Советская разведка и германская угроза
Советская разведка и германская угроза
Сталину, имевшему дело с нацистской Германией в 1940–1941 гг., любопытно было узнать планы Гитлера не меньше, чем нынешним историкам. Но для историков этот вопрос представляет лишь теоретический интерес, а для Сталина он имел решающее значение, особенно после падения Франции. Если идеология для Гитлера — idee fixe{302}, тогда война неизбежна. Если же его кажущаяся практичность непритворна, а Сталин, естественно, склонен был проецировать на Гитлера собственные взгляды, тогда войны еще можно избежать или оттянуть ее начало, если правильно разыграть дипломатические карты. Достижение прочного урегулирования отношений с Германией или получение достаточной мирной передышки зависели от безупречной работы разведки. Стоит, следовательно, уделить некоторое внимание состоянию спецслужб на тот момент. Большинству сетей военной разведки нанесли серьезный ущерб чистки, в результате которых не только руководители, но и полевые агенты были казнены либо изгнаны со службы. Все начальники военного Разведывательного управления и подчиненных ему организаций оказались смещены, и на смену им пришли менее опытные и способные офицеры{303}. Однако организация в целом продолжала функционировать и даже добилась некоторых эффектных успехов, как, например, вербовка «Кембриджской пятерки» в Англии, позволившая проникнуть и в вооруженные силы, и в Форин Оффис. Тем не менее, чистки произвели разрушительный психологический эффект, задушив всякую инициативу и свободу мысли, жизненно необходимые для успешной работы разведки.
Берлинское направление в ГРУ курировал опытный генерал Тупиков, в НКВД — Амаяк Кобулов («Захар»); являясь новичком в этом деле, Кобулов, тем не менее, завоевал полное доверие Берии. Они культивировали связи с антифашистскими группами, но вербовали в их ряды и профессионалов. Среди последних можно назвать Вилли Лемана, под псевдонимом «Брайтенбах», снабжавшего разведку информацией прямо из гестапо. Когда Деканозова, бывшего старшего офицера НКВД, назначили послом в Берлин в декабре 1940 г., ему поручили координировать работу резидентуры ГРУ и НКВД. Со временем боязнь провокации побудила Сталина в значительной степени свернуть разведывательную деятельность в Берлине{304}. Невозможность создать новую сеть придавала еще больше значимости таким агентам, как Харро Шульце-Бойзен («Старшина») и Арвид Харнак («Корсиканец»), завербованным Кобуловым{305}. Оба они являлись активными коммунистами и входили в группу «Красная капелла» с 1935 г. К 1941 г. «Старшина» внедрился в штаб-квартиру военно-воздушных сил и имел прямой доступ к весьма ценной информации. «Корсиканец», блестящий экономист, занимал высокий пост в германском Министерстве экономики с допуском к совершенно секретным документам, касавшимся inter alia и отношений с Советским Союзом. Оба были раскрыты и арестованы гестапо в ноябре 1942 г., преданы военному суду и казнены.
По крайней мере один член этой группы, «Лицеист» (псевдоним О.Берлингса), являлся двойным агентом и принес значительный вред. Кобулов считал его информацию «в высшей степени достоверной», и она часто шла прямо к Сталину и Молотову. После окончания войны Кобулов обнаружил, что гестапо снабжало его изощренной дезинформацией, смесью истинных и ложных фактов, предназначенной для укрепления ошибочных концепций Сталина. Говорили, будто Риббентроп заявлял: «Мы можем накачать этого агента любой информацией, какой нам будет угодно»{306}.
Значение разведки возросло, когда осенью 1940 г. модифицировались военные планы в соответствии с убеждением Сталина, что Германия устремится в Юго-Восточную Европу, угрожая либо Советскому Союзу, либо британским интересам на Ближнем Востоке. И все же не следует забывать о сталинском недоверии и презрении к разведке и армии в целом в период 1939–1941 гг. Отношение Сталина описано позднее Молотовым:
«Я считаю, что на разведчиков положиться нельзя. Надо их слушать, но надо их и проверять. Разведчики могут толкнуть на такую опасную позицию, что потом не разберешься. Провокаторов там и тут не счесть. Поэтому без самой тщательной, постоянной проверки, перепроверки нельзя на разведчиков положиться. Люди такие наивные, обыватели, пускаются в воспоминания: вот разведчики-то говорили, через границу проходили перебежчики…»{307}
Генерал Голиков, оказавшийся впоследствии способным работником, в начале своей карьеры обнаруживал недостаток профессионализма, что было прекрасно известно Сталину. Голиков попал наверх после того, как проявил себя стойким большевиком, сражаясь вместе с «Красными орлами» в гражданскую войну{308}. Затем он занимал ряд ключевых политических постов в армии, включая руководство политическим управлением Наркомата обороны. В определенный период своей жизни, намеренно оставляемый им в тени, Голиков играл решающую роль в подавлении «ленинградской оппозиции» и, весьма вероятно, в чистках Красной Армии в 1937 г. Его назначение начальником ГРУ показывало опустошение, царившее в вооруженных силах в результате массовых чисток, и являлось наградой за его лояльность{309}. Тем не менее Сталин держал его на расстоянии, так же как будущего начальника Генерального штаба Жукова. На партийной конференции в феврале 1941 г. слышали, как он ворчал, что не может доверять Голикову, который «для шпиона слишком неопытен, наивен. Шпион должен быть подобен дьяволу. Никто не может верить ему, даже он сам»{310}. Меркулову, главе внешней разведки НКВД, приходилось не лучше. Правда, Сталин считал его «храбрым и ловким», но жаловался на его «бесхарактерность и слабость»; он хотел всем угодить, вместо того чтобы «строго держаться своей линии, не боясь кого-то обидеть»{311}.
Неудивительно, что подобная обстановка вынуждала разведку проявлять осторожность. Вследствие этого постоянный поток разведывательной информации характеризовался двумя противоположными чертами. Необработанные данные, как кажется, особенно при ретроспективном анализе, неизменно содержат точные и подробные сообщения о наращивании сил Германией. Однако попытки подогнать эту информацию к преобладающим политическим концепциям приводят к совершенно другому результату. Было бы неверно соглашаться с теориями заговора, обвиняющими Голикова в намеренном манипулировании сведениями. Конечно, говорить, будто Сталин не знал об опасности, потому что Голиков скрывал от него правду, — значит сильно преувеличивать. Списки рассылки показывают, что обширная информация доходила до Сталина, и он ни в коем случае не был слеп, как не был и Жуков, впоследствии заявлявший, будто его намеренно оставляли в неведении{312}.
В общем, до месяца, предшествовавшего вторжению, у ГРУ не было обыкновения собирать материал из разных источников и намеренно искажать его в угоду господствующим политическим предубеждениям. К началу 1941 г. из-за границы ежедневно приходили пять или более донесений. Каждые 10–15 дней ГРУ готовило по ним специальную сводку. Донесения давали ясную картину угрожающих стране опасностей, но в архивах ГРУ не всегда есть указания на то, какие именно оценки на деле были представлены в Кремль. Правда, руководство ГРУ предпочитало не высказывать открыто мнение о неизбежности войны, сложившееся на основе твердых фактов, находящихся в его распоряжении. Вскоре после подписания пакта Молотова — Риббентропа разведке не велели собирать информацию относительно подготовки Германии к нападению на Советский Союз. Но, когда угроза возросла, ГРУ тщательно резюмировало уже собранные первичные материалы о германских замыслах{313}.
Подобные сведения обычно рассылались в количестве до 14 копий Сталину, Молотову, Ворошилову, Тимошенко, Берии, Кузнецову, Мехлису, Кулику, Шапошникову и другим заинтересованным лицам. Донесения поступали из трех основных источников: ГРУ, НКГБ (который как раз отделился от бериевского НКВД, занимался вопросами внешней безопасности и возглавлялся Меркуловым) и Наркомата иностранных дел. Разрозненные данные сводились воедино в Политбюро и, особенно, в секретариате Сталина. Все нити, следовательно, сходились к Сталину. ГРУ функционировало не в вакууме, как утверждает в своих мемуарах Жуков. Значительная часть сведений, полученных НКГБ, непосредственно передавалась военным. В ряде случаев НКВД сопоставлял свои материалы с добытыми ГРУ и давал заключение: «Ваши данные о переброске за последнее время германских войск и воинских грузов к границам СССР правдоподобны. Они подтверждаются рядом наших источников»{314}.
Советская разведка пристально следила за передислокацией германских войск во Франции после капитуляции последней. За один лишь сентябрь была выявлена массовая переброска около 30 дивизий к советской границе. В последнюю неделю месяца около 70 составов с войсками, оружием и снаряжением были отправлены на восток. Затем было замечено, что германское посольство вербует белоэмигрантов, интеллигенцию и специалистов с ярко выраженными антисоветскими убеждениями, закладывая фундамент для «восстановления национальной России». Цель передислокации преимущественно связывалась с будущими операциями на Балканах, в частности в Салониках и турецких Проливах{315}.
Осенью 1940 г. Кремль поручил НКВД завести особое оперативное досье под названием «Затея» для сбора информации о замыслах немцев и представления ее лично Сталину{316}. Во второй половине сентября на спецслужбы посыпались донесения с самого высокого уровня, детально расписывающие перегруппировку немцев в бывшей Польше в течение лета. Донесения содержали точную идентификацию дивизий и данные о расположении их штаб-квартир. Столь же большое значение имела достоверная информация о строительстве немцами казарм и создании инфраструктуры для облегчения переброски и размещения войск с запада. Были проведены малые учения по теме «наступление на обороняющегося противника», который, лаконично отмечалось в донесении, оказался на советской границе. Следовал ясный вывод, что немцы продолжают концентрацию войск в Восточной Пруссии и «подготовку театра на всех оперативных направлениях»{317}. Обнаружились «военные приготовления» и в восточных районах Словакии. Там мостились дороги, прокладывались новые железнодорожные пути; около 30 000 рабочих были заняты на этих работах. Также строились аэродромы, и значительное число пилотов было переведено с Западного фронта на восток{318}.
Информация, собранная за октябрь, как стало известно Сталину, описывала до мельчайших деталей усиленную переброску как пехотных, так и моторизованных дивизий на восток. По осторожным оценкам накануне ноябрьской встречи Молотова с Гитлером в Берлине, «против СССР сосредоточено в общем итоге свыше 85 дивизий, то есть более одной трети сухопутных сил германской армии». На определение целей немцев, однако, повлияло развитие событий на Балканах. Недавнее замедление сосредоточения войск на советской границе относилось на счет германского плана «по оккупации Румынии и дальнейшему продвижению в глубь Балканского полуострова»{319}. Тем не менее не скрывался зловещий факт, что до оккупации Франции в Польше стояли лишь 27 пехотных дивизий с приданными им 6 кавалерийскими формированиями, а теперь были точно идентифицированы 70 пехотных дивизий в дополнение к 5 моторизованным и 7–8 танковым дивизиям{320}.
В самый канун встречи Сталин получил из посольства в Берлине и от резидентуры НКГБ противоречивые донесения о курсе германской политики. Посольство, рассматривая годовщину пакта Молотова — Риббентропа, сурово критиковало «Новую Европу», задуманную Гитлером. «Упоенное победой, — резюмировало оно, — немецкое правительство совместно с итальянским без ведома правительства СССР, нарушая соглашение от 23.8.1939 года, решают судьбу балканских народов». В заключение делалось многозначительное предостережение, что немцы смотрят на Балканы как на «новый плацдарм для будущей схватки с СССР»{321}. За два дня до отъезда Молотова Голиков проинформировал Кремль, что немцы завершили развертывание 15–17 дивизий на территории, прилегающей к Дунаю, готовясь захватить Салоники. В Болгарии тайно объявлена частичная мобилизация, военные академии закрыты, чтобы дать возможность кадетам присоединиться к своим частям. Кроме того, генерал фон Ингельбарт прикомандирован к болгарскому Генеральному штабу, в то время как 14 «Мессершмидтов» переброшены в Софию и размещены на скрытых позициях. Категоричный вывод Голикова не оставлял сомнений в том, что Германия продолжает стягивать войска к Балканам. Он не исключал возможности нападения на Грецию в ближайшем будущем с целью сокрушить ее сопротивление вместе с Италией, захватить Балканский полуостров и использовать его как плацдарм для дальнейших действий против Турции и английских колоний. Однако, предупреждал он, в то же время Германия принимает меры, направленные против Советского Союза (развертывание войск в районе Кракова и Лодзи и вербовка украинских резервистов){322}. Агент «Метеор» в Берлине подтвердил эту информацию, процитировав мнение Шнурре, будто Гитлер намерен «разрешить вопросы на востоке военными действиями»{323}.
Сталину было ясно, что берлинская встреча является четким водоразделом в отношениях с Германией. На основе информации, скопившейся на его столе, он составил два сценария. Первый предполагал неизбежную войну. Второй, который он находил предпочтительным, предусматривал предварительные переговоры, предшествующие мирной конференции. В обоих случаях главное значение он придавал контролю над Проливами и присутствию в Болгарии. Неопределенность позиции Сталина отражала колебания Гитлера. Многочисленные свидетельства подготовки Германии к войне, находившиеся в распоряжении русских, опровергались действиями Шуленбурга и сведениями об усилиях Риббентропа по созданию Континентального блока. Наиболее важную и достоверную информацию по этому поводу Сталину передал Берия за две недели до берлинской встречи. Полковник Клейст из ведомства Риббентропа сообщал о встрече Гитлера и Риббентропа в Берхтесгадене и обсуждении «политического наступления». Гитлер и Риббентроп рассчитывали, что результатом конференции будет изоляция Англии и «уничтожение иллюзий насчет возможной помощи Англии со стороны третьих держав», ведущее к компромиссному миру. Франция и Испания присоединятся к Оси, и «будет оказано сильное давление на Советский Союз, чтобы вынудить его пойти на политическое соглашение с Германией, которое покажет всему миру, что СССР ни в коем случае не останется нейтральным, а будет активно бороться против Англии за новый порядок в Европе». Позднее Германия намеревалась способствовать заключению пакта между Советским Союзом и Японией, «чтобы показать миру полный контакт и единение между четырьмя державами и тем самым удержать США от оказания эффективной помощи Англии»{324}.