Глава 9 ВЫКУП ЗА НЕВЕСТУ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9

ВЫКУП ЗА НЕВЕСТУ

После великой победы при Хаттине 4 июля 1187 г. Саладин быстро продвигался на север, без особенного сопротивления взяв Акру, Бейрут и Сидон. Но Тир оказался для него сюрпризом. У султана были основания ожидать такой же легкой сдачи этого города. Граф Раймунд после бегства из окружения под Хаттином пробыл в Тире очень недолго, полагая, что защитить его едва ли удастся. Саладин уже договорился с правителем города о его сдаче без боя в обмен на безопасность жителей и их имущества, но к моменту прихода мусульманского войска оказалось, что город хорошо защищен. Миролюбивого правителя сменил воинственный и свирепый маркиз Конрад Монферратский.

Он прибыл в Тир всего за несколько дней до подхода Саладина с его войском. Этот решительный авантюрист, в прошлом, подобно Шатийону, заговорщик и убийца, бежал в Палестину на итальянском корабле от интриг при константинопольском дворе. Первоначально Конрад хотел высадиться в Акре, но, узнав, что этот город взят мусульманами, направился в Тир, остававшийся последним стратегическим оплотом Иерусалимского королевства.

Жители Тира увидели в маркизе посланца свыше и упросили его возглавить оборону города. Он согласился на это при условии, что будет признан единоличным правителем, и, подняв моральный дух крестоносцев, создал из их отрядов организованную боеспособную силу. Саладин, стоявший у стен города, видел, как его защитники демонстративно рвали абрикосовые знамена султаната. Узнав, кто ответствен за эту акцию, глава мусульман вспомнил, что отец маркиза — его пленник. Старого Вильгельма Монферратского доставили под стены Тира и в цепях провели вокруг города. Саладин направил посланника к Конраду и пообещал отпустить его отца с великим богатством, если город сдастся, как об этом договаривались прежде. Однако ответ маркиза, оглашенный со стены города, был злобным и презрительным: «Можешь привязать его к столбу. Мне-то что! Я бы первым подстрелил его. Он стар и ни на что не годен».

Сам старый Вильгельм, кажется, не был особенно огорчен подобным отношением со стороны сына, потому что он снизу крикнул ему: «Конрад, защищай город как следует!»

В ответ Конрад выстрелил в отца из арбалета.

«Этот человек жесток, и для него нет ничего святого», — заметил пораженный султан.

Саладин понимал, что ему не следует задерживаться под Тиром, начиная осаду, иначе он потеряет полученные преимущества. Его люди устали от боев, но им по-прежнему хотелось добычи. Султан, зная это, повел их туда, где добыча могла быть более легкой. Повернув на юг, Саладин взял Кесарию, Арсуф, Яффу и дошел до Аскалона. Аскалон, один из пяти городов филистимлян с превосходно укрепленной гаванью, представлял собой южную оконечность Латинского королевства; стратегическое значение этого города, находившегося всего в одном дневном переходе от Иерусалима, состояло в том, что он был «ключом» к Египту. Овладев Аскалоном, мусульмане получали прекрасную базу как для сухопутных, так и для морских сил.

Хотя город был хорошо укреплен, там не было достаточного числа людей для его защиты, и султан знал, что сможет завладеть им без больших усилий. Саладин всегда рад был возможности добиться успеха малой кровью и без длительной осады. Он торопился в Иерусалим, как жених к невесте, помня изречение из Корана: «Тот, перед кем открыты двери успеха, должен воспользоваться случаем, ибо никто не может знать, когда они закроются».

Чтобы облегчить сдачу города, Саладин решил прибегнуть к услугам еще более знатного пленника — Ги Лузиньяна. Султан обещал ему свободу, если тот уговорит отцов города сдать Аскалон. Короля доставили к городским воротам, и он произнес следующую речь: «Господа! Саладин сказал, что он отпустит меня, если я сдам ваш город. Было бы неправильно сдавать без боя такой славный город ради одного человека. Поэтому если вы считаете, что сможете сохранить Аскалон ради блага христианства, то сохраните его. Но если вы, по-вашему, не в состоянии его удержать, то я прошу вас сдать его и освободить меня из плена».

Вдобавок к этому король обещал, если получит свободу, обратиться за помощью к европейцам. Граждане города не соблазнились этими предложениями, потому что доверяли опозоренному королю даже меньше, чем султану. Ги вернулся в арабский лагерь ни с чем, поняв, что ему придется остаться пленником султана.

Пока шли эти переговоры, «саперы» Саладина продвигались вперед. Мусульмане уже были готовы начать подрыв городских стен, и это обстоятельство подействовало на отцов города больше речей. Они решили сдаться, пока еще могли это сделать без потерь. Позднее Саладин так объяснял своему брату Мелик-аль-Аделю свое милосердие по отношению к горожанам: «Мы даровали им его по убеждению в том, что одно зло могло бы повлечь за собой другое. Мною двигало желание уберечь женщин и детей мусульман в городе от насилия крестоносцев, а сам город спасти от разграбления».

Таким образом, город, захваченный крестоносцами 34 года назад после семимесячной осады, один из стратегических узлов Иерусалимского королевства, теперь плавно вернулся в руки мусульман. Пока султан вел переговоры о сдаче Аскалона, его отряды брали другие слабо защищенные центры крестоносцев, такие как Газа, Ларрун, Ламра, Дарум. В Газе, оплоте тамплиеров, Саладин использовал еще одного своего заложника, их магистра Жерара де Ридфора, чтобы уговорить защитников сдать крепость. Речи де Ридфора, видимо, оказались более убедительными, и он получил свободу. Вскоре после этого он увел помилованных храмовников на север, в Тир, и тем самым в перспективе доставил султану новые хлопоты. Но своей ближайшей цели Саладин достиг: кольцо вокруг Иерусалима сомкнулось. Несколько дней султан отдыхал в Аскалоне, чтобы духовно подготовить себя к последнему броску.

Иерусалим являлся для Саладина высшей наградой и целью его жизни, а кроме того, он был мечтой его предшественников Зенги и Нур ад-Дина, главным смыслом последних девяноста лет истории ислама, конечной целью джихада. Иерусалим был обиталищем Авраама, местом, где являлись пророки, городом Давида и Соломона. Взятие этого города ознаменовало бы завершение отвоевания Палестины после почти вековой иностранной оккупации.

Иерусалим всегда был одной из главных святынь ислама, третьим по значению священным городом мусульман после Мекки и Медины. По исламскому преданию, эти три города (вместе с городом Куфа в Ираке) были созданы из священной пены даже еще до сотворения земли. По преданию, за пятьсот восемьдесят три года до описываемых здесь событий пророк Мухаммед из Святилища в Мекке долетел на прекрасном крылатом скакуне Бураке до отдаленнейшей мечети Иерусалима, где все пророки прошлого и сам Иисус устроили в его честь роскошный пир. Затем в славную ночь двадцать седьмого числа месяца раджаб пророк поднялся ввысь по опущенной с неба лестнице и был допущен в райские сады вечной жизни. Поднимаясь на семь небес, Мухаммед не опустил взора нигде, даже перед сияющим престолом Аллаха. Эта история ночного путешествия Мухаммеда — один из самых великолепных мифов всех религий.

Итак, Иерусалим, который мусульмане сравнивали с невестой, похищенной неверными, был накануне своего освобождения после плена, продолжавшегося 88 лет. «Мусульмане скорбят об Иерусалиме, — писал один из главных арабских хронистов. — Мы готовы отдать свои жизни за освобождение Иерусалима, словно выкуп за невесту, чтобы вызволить ее из тяжкого плена, чтобы принести ей благословенную радость взамен нынешней муки. Пусть эхом отзовется повсюду клич о помощи Иерусалиму, находящемуся в руках врагов, пусть свет веры вернется в свою страну, и да будут изгнаны из Аль-Аксы те, кого сам Аллах отметил проклятием».

В это время предвкушения великой радости Саладин боролся со своими чувствами. Как писал его придворный летописец, султан «смирил свои бушующие страсти и отдал силы своей души выращиванию добрых плодов». Саладин смирял свой гнев и естественную жажду отмщения захватчикам.

19 сентября Саладин велел сняться с лагеря и начать наступление. Положившись на волю Аллаха, он надеялся, что счастье не уйдет от него. Его выступившее в поход войско поднимало такие тучи пыли, что, по утверждению очевидцев, солнце было скрыто, и видимость стала как в тумане. Воины, как и их полководец, были полны радостных ожиданий и громко славили Аллаха. На развевающихся абрикосовых знаменах красовалась надпись: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — Пророк его». Посреди этой шумной процессии победоносно восседал в своем деревянном шатре на колеснице сам Саладин, благодетель верных и всего исламского мира, султан, дарующий победу, как его именовали восторженные воины.

На другой день войско мусульман уже стояло под Башней Давида, у западных стен Священного города. Султан не мог не понимать торжественности этого исторического момента. Он знал о позоре и унижении, связанных с Первым Крестовым походом. Восемьдесят восемь лет назад полководец крестоносцев Танкред стоял со своим войском на том же месте, у той же башни, у стен также хорошо укрепленного, но только принадлежавшего мусульманам города. Франки также по-своему были преданы своей вере. Перед тем как пойти на приступ, они постились, исповедовались, причащались, раздавали бедным милостыню и смиренно ходили босыми. Им также очень хотелось освободить свой Святой город, город их Спасителя. Но при этом они находились во власти кровожадной ненависти, и в этом заключалась слабость их веры. Для них тогда наступил великий час мести.

Осада продолжалась пять недель, с 7 по 15 июля 1099 г. Раймунд де Сен-Жиль, один из предводителей крестоносцев, завалил ров перед южными крепостными валами, и его люди принялись ревностно разрывать их. Пока солдаты ходили в атаку, инженеры соорудили две осадные башни, огромный таран и много приставных лестниц для взятия стен. Однако после четырех недель осады Танкред решил оставить в покое Башню Давида и переместился на восток, к воротам Святого Стефана (мусульмане именовали их Дамасскими), где его войско соединилось с главными силами Готфрида Бульонского, главнокомандующего крестоносцев, который стал для них главным героем, образцом доблести, защитником Гроба Господня, а позже — первым фактическим королем Иерусалимского королевства.

15 июля 1099 г., в Страстную пятницу, когда Христос, согласно Евангелию, принес искупительную жертву ради спасения мира, Танкред наконец пробил брешь в стене. Его воины ворвались в Еврейский квартал, а солдаты Готфрида — в ворота Иосафата на востоке. Они встретились на Храмовой горе, где нашло свое последнее убежище множество мусульман.

Началась страшная резня. Два дня крестоносцы предавали смерти каждого человека, который не был европейцем. Только на Храмовой горе погибли десять тысяч человек, по всему же городу было убито до сорока тысяч мусульман — мужчин, женщин и детей. В храме Святого Гроба Господня, величайшей христианской святыне, пол был залит кровью.

Крестоносцы нашли также иудеев, столпившихся в синагоге, готовых принять мученичество. Они подожгли молельню, после чего плясали вокруг пожарища и распевали «Те Деум» (католическая молитва. — Пер.).

За резней последовали грабежи. Была разграблена мечеть Омара, посвященная второму халифу пророка, разрушено захоронение Авраама. Крестоносцы делали свое дело весело, думая, что служат Господу (так, как они, на свой лад, понимали служение), а потому уверенные в его праведности.

«В храме и на крыльце Соломона всадники ехали по колено в крови, — писал один из экспансивных участников этих событий, Раймунд де Агильер. — Воистину то был правый суд Небес, ибо это место должно было быть обагрено кровью неверных, поскольку город столь долго страдал от их святотатства».

Когда все было кончено, Готфрид Бульонский и остальные крестоносцы омыли кровь со своих рук и украшенных крестом одеяний, смиренно облачились в сутаны и отправились в храм Святого Гроба Господня, чтобы помолиться и покаяться. Хотя на деле они были довольны собой и уверены, что совершили славные дела, в лучших традициях католического рыцарства. Патриарх Иерусалимский во главе величественной процессии отправился на Храмовую гору, где было «торжественно и громко» исполнено новое песнопение, а затем они проследовали на быстро устроенное кладбище крестоносцев у Золотых Ворот. Наконец процессия направилась к пробоине в городской стене. Там состоялась церемония благодарения, и патриарх благословил воинство.

«Если мы рассмотрим битвы языческих времен и вспомним великие военные предприятия, во время которых завоевывали царства, то и тогда не найдем ни одной армии, ни одного свершения, сравнимых с нашими», — писал ведущий историк Первого Крестового похода Гвиберт Ножанский. Он не осуждал и зверского обращения с женщинами, заявляя буквально следующее: «Франки не делали ничего худого с женщинами, которых обнаружили во вражеском лагере, только вонзали им копья в живот».

«О страстно желанный день! — писал другой историк, Фульк из Шартра. — Желанный, ибо все верные католики в душе лелеяли надежду, что город, где наш человеколюбивый Господь силой своего рождения, смерти и воскресения даровал искупление роду людскому, вновь обретет первозданную чистоту и достоинство. Они желали, чтобы это место, оскверненное суевериями неверных, было очищено».

Но то, что было делом славы для католиков, являлось позорным и преступным для мусульман. Если в городе еще несколько месяцев после резни стояло зловоние, то злая память об этом сохранилась и на девяносто лет, и даже на девять сотен. Эти рассказы отпечатались в памяти и в душе Саладина с самого детства, питая его решимость и ненависть. Позорная память о Первом Крестовом походе заставляла султана обуздывать свою ярость и свое желание мести, воздаяния, расправы.

И вот настал его час. Пять дней люди султана занимались рекогносцировкой и готовились к атаке. На шестой день Саладин велел начать обстрел. В войске оборонявшихся насчитывалось около десяти тысяч человек, и вели они себя довольно шумно. Стоя на стенах, они под звуки труб кричали во весь голос: «Истинный Крест и Иерусалим!», «Иерусалим не погибнет!» и «Защитим Гроб Господень!» Воины шумно подбадривали друг друга, уверяя, что каждый из них в бою стоит сотни неверных. Чтобы показать свою решимость драться, они передавали по кругу ритуальные «чаши смерти». Когда же начался обстрел, то, по словам одного из крестоносцев, никто не мог даже безопасно поднять руку над стеной, так как ее бы сразу прострелили — в воздух взвились тучи мусульманских стрел.

Однако урон защитникам города от всего этого был невелик, и вскоре Саладин решил переменить тактику. Крестоносцы наблюдали со стен, как палатки и шатры арабов переносились на Оливковую гору, гору Радости и в долину Иосафата. Сначала все это выглядело как отступление. «Царь Сирии бежал! — разнесся по городу торжествующий клич. — Он не может причинить вреда Иерусалиму». Но султан лишь переместил свое войско на более высокие позиции у стен вокруг ворот Святого Стефана. Теперь его главные силы расположились на том же месте, что и войска Танкреда и Готфрида Бульонского восемьдесят восемь лет назад.

А у северных стен города Саладин велел расположить осадные машины. Сначала там появилась громадная катапульта. По приказу командира она была приведена в действие, и первый тяжелый камень, лежавший в углублении ее огромной чаши, полетел к городской стене. На следующее утро у северных стен стояло уже одиннадцать таких метательных машин. Как писал позднее один арабский историк, они «подобно щипцам зубного хирурга, удаляли зубцы с бойниц». Кроме катапульт, арабы использовали также огромные арбалеты, стрелявшие не стрелами, а дротиками. Обстрел крепостных стен продолжался и днем и ночью.

Тем временем инженеры Саладина вели подкоп под стены города, чтобы обрушить их. Через два дня они добились первого успеха. Мусульманским саперам удалось уничтожить часть башни ворот Святого Стефана — пробоина образовалась на том же месте, где когда-то ломали городскую стену крестоносцы. В момент обвала в крепостной ров полетели камни и крест, восемьдесят лет назад установленный в память об этом событии. Когда это произошло, мужество оставило воинов, защищавших ворота, и они обратились в бегство.

Командование войсками в Иерусалиме осуществлял один из военачальников старой гвардии, Балиан Ибелинский, а его духовным наставником был сам патриарх Иерусалимский Ираклий. Балиан, высокий, статный аристократ, правил своим уделом в Наблусе, так же как до него — его предки. Именно он на руках принес малолетнего Балдуина V на коронацию в храм Гроба Господня после кончины его дяди Балдуина IV. Он же вместе с графом Раймундом, вторым из столпов королевства, мудро увещевал короля Ги повременить, а затем доблестно командовал арьергардом крестоносцев при Хаттине. Вместе с горсткой крестоносцев ему чудом удалось спастись во время резни на Лювийской равнине и добраться до Тира. Балиан хорошо знал Саладина, и потому из Тира передал султану личную просьбу разрешить ему отправиться в Иерусалим, чтобы оказать помощь своей жене. Саладин согласился на это с условием, что рыцарь отправится туда без оружия и проведет там всего одну ночь. Однако в Иерусалиме жители упросили Балиана принять на себя командование. Подобная просьба только во времена рыцарства могла растревожить человеческую совесть. Балиан действительно был человеком чести, а поскольку он дал клятву Саладину, то, прежде чем согласиться, снова лично обратился к султану с просьбой освободить его от клятвы. Султан согласился, так как его не очень интересовало, кто именно будет командовать обороной города. Возможно, такой достойный человек, как Балиан, не нуждался в наставлениях патриарха, пусть это и был человек умный и ученый. Он пользовался скандальной славой, так как открыто жил с любовницей, женой торговца тканями из Наблуса, которую в Иерусалиме насмешливо называли «мадам патриархесса».

На тот момент в Иерусалиме среди командиров оставалось только двое рыцарей-мирян, а командование обороной находилось в руках непопулярных тамплиеров. Жители города не были расположены к рыцарям Храма и хотели, чтобы командование принял Балиан. Он неохотно уступил этим просьбам. Прежде всего он послал фуражиров за новыми запасами продовольствия для города, а затем посвятил в рыцари шестьдесят сыновей знатных людей и стал готовиться к обороне.

Но теперь, когда противнику удалось разрушить часть крепостной стены, Балиан понял, что положение безнадежно. Если ему нужны были новые доказательства этому, то их невольно предоставил патриарх, который предложил пять тысяч золотых бизантинов, или бизантов (золотая монета, имевшая хождение на Ближнем Востоке. — Пер.) пятидесяти гвардейцам за охрану пролома в стене. Эта сумма в пятьсот раз превосходила обычную плату за ночной дозор, и все же патриарх не смог найти добровольцев! На стене уже развевалась дюжина абрикосовых знамен, а женщины с детьми собирались в храме Гроба Господня. Наполнив тазы холодной водой, они сажали в них детей и обстригали им волосы — этот жест отчаяния означал ожидание мученического конца.

Горячие головы предлагали в традициях рыцарства предпринять последнюю, отчаянную контратаку против неверных, но патриарх воспротивился этому. Он разъяснил, что если атака захлебнется, а рыцари погибнут, то их женщины и дети будут проданы в исламское рабство и души их не попадут в рай. Он сказал: «Арабы их не убьют, но заставят отречься от веры Христовой, и души их будут потеряны для Господа».

Поэтому Ираклий посоветовал Балиану просить мира, и тот отправил к Саладину парламентера для переговоров. Сначала Саладин не был склонен принять предложение. Он мрачно ответил: «Наши мудрецы говорят мне, что Иерусалим можно очистить, только пролив кровь христиан, и что следует отомстить за мусульман, которых ваш Готфрид убивал на улицах и даже в храме».

Все же султан подсластил эту горькую пилюлю, заметив, что он готов еще раз посовещаться об этом с мудрыми людьми. Второе посольство горожан, отправленное к Саладину, тоже вернулось ни с чем, и наконец явилось третье, во главе с самим Балианом. Он спрашивал у султана о его условиях для сдачи Иерусалима и просил лишь милосердия для людей, находившихся в городе.

«Вы недостойны милосердия, — отрезал Саладин. — Завтра мы станем вашими господами, будем убивать вас, а женщин и бедняков сделаем рабами».

На это Балиан ответил встречной угрозой: «Если мы отчаемся получить пощаду и будем знать, что выхода все равно нет, то мы готовы встретить смерть, как подобает мужчинам. Мы будем отчаянно драться с вами, мы пойдем в огонь и не посрамим себя. Ни один из наших не будет ранен прежде, чем он сам ранит десять врагов. Мы подожжем дома в городе и снесем священную для вас скалу, так что вам придется оплакивать ее утрату. Мы убьем всех мусульман-пленников, а их у нас тысячи. Мы уничтожим свое имущество, чтобы оно вам не досталось. — Выждав эффектную паузу, Балиан тихо добавил: — Какую же выгоду вам принесет этот дух мстительности? Вы можете потерять здесь все».

Угроза разрушить Святой город и Скалу Пророка не могла не задеть Саладина. Глядя на мрачно-решительное лицо своего благородного противника, султан понимал, что этот человек не бросает слов на ветер. И все же Саладин не хотел, чтобы его мечта о взятии Святого города завершилась простым торгом. Нужно было, чтобы его цель была достигнута в результате полной победы. Этого требовала история. Это он обещал сделать своему народу и своему пророку.

«Вот что я решил, — наконец ответил он Балиану. — Я проявлю милосердие к вашим людям так, чтобы не нарушить клятвы. Они капитулируют, как если бы город был взят силой. Я разрешу всем сохранить свою собственность. Тех, кто сможет заплатить выкуп, я освобожу, а все прочие станут моими рабами».

Время неопределенности кончилось. Теперь уже разговор шел не о свободе, а только о ее цене. Балиан и Ираклий выговаривали право безопасно уйти из города для наибольшего числа бедных христиан (около 20 тысяч), поскольку за них могли заплатить богатые. Прошло еще сколько-то времени, и стороны не раз обменялись посланиями, пока не договорились о цене: десять бизантинов за каждого мужчину, пять — за женщину и по одному — за ребенка.

Балиан и патриарх знали, что располагают тридцатью тысячами из казны госпитальеров — столько прислал в свое время Генрих II в качестве штрафа за убийство Томаса Бекета. На эти деньги можно было купить свободу для семи тысяч христиан. Еще тысячи можно было освободить благодаря средствам, собранным на улицах города.