«Травля большевистского зайца»
«Травля большевистского зайца»
Не сумев извлечь полезную информацию для пропаганды, англичане все усилия направили на эксплуатацию дела Гесса в русском контексте. Еще до принятия решения использовать Гесса против русских молчание англичан об этом деле породило слухи, оказывавшие свое действие на Кремль долгое время после того, как оно закончилось. В октябре 1942 г. сэр Арчибальд Кларк-Керр, преемник Криппса на посту британского посла в Москве, объяснял подозрения русских тем, что их оставили в неведении. Он спрашивал Черчилля, как бы тот себя чувствовал, если бы Риббентроп прилетел в СССР, а Англии предоставили бы теряться в догадках по поводу характера его миссии{1230}. Гесс, пояснял Кларк-Керр, словно «скелет в шкафу», чьи кости погромыхивают временами, смущая общественное мнение. Выглядит так, будто Черчилль намеренно приберегает его как козырь для переговоров о сепаратном мире, если война войдет в критическую фазу{1231}.
Перевод дела Гесса в русскую сферу связан с окончательным решением извлечь из его миссии пропагандистскую ценность, которое было принято в ночь с 14 на 15 мая Иденом и Бивербруком и с которым Черчилль неохотно согласился. Площадка для сложной игры с использованием Гесса в попытке изменить советскую политику была уже подготовлена. Как только Гесс приземлился в Англии, Криппс уведомил Форин Оффис об интересе, вызванном его миссией в Москве. Отдавая себе отчет во взрывчатом характере дела Гесса, он предлагал не упускать «золотой шанс» либо сыграть на советских страхах, либо рассеять их:
«1. Инцидент с Гессом без сомнения заинтриговал Советское правительство как ничто другое и может пробудить их старые страхи по поводу мирной сделки за их счет.
2. Я, конечно, не в курсе, насколько Гесс готов говорить, если вообще готов. Но, предположим, это так, тогда я очень надеюсь, что вы немедленно рассмотрите возможность использования его откровений, чтобы повысить сопротивление Советов германскому нажиму, либо а) усилив их боязнь остаться слушать музыку в одиночестве, либо б) внушив им, что музыка, если слушать ее сейчас и в компании, окажется в конце концов не столь ужасной; лучше всего и то, и другое, поскольку на самом деле эти две вещи не так уж несовместимы».
Галифакс тоже одобрял идею использования любой информации, которая указывала бы на раскол в германском руководстве, чтобы повлиять на русских. В тот момент Сарджент, создатель концепции Форин Оффис, руководящей англо-советскими отношениями, решительно выступил против предложения намекнуть на сепаратный англо-германский мир, ибо это могло толкнуть охваченного паникой Сталина в объятия Германии. Поэтому Криппсу велели сидеть тихо и подождать, пока не будет (если вообще будет) получена какая-либо информация от Гесса{1232}.
Однако, когда через несколько дней стало понятно, что перспективы использования дела Гесса для пропаганды в Германии весьма ограничены, Сарджент вернулся к идее Криппса. Поскольку Гесс не говорил ничего о замыслах немцев в отношении СССР, оставалось только распространить дезинформацию. Она должна была указывать на существование раскола в нацистском руководстве по вопросу о планах насчет Советского Союза. Следовало утверждать, будто Гесс, в отличие от Геринга и Риббентропа, которых он, по-видимому, терпеть не может, остается «одним из самых фанатичных нацистов». Он решил помешать любому соглашению между СССР и Германией, считая себя хранителем чистоты доктрины нацизма{1233}.
Стремление вступить на этот путь, невзирая на очевидный риск, тесно связано с оценкой наращивания сил Германии на советской границе разведкой. Следует помнить, что использование дела Гесса против русских в значительной мере мотивировалось неверными выводами британской разведки, которая, подобно Сталину, не могла до конца осознать вероятность германо-советской войны вплоть до конца мая 1941 г. Там по-прежнему придерживались мнения, будто развертывание немецких войск на востоке служит прелюдией к переговорам с Советским Союзом. Объединенный комитет разведки указывал на некоторые признаки, позволявшие предположить, «что новое соглашение между двумя странами может быть заключено в ближайшее время». Большая часть имевшейся к тому моменту информации подтверждала следующий вывод: «Гитлер и Сталин, возможно, решат заключить долговременное соглашение, на неясной пока основе, о политическом, экономическом и даже военном сотрудничестве». Поэтому война возможна, только если «Советы не смогут согласиться с требованиями немцев или выполнить заключенное соглашение». В Форин Оффис царили разочарование и возмущение из-за того, что дипломатии «совершенно подрезали крылья». С Россией, нехотя признал Кэдоган, ничего не поделаешь, «пока мы не сможем а) пригрозить ей, б) подкупить ее. Россия а) ничего не боится с нашей стороны, и б) нам нечего предложить ей. В таком случае можете сколько угодно играть словами и размахивать бумажками, и ничего не добьетесь»{1234}. Эти настроения в конце концов привели и Форин Оффис, и спецслужбы к идее использовать дело Гесса «как обманку»{1235}, чтобы помешать русским заключить соглашение с Гитлером. Нужно сказать, что такая политика стала бы результативной, если бы подобные переговоры действительно велись. Так как самого Сталина Шуленбург только что уверил, будто примирение в самом деле стоит на повестке дня, дело Гесса убедило его в правильности собственных выводов, в то же время пробудив вечный страх, как бы Англия и Германия не объединились. Поскольку допросы Гесса тянулись в сущности до самого нападения Германии на СССР, эта история явно самым пагубным образом отразилась на умонастроениях Сталина в решающий предвоенный месяц.
16 мая Сарджент вернулся с новой бумагой, сформулировав свою точку зрения более лаконично и эффектно. Дезинформация, которую он намеревался использовать против русских, основывалась на следующих предпосылках:
«Гесс считает себя хранителем истинной и изначальной нацистской доктрины, фундаментальный принцип которой: нацизм призван спасти Германию и Европу от большевизма; ныне новые члены партии, жалкие оппортунисты, и армия убедили Гитлера постараться достичь урегулирования с Советским Союзом и даже сделать его полноправным партнером стран Оси; это было больше, чем Гесс мог вынести, и вызвало его полет в нашу страну».
Если ловко подбросить все это Сталину, он поверит, будто Гитлер заманивает его в орбиту Германии, просто чтобы утвердиться в России. Как только Гитлер упрочит свои позиции, он попытается свалить Сталина и таким образом примирить наиболее крайние течения в партии. Форин Оффис никак не решался последовать этим курсом, однако не из-за возможных последствий для русских, а боясь, как бы их дезинформация не попала к немцам, которых он все еще стремился держать в неведении. Кроме того, как правильно предвидел Иден, такая дезинформация на деле могла побудить русских еще энергичнее добиваться соглашения, раз они узнают, что Гитлер готов к переговорам{1236}.
Но вот, вскоре оказалось, что допросы Гесса ничего не дают и он «не говорит ничего стоящего!» Поэтому осталась единственная альтернатива — использовать его против русских, запустив обрывки дезинформации. Теперь Сардженту, горящему желанием действовать, пришло в голову, что лучше всего обмануть русских с помощью «некоторых тайных каналов». Кэдоган горячо одобрял эту Идею, если только она «не перепугает русских слишком сильно!» По примеру Идена, он явно намекал на страшивший англичан германо-советский военный альянс{1237}.
Директива МИ-6 «по использованию инцидента с Гессом с помощью тайных каналов за границей» была наконец утверждена Форин Оффис 23 мая. Она приветствовалась как «ясное предупреждение Советскому правительству, чтобы оно остерегалось нынешних предложений Гитлера о сотрудничестве и дружбе». Во многом этот совет, если смотреть с точки зрения Кремля, напоминал предостережение Черчилля и угрозы, высказанные Криппсом в Москве. Русских предупреждали, что если они уступят требованиям Германии, то Гитлер пожнет все плоды, а им в конечном итоге придется сражаться в одиночку. Кэвендиш-Бентинк, председатель Объединенного комитета разведки, принял решительные меры, «чтобы упомянутый шепот тотчас дошел до советских ушей» через Отдел особых операций и другие каналы. Соответствующие директивы по разворачиванию «кампании шепота» послали английским посольствам в Стокгольме, Нью-Йорке и Стамбуле 23 мая; слухи «предназначались только для России и должны были распространяться только по каналам, ведущим непосредственно к Советам». В поддержку кампании следовало распускать как можно больше слухов от себя в соответствии с руководящими установками, изложенными в директиве{1238}.
Департамент политической разведки Форин Оффис тоже чувствовал, что не получит реальных дивидендов от дела Гесса. Там старались выжать все возможное из его антибольшевистских воззрений. Перед Форин Оффис стоял вопрос: продолжать ли «кампанию шепота», которая только-только начиналась, или официально предоставить русским подлинную информацию о Гессе. Взгляды Идена и Кэдогана возобладали, несмотря на попытки Даффа Купера поставить вопрос на обсуждение на министерском уровне, и «кампания шепота» беспрепятственно продолжалась, пока наконец вторжение Германии в Советский Союз не положило ей конец{1239}.
Очень скоро новая линия была принята повсюду. Иден собрал ведущих представителей британской прессы в Форин Оффис и внушал им, что «Гесс очень серьезно относится к своей миссии и что его миссия демонстрирует существование раскола в германском руководстве». Представитель «Тайме» ушел с этой встречи в убеждении, будто Гесс старается «довести до конца свой мирный план» и Гитлер официально уполномочил его на это. Подобная точка зрения широко распространилась в Лондоне{1240}. К 10 июня, когда с Гессом беседовал Саймон, дезинформация уже не ограничивалась «шепотом». Иден уверил Майского, что «Гесс бежал из Германии в результате ссоры, не с самим Гитлером, но с некоторыми влиятельными фигурами в его окружении, такими как Риббентроп и Гиммлер»{1241}. Как ни парадоксально, такая линия способствовала сталинскому самообману по поводу его способности оттянуть войну.
«Кампания шепота» только начиналась, когда Криппс, которому не сообщили о тривиальном характере признаний Гесса, сделал собственный ход. Как обычно, блестящая наблюдательность и точный анализ ситуации сочетались у него с опрометчивостью действий.
«Я очень надеюсь, что Советское правительство не пойдет на такие уступки, которые существенно повлияли бы на боевую готовность Советов или ход подготовки к войне, — телеграфировал он Идену, — поскольку думаю, что у них нет иллюзий насчет конечных намерений Германии по отношению к ним и они решили сопротивляться в том случае, когда, по их собственной оценке, у них не останется другого выхода».
По его мнению, «ввиду очевидного нежелания Советского правительства вступать в войну с Германией на данном этапе соблазн "проявлять гибкость" в пограничных ситуациях должен быть очень велик». Поэтому, считал Криппс, действия Советов в таких ситуациях будут зависеть от того, насколько в данном случае, по их оценке, сильнее Англия или Германия. Он надеялся воспользоваться информацией, полученной от Гесса, чтобы «повлиять на решения Советского правительства в пограничных ситуациях и, в частности, заставить его не рассматривать внешний фактор, упомянутый выше, иными словами — убедить его, что сейчас ему есть на что опереться, а вот впоследствии оно может остаться без поддержки»{1242}.
Хотя Криппсу запретили предпринимать самостоятельные шаги, его надлежащим образом осведомили о дезинформации, которая, на первый взгляд, являлась следствием его совета:
«Мы сообщаем по тайным каналам, будто полет Гесса свидетельствует о растущем расколе из-за гитлеровской политики сотрудничества с Советским Союзом, а также, будто, проводя ее, он настаивает на быстрой прибыли, прекрасно зная, что будет вынужден отказаться от нее и нарушить любые обещания, возможно, данные им Советскому Союзу, так что в конце концов Советы окажутся в худшем положении, чем прежде. Они потеряют потенциальных друзей, сделают уступки и останутся против Германии в одиночку и ослабленными»{1243}.
Трения между Даффом Купером и Иденом продолжались в течение всего мая месяца. Майский постоянно требовал, чтобы Иден пресек слухи, и тот решил прекратить полуофициальную утечку информации из министерства. 5 июня он вновь провозгласил официальную установку на хранение молчания по делу Гесса, хотя у Форин Оффис оставалось право вести тайную пропаганду и «с помощью выдумок травить большевистского и других зайцев». На кислое замечание Кэдогана: «Слухи могут быть гораздо более безответственными и даже, без всякого ущерба для себя, путаными и противоречивыми», — не обратили внимания{1244}. Попытки Идена обуздать военную разведку и Министерство информации успеха не принесли; вплоть до германского вторжения они упорно старались добиться отмены этого решения, с которым ни в коем случае не могли примириться. По мнению военной разведки, если главной целью было «заставить немцев теряться в догадках», то «молчать не годится и что-то нужно сказать». Дафф Купер также продолжал засыпать Черчилля просьбами сделать публичное заявление{1245}.