Самообман
Самообман
Разведывательная информация, указывающая на скорое начало военных действий, продолжала поступать, и напряжение в Москве нарастало. Аналитикам, обрабатывающим донесения разведки в Берлине, стало крайне трудно игнорировать очевидные свидетельства намерений Гитлера. Неразбериха, царившая перед самой войной, и неоправданная вера Сталина в свою способность предотвратить войну прекрасно просматриваются, когда читаешь отчеты Деканозова, посланные вскоре после его возвращения из Москвы. Если в прошлом он прилагал все усилия, чтобы предупредить Сталина о надвигающейся опасности, то теперь, подобно Голикову, проявлял исключительную осторожность. Он предусмотрительно ссылался на два типа слухов, ходивших в Берлине. Слухи первого типа говорили о неизбежности войны между Германией и СССР. Другие же пророчили возрождение старой традиции близости между двумя странами на основе нового передела сфер влияния и невмешательства Советского Союза в европейские дела. Принятие Сталиным на себя полномочий главы правительства и признание им правительств стран, оккупированных Германией, приветствовались как прелюдия к возобновлению переговоров. С другой стороны, Деканозов был осведомлен о поездке Гитлера и Кейтеля в Данциг и переводе штаба армии на восток. Но в своем заключении он преуменьшал значение этой информации, «отчасти появившейся благодаря слухам о войне с Советским Союзом». Пытаясь потакать известным предубеждениям Сталина, Деканозов все же не мог скрыть собственного мнения, что германское правительство «явно готовит страну к войне с Советским Союзом, привлекая внимание населения к ресурсам Украины и распространяя слухи о слабости Советского Союза, изучая при этом реакцию немецкого народа». Неделю спустя он вернулся к той же теме, представив мрачный доклад о 170–180 дивизиях, большей части германской армии, противостоящих Красной Армии на всей протяженности границы. Если до конца мая на фронт в основном перевозились машины, то с этого момента их сменили тяжелая артиллерия, танки и самолеты. Разведчики с ужасом докладывали о массовой транспортировке войск и снаряжения в ночь с 12 на 13 июня{1361}.
Немцы усиленно распространяли дезинформацию, оказавшуюся смертоносным оружием в атмосфере взаимного недоверия и подозрительности. Противоречивые слухи в Москве и Лондоне играли на руку Геббельсу. В своем дневнике он с большим удовлетворением отмечал, что относительно Советского Союза «нам удалось вызвать огромный поток ложных слухов. Газетные домыслы окончательно запутали дело, так что уже невозможно разобраться, где правда, где ложь. Именно такая атмосфера нам и нужна»{1362}. И.Ф.Филитов, корреспондент ТАСС в Германии и, по сведениям германской разведки, заместитель главы берлинской резидентуры НКГБ, 12 июня получил задание «выяснить, ведет или нет Германия активные переговоры о мире с Англией и следует или нет в дальнейшем ожидать попытки достичь компромисса с Соединенными Штатами». Он должен был дать понять, что «все мы убеждены: существует реальная возможность сохранить нашу мирную политику. Еще есть время…»{1363} В отличие от Деканозова, смягчавшего свои отчеты, но все же предупреждавшего об опасности, Филитов дал слухам оценку, вполне отвечавшую ожиданиям Сталина. Угрозу, по его твердому убеждению, следовало квалифицировать как «гигантский блеф» Гитлера. Он не считал, что война «вдруг разразится завтра», просто немцы оказывают давление «в надежде извлечь кое-какую прибыль, необходимую Гитлеру для продолжения войны…»{1364}
Слухи оказались для Гитлера подарком судьбы. С благословения фюрера Геббельс написал длинную статью под заглавием «Крит как наглядный пример», расписывающую мнимые приготовления Германии к войне в Средиземноморье. Она привлекла большое внимание и широко цитировалась, пока издание внезапно не изъяли из газетных киосков, создавая впечатление, будто статья раскрывает государственные тайны. На самом деле она была так ловко написана, хвастался Геббельс, что «враг мог извлечь из нее все, чему хотел верить в данный момент». Затем немцы максимально воспользовались кампанией в английской прессе, опубликовав множество статей, намекавших, будто уже заложены соответствующие основы для продолжения переговоров с Москвой. Игнорируя московское коммюнике, Геббельс в то же время поощрял «непрерывное распространение всяческих слухов: мир с Москвой, Сталина ждут в Берлине, в ближайшем будущем начнется наступление на саму Англию»{1365}.
9 июня Кобулов сообщил Сталину, что, по мнению «Старшины», слухи о переговорах намеренно распускают вермахт и Министерство пропаганды, чтобы скрыть подготовку к войне. Но «теория ультиматума» по-прежнему застила ему глаза. Цитировались слова подполковника Хайманна, начальника Русского отдела Штаба авиации, что Гитлер «предъявит Советскому Союзу требования экономического контроля Германии над Украиной, поставок хлеба и нефти и участия советского флота в действиях против Англии»{1366}. Через два дня последовало открытие, что окончательное решение о вторжении в Советский Союз принято, но, будет ли ему предшествовать предъявление каких-либо требований СССР, — «неизвестно». В ставке Геринга был получен приказ перенести штаб-квартиру из Берлина в Румынию. Второй военно-воздушный флот переведен из Франции в район Познани. Германский и финский генеральные штабы, по-видимому, ведут «интенсивные переговоры». Судя по документам, прошедшим через руки «Старшины», немцы нападут на СССР, на севере из Западной Пруссии и на юге из Румынии, образуя широкие клещи, стремясь в итоге окружить и уничтожить Красную Армию. Чтобы понять, под каким гнетом приходилось работать Кобулову («Захару»), стоит обратить внимание на его отчаянные попытки в заключении рапорта убедить Сталина, что рекомендация «Старшины» упредить немцев не «провокационна», а высказана «от чистого сердца»{1367}.
На следующий день Кобулов подкрепил предупреждение свежей информацией от «Старшины» относительно «окончательности решения о внезапном нападении». Он прямо процитировал слова «Старшины»:
«В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении Германии на Советский Союз окончательно решен. Будут ли предъявлены какие-либо требования Советскому Союзу — неизвестно, и поэтому следует считаться с возможностью неожиданного удара»{1368}.
Когда Меркулов 16 июня ознакомил Сталина с дальнейшими сведениями от «Старшины», указывавшими на то, что приняты уже последние меры перед атакой, Сталин вышел из себя и предложил «послать "источник" в Штабе Германских Военно-Воздушных Сил к е….. матери! Это не источник, а дезинформатор». Он полностью пренебрег сообщением, будто Розенберг, печально знаменитый как автор антисоветской главы в гитлеровской «Майн Кампф», уже подобрал администраторов для управления советской экономикой после оккупации. По словам «Старшины», Розенберг пообещал «стереть название "Россия" с географических карт»{1369}. Когда 9 июня Тимошенко и Жуков заговорили со Сталиным об обширной разведывательной информации, тот и бровью не повел. «У меня другие сведения», — прервал он их и отшвырнул подборку донесений разведки. Проигнорировал он и сообщение Зорге, насмешливо заявив, что тот в Японии «обзавелся какими-то заводиками и борделями и еще соизволил сообщить нам дату нападения немцев — 22 июня. И вы думаете, я ему поверю?»{1370}
И все же столь резкая реакция лишь доказывала, что уверенность Сталина пошатнулась. Когда в конце концов 17 июня к Сталину попали весьма впечатляющие рапорты, одновременно с информацией из Лондона, он срочно вызвал Меркулова и Фитина, главу внешней разведки, в Кремль. Сталин потребовал, чтобы рапорты были пересмотрены, так как кажутся «противоречивыми». Он «приказал подготовить более убедительную и доказательную сводку всей разведывательной информации»{1371}. В результате 20 июня появился документ «Календарь сообщений агентов берлинской резидентуры НКГБ СССР "Корсиканца" и "Старшины" о подготовке Германии к войне с СССР за период с 6 сентября 1940 г. по 16 июня 1941 г.». Он попал в руки Меркулова через несколько часов после нападения немцев. В итоге он был возвращен Фитиным начальнику Германского отдела Управления внешней разведки и похоронен в архивах для потомства.
Сталин, тем не менее, просто-напросто отказывался воспринимать сообщения, казалось, подвергавшие сомнению мудрость его политики в течение двух предшествующих лет. Разумеется, множество донесений перекраивались ему в угоду, а разведчикам приходилось искать способы не слишком отклониться от истины и исполнить свой долг, все же предупредив об опасности. Конечный результат, однако, оказался обратным ожидаемому. Говоря о вероятности войны, они в то же время пробуждали в Кремле надежду, что еще можно отсрочить ее. Сталин хватался за редкие и противоречивые сведения о недостаточной боевой готовности вермахта. Как он утверждал, немцы якобы не откроют военные действия, пока их танки, авиация и артиллерия еще далеко от границы{1372}.
Он цеплялся и за тот факт, что назывались разные даты вторжения. Противоречивость этих данных как будто оправдывала осторожность Сталина при осуществлении планов развертывания войск{1373}. Наблюдение за Шуленбургом тоже давало повод для неоднозначных выводов. 9 июня, к примеру, Сталин узнал из перехваченной телеграммы, что хотя Шуленбург не получил инструкций начать переговоры, но ему не сообщили и о возможных военных действиях. Кроме того, германский посол продолжал повторять, что СССР «аккуратно выполняет обещания, данные Германии, поэтому трудно изыскать причины для нападения на Советский Союз»{1374}.
Связанная по рукам и ногам, разведка все-таки продолжала самым недвусмысленным образом указывать на грозящую опасность в те несколько дней, что еще оставались до войны. 18 июня НКГБ доложил о спешной эвакуации после 10 июня 34 работников германского посольства вместе с женами, детьми и личным багажом. Исход продолжался, оформлялись визы для других работников. Секретные бумаги заблаговременно отправили в Берлин, прочие сжигались во дворе посольства. Эвакуация, как сказали Сталину, объяснялась следующим: «За последние дни среди сотрудников германского посольства в Москве наблюдается большая нервозность и беспокойство в связи с тем, что, по общему убеждению этих сотрудников, взаимоотношения между Германией и СССР настолько обострились, что в ближайшие дни должна начаться война между ними». 12 июня работников посольства собрали и велели готовиться к отъезду из Москвы. Коммюнике принесло временное успокоение, но отсутствие реакции на него подстегнуло эвакуацию{1375}. Различные германские миссии засыпали «Интурист» заказами на авиабилеты{1376}. Шуленбург, по слухам, был «очень пессимистически настроен» и боялся в результате размолвки с Гитлером во время их встречи в Берлине оказаться вскоре в концентрационном лагере. Он не исключал даже такой возможности, что через неделю его «не будет в живых»{1377}. Его личный курьер вернулся в Москву несолоно хлебавши. В результате работники германского посольства стали еще быстрее собирать вещи и усиленно хлопотать об эвакуации своих семей. В телеграмме, перехваченной советской разведкой, Россо сообщал в Рим, что «вооруженный конфликт неизбежен и что он может разразиться через два-три дня, возможно, в воскресенье (22 июня. — Г.Г.)»{1378}.
Все больше информации поступало и от Зорге. Как сказал германскому военному атташе в Токио курьер из Берлина, «он убежден, что война против Советского Союза начнется не позднее конца июня»{1379}. Перед самой войной Зорге поспешил уведомить Голикова, что Отт, германский посол в Токио, признался ему: война с Советским Союзом «неизбежна». Японский Генеральный штаб уже обсуждает вопрос, какую позицию займет Япония, когда она начнется{1380}. За день до нападения НКГБ собрал очередной урожай свежей информации: «Из глубины Германии через Варшаву в восточном направлении к границе СССР происходит непрерывное передвижение крупных сил Германской армии». Назывались число составов, пункты их назначения, номера немецких войсковых частей и их соединений. Как обнаружил НКГБ, последняя задача, поставленная германским разведчикам, заключалась в сборе сведений о состоянии железных и автомобильных дорог в России, порядках развертывания Красной Армии, вооружении частей, развернутых на границе, и т. д. Немецкие офицеры вели интенсивную идеологическую обработку войск, главным образом сосредоточившись на теме предательства Советского Союза и близости войны{1381}.
Как мы убедились, Жуков и Тимошенко с 10 июня убеждали Сталина привести армию в полную боевую готовность. 18 июня оба они продолжали отстаивать свою точку зрения на совещании в сталинском кабинете в присутствии членов Политбюро, продолжавшемся более трех часов. Воспоминания Тимошенко об этой встрече дают яркое представление о процессе принятия решений у Сталина и его безжалостном, нетерпимом и оскорбительном обхождении с военными. Тимошенко и Жуков явились в Кремль, вооружившись картами, в мельчайших подробностях изображавшими места сосредоточения немецких войск. Уравновешенный Жуков говорил первым, описывая тревогу в войсках и заклиная Сталина разрешить привести их «в полную боевую готовность». Чем больше он говорил, тем больше раздражался Сталин, нервно постукивавший своей трубкой по столу. Наконец, он вскочил, подошел к Жукову и закричал на него: «Ты что же, пришел пугать нас войной? Или тебе нужна война? Может, тебе орденов не хватает, или звание недостаточно высокое?» Жуков сразу потерял все свое хладнокровие и сел. Тимошенко продолжал настаивать, предупреждая, что оставить войска на нынешнем этапе развертывания — значит обречь их на уничтожение в случае удара вермахта. Это вызвало тираду Сталина, демонстрирующую его грубость и дающую некоторое представление о его сокровенных мыслях:
«Сталин вернулся к столу и грубо сказал: "Это все Тимошенко, он всех подстрекает к войне, надо бы его расстрелять, да я знаю его как хорошего солдата еще с гражданской…" Я сказал [Сталину], что он говорил всем на митинге выпускников академий, что война неизбежна. "Видите, — обратился Сталин к Политбюро, — Тимошенко прекрасный человек с большой головой, но вот с такими мозгами, — тут он показал кукиш. — Я говорил это для народа, нужно было повысить его бдительность, а вы должны понимать, что Германия по своей воле никогда не станет воевать с Россией. Вы должны это понимать". И он вышел. Потом он открыл дверь, высунул из-за нее свое рябое лицо и громко произнес: "Если будете продолжать провоцировать немцев на границе передвижениями войск без нашего разрешения, полетят головы, попомните мои слова", — и хлопнул дверью»{1382}.
Не допустить провокации, по-видимому, стало главной задачей Сталина в его попытках избежать войны. Его беспокойный дух и безжалостные методы правления были направлены на поиск способов обойти ловушку. Начиная с апреля местный НКГБ доносил, что украинские националисты «распространяют провокационные слухи». Они высказывают предположения, что либо Советский Союз «готовит нападение на Германию», связывая это с заключением пакта о нейтралитете с Югославией, либо «Германия готовит нападение на СССР»{1383}. В украинских школах, сообщали Сталину, поощряется изучение истории и географии «Самостийной Украины», карты которой висят на стенах многих учебных заведений в Кракове.
Ходили слухи, будто 200 активных украинских националистов были посланы на специальные курсы в Берлин, «где… из них будут готовить руководящих работников "Самостийной Украины"»{1384}.
В первых же строках глава Украинского НКГБ выражал опасение, что в случае войны эти националисты будут действовать как пятая колонна. Под началом Степана Бандеры собрался отряд в 1000 чел., получивший оружие от разных преступных элементов, и уже развернул враждебную деятельность против советского строя, запугивая местное население. Скрываясь днем в лесах, по ночам организация терроризировала колхозников, особой мишенью ей служили оставшиеся без защиты семьи тех, кто был осужден во время репрессий{1385}. Перехваченная телеграмма японского консула в Кенигсберге, казалось, подтверждала подозрения. В местных университетах немцы якобы организовали курсы русского языка.
Около 2000 членов «Организации украинских националистов», работавших на заводе Сименса в Берлине, вернулись в Польшу. Шестеро из тех, кого затем послали в Львовскую область, были арестованы пограничным патрулем Красной Армии{1386}. Позже в мае 120 колхозников из колхозов, расположенных в 16 километрах от границы, как сообщалось, не вышли в поле, ссылаясь на «провокационные слухи о предстоящей в ближайшие дни войне с Германией». В Молдавии, гласил рапорт, «в базарный день враждебные элементы распространили провокационный слух о том, что Красная Армия под напором немцев отступает и угоняет весь скот. Население окружающих сел в панике оставило базар, бросилось по селам и начало прятать скот»{1387}.
В результате переговоров с Шуленбургом в середине мая Сталин забеспокоился, что все эти слухи и провокации действительно вызовут войну против воли Гитлера{1388}. Деятельность националистов представлялась особенно опасной, так как ими могла воспользоваться германская армия, которая, как считал Сталин, стремилась втянуть Гитлера в войну. Упорно придерживаясь своей концепции и полагая, что деятельность «бывших членов различных контрреволюционных националистических партий» используется «иностранными разведками в шпионских целях», Сталин приказал НКГБ провести аресты «провокаторов» и отправить их в лагеря на сроки от 5 до 20 лет. Определялись пять категорий людей, подлежащих аресту, в том числе члены националистических организаций, бывшие контрреволюционеры, полицейские и бывшие правительственные чиновники. Не пощадили и членов их семей. Меркулов распорядился немедленно организовать особые лагеря и «выслать» всех подозреваемых туда. Эта операция, в общем и целом, получила приоритет даже над сбором разведывательной информации в тот важнейший период развертывания сил вермахта. Меркулов руководил ею лично, с помощью 208 офицеров, освобожденных от занятий в местных высших школах НКГБ. Разработка операции заняла три дня{1389}. 22 мая Берия издал приказ пограничным войскам НКГБ приступить к операции «по ликвидации вооруженных бандитских групп и аресту участников контрреволюционных, шпионско-диверсионных, повстанческих и иных антисоветских формирований». Около 12 000 подозреваемых и членов их семей были взяты в ту же ночь и отправлены в лагеря на восток. В следующие две недели НКГБ бросил все свои силы на пресечение деятельности националистических организаций в надежде уничтожить угрозу провокации{1390}.
Не имея соответствующих военных или дипломатических средств, чтобы справиться с угрожающей ситуацией, Сталин обратился к попыткам устранить опасность провокации. В служебных документах Управления разведки высказывалось предположение, что подрывной деятельностью украинцев и в особенности поляков руководят бывшие польские офицеры, которые надеются использовать вооруженный конфликт с Германией в своих целях. Действия данных организаций якобы координируются германской разведкой. Как ни странно, все еврейские и сионистские организации считались подрывными антисоветскими элементами, а не потенциальными жертвами нацизма. В основе такого отношения, в дополнение к глубоко укоренившемуся антисемитизму, лежало мнение, будто существовавшая в сионистском движении «партия "Сионисты-ревизионисты"» — это «фашистская еврейская организация» с цроанглийским уклоном. Данная партия якобы была создана по образцу Итальянской фашистской партии. Кроме того, по своей программе она была буржуазной, и следовало ожидать, что, если СССР окажется втянут в войну с Англией, она будет действовать сообща с ней, занимаясь саботажем в тылу{1391}.
16 июня Судоплатов, заместитель главы внешней разведки, получил от своего начальника Фитина, только что вернувшегося с совещания в Кремле, приказ создать отряд особого назначения для отражения любых немецких провокаций на границе, вроде той, которая вызвала войну в Польше. На следующий день Меркулов гордо объявил об успешном проведении чистки «антисоветских социальных элементов» на недавно присоединенных прибалтийских территориях. В ходе кампании в Прибалтийских республиках были арестованы 14 467 чел., высланы в Сибирь — 25 711 чел. До самой последней минуты НКГБ прилагал огромные усилия, выискивая очаги подрывной деятельности и саботажа, инспирируемых Германией{1392}.