Отношение к делу Гесса в Кремле
Отношение к делу Гесса в Кремле
По воспоминаниям Хрущева, когда новость о полете Гесса дошла до Кремля, Сталин согласился с ним, что «Гитлер поручил ему секретную миссию — обсудить с англичанами пути прекращения войны на западе, чтобы развязать Гитлеру руки для натиска на восток»{1246}. Естественно, подобная мысль пришла Сталину на ум, но миссия Гесса ставила перед ним и более серьезную проблему. Если Гесс — эмиссар Гитлера, то его ночной кошмар — объединение Англии и Германии в крестовом походе на большевистскую Россию — сбывается и широкое развертывание немецких войск на советской границе приобретает новый, угрожающий смысл. Тем не менее, сталинский самообман неизбежно вел его к другому заключению: как ни парадоксально, дело Гесса подтверждало вывод о расколе в германском руководстве, который мог ускорить открытие переговоров с Германией{1247}. Молчание и секретность, окружавшие миссию Гесса, вполне соответствовали сложившемуся в Москве убеждению относительно непрестанных попыток Англии втянуть СССР в войну. Кроме того, и возможность сепаратного мира нельзя было сбрасывать со счетов. Поэтому в Кремле появилась тенденция, с одной стороны, отметать любое предположение насчет официального характера миссии Гесса, а с другой — принижать его потенциальное значение как орудия англичан в поисках сепаратного мира.
Первой информацией, пристально изученной в Москве, оказалось официальное заявление англичан. Пометки толстым карандашом, сделанные офицером НКГБ на экземпляре заявления, показывают: возможность того, что Гесс действовал по приказу Гитлера, решили в расчет не принимать. Было подчеркнуто утверждение Даффа Купера, будто полет в первую очередь свидетельствует о «разногласиях внутри национал-социалистического движения». Такое же внимание привлекли сообщения шведской прессы, объясняющие миссию Гесса дебатами, идущими в германском руководстве, в экономических и промышленных кругах. Могущественная группировка, связанная с Герингом, якобы «прилагала все усилия, чтобы достичь мира с Англией». А главное, как отметил затем НКГБ, известие о прибытии Гесса в Англию совпало по времени с распространением слухов о возможной встрече Сталина и Гитлера. Гесс изображался «противником гитлеровской политики дружбы с СССР», добивающимся, диалога с англичанами, «пока не состоялась встреча диктаторов». Последняя пометка относилась к предположению, что Гесс «предпринял персональную попытку заключить мир», чтобы предотвратить советско-германское соглашение{1248}.
В Гессе уже видели препятствие на пути сближения с Германией, когда он недолго встречался с Молотовым в Берлине{1249}. НКВД тогда навел справки о его положении в руководстве и составил весьма уничижительный рапорт. Не нашлось никого, кто засвидетельствовал бы его «пропагандистские или административные таланты»; о нем говорили просто как о «доверенном человеке», завоевавшем симпатии Гитлера. «Может быть, он и обладает какими-то исключительными способностями, — иронически резюмировал офицер НКВД, проводивший расследование, — но в таком случае их пока никто в нем не обнаружил». Он лишь счел нужным отметить, видимо, в целях последующего шантажа, «скандальное» прошлое Гесса. Гесс, пояснил он, «принадлежал к группе гомосексуалистов, давших ему кличку "Черная Берта", под которой он известен не только в Мюнхене, но и в Берлине. Женитьба ему мало помогла, потому что берлинцы о его жене говорят "он", а о нем — "она"». Короче говоря, Гесс являлся «маленьким человеком на большой должности», и его влияние шло на убыль{1250}.
Через день после прибытия Гесса в Лондон «Лицеист», двойной агент гестапо, работавший на берлинского резидента, внес свой небольшой, но, как всегда, эффективный вклад. Ловко составленное сообщение «Лицеиста» касалось двух тем: существования раскола в германском руководстве и идеи о том, что любой военной акции будут предшествовать переговоры. Он изображал Гесса лунатиком, проведшим в санаториях 4–7 месяцев за последние два года, и подтверждал, что какое-то время у него уже не было реальной власти. «Яростный противник Советского Союза» и «горячий сторонник Англии», он лелеял idee fixe, что станет «новым Христом и спасет мир»{1251}.
Кобулов, глава берлинской резидентуры, которому Деканозов, вернувшийся из Москвы, сообщил об идущих в настоящий момент «переговорах», на все сто процентов использовал фрагменты донесений «Старшины», где говорилось о «раздорах, существующих наверху». Широко распространившиеся в Берлине слухи гласили, что Гесс был «связан с Герингом». В своем сообщении, вторя предвзятому мнению Сталина, Кобулов высказывал предположение, будто участие Геринга в пресс-конференции Гитлера по поводу полета Гесса не что иное, как демонстрация, призванная опровергнуть подобные слухи и изобразить единство наверху{1252}.
В следующем донесении Кобулов противоречил сам себе, не исключая возможности, что Гесс полетел в Англию «с большой помпой… и полностью с ведома и одобрения Германского правительства». По сообщению агента «Франкфуртца», тот, обедая с неким неназванным генералом, узнал следующее: полет «не был бегством и совершался с согласия Гитлера; это миссия с мирными предложениями Англии». Однако львиная доля кобуловских донесений указывала, что Гесс, будучи «бескомпромиссным врагом коммунизма и противником сближения с СССР», полетел в Англию «по собственной инициативе», чтобы убедить англичан положить конец войне и позволить перебросить войска на восток{1253}.
В то время как информация из Германии при некоторой двусмысленности в основном укрепляла уверенность Сталина, что миссия Гесса в самом деле показывает раскол в германском руководстве, сообщения из Лондона были не столь категоричны. Майский, конечно, знал о патологической подозрительности насчет англо-германского похода на Россию, берущей свое начало во временах гражданской войны и интервенции Антанты и являющейся основной и неизменной чертой сталинской внешней политики в межвоенный период. С момента падения Франции Сталина особенно раздражало наличие в кабинете Черчилля «людей Мюнхена», которые могли склонить чашу весов в пользу мира с Германией. Криппс какое-то время играл на этих страхах. После падения Франции он отчаянно убеждал Галифакса, чтобы тот заверил Майского, будто ответ Англии на мирные предложения Гитлера будет зависеть от прогресса переговоров между СССР и Англией{1254}.
Советская разведка продолжала пристально следить за всеми возможными провозвестниками сепаратного мира. Так, например, в июле 1940 г. высказывалось предположение: «Бывший английский король Эдуард вместе с женой Симпсон в данное время находится в Мадриде, откуда поддерживает связь с Гитлером. Эдуард ведет с Гитлером переговоры по вопросу формирования нового английского правительства, заключения мира с Германией при условии военного союза против СССР»{1255}. Новые намеки на сепаратный мир в последнюю неделю апреля вызвали в Москве беспрецедентную тревогу, которую Майский вряд ли мог игнорировать. После разгрома в Греции и на Крите, спровоцировавшего рост критики и недовольства в Англии, Майскому велели бдительно наблюдать за примиренцами в правительстве{1256}. Он рьяно старался найти опровержение слухам о пробных примирительных шагах в ходе ряда встреч с Беатрис Уэбб, P.A.Батлером, заместителем парламентского секретаря, и сэром Уолтером Монктоном, будущим министром обороны{1257}.
Майскому стало еще труднее верно оценивать ситуацию и приспосабливать свои наблюдения к установкам, господствующим в Москве, когда разнеслись слухи о скорой войне. Месяц, предшествовавший полету Гесса, ознаменовался такими событиями, как предостережение Черчилля и ультиматумы Криппса. Имея на выбор множество распространившихся теорий, Сталин читал донесения послов избирательно. В свою очередь, послы, и в частности Майский, стали специалистами по угождению Кремлю и поставляли требуемый товар под флером двусмысленности. Как мы видели, всю вторую половину 1940 г. Майский утверждал, что Черчилль завоевал поддержку масс, выступая за продолжение войны, «по крайней мере в настоящий момент», а примиренцы «пока» не играют значительной роли. Однако он никогда не верил, что упорное сопротивление для Черчилля — дело принципа; просто Черчилль не хотел заключать соглашение, которое увековечило бы неудачи Британии на поле брани. Впрочем, Майский не исключал возможности, что сокрушительное поражение, потрясшее основы Британской империи (он несомненно намекал на падение Египта), повлечет за собой «измену правящего класса, подобную измене Петэ-на и его группы»{1258}. В новых обстоятельствах, весной 1941 г., как он признавался в своем дневнике, ситуация стала слишком нестабильной, чтобы русские чувствовали себя уютно, поскольку «в данный момент, когда английская буржуазия хочет вести войну, Черчилль является для нее большой находкой. Но он может в дальнейшем стать для нее большим препятствием, если и когда она захочет заключения мира»{1259}.
Неудивительно, что делавшиеся обычно аккуратно записи в дневнике Майского, находившемся под постоянным наблюдением, на время прекратились. Его депеши после прибытия Гесса в Англию отличаются поразительной краткостью. Скупые сообщения Майского контрастируют с бурной деятельностью, развитой им в попытке понять суть дела. Ошеломленный сообщением по радио о полете Гесса, Майский встречал одни домыслы; никто не мог сказать «ничего точного»{1260}. В Форин Оффис Батлер вел себя смущенно и сдержанно, как он сообщил послу, «настоящий разговор с Гессом еще не начался», он ожидает его начала через 2–3 дня{1261}. Не имея никакой реальной информации, Майский в своей депеше в Москву 15 мая дал лишь краткий комментарий по делу Гесса. Произвольные выводы эхом вторили мнению Москвы относительно сильного антисоветского характера показаний Гесса: он очень критически отнесся к пакту Молотова — Риббентропа. Впрочем, по этой депеше трудно было составить себе какое-либо конкретное заключение, за исключением второй ее части, касавшейся признания Гесса, что он прибыл по собственной инициативе, и того, что он не открыл англичанам каких-либо секретов. Как и весь остальной мир, Москва с нетерпением ждала информации о замыслах Гитлера относительно Советского Союза{1262}.
Подавленный зловещей тишиной, Майский вернулся к Батлеру под предлогом срочной необходимости обсудить репатриацию советских моряков и судов, задержанных в английских портах. Хотя Батлер и сам еще не получил достоверной информации, он выразил свое личное мнение, что Гесс прилетел в Англию по своей инициативе, а не как эмиссар Гитлера. Затем он выдвинул гипотезу, впоследствии принятую на вооружение в качестве дезинформации: он не исключает возможности, что Гесса к выполнению его миссии подтолкнула мощная группировка в высших эшелонах партии. Миссия, по-видимому, свидетельствует, что Гитлер не пользуется единодушной поддержкой. Батлер вновь подтвердил свою уверенность в твердом решении правительства продолжать войну. Если у Гесса и была «странная идея, что он найдет здесь толпы "квислингов", которые только того и ждут, как бы протянуть руку Германии, то он уже убедился или скоро убедится в своей ошибке». Мысль о встрече Гесса с Черчиллем он отмел{1263}. Несколько дней спустя Батлер развил свою теорию, произвольно предположив, «что между Гессом и Гитлером произошла ссора, в результате которой Гесс решил совершить свой полет в Англию в надежде, что здесь ему удастся найти влиятельные круги, готовые к заключению мира с Германией»{1264}.
Донесения НКГБ из Лондона совпадали с донесениями Майского. Анатоль Горске, руководивший действиями Берджесса, Маклина и Филби, передал сообщение Филби («Зоннхена»), что Гесс, «прибыв в Англию, заявил, что он намеревался прежде всего обратиться к Гамильтону… Гамильтон принадлежит к так называемой кливлендской клике». Он, по-видимому, был хорошо осведомлен о первой беседе Киркпатрика с Гессом, но не мог ничего сказать о мирных предложениях, которые, возможно, привез с собой Гесс. Его донесение повлекло за собой приказы агентам НКГБ выяснить характер предложений и санкционированы ли они Гитлером или военными, стоящими в оппозиции к Гитлеру{1265}. После ряда дальнейших попыток лондонская резидентура с сожалением признала, что «точных данных относительно целей прибытия Гесса в Англию еще не имеется». Однако Филби удалось добыть кое-какую информацию у Тома Дюпре, заместителя начальника Департамента прессы Форин Оффис, хотя он и не смог проверить ее. По словам его источника, вплоть до вечера 14 мая Гесс не дал допрашивавшим его никаких ценных сведений относительно своего полета. В разговорах с офицерами британской военной разведки он заявлял, что прибыл в Англию «для заключения компромиссного мира, который должен приостановить увеличивающееся истощение обеих воюющих стран и предотвратить окончательное уничтожение Британской империи как стабилизующей силы». С точки зрения Сталина, смущали уверения Гесса о его преданности Гитлеру и ложные сведения о тайном визите к нему Бивербрука и Идена. Как полагал Дюпре, Гесс действительно стремился создать «англо-германский союз против СССР». Ухватившись за заявление Черчилля в парламенте: «Гесс мой пленник», — Филби высказывал убеждение, «что сейчас время мирных переговоров еще не наступило, но в процессе дальнейшего развития войны Гесс, возможно, станет центром интриг за заключение компромиссного мира и будет полезен для мирной партии в Англии и для Гитлера». Примечательно, что эта часть телеграммы была густо подчеркнута на Лубянке{1266}.
Эффект от «кампании шепота» отчетливо проявился в начале июня, когда НКВД впервые констатировал: есть «веские основания полагать», что Гесс сотрудничал с британской Интеллидженс Сервис. По всей видимости, «правящие круги (Гитлер, Риббентроп, Гиммлер и Кейтель) проводят так называемую "политику Бисмарка" в отношении СССР, и их позиции усилились после полета Гесса. Группа пробританской направленности (Геринг, Браухич, Розенберг) продолжает внушать Гитлеру мысль о пагубности политики сотрудничества с Советским Союзом»{1267}.
С точки зрения Кремля, миссия Гесса носила драматический характер и могла предвещать столь долго чаемые переговоры с немцами, если Гесс действительно прилетел в Англию без санкции Гитлера и представляет ту часть нацистской элиты, которая выступает против примирительной рапалльской линии, проводимой Гитлером. Альтернативно он мог быть полноправным эмиссаром, готовящим почву для коалиционной войны против Советского Союза. Как всегда в таких случаях, Майский предпочел занять выжидательную позицию, поскольку находил трудным «отсеять наиболее вероятное из всей массы сплетен, слухов, догадок предположений и т. д., сопровождающих эту странную, почти романтическую историю»{1268}. Принимать желаемое за действительное вслед за Москвой было опасно с учетом предупреждения Криппса, сделанного еще в середине апреля, которое вдруг, казалось, начало сбываться. Во время интимного обеда с Уэббами 23 мая Майский заговорил о длинном меморандуме Криппса, который, по его словам, вызвал гнев правительства. Он тогда провел прямую связь, пытаясь выяснить реакцию Уэббов на мысль о возможности сепаратного мира:
«Выдержит ли Англия — не найдется ли среди правящего класса могущественной группировки, выступающей за мир в результате переговоров с Гитлером? Он рассказал нам то, что считал правдой о деле Гесса. Гесс был предельно честен, говоря о своей миссии; хотя и не пожелал сказать, что она санкционирована Гитлером. Он хотел убедить британское правительство уступить: англичане и их союзники будут побеждены в войне за господство в Европе, пусть это и истощит Германию. Германия должна остаться главенствующей силой в Европе; Великобритания должна сохранить свою империю, за исключением некоторых незначительных уступок в Африке. Тогда Германия и Великобритания смогут остановить распространение большевизма, который от дьявола»{1269}.
Он еще больше встревожился после обеда en deux{1270} с лордом Бивербруком, влиятельным сторонником Черчилля в Военном кабинете. На вопрос о миссии Гесса «Бивербрук без колебания ответил: — О, конечно, Гесс — эмиссар Гитлера». Затем он пересказал предложения Гесса о «мире на "почетных" для Англии условиях», но исказил контекст, преувеличив их антисоветскую направленность и заявив, что эти предложения были представлены как средство защиты цивилизации от большевистского варварства. Бивербрук повел себя уклончиво, когда разговор коснулся перспективы сепаратного мира. Правда, нынешнюю попытку он категорически отверг: «Гесс, должно быть, думал, что как только он изложит свой план, так все эти герцоги побегут к королю, свалят Черчилля и создадут "разумное правительство"… Идиот!» Тем не менее, как он полагал, Черчилль думал, будто Гитлер действительно хочет мира. Разыгрывая германскую карту, как до него Криппс, Бивербрук мрачно закончил: будущее покажет, осуществим ли мир. Он может только выразить свое мнение, что британское правительство «пошло бы на мир с Германией на "приличных условиях"», хотя и уверен, что «таких условий сейчас нельзя получить». Майский вынес из этой беседы одно — решительное ведение войны зависит не от несгибаемой воли Черчилля, а от характера германских предложений{1271}.
Хотя мысль о расколе в германском руководстве совпадала с мнением Сталина, путаная и противоречивая информация заставляла его сильно тревожиться из-за дела Гесса. К середине июня донесения разведки о наращивании сил Германией просочились в прессу, которая принялась лихорадочно строить диаметрально противоположные предположения. В то же время советской разведке подбросили дезинформацию о фиктивных переговорах Гесса с Саймоном. В результате различных замечаний Идена в начале месяца Кремль преисполнился опасений, как бы англичане не соблазнились мыслью подписать сепаратный мир, если будут думать, что начались переговоры между СССР и Германией. 5 июня Майский сообщил Криппсу, что никаких переговоров между Германией и Советским Союзом не ведется, но не смог убедить его. Как заявил Иден, у него есть информация, указывающая на «серьезные переговоры по вопросам огромной важности» между СССР и Германией{1272}.
В тот же день, когда Гесс беседовал с лордом Саймоном, Майский столкнулся с Ллойд Джорджем в коридорах палаты общин. Ллойд Джордж был повергнут в уныние ходом войны. «Пришло время, — признался он Майскому, — подумать о компромиссном | мире. На каких условиях? По предположениям Ллойд Джорджа, заключить мир станет возможно, если Гитлер согласится, чтобы Данциг, Силезия, Австрия и Эльзас-Лотарингия вошли в состав территории [Германии], плюс протекторат над некоторыми частями Европы и Польши и, вдобавок, некое "урегулирование" в Бельгии и Голландии. Предложения, сделанные Гессом, абсолютно неприемлемы — категорически ответил старик — если Гитлер будет настаивать на них, продолжение войны неизбежно»{1273}.
Несколько часов спустя в Уайтхолле Майский узнал от Идена, что ни о каких переговорах речь не идет. Иден торжественно заявил: «Гессу придется провести некоторое время в английской тюрьме — до конца войны». Но через пару дней Майский, к своему ужасу, услышит от Беатрис Уэбб, что лорду Саймону, апостолу «примиренчества», было поручено допросить Гесса{1274}.
Наиболее точно истинный взгляд Майского на дело Гесса после германского вторжения выражает его уверенность, будто Гитлер хотел заручиться поддержкой Англии в войне, изображая себя спасителем западной цивилизации в крестовом походе против коммунизма. Поэтому, казалось, полет Гесса имел целью подготовить почву для англо-германского альянса накануне войны или на начальном ее этапе. Окончательный вывод Москвы гласил: Гесс прилетел по приказу Гитлера с мирными предложениями, связанными с операцией «Барбаросса», но ошибся в ответе англичан{1275}. Эту ошибку фактически разделяли с ним и русские вплоть до начала войны, когда ее исправила знаменитая речь Черчилля 22 июня с обещанием английской помощи, к большому их облегчению. Как ни трагично, она ослабила бдительность Сталина накануне войны и отвлекла его внимание от реальной опасности, подстерегавшей его.