15. Петроград, декабрь 1916 года
15. Петроград, декабрь 1916 года
Прекрасный новый пятидесятисильный «роллс-ройс», типа "Сильвер Гоуст" "Серебряный Дух", только что доставленный из Англии через Архангельск коллежскому секретарю Коновалову, стоял у подъезда дома номер 31 на Фурштадской. Его латунные ручки, петли, рожки сигналов, маленькие фонарики у лобового стекла весело блестели, начищенные старательным шофером. Тончайшая замша подушек была готова принять в свое лоно седока. Мягкость сидений удачно сочеталась с двойными рессорами задней оси, создававшими настоящий королевский комфорт. Александр Иванович потому и заказал себе такой автомобиль, что услышал — британское королевское семейство пользуется только произведениями фабрики компаньонов Роллса и Ройса. И он не прогадал. Авто было действительно чудом британской техники. Впрочем, и дороговизны. Одно только шасси стоило полторы тысячи фунтов стерлингов — целое состояние. Кузов седан, выполненный за особую цену лучшим каретником Манчестера Джозефом Кокшутом, работавшим на Роллса и Ройса, стал произведением искусства. А что значили все эти тысячи фунтов стерлингов за английский комфорт по сравнению с десятками миллионов рублей, которые "сэр Александр" загреб на военных поставках?
Александр Иванович Коновалов даже в привычках и манерах стремился походить на англичанина. Но черты лица — расплывчатые, мягкие, с довольно широкими скулами — выдавали его чисто славянское происхождение.
В своей англомании Коновалов доходил до того, что считал весьма полезным для России именно английский капитал. Его проникновение в Россию Александр Иванович обосновывал тем, что английский капитал помогает создавать в стране новые заводы, шахты, фабрики. Таким образом, пропагандировал свой взгляд коллежский секретарь, Англия содействует экономическому процветанию России. Германский же капитал заваливал и заваливает Россию дешевой продукцией своих заводов и фабрик и тем убивает российскую промышленность. Это был подход ярого сторонника войны до победного конца, типичного представителя недальновидной российской буржуазии, которая в своекорыстии и не догадывалась, что одной из главных целей союзницы России в мировой войне — Англии — было ослабление России, превращение в самую настоящую колонию иностранного, прежде всего английского, капитала, разделенную и разодранную на отдельные части. Но таковы уж были эгоистичные взгляды Коновалова, что он не желал замечать политические реалии, все яснее и яснее бившие в глаза. К тому же его англоманию искусно разжигали комплиментами сначала Брюс Локкарт в Москве, а затем посол Бьюкенен, которому сэр Роберт, генеральный консул Великобритании в первопрестольной, передал свой контакт с Коноваловым, когда тот переехал в Петербург.
Огромного роста бородатый швейцар в ярко-синей ливрее без угодливости распахнул перед Александром Ивановичем зеркальную дверь подъезда. Директор правления Товарищества мануфактур "Иван Коноваловъ с Сыномъ" еще не привык к этому человеку-гиганту и несколько тушевался внутренне, проходя мимо него. Известный миллионщик и общественный деятель, депутат Государственной думы, председатель Совета российского взаимного страхового союза, и прочая, и прочая — только несколько дней тому назад стал постоянным жителем Санкт-Петербурга. Разумеется, он и раньше бывал и живал подолгу в столице, но теперь, ввиду бурных политических событий, начинавших наворачиваться, словно снежный ком, Коновалов не мог себе позволить оставаться неторопливым московским обывателем, наблюдавшим издалека действие на главной сцене. Ведь он был одним из режиссеров заговора против Николая Второго. Управляющий снял в фешенебельном районе Петрограда — на Фурштадской — квартиру для патрона. Александр Иванович приказал перевезти кое-что из любимых вещей с московской Большой Никитской — и политическое переселение состоялось.
Выходя из своего подъезда, господин коллежский секретарь машинально бросил взгляд на другую сторону улицы. Дома через три от него, на углу Фурштадской и Воскресенского, жил другой Александр Иванович, тоже заговорщик, действительный статский советник Гучков, член Совета учетного и ссудного байка, член Особого совещания по объединению мер по обороне государства, председатель исполнительной комиссии по сооружению канализации и переустройству водоснабжения, и прочая, и прочая…
"Надо бы позвонить Александру Ивановичу… Может быть, он дома, и я мог бы захватить его в своем авто на встречу…" — промелькнуло в уме Коновалова. Но шофер уже отворил дверцу лимузина, и Коновалов прямо из теплоты подъезда нырнул в натопленное спиртовой печкой чрево «роллс-ройса».
Денек был серенький, начинало смеркаться. Дворники хорошо расчистили Фурштадскую, и авто плавно заскользило по торцам.
В переговорную трубку Коновалов скомандовал шоферу держать на Морскую, к Азово-Донскому банку.
"Вовремя я стал петербуржцем, — размышлял Александр Иванович, мягко покачиваясь на подушках сиденья. — Грядет великое потрясение, и наша ложа должна все рычаги правления забрать в свои руки".
Коновалов вдруг вспомнил ни с того ни с сего, как четыре года тому назад принимали его в масонское общество нового типа, не имеющее ни атрибутов традиционного масонства, ни обрядов, ни мистических целей. Задачи ложи, названной для конспирации "Верховный совет народов России", были чисто утилитарными: надо было создать межпартийный штаб крупных дельцов, политиков, профессуры и интеллектуалов для того, чтобы вырвать власть у Романовых и по-настоящему распорядиться ею.
Приятно было вспоминать, как перехитрили охранку, объявив «уснувшей» разбухшую, потерявшую весь боевой пыл и занимавшуюся лишь мистическими песнопениями да сплетнями профранцузскую ложу «Возрождение». Надо было очиститься от болтунов и агентов охранки, проникших в ряды братства. Надо было убрать всю театральщину и риторику, сделав кристально чистым политический центр, который предотвратил бы народную революцию, организовал бы натиск на самодержавие с тем, чтобы бескровно заменить его парламентарной монархией или даже буржуазной республикой…
"Разумеется, — думал в чреве своего авто Коновалов, — совершенно законспирироваться не удалось, организация быстро разрослась до трех сотен членов, но что это за люди! Цвет деловой, военной, чиновной и интеллектуальной России! Слава богу, удалось привлечь даже некоторых трудовиков и меньшевистских лидеров рабочего сословия — этого блестящего говоруна Керенского, Чхеидзе, кое-кого из эсеров…"
"Роллс-ройс" доехал до конца Фурштадской, развернулся вокруг сквера и мимо родового особняка Игнатьевых и других аристократических гнезд, в том числе и дома 20, где обитал Родзянко, устремился в центр города.
"До чего же это было своевременно — объединить влияние представителей всех партий страны, военных и гражданских чинов, даже представителей гвардии, чтобы общими усилиями расшатать трон упрямого Николая Александровича, не желавшего поступиться ни на йоту властью в огромной империи…" — теснились мысли в голове московского миллионера, ставшего теперь в Петрограде вдохновителем многих интриг и политических комбинаций.
Неизвестно отчего Коновалову вдруг вспомнился и его протеже Некрасов. Он приметил таланты и фанатичную тягу вверх, к власти, у молодого профессора Томского технологического института давно — когда в конце 1907 года тот прошел по кадетскому списку в III Государственную думу. Александр Иванович сблизился с Николаем Виссарионовичем еще в старой, недееспособной ложе "Полярная звезда", постепенно приближал его к себе и питался блестящими идеями профессора не только в политической жизни Москвы, но и в финансовых делах на московской и петербургской биржах. За это Коновалов стал продвигать Некрасова со ступеньки на ступеньку и в новой, нынешней ложе, пока буквально за несколько месяцев не привел Николая Виссарионовича к посту генерального секретаря "Верховного совета народов России".
Теперь ему стало жаль, что он упустил момент и на прошлом конвенте ложи не подготовил переизбрание Некрасова, — его место занял этот пронырливый Керенский, который, словно ласковый теленок, двух маток сосет: его самого, Коновалова, да Гучкова в придачу. Хорошо еще, что не проскочил на это место Александр Иванович Гучков — он-то разгадал бы закулисные дела Коновалова, который на манер британских финансистов был особенно расположен именно к тайной власти.
Александру Ивановичу взгрустнулось и о Москве — как хорошо было там провертывать большие дела. Один только Пашка Рябушинский мог быть серьезным конкурентом. А здесь, в Питере, сам черт ногу сломит в расстановке политических и финансовых сил. Хорошо еще, что, покуда в Питере судили да рядили, московская организация кое-что успела провести свое. Ведь именно они, москвичи, на квартире тяготевших к меньшевикам Кусковой и Прокоповича еще в 15-м году отработали список будущего министерства "общественного доверия", которое надлежало создать после перехвата власти у вконец разложившейся династии.
Александр Иванович вновь с удовольствием повторил про себя этот список: князь Львов — ха-ха, наш москвич и мой человек — министр-председатель; министр иностранных дел — почтеннейший Милюков, хотя и петербуржец и не масон, но любимец общественности; министр торговли и промышленности — он сам, Коновалов; министр земледелия — Шингарев; военный министр — хм, хм, пролаза Гучков; юстиции — Маклаков или Набоков; труда — Лутугин. Правда, как-то неожиданно в расклад прошлого, 15-го года втерся теперь пресловутый Керенский… Ну что же, ведь он теперь стал вместо Некрасова секретарем "исполнительного комитета" петроградской ложи и имеет право в силу своего ранга на влиятельную должность в правительстве… Наверное, как адвокату, ему следует отдать министерство юстиции, пронеслась комбинация в мозгу Коновалова.
Вспоминая нескольких собратьев из состава ложи, мысленно перебирая биографии ее влиятельных деятелей, коллежский секретарь ехидно усмехнулся во мраке своего авто. "Вот удивилась бы вся эта черносотенная шваль, которая вопит о заговоре жидо-масонов и зря проедает наши купеческие деньги, если бы узнала о чистейшем православном, а отнюдь не иудейском вероисповедании членов "Верховного совета народов России". Что бы они завопили тогда?!"
Небольшой затор в движении задержал авто на несколько минут у особняка графа Орлова-Давыдова. И снова Коновалову пришло на ум, что здесь сейчас, может быть, идет собрание военного отделения ложи. Ведь именно в этом скромном доме почти непрерывно шла теперь обработка офицеров из гвардейских и других полков, расквартированных в Петрограде. Сюда приглашались и высокопоставленные военные, прибывавшие на побывку в Питер из действующей армии. Всех их вербовали в братство.
"Надо бы сегодня насыпать соли на хвост Гучкову, чтобы он быстрей поворачивался со своими солдафонами, — неприязненно подумал мануфактур-советник о толстопузом и усатом крикливом конкуренте в борьбе за власть. — Народный бунт, который мы пытаемся задушить всеми средствами, поди, вспыхнет раньше, чем мы успеем прочно взять вожжи в свои руки".
"И вообще пора переходить от слов к делу! А то болтают во всех салонах о заговоре военных… Охранка исправно доносит это, очевидно, Протопопову, а тот — царю, — и все дело может быть провалено в одну минуту…" — размышлял Коновалов, словно «разогревая» себя к тому заседанию, на которое он сейчас ехал. Совет ложи имел быть в конторе ее видного члена Михаила Михайловича Федорова, действительного статского советника, штатского генерала по чину, а в финансовом мире — председателя совета Азово-Донского банка, одного из богатейших банков России.
"Роллс-ройс" выехал к Летнему саду, проследовал мимо английского посольства.
"Милый, милый Бьюкенен, — подумалось Коновалову, когда в окне промелькнул трехэтажный темно-красный дом британского посольства. — Как он суетится сейчас, помогая нам… Но мы сами должны решить больной вопрос России, а уж затем используем всю финансовую мощь Великобритании, ее помощь военным снаряжением — и опрокинем германца. Кстати, переворот никоим образом не должен быть связан с именем британского посла… Не забыть сказать Терещенке, чтобы он через полковника Тарнгидля предупредил посла и военного агента Британии о намеченной дате — очевидно, сговоримся, что будем решать перед пасхой…"
В густых сумерках на Дворцовой площади открылись два крыла арки величественного Главного штаба. В свете уходящего дня не было видно шестерки коней, несущих колесницу бога войны — Марса. Коллежскому секретарю пришло в голову неприятное соображение: "Неужели толстый Гучков скоро воссядет здесь в роли военного министра?" Потом Коновалов вспомнил, что военное министерство помещается совсем в другом месте — на Исаакиевской площади, — и ему стало от этого чуть легче.
Когда проехали сквозь арку на Морскую, взгляд выделил новое здание Азово-Донского банка.
"Довольно внушительно снаружи и чем-то неуловимо напоминает здание Английского банка", — мелькнуло в уме Коновалова.
У главного подъезда стояли моторы, кареты, извозчичьи пролетки. Тротуар перед боковым, директорским подъездом был очищен от снега еще лучше, чем перед главным. Авто остановилось против него, у арки ворот, из которой был вход в служебные помещения. Верный английским привычкам, хозяин не выходил из машины, пока шофер, обежав экипаж, не распахнул перед ним дверцу…
"Жди здесь!" — коротко распорядился Коновалов и уверенно проследовал в подъезд, дверь которого предусмотрительно распахнул бдительный швейцар. Лакированные английские ботинки миллионера, почти не коснувшись петроградской грязи, ступили на ковровую дорожку. Московская шуба на бобрах и бобровая, с бархатным донцем шапка небрежно сброшены на руки гардеробщика. Подъемная машина плавно возносит коллежского секретаря на одну из главных финансовых вершин Петербурга — третий, директорский, этаж Азово-Донского банка. У выхода из лифта на ковровой дорожке в коридоре патрона встречает Гриша.
Через маленькую дверь, открытую для него Гришей, Коновалов попадает прямо в директорский кабинет, показавшийся ему необычно маленьким, но тут через арку он увидел четырехстворчатые широченные двери. Убранные в стену, они превратили кабинет и обширную приемную в уютный зал.
Сам Михаил Михайлович, хозяин кабинета и крупнейший акционер банка, примостился у самых дверей. В кажущемся беспорядке расположились братья. На самом же деле они расселись в соответствии со своими интересами и тяготениями.
Гучков сидел поближе к Федорову — наверное, уже давно здесь, и обделывал какие-нибудь дела для своего Учетного банка. Керенский — на председательском месте, ведь он, как генеральный секретарь ложи, ведет ее. Терещенко, весьма продувной, несмотря на молодость, воротила-сахарозаводчик, небрежно откинулся в кресле рядом с Маклаковым — петроградским поверенным москвичей Пашки Рябушинского и его брата. С этими двумя, Терещенкой и Маклаковым, ухо надо держать востро… "Граф Орлов-Давыдов здесь, — отмечает Коновалов. — Он особенно нужен будет сегодня, когда я потороплю наше военное отделение…"
Были здесь и Некрасов, Ефремов, князь Львов… "Даже старый князь Оболенский приплелся, наивный дурачок. Что ему до власти — ему бы все играть и играть, а во что — все равно, денег на любые игры хватит!" — думает Коновалов.
Он сделал общий поклон и уселся недалеко от Керенского в кресло, которое предназначено явно ему, как особо уважаемому брату. Говор затихает, все глаза обратились на генерального секретаря.