Отвлекающий маневр на Среднем Востоке: ошибка британской разведки
Отвлекающий маневр на Среднем Востоке: ошибка британской разведки
Пойдя на поводу у своих заблуждений по поводу близкого германо-советского альянса, англичане никогда всерьез не рассматривали войну на востоке как путь к спасению; они зря тратили силы, чтобы сдержать Гитлера на Балканах, надеясь на помощь Турции. Не произошло больших сдвигов в английской стратегии, во всяком случае на европейской арене, и тогда, когда стала ясна вероятность скорой войны, всего за две недели до нападения Германии на Советский Союз. Средний Восток и Северная Африка по-прежнему считались тем местом, где может быть нанесено окончательное поражение Германии. Таким образом, развитие конфликта на советской границе рассматривалось как второстепенный вопрос стратегии, направленной на сохранение господства на Среднем Востоке{1300}.
Если что и объединяло англичан и русских накануне войны, так это убеждение, будто военным действиям будет предшествовать германский ультиматум и, возможно, соглашение. Даже когда Криппс сообщил Идену достоверную информацию о планах немцев в начале марта{1301}, он испортил весь эффект от своего предупреждения, высказав предположение, что все это может быть «частью войны нервов… немцы организуют кампанию, в результате которой с помощью обещаний и запугивания вынудят [Советский Союз] пойти на альянс. Атака последует, только если давление не возымеет действия». Теория «войны нервов» так хорошо согласовалась с английской концепцией, что это помешало Форин Оффис передать предупреждение Москве, из опасения, что русские «играют в немецкую игру»{1302}.
Подобно тому как случилось в Москве, выводы Объединенного комитета разведки просочились в различные посольства, породив множество слухов такого рода. Толстые папки в Форин Оффис, где собраны всякие прогнозы, полны подобных донесений. Всего один пример: как сообщал Идену 1 мая британский посол в Японии, он узнал «из надежного источника», что «нападение Германии Советской России в ближайшее время не угрожает, а недавние слухи распространило германское правительство, чтобы: а) усилить страх Советов перед вторжением; б) заставить Советы присоединиться к Тройственному союзу и в) стимулировать поставки сырья». Предвзятость мешала верно оценить самые откровенные признания, не давая заметить очевидное. «Компания Макса считает, — цитировал посол свой источник, — что вторжение — дело решенное, но, по их мнению, по крайней мере столько же шансов на то, что Сталин не будет сопротивляться», — таким образом, а priori предполагалось существование синдрома ультиматума. Даже когда немецкие источники «отвергали мысль, будто все это — часть войны нервов», посол настаивал на том, что «это, тем не менее, кажется более вероятным объяснением»{1303}.
Немногие задумчиво хмурили брови, наблюдая широкомасштабные приготовления немцев. Проф. Постан, известный медиевист из Кембриджа и глава Русского департамента МВЭ, осмелился предположить, что Гитлера толкают к войне «почти исключительно по сугубо военным причинам, т. е. потому, что желательно разделаться с Советами, а с военной точки зрения, в нынешний сезон представляется гораздо более благоприятный случай для этого, чем в последующие годы». Пытаясь примирить возрастающий поток неопровержимой информации с предвзятыми концепциями, разведка предпочла занять выжидательную позицию, высказывая мнение, что еще не решено, «подвергнется ли Россия нападению или ее угрозами убедят уступить желаниям немцев»{1304}. Пусть и не доводя свои аргументы до логического конца, Кэвендиш-Бентинк, председатель Объединенного комитета разведки, задавался вопросом, почему германское Верховное командование возлагает столь тяжкое бремя на экономику, увеличивая размеры армии до 250 дивизий. «Русские, — отмечал он, — и в лучшие времена могли свести с ума тех, кто имел с ними дело, а Гитлер, человек мстительный и злопамятный, наверняка может предъявить им большой счет за уловки и двойную игру, которые они несомненно позволяли себе после августа 1939, пока считали, что поставили немцев в невыгодное положение. Кроме того, Гитлер рано или поздно вернется к заповедям "Майн Кампф": on revient toujours ? ses premiers amours!{1305}»{1306}
Точно так же и Черчилль размышлял, не указывает ли массовое сосредоточение войск на решение Гитлера захватить Украину и Кавказ, «тем самым обеспечивая себя зерном и нефтью». Но он колебался, полагая, что скоро грядет «либо война, либо стычка»{1307}.
Любые сведения, не укладывающиеся в схему, отбрасывались. Когда, к примеру, один шведский бизнесмен сообщил о признании Геринга, что Германия нападет на Советский Союз около 15 июня, Иден небрежно заметил: «15 июня называют так часто, что это становится подозрительным». Такая же информация от Коллонтай, советского посла в Стокгольме, была отвергнута на том основании, что, «если м-м Коллонтай говорит, что не знает о каких-либо политических переговорах, это еще ничего не значит»{1308}. Даже когда вероятность вторжения стала очевидной, в Форин Оффис это интерпретировали так:
«Последние сведения нашей разведки о передвижениях войск и т. д. определенно указывают на решительные приготовления немцев к вторжению на советскую территорию; иными словами, указывают на намерение немцев предъявить Сталину столь далеко идущие требования, что ему останется либо сражаться, либо согласиться на "Мюнхен"»{1309}.
Поэтому в месяц, предшествующий нападению Германии на СССР, усилия англичан в первую очередь были направлены на то, чтобы предотвратить воображаемые переговоры. По иронии судьбы, эти их весьма заметные усилия лишь укрепляли иллюзии Сталина по поводу достижимости соглашения. Таким образом, взаимодействуя по принципу обратной связи, системы британской и советской разведки поддерживали заблуждения друг друга.
Иден и Криппс неустанно старались сорвать «соглашение», которое, по их мнению, должен был заключить Шуленбург по возвращении из Берлина в начале мая. Гитлер, полагали они, готовился к выяснению отношений со Сталиным, подкрепленному значительным сосредоточением войск на границе. Он вызовет Сталина к границе и предъявит ультиматум, который тот должен будет немедленно принять. Криппс, по крайней мере, считал, что Сталин пойдет на все, чтобы задобрить Гитлера, из страха перед англо-германским примирением{1310}. Слухи из Москвы о подавленном состоянии Шуленбурга после возвращения из Берлина не слишком повредили этой концепции. Тот факт, что он уже собирал вещи, мог значить всего лишь, что его «заменят на более крутого наци, который лучше сумеет угрожать и давить»{1311}.
Чтобы свести к минимуму вред от соглашения, необходимо было реконструировать его условия. Обманутые динамикой войны, когда Гитлер, казалось, систематически создавал плацдарм для расширения войны на Средний Восток, многие наблюдатели полагали следующей жертвой Турцию. Такая возможность означала катастрофические последствия для английской стратегии, позволяя немцам проникнуть на Средний Восток через заднюю дверь{1312}. Саракоглу, турецкий министр иностранных дел, хотя и заявлял, что имеет лишь «смутные» мысли по поводу намерений Германии, все же настаивал на том, что немцы и русские «уже ведут предварительные переговоры или находятся на пороге переговоров, которые могут завершиться даже военным альянсом». По его мнению, Советский Союз добьется соглашения «в ущерб целому ряду стран, к которым следует причислить и Турцию»{1313}. Поскольку слухи и достоверные сведения совершенно перемешались, Криппс вскоре тоже пришел к выводу, что в Берлине ведутся «некие переговоры» и вероятным их результатом будет урегулирование вопроса о переброске немецких войск через южную Россию на Средний Восток и в Иран{1314}.
23 мая Объединенный комитет разведки с заметным беспокойством констатировал: «Хотя уже несколько недель по всей Европе ходят слухи о скором нападении Германии на СССР, сейчас мы видим обратное. Некоторые признаки позволяют предположить, что в ближайшее время будет заключено новое соглашение между двумя странами». «Широкомасштабное соглашение», по-видимому, будет охватывать «экономические, политические и военные вопросы». Политическое сотрудничество, заявил комитет, «будет направлено на захват Среднего Востока»{1315}. Три дня спустя военная разведка с достаточной уверенностью высказала предположение, что суть соглашения будет заключаться в «разделе сфер влияния на Среднем Востоке, а немецкие войска, собранные во Львове, пройдут через Советский Союз в Иран с согласия русских»{1316}. Поэтому в качестве первоочередных мер следовало предостеречь турок от «немецкой ловушки» и посоветовать им не делать «ничего, что могло бы вызвать подозрения или возмущение Советов и сблизить Сталина с Германией»{1317}.
Однако сокрушительное поражение в Греции и на Крите ослабило влияние Англии на Турцию. Гитлеру, с другой стороны, было жизненно важно заключить пакт о ненападении с Турцией, чтобы осуществить операцию «Барбаросса». Соглашение, подрывающее сотрудничество Турции с Англией, снимало потенциальную угрозу его правому флангу. Приманкой служило предложение греческой Фракии в обмен на право переброски войск и военных грузов через Турцию. Как и болгары, турки упорно не соглашались ни на какие условия, которые могли бы затронуть их отношения с русскими. Они боялись, что такое соглашение или приведет к англо-советскому сотрудничеству, или вызовет восстание, как в Югославии{1318}.
Иден был застигнут врасплох. Он не оценил всю глубину подозрений турок относительно Советского Союза после визита Молотова в Берлин; кроме того, он склонялся к мысли, что готовится советско-германское соглашение за счет Турции. Его отчаянные попытки в последнюю минуту свести вместе Турцию и Советский Союз провалились. Турки, как отметили в Форин Оффис, «всячески выказывали свое недоверие к русским». 16 июня Кэдогану пришлось признать неудачными запоздалые потуги вдохнуть жизнь в останки Балканской антанты. Как ему показалось, турки стояли «на пороге подписания соглашения с немцами, явно не собираясь ничего говорить об этом Москве»{1319}.
Гитлер откладывал пакт с турками до самого последнего момента перед началом операции «Барбаросса». А уж тогда от них потребовали подписать соглашение «немедленно». Чтобы предупредить реакцию Советов, а также сделать более податливыми турок, была организована утечка в прессу информации о заявленных Молотовым ранее претензиях на базы на Босфоре. Спешка при подписании соглашения позволила туркам ограничиться пактом о ненападении, сохранить нейтральную позицию и избежать пресловутых секретных протоколов, к которым вынудили их балканских соседей{1320}. Турки испытали откровенное облегчение после объявления войны. Саракоглу, сообщал в Берлин Папен, «вынужден был отключить телефон, чтобы избавиться от поздравлений». До самого последнего момента он явно боялся советско-германского соглашения на принципах, предложенных Молотовым во время его визита в Берлин, которое перенесло бы войну в Средиземноморье и поставило под угрозу суверенитет Турции{1321}. Это был несомненно поразительный успех турецкой дипломатии, хотя в конечном счете, как и в XIX веке, важнейшее геополитическое положение Турции сделало ее площадкой для игр великих держав. То, что ей удалось сохранить нейтралитет на все время, пока шла война, — результат не только искусной дипломатии, но и неожиданной поломки германской военной машины на русском фронте.
Британское правительство твердо намерено было помешать германо-советскому соглашению, подрывавшему его стратегию на Среднем Востоке. Сталин, стараясь задобрить Германию, признал прогермански ориентированное правительство Рашида Али после переворота в Ираке в начале мая, и это придало вес идее о создающейся новой советско-германской общности интересов. Батлер предупредил Майского, что такие действия произвели «чрезвычайно неприятное впечатление»{1322}.
Однако все попытки Идена выжать из Майского информацию о намерениях Сталина на их встрече 27 мая не принесли плодов. Майский пришел в сопровождении своей «тени» Новикова, явно чувствовал себя как в смирительной рубашке и перешел к обычным жалобам по поводу кампании в прессе, возбуждавшей всевозможные слухи, от предположений, что переговоры о германо-советском военном альянсе идут полным ходом, до предсказаний скорого нападения Германии на Украину и Кавказ. Идена вряд ли устраивал такой поворот, а Майского отнюдь не успокоило заявление Идена о грядущей эвакуации с Крита, явно ставившей Англию в уязвимое положение, если речь зайдет о возможном мире с Германией{1323}.
В июне англичане рассматривали назревавший конфликт на восточном фронте почти исключительно с точки зрения средневосточных перспектив. Как опасался Криппс, после сокрушительных поражений, которые потерпела Англия, уже ничто не мешало Сталину вести активную политику на Среднем Востоке. Вместо того чтобы делать «действительно опасные экономические уступки», он мог соблазниться возможностью пропустить немецкие войска через южную Россию к Персии и Ближнему Востоку. Только «решительная политика на Среднем Востоке» могла предотвратить такое развитие событий{1324}. Криппс сообщил Идену, что Сталин «не подвержен ни прогерманским, ни про-каким-либо-еще настроениям, кроме просоветских и просталинских. Он питает не больше симпатии или антипатии к нам, чем к Германии, и всегда будет стараться использовать любую страну, чтобы достичь своей цели — оставаться в стороне от войны так долго, как это будет возможно, не подвергая опасности свой режим или советскую власть». Тем не менее, оба согласились, что ключ к будущему — в развитии событий на Ближнем Востоке{1325}. Кабинет предупредили о возможности того, что Сталин уступит требованиям немцев и нанесет ущерб английским интересам, разрешив вермахту «…свободный проход севернее Черного моря через Кавказ в Ирак и Иран. Это позволит обойти с фланга наши позиции на Среднем Востоке, и, если так и случится в ближайшем будущем, мы можем не успеть принять эффективные контрмеры»{1326}.
Первейшей заботой Идена было предотвратить германо-советское соглашение, так чтобы не возбудить у Москвы подозрений, будто он стремится втянуть Советский Союз в войну. Тревога его была велика, так как, по его мнению, давление Германии на СССР достигло таких размеров, что русские должны будут «уступить, пока с них не сняли шкуру»{1327}. В разговорах с Майским он старался внушить ему, что у Англии «хватит силы и решимости, чтобы защитить [свое] положение и интересы на Среднем Востоке». Но этот внезапный поворот к теме Среднего Востока, очевидно, совершенно не трогал русских, которые на самом деле не вели никаких переговоров с немцами. Главнокомандующий на Среднем Востоке получил приказ готовиться к оккупации Ирака, которая дала бы Королевской авиации возможность устроить «величайший за все время существования пожар» на бакинских нефтепромыслах. Идея угрожать Советскому Союзу бомбардировкой Баку, имевшая столь тяжкие последствия для Большого Альянса, вновь была оставлена из-за соображений, связанных с проблемой нарушения воздушного пространства Турции и Ирана{1328}.
Взаимные подозрения приводили обе стороны к фатальному непониманию, все больше мешая им должным образом оценить надвигающуюся опасность. Стремление сохранить господство на Среднем Востоке продемонстрировали оккупация Сирии в начале июня и постоянное подзуживание Черчиллем генерала Уэйвелла, чтобы тот начал операцию «Алебарда» — контрнаступление против Роммеля — в середине месяца{1329}. Заговорив о признании Советским Союзом мятежного режима Рашида Али в Ираке, Иден вновь повторил Майскому на их встрече 2 июня, что британское правительство твердо намерено сохранить превосходство на всем Среднем Востоке, включая Иран и Афганистан. Он выразил надежду, что Германии не удастся спровоцировать конфликт между Советским Союзом и Великобританией в этом регионе. Майского гораздо больше интересовало, не уступит ли Англия Германии на Среднем Востоке, как она сделала это в Греции и на Крите. Зная ход рассуждений Сталина, он поспешил уведомить последнего о существовании в Кабинете вроде бы противоречивых истолкований намерений Германии относительно СССР. Черчилль, по-видимому, теперь считал, что не слухи, а вполне конкретные сведения указывают на наступательные цели развертывания германской армии на советской границе. Это только усилило бы в Москве подозрения, будто Черчилль in extremis{1330} старается втянуть СССР в войну в тот чрезвычайно ответственный и деликатный момент, когда в Кремле с нетерпением ожидают предложений Гитлера. Поэтому Майский сделал акцент на другой точке зрения, высказанной Иденом: развертывание войск выглядит «как прелюдия к нападению на Советский Союз», но он склонен «думать, что данное сосредоточение сил — один из ходов Гитлера в "войне нервов" с Советским Союзом и Турцией». В данных обстоятельствах все, что мог сделать Майский, это, не сосредоточиваясь на сути предупреждения и в соответствии со строгими инструкциями из Москвы, заявить, что «товарищ Сталин не трус» и потому не имеет смысла пугать Советский Союз Германией. Красная Армия, напомнил он Идену, хорошо оснащена, «и ей не придется сражаться палками, как в последнее время». По словам Идена, «пока м-р Майский с пафосом произносил это заявление, мне казалось, что он старается убедить самого себя, как всегда»{1331}.