Английская разведка и план «Барбаросса»

Английская разведка и план «Барбаросса»

Яркое описание Черчиллем его неудавшейся попытки предостеречь Сталина оставляет в тени массу других, гораздо более важных сведений о плане «Барбаросса», полученных Сталиным^{780}. С тех пор постоянно некритически воспроизводится черчиллевская интерпретация драматических событий, сопровождавших его предостережение. Оно первое, что приходит на ум, когда берешься раскрыть драму, приведшую к войне. До того, как в середине 1970-х гг. были открыты обширные материалы по Второй мировой войне в британских архивах, объемистая черчиллевская история войны, с ее убедительным, но чрезвычайно эгоцентричным, а потому порой ложным толкованием событий, считалась весьма авторитетной и зачастую даже цитировалась советскими историками. Типичный пример — отношения с Советским Союзом накануне Великой Отечественной войны, в которых выдающуюся роль сыграл Криппс. Они изображались в свете холодной войны, серьезного политического вызова Криппса Черчиллю в 1942 г. и их длительного политического соперничества после войны. Криппс предстает на страницах черчиллевских мемуаров неким enfant terrible — образ, создававшийся в продолжение всех 1930-х гг. Самый яркий эпизод его посольской деятельности в Москве — его отказ передать Сталину знаменитое предостережение Черчилля о близящемся немецком вторжении. Это раздуто сверх всякой меры, дабы продемонстрировать недисциплинированное и эксцентричное поведение Криппса, в противоположность стратегической мудрости и проницательности Черчилля. Предостережение служит Черчиллю также исходной точкой для в высшей степени тенденциозного изложения событий, приведших к нападению Германии на Советский Союз, захватившего воображение и умы читателей. Он вешает на Сталина и его комиссаров ярлык «нерадивых работников Второй мировой войны, которых обвели вокруг пальца по всем пунктам», затушевывая неумение англичан понять всю значимость Советского Союза как потенциального союзника^{781}.

Злобные перебранки Криппса с Черчиллем следует рассматривать в рамках затянувшихся дебатов в Англии по поводу курса англо-советских отношений, описанных выше^{782}. В Анкаре Криппс побуждал Идена рассеять советские подозрения относительно английской «безнадежно враждебной Советскому Союзу политики путем достижения политического урегулирования по прибалтийскому вопросу». Он сделал также необычный шаг, обратившись с воззванием непосредственно к Кабинету, предупреждая, что было бы «катастрофой упустить открывшуюся здесь возможность из-за отсутствия инструкций»^{783}. Кабинет месяцами даже не касался отношений с Советским Союзом, пока 31 марта Эттли не привлек внимание к телеграмме Криппса. К тому времени Черчиллю, судя по его собственному рассказу о предостережении Сталину, пришлось признать значение Советского Союза в следующей фазе войны. Тем не менее, в протоколах дискуссии в Кабинете не заметно его хваленой проницательности, и вопрос остался в ведении Форин Оффис^{784}. Иден, все еще находившийся в Анкаре, небрежно одобрил совет Форин Оффис отклонить «неблагоразумную и бесполезную инициативу» Криппса^{785}.

Оценка разведкой намерений немцев обусловливалась политической концепцией, укоренившейся в Форин Оффис. Анализу многочисленных сведений о развертывании сил и замыслах немцев (некоторые из них поступали из расшифровок немецких кодов) мешали эти предвзятые идеи. С начала войны военная разведка сохраняла тесную связь с Форин Оффис и усвоила соответствующий взгляд на советско-германские отношения. Кэдоган, несменяемый заместитель министра, в отсутствие Идена представлявший Форин Оффис в Кабинете, почти ежедневно непосредственно контактировал с Генеральным штабом. Виктор Кэвендиш-Бентинк не только являлся представителем Форин Оффис в Объединенном комитете разведки, но и возглавлял его. Кроме того, еженедельные сводки Форин Оффис распространялись по различным разведывательным службам, формируя политические установки для аналитиков^{786}.

Правильной оценке грядущего конфликта препятствовала также крайняя скудость информации о Красной Армии, суммировавшейся к тому же в высшей степени предубежденным начальником Генерального штаба. Военная разведка находилась под влиянием не только господствующей политической концепции, но и давно сложившегося образа русской армии; этот образ вновь и вновь повторялся в дюжинах заключений, некоторые из них восходили еще к эпохе Крымской войны, большинство же относились ко времени Первой мировой войны. Заключения никак не пересматривались в свете крупных теоретических, технологических, структурных и стратегических реформ, проведенных в Красной Армии после революции. Таким образом, англичанам свойственно было пренебрежительное отношение к армии, и вовсе не только из-за репрессий 1937–1938 гг., как принято утверждать. Весьма отставший от современности окончательный вердикт, основанный на сходных документах, написанных в 1920-х и в 1935 году, гласил:

«…Хотя силы велики, многие из их вооружений устарели. Они страдают известными присущими им недостатками, которые сослужат им плохую службу в войне с немцами, и боевая ценность их низка. Тем не менее, в обороне они на высоте, и на суше у них огромные территории, куда можно отступать»^{787}.

Итак, первые донесения различных источников о воинственных замыслах Гитлера с ходу отметались. Считалось, что они основаны на «ложных слухах» и служат интересам «любителей выдавать желаемое за действительное». Было найдено объяснение, созвучное с политической концепцией: сотрудничество русских с Германией на деле столь тесно, что они «готовы на уступки при одной лишь угрозе применения силы»^{788}. Альтернативное объяснение называло необычное развертывание немецких войск на Балканах оборонительной мерой против Советского Союза. На сообщение из Москвы о январских военных учениях, исходящих из предполагаемого нападения Германии на Советский Союз, не обратили внимания^{789}.

Более определенные известия о скором вторжении немцев в Советский Союз пришли из нескольких столиц в марте и вызвали предположение, что поворот Германии на восток не выходит «за рамки возможного». Кэвендиш-Бентинк не исключал вероятности немецкого вторжения: «Гитлер может порой, по оппортунистическим мотивам, отходить от принципов, изложенных в "Майн Кампф", однако рано или поздно они все равно будут в основе его политики». Но подобные редкие еретические отклонения не принимались в расчет. «Сомнительные и к тому же анонимные слухи», как пояснял Кэдоган, распускают сами немцы, чтобы «запугать» русских, и потому они не могут служить надежным ориентиром для переоценки ситуации^{790}. Подробное изложение намерений немцев, присланное из Стокгольма и заканчивающееся выводом, что «в военных кругах Берлина все убеждены в конфликте с Советским Союзом этой весной и уверены в успехе», прошло мимо внимания Форин Оффис, отброшенное как «обычные противоречивые слухи»^{791}.

Когда растущий поток разведывательных донесений стало невозможно дольше игнорировать, нашлось удобное объяснение в виде «войны нервов», затеянной немцами: ее цель — «создать в Москве атмосферу нервозности, которая не даст Советскому Союзу как-либо вмешаться в балканские проекты, либо подготовить почву для попыток выжать дальнейшие уступки из Советского правительства». Выражалось сомнение в том, что «Красная Шапочка сейчас наберется храбрости встретить опасность лицом к лицу»; скорее, Советский Союз «будет умасливать Серого Волка политикой дальнейших уступок»^{792}.

Криппс благодаря иным политическим воззрениям оказался способен увидеть германскую угрозу Советскому Союзу. В начале марта 1941 г. он вернулся из своей короткой поездки в Анкару^{793} с твердым убеждением, как он говорил своим коллегам послам, что Советский Союз и Германия начнут воевать «еще до лета». По мнению Криппса, Гитлер преодолеет оппозицию, выступающую против войны на два фронта, и нападет на Советский Союз прежде, чем Англия станет достаточно сильной, чтобы открыть второй фронт. На неофициальной пресс-конференции он предсказал, что Гитлер атакует Советский Союз «не позднее конца июня». Первый отчет Криппса Форин Оффис, в котором определенно говорилось о замыслах немцев, был передан 24 марта, когда нарастала напряженность из-за Югославии. Это сообщение оказалось пророческим и совершенно точным, учитывая раннюю дату его появления, и было получено от источника в Берлине через Вильгельма Ассарассона, весьма осведомленного шведского посланника в Москве^{794}. Анализ информации и идеи по ее использованию наглядно иллюстрируют оценку англичанами назревающего конфликта и его последствий для советской внешней политики, и на них стоит остановиться подробнее. Суть донесения подтверждала сложившееся у Криппса впечатление, что немцы решили «провести блицкриг с Советским Союзом и захватить всю Россию вплоть до Урала»^{795}:

«6. Германский план состоит в следующем: атаки на Англию будут продолжаться с подводных лодок и с воздуха, но вторжения не будет. В то же самое время состоится наступление на Советский Союз.

7. Наступление будет осуществляться силами трех больших армий: первая базируется в Варшаве под командованием фон Бока, вторая — в Кенигсберге, третья — в Кракове под командованием Листа^{796}.

8. Все организуется с величайшей тщательностью, чтобы можно было мгновенно начать наступление. Ничего удивительного не будет, если оно состоится в мае»^{797}.

Как надеялся Криппс, если бережно и мудро распорядиться этой информацией, можно было бы привлечь Советский Союз к Англии. Вполне возможно, русские поймут всю тяжесть своего положения и задумаются о перемене своей позиции. Криппс, однако, настаивал на том, чтобы открыть данные сведения Майскому не впрямую, через третьих лиц, например, китайского или турецкого посла. «Окольный и тайный» подход, советовал он, «произведет большее впечатление, нежели прямой контакт, мотивы которого они могут поставить под сомнение». Начальство сразу отмахнулось от его предложения, считая информацию «составной частью "войны нервов" против Советского Союза, затеянной для того, чтобы вынудить его к более тесному сотрудничеству с Германией». Председатель Объединенного комитета разведки Кэвендиш-Бентинк отклонил отчет. С точки зрения немцев, оккупация России «…слишком большой кусок. Военное министерство не имеет подтверждений какого-либо роста численности германских войск на подступах к Советскому Союзу, не было и ни малейшего передвижения немецкой авиации в этом направлении. Поэтому представляется, что все эти немецкие угрозы Советскому Союзу имеют целью запугать Советское правительство, вынудить его к альянсу с Германией… и ввести в заблуждение нас».

Хотя сведения продолжали поступать с разных сторон, военная разведка, верная своей установке, отмахивалась от них, как от подброшенных немцами^{798}. В различных подразделениях военной разведки появлялись и более взвешенные суждения о замыслах немцев, но в царившей там атмосфере их сбрасывали со счетов как «неубедительные»^{799}.