1. Акра

1. Акра

Наконец крестоносцы сели на корабли и отчалили от берегов Кипра, чтобы отправиться к своей истинной цели — в поход против неверных, чему они и собирались посвятить свою жизнь. Они садились на корабли, распевая под громкие звуки труб и рогов гимн «Прощание со злом»: «Я, оставивший зло позади, обращаюсь к добродетельной жизни и хочу, чтобы народ слышал мою песню. Господь воззвал к нам в трудное время, и каждый достойный муж должен откликнуться на Его призыв. Он принял ради нас смерть на кресте, и мы должны отплатить Ему своей доблестью, ибо Его смерть принесла нам всем спасение!» Но радость соседствовала с грустью: лишь немногие воины Христовы возвращались из этих далеких, слишком опасных краев, населенных жестокими и коварными арабами. Поэтому при отъезде можно было услышать и другую песню: «Я пою песню, чтобы успокоить мое сердце, ибо мне не хочется погибнуть или лишиться рассудка во время великих испытаний. Господи! Прошу Тебя, помоги мне, паломнику, отправившемуся в дальний путь, потому что, слыша клич „За моря!“, я чувствую дрожь».

Первая цель похода состояла в том, чтобы освободить Акру. В счастливую пору Иерусалимского королевства Акра была главным портом Палестины и крупнейшим рынком Восточного Средиземноморья. Этот порт находился на северном берегу Акре кого залива, на расстоянии восьми миль по прямой от Хайфы, расположенной на южном берегу. На суше эти два города разделял длинный ряд песчаных дюн. Мягкий песок этой местности высоко ценили персидские златокузнецы, которым он нужен был для работы. Из Акры паломникам открывалась дорога не только в Иерусалим, но также в Назарет и Галилею и в одно из дальних священных мест — храм Богоматери в Седнайе. Это место находилось всего в двадцати пяти милях от Дамаска, логова неверных, а потому путешествия туда считались опасными и их совершали в сопровождении сильного конвоя храмовников.

По преданию, церковь здесь была основана в 547 г. н. э. самим императором Юстинианом. Рассказывали, что он в то время воевал с персами за эти земли и однажды, во время перемирия, решил поохотиться. Император стал преследовать газель и уже настиг ее и поднял лук, чтобы выстрелить, но тут животное вдруг преобразилось в икону Девы Марии. Император увидел простертую к нему белую руку и услышал слова: «О нет, Юстиниан, не пытайся убить меня, но построй на этом холме церковь во имя Мое».

Он так и сделал. По его приказу здесь воздвигли обитель, чьи величественные башни и купола были далеко видны в этой пустыне. В церкви находилась чудотворная икона Святой Девы, написанная, как считается, самим евангелистом Лукой. Рассказывали, что икона эта источала священное миро, способное исцелять людей от всех болезней. Поэтому, пока в 1187 г. Саладин не взял Акру, туда, под охраной тамплиеров, отправлялись группы больных и калек, особенно на Успенье и Рождество Девы Марии. Эти несчастные отваживались предпринять длительное и опасное путешествие, чтобы исцелиться благодаря чудотворному образу.

В Средние века Акру воспринимали как блестящую столицу, которая по богатству могла бы поспорить с Константинополем. Это был многоязычный и многоконфессиональный город, перекресток торговли между тремя материками, куда приезжали купцы из Италии, Йемена, Магриба, где встречались иудеи, армяне, несториане из Мосула и имамы из Багдада. Здесь таились ассасины из Масьяфа и Аль-Кафа. Главная улица города (рю ля Бушери) постоянно кишела людьми, была шумной, грязной, наполненной разнообразными ароматами.

Акра была городом благочестивых претензий и мирской суеты. Здешняя знать жила во дворцах и утопала в роскоши. Архиепископы Акры не раз обличали развращенность и насилие, царившие в верхних слоях общества. Уровень убийств в городе был высок, и особенно часты были случаи отравления мужей женами в знатных семьях. В Акре была распространена проституция, имелось множество публичных домов и были даже случаи, когда монахи сдавали дома содержателям борделей. Приезжие мусульмане с негодованием писали о мусульманках-рабынях, которых в Акре держали в цепях, а также о расцвете проституции среди европейцев. Их возмущало также, что мечети католики перестроили в церкви, а минареты переделали в колокольни. Приверженцам ислама оставалось молиться только в пристройке к бывшей Пятничной мечети, которая ныне стала церковью Святого Иоанна.

Однако Акра была не только жестоким и грубым, но и гостеприимным городом. Его «английская улица» была целиком посвящена заботам о бедных паломниках: здесь находился приют для странников, названный в честь Томаса Бекета, а госпитальеры содержали на этой улице самый крупный госпиталь и постоялый двор на Ближнем Востоке. Он представлял собой целый полуподвальный «город», в сводчатых палатах которого были размещены кровати для двух тысяч больных и паломников. Северные ворота, выходившие на побережье, охранял сильный гарнизон тамплиеров. И именно здесь паломники могли получить эскорт для путешествия в Иерусалим или Седнайю.

По своему плану город Акра напоминал треугольный щит. С двух сторон он выходил к морю, а с третьей, восточной, был защищен двойной стеной с башнями, стоявшими друг от друга на расстоянии брошенного камня. Как и в Тире, здесь имелась внутренняя гавань, вход в которую при необходимости закрывала массивная железная цепь. Вход в большую гавань защищала «Башня мух» высотой в сорок футов. Ее название, как считалось, связано было с прозвищем Вельзевула «Властелин Мух», однако существовало и другое объяснение. Рассказывали, что в древности на скале, на которой позднее возвели башню, совершали человеческие жертвоприношения, и кровь привлекала синих мух.

С башен города нередко можно было видеть до восьмидесяти кораблей одновременно, стоявших в порту или на якоре в море. При виде этого впечатляющего зрелища один гость-мусульманин вспомнил то место из Корана, где упоминались корабли, «внушительные, словно горы», созданные людьми, но лишь благодаря воле Аллаха.

Когда в 1187 г. Саладин взял город, он восстановил Пятничную мечеть и гробницу пророка Сали, а затем стал думать о предстоящей обороне. Самой уязвимой была поврежденная часть городских стен, выходившая на Акрскую равнину на северо-востоке, где стены образовывали прямой угол, вершиной которого служила высокая Проклятая башня. Европейцы прозвали ее так потому, что здесь, по преданию, некогда были отчеканены тридцать сребреников Иуды Искариота.

Когда король Ги прибыл под стены Акры в августе 1189 г., крестоносцы устроили штаб-квартиру на песчаном холме высотой в девяносто футов, расположенном в миле к востоку от городских ворот. Они назвали эту высоту Ле-Торон, но для мусульман это был Тель-эль-Мусальин (Холм Молящихся). Отсюда делали вылазки крестоносцы, чьи осадные машины расположились вдоль северных стен и которые сконцентрировали свою основную мощь вокруг Проклятой башни. Они стали рыть огромную траншею, чтобы защитить свои позиции от возможной атаки неприятеля.

Саладин же подтягивал свои войска с юго-востока, по старой дороге из Назарета. Сначала он создал аванпост на холме Эль-Айядия, а затем перенес свою базу на более высокий (250 футов) Холм рожковых деревьев, находившийся восточнее горы Кармель. Отсюда открывалась панорама обширного поля битвы. Затем часть своих подразделений султан расположил неподалеку от Эль-Айядии на двух небольших холмах Тель-Кейсан и Тель-Курдан.

С 1191 г. началась сложная система двойной блокады. Город в это время был полностью отрезан от внешнего мира, и кольцо блокады постепенно сжималось вокруг него, подобно удавке. Европейцы закрыли доступ в Акру с моря, а их траншея тянулась на две мили вокруг города. Но и сами крестоносцы, в свою очередь, были блокированы войсками Саладина, позиции армии которого растянулись на три с лишним мили, опоясывая лагерь противника. Франки стояли под стенами Акры уже две зимы, и им было трудно снабжать свои войска всем необходимым. Многих боевых коней пришлось забить на мясо, а заменить их всегда было нелегко. И все же убитая лошадь в это время стала ценнее, чем живая. Когда забивали еще одного коня, солдаты набрасывались на него, словно стервятники. Один капеллан по этому поводу с грустью вспомнил слова из Евангелия: «Где явится мертвое тело, туда же слетаются грифы» (Лк. 17:37). Процветала и спекуляция. За один серебряный пенни можно было купить тринадцать горошин или одно яйцо, мешок зерна стоил целых сто золотых бизантов, а за конскую требуху отдавали десять солидов. Бушель воды, который в мирное время был не дороже половины бизанта, теперь стоил шестьдесят. Такие цены порой вынуждали солдат есть траву.

Для связи со своими осажденными соплеменниками в городе Саладин придумал использовать птиц и пловцов. Один из его воинов выдрессировал группу голубей, сделав из них «почтальонов», и соорудил голубятню для своих питомцев неподалеку от шатра султана. Эти птицы превратились в своего рода героев в рядах мусульман. «Эти голуби надежно хранят тайны, — писал впоследствии один из арабских хронистов. — Они обеспечивали нам доставку сведений, умели хранить письма и в благородстве не уступали лучшим из знати. Они не боялись опасностей, ни разу не сделали ошибки и ценились у нас, подобно драгоценным сокровищам».

Настоящее мужество и героизм проявили арабские пловцы, которые плыли по опасному морю, контролируемому неприятелем, чтобы попасть в отчаявшийся город и доставить его защитникам положенную им плату. Легендарную славу приобрел один из них, по имени Хайса. Он доставлял солдатское жалованье по морю, спрятав его в промасленный шелковый пояс, и умел подныривать под галеры крестоносцев. У этого воина был обычай всякий раз после благополучного возвращения выпускать голубя на Холме рожковых деревьев. Однажды, когда голубь не взлетел над холмом, его собратья заподозрили самое худшее. Тело Хайсы было найдено через несколько дней — его прибило к берегу у скал в окрестностях города. Нашли при нем и деньги и доставили их тем, кому полагалось. «Никогда прежде мы не слыхали о том, чтобы умерший доставлял послание по назначению», — писал по этому поводу хронист.

Если голуби, пловцы, а порой — разведчики-одиночки на легких лодочках на совесть работали связниками у мусульман, то сами вести, которые они доставляли султану во вторую зиму блокады, становились все более безрадостными. В городе начинался голод, а его защитники заметно упали духом. Уже и сам Саладин стал терять надежду на прорыв блокады, прежде всего потому, что крестоносцы постоянно получали свежие подкрепления из Европы. Вслед за датчанами, саксонцами и фламандцами прибыл Генрих Шампанский, один из внуков Элеоноры, племянник английского и французского королей, пользовавшийся доверием обоих.

Как доверенное лицо своих венценосных родственников, Генрих до их прибытия принял верховное командование войсками крестоносцев, страдавшими от отсутствия единоначалия и противоречий между разными группами. Тут собрались пизанцы и генуэзцы, которые считались специалистами по ведению морского боя, люди короля Ги и Конрада Монферратского, храмовники и госпитальеры, а также немецкие, датские и фламандские отряды. Теперь наконец эти разношерстные войска обрели одного командующего. Генрих привез с собой десять тысяч воинов, многих знатных людей и представителей духовенства во главе с архиепископом Кентерберийским (правда, последний скончался через несколько месяцев, будто бы от огорчения и отвращения, пережитых им от того, что войско крестоносцев вовсю предавалось пьянству, распутству и азартным играм). Генрих также привел военный флот для помощи осаждавшим: на его кораблях имелись продовольствие, боеприпасы и новые осадные машины.

На втором году осады также нашлись новые герои из числа мусульман. Некоторые воины под покровом ночи проникали в тыл врага и поджигали осадные машины или, вооружившись «греческим огнем», поражали ту или иную цель во вражеском стане этим напалмом Средних веков, который можно было погасить не водой, а только с помощью большого количества уксуса.

Один из самых славных эпизодов в этом роде возник в связи с планом незаметно провести в город грузовой корабль из Бейрута с грузом зерна, овец, сыра и лука под носом у крестоносцев, организовавших морскую блокаду. С этой целью команда мусульман-разведчиков переоделись в европейскую одежду и даже побрили бороды, что для приверженцев ислама является глубоким унижением, а в данном случае — актом самоотвержения ради общего дела. Мало того, они также декорировали свой корабль крестами и даже позволили самому нечистому из животных, свинье, свободно разгуливать по корабельной палубе.

Галера крестоносцев приблизилась вплотную к маскарадному кораблю, и капитан прокричал, обращаясь к мнимым европейцам: «Вы что, хотите попасть в город?»

«А вы что, разве его еще не взяли?» — ответил один из разведчиков.

«Нет еще».

«Хорошо, мы отправимся на войсковую базу, но за нами, пользуясь попутным ветром, следует еще один корабль. Вы должны предупредить их, что не следует входить в гавань», — был ответ.

Европейцы попались на эту уловку и направились навстречу какому-то судну, которое действительно появилось на горизонте, а корабль-разведчик тем временем проник в гавань, к великой радости изголодавшихся обитателей города.

Вскоре после этого случая, возможно, от досады, что они так глупо попались, командование крестоносцев решило начать штурм «Башни мух», охранявшей вход в порт. Она стала своего рода символом сопротивления Акры, и разрушение ее имело бы, в свою очередь, большое символическое значение для нападавших. Дело это поручили пизанским морякам, которые пользовались славой лучших воинов на морях. Итальянцы соорудили на палубе одной из своих галер огромную деревянную осадную башню, укрыли ее шкурами, пропитанными водой, а на вершине сложили связки хвороста, которые намеревались поджечь, когда корабль поравняется с башней, и швырять в ее окна. Еще одно судно малого водоизмещения было загружено «греческим огнем» и другими горючими материалами. Его планировалось поджечь и превратить в корабль-торпеду — с целью пробиться в городской порт и поджечь мусульманские военные корабли. На палубе третьего корабля соорудили укрытие, чтобы защитить команду, которая должна была пойти на штурм, от неприятельского обстрела сверху до того времени, когда моряки должны были высадиться на мол и установить огромные лестницы для штурма башни.

Этот смелый и остроумный план закончился провалом. «Горючий корабль» был подожжен, как и планировалось, но, когда он вместе с судном, на котором установили осадную башню, приблизился к «Башне мух», ветер вдруг переменился, и оба корабля отнесло в сторону. Нападающие отчаянно пытались все же причалить к молу, но в это время защитники башни обрушили на них лавину «греческого огня», и их корабль также загорелся. Нескольким пизанцам все же удалось кое-как добраться до мола, но, когда они стали устанавливать свои лестницы, на них снова обрушился «греческий огонь» и им пришлось убраться. Тем временем на третьем корабле после несчастий, случившихся с первыми двумя, начались раздоры и смятение. Их удалось взять почти без боя. Когда это морское сражение закончилось, ликующие защитники города, конечно, приписали честь этой победы Аллаху.

Как писал знаменитый арабский историк Беха аль-Дин, «эти события явились, несомненно, проявлением воли Аллаха, и свершившиеся чудеса подкрепляют веру в Аллаха. То был день утверждения истины».

Однако если мусульманскому судну удавалось прошмыгнуть в порт Акры, а мусульманским воинам — вывести из строя баллисту крестоносцев или отбить их очередную атаку, то вскоре после этого на помощь крестоносцам приходили новые корабли и привозили подкрепления, продовольствие и новые метательные машины. Усиление позиций крестоносцев привело к тому, что Саладину пришлось постепенно отводить свои войска с передовых позиций, оставив лишь аванпост из тысячи воинов на холме Тель-Кейсан. Расширяя кольцо своих войск вокруг лагеря врага, султан надеялся, что это подтолкнет противника на новые безрассудные атаки. С другой стороны, он понимал, что теперь этими вылазками будут руководить более квалифицированные командиры.

Хотя во время этой застойной «позиционной войны» совершались время от времени подвиги и случались яркие эпизоды, в целом боевые действия тянулись вяло и противники хорошо изучили друг друга, зная, чего можно ожидать с неприятельской стороны. Солдаты-крестоносцы, сидя у лагерных костров, нередко коротали время за рассказами о «героических» происшествиях на этой войне. Многие из этих историй, дошедших до нас, как это вообще часто бывает с солдатскими рассказами, имели непристойный характер. Рассказывали о том, как мусульманский всадник якобы напал на европейского солдата, когда тот присел на корточки, чтобы справить нужду, и тот-де нанес противнику меткий удар камнем по голове; сообщали о том, что некий мусульманин, стоя на крепостной стене, будто бы хотел помочиться рядом с изображением креста, но получил стрелу в сердце; упоминали о каком-то мусульманском командире, который продолжал сражаться, когда его солдаты отступили, и хотел бросить в сторону крестоносцев сосуд с «греческим огнем», но его сбили с коня, и мусульманин при падении уронил этот сосуд на собственные гениталии и т. д.

Рассказывали еще историю о том как будто бы однажды на нейтральной территории встретились турок и житель Уэльса. Первым заговорил турок: «Я вижу, ты хороший стрелок из лука. Меня с детства обучили искусству стрельбы, а зовут меня Граммахир. Я пользуюсь славой среди своего народа и известен своими победами. Кто ты, из какой страны и каким именем я могу иметь удовольствие называть тебя?»

На эту по-восточному цветистую речь уэльсец отвечал в духе своего племени: кратко, холодно, сообщив лишь факты.

«Давай испытаем, кто из нас лучший стрелок, — предложил турок. — Станем против друг друга, и каждый из нас возьмет стрелу и натянет тетиву. Сначала ты будешь стоять не двигаясь, а я выстрелю в тебя, а потом ты выстрелишь в меня, если я не попаду».

Храбрый уэльсец согласился на это предложение. Турок сделал свой выстрел, но промахнулся. Довольный уэльсец стал готовить свой лук, но турок вдруг возразил: «Нет, я так не согласен. Лучше я снова выстрелю в тебя, а ты потом дважды выстрелишь в меня».

«Ты не выполняешь собственное условие! — вскричал возмущенный уэльсец. — Если ты не сдержишь его, Господь покарает тебя за вероломство». С этими словами он поспешно выпустил стрелу в турка и попал ему в сердце, пока тот, не глядя на противника, подбирал стрелу для нового выстрела.

«Ты не выполнил наше соглашение, а я не сдержал слова», — сказал грубый уэльсец, стоя над убитым противником.

Можно себе представить, с каким восторгом была воспринята в свое время эта история солдатами, сидевшими у костра.

Рассказывали свои истории и в мусульманском лагере, но там любили похвалиться великодушием своего вождя.

Согласно одному из таких рассказов, однажды к Саладину будто бы привели большую группу пленных франков, захваченных в Бейруте. Среди них оказался один глубокий старик, и султан спросил, зачем же он, в его возрасте, приехал в Палестину. «Я сделал это лишь для того, чтобы совершить паломничество в церковь Воскресения», — ответил тот. Саладин был тронут и велел освободить старого паломника и даже дал ему коня и эскорт, чтобы его пропустили воины самого же султана. Повелитель правоверных также не разрешил своим молодым командирам казнить остальных пленных, а на их возражения ответил: «Не следует привыкать проливать кровь людей ради забавы».

Между тем Саладин, сидя в шатре на Холме рожковых деревьев, был погружен в глубокие раздумья о том, как найти выход из создавшегося положения. Ему доставляли немало беспокойства остатки армии Фридриха Барбароссы. Султан вздохнул с облегчением, узнав, что после гибели императора от его стотысячного войска осталось всего тысяч пять человек, но эти стойкие бойцы уже достигли Триполи и двигались на юг, к Акре, предводительствуемые герцогом Австрийским, опытным военачальником. Помощники Саладина предлагали ему напасть на германцев, когда они будут идти по опасной тропе высоко над уровнем моря, которую именовали «тирской лестницей», но султан отказался это сделать.

Германцы были для него не единственным и даже не главным источником тревоги. От шпионов в стане врага, из своих источников в Константинополе и от армянских священников Саладин знал, что на Палестину идут походом английский и французский короли с большой армией. Вожаки крестоносцев, чтобы подорвать боевой дух противника, распространяли почти легендарные рассказы о могуществе английского короля, который в этих историях выглядел чуть ли не мифическим персонажем. Основная мораль этих рассказов сводилась к следующему: если уж Саладин до сих пор не смог освободить Акру от осады, имея дело с королем Ги, то где уж ему тягаться с таким гигантом, как король Ричард!

Положение казалось отчаянным. Саладин, верный своей религии, искал утешения в Коране, особенно в описании «Священного испытания», когда неверные напали на священный город Медину: «Смотрите, они поражают вас и сверху, и снизу, и ваши глаза затуманились, и ваши сердца трепещут, и к вам приходят суетные мысли о воле Аллаха! Так проверяются истинно верующие; они же пошатнулись и заколебались».

Далее там говорилось о лицемерах, которые смущали ум верующих тщетными надеждами. И у Саладина были сейчас свои лицемеры и усомнившиеся. Однако Коран говорит о том, что в той битве мусульмане, по милости Аллаха, были спасены. Милость Его спасет их и теперь, в этом Саладин не мог усомниться.

Султан снова призвал мусульман к священной войне. Эмирам своей обширной империи он поставил в пример решимость и последовательность своих противников. Франки не жалеют для своего дела ни сил, ни денег, и вот теперь их самые могущественные короли идут к ним на подмогу. Настало время пробудиться от спячки, и всем правоверным, у кого в жилах течет кровь, а не вода, следует откликнуться на этот призыв. Султан заявил: «Доколе враги получают все новые подкрепления по морю и мы не можем вышвырнуть их с нашей земли, мы все будем страдать от них, и наши сердца будут болеть от причиненных ими обид. Где же чувство чести мусульман, гордость правоверных, рвение истинно верующих?»

Его призывы наконец были услышаны. Отряды новых воинов рекой потекли в стан султана. Тут были правоверные из всех уголков его империи: и из Междуречья, и даже из земель, сопредельных с Индией, и жители Египта, Вавилона и Северной Африки, вплоть до Мавритании. Все понимали, что это не обычный джихад. Эта война воспринималась как решающая битва между воинством Аллаха и силами неверных.