, необходимо сопоставить число тех, кто выбрал карьеру служащего, с числом дворян, имевших возможность сделать такой выбор. В губерниях Европейской России число дворян, служивших по гражданской части и имевших чин, оценивалось в 17–19 % от числа взрослых, пригодных к службе дворян в 1857/1858 г. и 34–36 % — в 1897 г. Доля дворян, выбравших военную службу, составила 8–9 % в 1863/1864 г. и 7 % в 1897 г. Удвоение за четыре десятилетия после 1857/58 г. числа дворян, выбравших карьеру гражданских чиновников, было совершенно иллюзорным. Непосредственно перед освобождением крестьян дворяне, как правило, выходили в отставку после максимум десяти лет службы. Процент взрослых дворян, когда-либо состоявших на государственной службе, вероятно, в два-три раза превышал процент тех, кто состоял на ней в любой данный момент времени. Таким образом, в начале Великих реформ в губерниях Европейской России от 34 до 57 % взрослых дворян в тот или иной момент своей жизни обладали каким-нибудь чином в бюрократической структуре государства, а от.16 до 27 % дворян побывали офицерами. К 1897 г. в результате профессионализации гражданской и военной службы традиция ранней отставки практически исчезла[78].

Таким образом, во второй половине столетия процент дворян в гражданской службе, вероятно, немного уменьшился; процент же дворян в офицерском корпусе уменьшился значительно. Из-за замедлившегося темпа расширения численности офицерского состава и удлинения среднего срока службы возможности выслуги для офицера были сужены. Не приходится сомневаться, что эти факторы в куда большей степени объясняют умаление служебной роли дворянства, чем те, на которые ссылается Мэннинг: относительный упадок кавалерии (предпочитаемой дворянством) и возвышение роли артиллерии (якобы презираемой дворянством), а также повышение расходов, которых требовала служба в гвардейских и кавалерийских полках{329}. Приведенные в таблице 20 данные показывают, что 77 % дворян-офицеров в 1895 г. служили в частях, не являвшихся ни гвардейскими, ни кавалерийскими, и что только в артиллерии служило почти такое же количество дворян, как в гвардии и кавалерии, вместе взятых.

В случае гражданских ведомств сходную картину дает статистика числа чиновников-землевладельцев — хотя здесь в большей степени приходится полагаться на оценки, чем на надежные данные. В период между 1853 и 1902 гг. число чиновников-землевладельцев возросло от 21–24 тыс. до 44–48 тыс. человек, т. е. почти удвоилось. В рядах офицерского корпуса в 1864 г. число землевладельцев, по подсчетам, составляло 4500–5200, а в 1903–1904 гг. — всего лишь 3400, т. е. снизилось примерно на 30 %. Если предположить, что все чиновники-землевладельцы являлись дворянами (предположение бесспорно верное в канун освобождения крестьянства и весьма близкое к реальности в конце столетия), получим, что в Европейской России число дворян-землевладельцев, состоявших на службе по гражданской части, составляло от 18 до 24 % в 1864 г. и от 40 до 51 % в 1902 г. Для офицерского корпуса аналогичные оценки дают 4–5 % в 1864 г. и 3–4 % в 1902/1903 г. Если ввести поправки на ранние отставки, получим для 1864 г. оценки — 36–72 % для гражданских чиновников и 8—15 % для офицеров. Как и в случае взрослых дворян мужского пола, процент дворян-землевладельцев на гражданской службе сократился умеренно, а на военной — очень сильно.

Из приведенных выше расчетов можно с достаточным основанием заключить, что в начале 1860-х гг. в Европейской России большинство и даже, пожалуй, три четверти взрослых дворян и примерно столько же дворян-землевладельцев в тот или иной период своей жизни отдали дань государственной службе. К концу столетия только 40 % дворян и примерно 50 % дворян-землевладельцев связывали себя с государственной службой. За эти четыре десятилетия число дворян, пригодных к несению службы, существенно выросло, а число дворян-землевладельцев значительно сократилось. Отсюда ясно, что, несмотря на падение удельного веса дворян среди государственных служащих, и прежде всего среди чиновников, ни дворяне в целом, ни дворяне-землевладельцы не отказались от своей исторической роли — служения государству.

Дворянские традиции служения государству сохранялись, но времена, когда почти каждый дворянин одновременно владел землей и имел чин, даваемый за службу государству, были живы только в умах сословников. В 1867 г. в Европейской России 36–38 % взрослых мужского пола дворянского происхождения состояли на службе, две трети из них не имели никакой земли, а подавляющее большинство остающейся трети владели незначительными поместьями, в которых появлялись редко. В другой группе от 14 до 22 % дворян постоянно проживали в своих поместьях[79]. Таким образом, 50–60 % взрослых дворян мужского пола все еще исполняли традиционные роли — служили государству и владели землей. Однако эти роли, которые в XVIII и в первой половине XIX в. обычно совмещались одними и теми же людьми, теперь исполнялись исключительно дворянами, которые были либо землевладельцами, либо государственными служащими или офицерами, но не тем и другим одновременно. Почти все, кто делал карьеру на государственной службе, были так же отрезаны от традиционного образа жизни дворянства, укорененного в землевладении, как и те (чуть не половина всех дворян империи), кто нашли для себя роли, не имеющие ничего общего с теми двумя функциями, с которыми дворянство исторически отождествлялось.

Эти новые роли образовались во второй половине столетия в результате экономического и социального развития России в сферах свободных профессий, искусства, коммерции и промышленности; одна из новых ролей — революционера — появилась в результате политической косности России. Особенно велико было участие дворян среди нового профессионального класса, быстро расширявшегося после 1860-х гг., — ученых, инженеров, юристов, врачей, учителей, профессоров, журналистов, литераторов и пр. В выборке 1880 г. из 826 университетских профессоров 18 % были сыновьями потомственных дворян{330}. По данным городской переписи населения Москвы за 1882 г., около 3000 дворян (14–15 % от всех материально самостоятельных потомственных дворян) работали в свободных профессиях{331}. Об этом рассуждает один из второстепенных персонажей в романе Толстого «Анна Каренина», действие которого происходит в 1870-е гг. Этот оставшийся безымянным отставной армейский офицер, живущий на земле помещик, которого Левин встречает на губернском дворянском собрании. Традиционный дворянин, он не видит в будущем места для таких, как он. Его сын «не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно, ученый будет. Так что некому будет продолжать»{332}.

Еще одним полюсом притяжения для многих дворян и их капиталов был деловой мир. Более состоятельные и знатные нередко становились членами правлений директоров банков, железнодорожных компаний и любых других корпоративных деловых предприятий. Такие должности иногда оказывались финансовым спасением для попавших в стесненное положение дворян, типа героев «Оскудения» Терпигорева, или брата Раневской, Гаева, в «Вишневом саде», или аристократического мота, князя Облонского из «Анны Карениной». Облонский страстно желает получить должность в правлении железной дороги, которая принесет ему 7—10 тыс. рублей в год и позволит не расставаться с его государственной службой, приносящей ему жалованья всего лишь 6000 рублей в год{333}.[80]

Его финансовые трудности достаточно серьезны, чтобы преодолеть сомнения, вызываемые тем, что он первым в своем роду вступит в деловое сотрудничество с евреями — железнодорожными магнатами. Облонский оказался в неплохой компании: к началу XX в. список аристократических семей, украсивших своими именами правления директоров только банков, включал Бобринских, Волконских, Воронцовых, Голицыных, Мещерских, Оболенских, Шаховских и Щербатовых. Некоторым, как и придуманному Толстым Стиву Облонскому, платили просто за использование их имен, придающих респектабельность предприятиям разбогатевших выходцев из низших классов; другие активно участвовали в делах своих предприятий, в которые они часто вкладывали и собственные деньги{334}. Небольшое, но важное меньшинство создало собственные фирмы и играло в них ведущую роль капитанов промышленности и торговли, подобно тем, кто возглавил предпринимательские группы Москвы, Петербурга и юга России{335}.

В 1882 г. в Москве было 730 дворян-предпринимателей, возглавлявших торговые и промышленные заведения, часто весьма скромные по размеру. Но этим участие дворян в бизнесе не ограничивалось. В том же 1882 г., по данным переписи городского населения, 2413 дворян работали управляющими и служащими в торговых, промышленных и транспортных предприятиях; вместе с предпринимателями 15,5 % всех обеспечивающих себя дворян работали в этом секторе хозяйства. Если присоединить сюда 14–15 % тех, кто был занят в свободных профессиях, а также 4,9 % опустившихся на дно общества (домашние слуги, проститутки и лица без определенных занятий), станет очевидным, что более трети всех проживавших в 1882 г. в Москве финансово независимых дворян были заняты в нетрадиционных для них профессиях. Более того, многие из 24,7 % рантье получали доход от вложений в несельскохозяйственный сектор{336}.[81] Нет сомнений, что в Москве процент дворян в нетрадиционных сферах деятельности был выше, чем в целом по Европейской России, но всего через 15 лет пятьдесят губерний достигли и даже, может быть, превзошли в этом отношении московский уровень 1882 г. Впрочем, за эти годы Москва ушла еще дальше в этом направлении.

Роль революционера привлекала сравнительно немногих дворян, но без них революционное движение не было бы украшено громкими именами своих лидеров: Герцен, Бакунин, Писарев, Лавров, Михайловский и Плеханов представляют собой яркие образы благородных революционеров. В конце 1870-х гг. из 384 радикалов в Петербурге 38 % были детьми дворян-землевладельцев, еще 24 % вышли из семей дворян-чиновников{337}.