Германская военная разведка и русская эмиграция в предвоенные годы
Германская военная разведка и русская эмиграция в предвоенные годы
Вопросам привлечения русских эмигрантов органы военной разведки Третьего рейха начали уделять серьезное внимание задолго до начала войны с Советским Союзом[112].
Следует напомнить читателю, что после 1935 г., когда абвер возглавил Фридрих Вильгельм Канарис, относительно небольшой отдел контрразведки рейхсвера начал быстро превращаться в разветвленный и действенный аппарат секретной службы германских вооруженных сил. Руководствуясь целью превращения абвера в важнейшую разведслужбу Германии, Канарис реорганизовал агентурную сеть за рубежом и предпринял ряд мер по улучшению отношений с коллегами из СС — руководителями гестапо и СД. К началу Второй мировой войны абвер состоял из центрального отдела, отделов абвер I (разведка и сбор информации), абвер II (организация диверсий и саботажа) и абвер III (контрразведывательные мероприятия), а также управленческой группы «Заграница».
При этом Канарис не был национал-социалистом, а в годы войны дискредитировал себя перед руководством Рейха участием в различных авантюрах. С конца 1930-х гг. он начал устанавливать связи с западными спецслужбами. Все это усугублялось едва ли не открытой оппозиционностью по отношению к режиму. В результате в начале 1944 г. адмирал был отрешен от должности, а затем арестован и в апреле 1945 г. повешен как предатель. Еще в феврале 1944 г. большая часть абвера была передана в СС, в Главное управление имперской безопасности (РСХА).
Но вернемся в середину 1930-х гг. В это время, по образному высказыванию известного публициста, генерала в отставке КГБ СССР Николая Губернаторова, «фашистские вербовщики рыщут по Европе, выискивая "благонадежных", белогвардейских эмигрантов»[113]. Действительно, с определенного времени представители эмиграции стали рассматриваться немецкими разведчиками в качестве более перспективных агентов, чем, например, перевербованные подпольно действующие коммунистические функционеры. Как авторитетно заявляет бывший помощник главы абвера Оскар Райле, с помощью последних германская служба контршпионажа в 1930-е гг. «не добилась сколько-нибудь значительных успехов»[114].
Конечно, и эмигранты не всегда оправдывали ожидания гитлеровских «рыцарей плаща и кинжала». Так, одна из эмигрантских групп, тесно связанных с абвером и разбросанная по различным европейским крупным городам, долгое время получала деньги лишь за то, что умело обрабатывала все доступные открытые публикации для фабрикации «секретных» отчетов, якобы полученных от «групп сопротивления в Красной армии»[115]. В Югославии в 1930-х гг. на абвер работал бывший белогвардейский офицер Петр Петрович Дурново (в годы войны он был задействован в операциях отдела абвер III). По некоторым сведениям, Дурново был замечен в том, что выдавал своему начальству за «секретные фотоснимки военных кораблей» почтовые открытки[116].
Тем не менее, пишет Райле, «сотрудники абвера, работавшие против Советского Союза, постоянно использовали эмигрантов», руководствуясь тем соображением, что «среди них… находились люди, знавшие Россию и в совершенстве владевшие русским языком»[117].
Заместитель начальника отдела абвер II полковник Эрвин Штольце также свидетельствует, что подчиненные Канариса активно вербовали агентов «в среде белогвардейской эмиграции». Более того, «русские политэмигранты сами искали контакты с представителями разведок европейских стран»[118].
Советские пропагандисты пытались доказать, что немцы хотят возродить монархию. Плакат 1941 г.
В июне 1941 г. при управленческой группе абвера «Заграница» был создан особый орган для руководства всеми видами разведывательной и диверсионной деятельности на Восточном фронте — так называемый штаб «Валли», возглавил который полковник Г. Шмальшлегер (псевдонимы: «директор Геллер», «инженер Доцлер», «директор Гельмрайх», «директор Шмидт»). Именно при «Валли» были сконцентрированы многие белоэмигранты, часть которых являлись давними агентами абвера.
Органы управления «Валли» дислоцировались в городе Сувалки (Сулевюек), в Генерал-губернаторстве[119]. Отдел «Валли I» (начальник — майор В. Баун) отвечал за военную и экономическую разведку. Отдел «Валли II» (начальник — майор Зелигер) занимался подготовкой и проведением диверсионных операций и террористических актов в тылу Красной армии, организацией пропагандистских кампаний, направленных на разложение и деморализацию войск противника. Отдел «Валли III» руководил контрразведывательной работой, включавшей в себя борьбу с советской разведкой, партизанским движением и антифашистским подпольем[120]. Специализированное подразделение штаба вело экономическую разведку, и в его подчинении находился ряд команд и групп экономической разведки.
Штабу «Валли» подчинялись все разведывательные (нумеровались от 101 и выше), диверсионные (номера от 201 и выше) и контрразведывательные (номера от 301 и выше) подразделения — абверкоманды (АК) и абвергруппы (АГ). Каждой армейской группировке («Север», «Центр», «Юг») в мае 1941 г. было придано по три АК. В составе каждой абверкоманды находилось от трех до шести абвергрупп и целая сеть разведывательных и диверсионных школ[121].
Все АК и АГ взаимодействовали с разведотделами «I С», которые действовали при штабах дивизий, корпусов, армий и групп армий. Отделы «I С» контактировали с АК и АГ, получали от них развединформацию. Одновременно с этим отделы «I С» — как через АК и АГ, так и самостоятельно — поддерживали связь с территориальными органами абвера — абверштелле (АСТ) и абвернебенштелле (АНСТ), которые располагались в крупных городах и в стратегически важных районах. Кроме этого, отделы I С — по линии контрразведки — тесно сотрудничали с группами тайной полевой полиции (ГФП), а также полицией безопасности и СД[122].
Ниже мы затронем вопрос о мотивации русских изгнанников, пошедших на сотрудничество с различными ведомствами Рейха, в том числе секретными службами.
Не секрет, что будущая война с Советским Союзом воспринималась многими белыми эмигрантами как шанс с помощью иноземной силы положить конец коммунизму в России[123]. Годы, проведенные в Европе после неудачного исхода Гражданской войны, были для них, по образному выражению подполковника С. К. Каширина (соратника Смысловского), «мучительным периодом ожидания возобновления борьбы с большевизмом»[124].
Руководитель «Бюро по защите интересов русских эмигрантов в Сербии» и один из организаторов Русского охранного корпуса на Балканах (в 1941 г.), генерал-майор М. Ф. Скородумов придерживался аналогичной точки зрения. Еще в 1936 г. на страницах «Царского вестника» он вступил в жаркую полемику с военным историком A. A. Керсновским по поводу того, воевать ли русским или нет в Испании на стороне Франко. «Русский офицер, — отвечал Скородумов оппоненту, — должен быть рыцарем всегда и всюду, и, будучи убежденным антибольшевиком, должен уничтожать большевиков в любой — испанской, французской, немецкой и других территориях». В листовке «Что такое большевизм?» генерал развивал свою мысль: «Не все ли равно, по какому месту бить большевиков: по морде, по затылку или просто по пятке, т. е. бить ли в России, в Испании или в Японии? Главное — бить и не дать опомниться!»[125].
В русской правоэмигрантской среде, пропитанной германофильскими настроениями, бытовало убеждение об особой роли немецкой нации в современном мире, чье предназначение связывалось и со спасением России. Гитлер казался лидером, способным осуществить несбывшиеся мечты русских изгнанников о той непобедимой силе, которая сможет уничтожить Совдепию и восстановить в России национальное государство. Сам же национал-социализм, несмотря на заносчивость некоторых его идеологов, воспринимался в целом положительным образом.
Историк С. В. Волков замечает, что «тезиса об извечной враждебности и противоположности интересов России и Германии большинство эмиграции не принимало, к чему имело все основания. Ведь объективно на протяжении всей предшествующей истории до Первой мировой войны Германия была все-таки наиболее дружественным России государством в Европе»[126].
Один из самых ярких публицистов российской эмиграции, Иван Лукьянович Солоневич, переменивший в послевоенное время свои политические взгляды в отношении европейского ультраправого сообщества, в конце 1930-х гг. с большой симпатией отзывался о немецком аналоге фашизма и вовсе не чурался самых превосходных эпитетов в адрес последнего: «Национал-социализм — это не угроза культуры, а это защита этой культуры от большевистского варварства. Это передовой участок общемирового антикоммунистического фронта»[127]. Эти идеи подкреплялись неплохим, в целом, отношением к русской эмиграции со стороны немецкого государства.
Среди мыслителей, значительно повлиявших на мировоззрение радикальных кругов российской эмиграции, следует назвать философа и крупнейшего правого идеолога Ивана Александровича Ильина. Его идейные разработки использовались Русским общевоинским союзом (РОВС) и Национально-трудовым союзом нового поколения (НТСНП), а сочинение «О сопротивлении злу силой» (1925 г.) создало идеологическую платформу для практической борьбы с большевизмом. Интересно, что Зинаида Гиппиус назвала эту работу «военно-полевым богословием», а Николай Бердяев — «кошмаром злого добра»; вместе с тем, мыслителя поддержали митрополит Антоний Храповицкий, архиепископ Анастасий Грибановский, известные философы и публицисты П. Б. Струве, Н. О. Лосский, А. Д. Билимович и др. «В кругах НТСНП, — пишет М. В. Назаров, — был популярен "Русский колокол" — "журнал волевой идеи", в котором статьи на эти темы писал под псевдонимом "Старый политик" не кто иной, как сам редактор, философ И. А. Ильин, что говорит о его серьезном внимании к практической стороне борьбы». Ильин также оказал НТСНП помощь своими брошюрами «Творческая идея нашего будущего. Об основах духовного характера» (1937) и «Основы борьбы за национальную Россию» (1938)[128].
Известно, что Ильин продолжительное время симпатизировал итальянскому фашизму и германскому национал-социализму, и написал об этих движениях ряд статей (о чем современные его апологеты не очень любят вспоминать)[129].
Министр народного просвещения и пропаганды Й. Геббельс предлагал философу работу, искал с ним контактов. Однако, будучи монархистом, Ильин к этому времени изменил свое отношение к праворадикальным течениям Италии и Германии на прямо противоположное, в результате чего гестапо запретило ему заниматься общественной деятельностью, читать лекции и печататься. В 1938 г. он выехал в Швейцарию, где и оставался до конца своих дней[130]. В 1945 г., очевидно, позабыв о своих собственных былых симпатиях к коричневому движению, Ильин написал: «Я никогда не мог понять, как русские люди могли сочувствовать национал-социалистам»[131].
О своей приверженности фашистской идеологии часто говорили и военные лидеры эмиграции. Генерал A. B. Туркул (руководитель Русского национального союза участников войны, РНСУВ) заявлял, что «наш идеал — фашистская монархия». Глава Русского общевоинского союза (РОВС), генерал Е. К. Миллер, в приказе от 2 января 1937 г. указывал, что «мы, чины РОВСа, являемся как бы естественными, идейными фашистами. Ознакомление с теорией и практикой фашизма для нас обязательно»[132].
Можно согласиться с мнением историка Леонида Решетникова, который констатирует, что «большинство эмигрантов все годы между двумя мировыми войнами жили с мыслью, что им еще придется с оружием в руках бороться с большевизмом. Понимая, что самим с советской властью им не справиться… эмиграция строила планы в расчете на "возрождающуюся" после Версаля Германию»[133].
Исходя из этого, будущий удар вермахта по советскому государству — «царству тьмы и дьявола» — представлялся скорее «освободительной миссией» против «преступного террористического режима», чем агрессией, направленной на захват новых территорий, в соответствии с расовой политикой нацистов. По крайней мере, как считали идеологи и активные представители монархо-фашистских и националистических кругов, от немецкого присутствия России хуже бы не было, так как все самое ужасное и чудовищное уже произошло — русский народ изнывал под игом коммунизма. Так, редактор печатного органа Русского национального союза участников войны (РНСУВ), журнала «Сигнал», полковник Н. В. Пятницкий писал: «Всякое худшее будет хотя и злом, но все же неизмеримо меньшим, чем иудо-сталинизм… Поэтому мы полагаем, что всякая внешняя война кого бы то ни было против СССР — это удар по стенам и проволоке советской каторги»[134].
Наряду с этим существовали и наивные надежды на то, что, каким бы ни оказался грядущий «крестовый поход», в итоге восторжествуют лучшие качества немцев, и станет возможна подлинная германо-русская дружба. Интересное мнение на этот счет высказал известный военный теоретик генерал-лейтенант H. H. Головин: «Мы верим в могучие силы русского народа и знаем, что Россия создана не случайным капризом кого-то или чего-то, но непреложной совокупностью этнических, экономических, географических и духовных условий нашей тысячелетней истории… Придут немецкие врачи, инженеры, архитекторы, агрономы… Что же, такой период Россия уже однажды пережила, сумев переварить своей культурой иностранцев, делая из них таких же русских, как и мы»[135].
Б. А. Смысловский со своими коллегами по абверу. 1942 г.
Б. А. Смысловский также воспринимал вторжение Германии на территорию СССР как неизбежное, закономерное и оправданное явление. Разумеется, работая продолжительное время в разведке, он не мог не знать, какие цели преследовало военно-политическое руководство Третьего рейха, идя на широкомасштабный вооруженный конфликт с Советским Союзом: идея завоевания «жизненного пространства» на Востоке со всеми вытекающими отсюда последствиями, думается, не являлась для него тайной за семью печатями. Смысловский, однако, не изменил свою принципиальную мировоззренческую позицию, которая заключалась в следующем:
«Русский народ не может сбросить с себя коммунистического ига без посторонней внешней помощи. Каждый русский военный эмигрант должен принять участие в вооруженном столкновении Германии с СССР, несмотря на цели, преследуемые германской политикой.
Германская армия на своих штыках не несет России национального правительства, но зато несет уничтожение советской власти, которая уже 24 года убивает тело и дух русского народа. Биологическая сила русского народа, по сравнению с тою же силой германского народа, настолько велика, что нам, русским, не приходится опасаться, что немцы нас проглотят и переварят»[136].
Исходя из соображений подобного рода, многие эмигранты охотно предоставляли свои услуги абверу и СД. Отечественный исследователь Л. Ф. Соцков в этой связи отмечает, что «многие эмигрантские организации связывали надежды на свое политическое будущее» с Германией и Японией, «как неизбежными противниками СССР в будущей войне. Совпадение интересов не могло не привести к обоюдному желанию установления более тесных контактов»[137].
Вместе с тем, вопрос степени сотрудничества со спецслужбами враждебных по отношению к СССР государств каждый эмигрант, пошедший на коллаборацию, часто решал сам. Большинство эмигрантских организаций стремилось не афишировать свои контакты с разведкой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.