Заключение
Заключение
«Все-таки русская история XVIII в. и первой трети XIX в. роскошна, упоительна. Упоительна — я не стыжусь этого слова, — писал Василий Васильевич Розанов в 1910 году после посещения выставки русских исторических портретов в Таврическом дворце. — Потом что-то случилось, лица пошли тусклые». Сила эпохи, свежесть ее красок объяснялась философом как внутренний, неуловимый порыв, некое таинство, основанное на личном, почти интимном влиянии живших тогда людей. «Бог с ней с бедностью. Я упивался богатством… Получилось целое воинство русских Паллад, Афин, Диан и, может быть, Афродит… и все эти Потемкины, Орловы, Мамоновы, эти Безбородки и Бецкие, обвеваемые волнами „грудного“ эфира, не могли не творить, не кипеть, как в афинской „агоре“ или римском сенате… „Тысяча богинь смотрит на нас с небес“ (из дворцов): тут Суворов будет побеждать, Потемкин — присоединять Крым, все будут грозить, напрягаться, „выходить из сил“. Нет, ей-ей, тогда бы и я мог что-нибудь»[856].
Именно это мы хотели сказать об эпохе, приводя тысячи бытовых подробностей, цитируя письма, рассказывая любовные истории или останавливая внимание читателей на необычных отношениях бар и крепостных, не умещающихся в социологические схемы. Предмету нашего повествования нет места на страницах учебников. Дух Времени. Лицо Эпохи. Вторая половина XVIII века — жизнерадостное, хотя и грубоватое время. Сила, брызжущая через край. Замыслы, простирающиеся до сердцевины мира. Царствование Екатерины II — время сделанных дел. Тем оно и мило одним мыслителям. Тем и отталкивает других.
В. Г. Белинский с восхищением и даже завистью смотрел на век Екатерины: «Ее царствование — это эпопея, гигантская и дерзкая по замыслу, обширная и полная по плану, блестящая и великолепная по изложению… Это драма, многосложная и запутанная по завязке, живая и быстрая по ходу действия, пестрая и яркая по разнообразию характеров…
С удивлением и даже с какою-то недоверчивостью смотрим мы на это время, которое так близко к нам, что еще живы некоторые из его представителей; которое так далеко от нас, что мы не можем видеть его ясно без помощи телескопа истории; которое так чудно и дивно в летописях мира, что мы готовы почесть его каким-то баснословным веком… Слух Руси лелеется беспрестанными громами побед и завоеваний… Заводятся школы, переводится все хорошее с европейских языков…
Знаете ли, в чем состоял отличительный характер века Екатерины II, этого светлого момента в русской истории? Мне кажется, в народности. Да — в народности… Уму русскому был дан простор, гений русский начал ходить с развязанными руками, оттого, что великая жена умела соединиться с духом своего народа… Да — чудно, дивно было это время!»[857]
Именно такое ощущение возникает от знакомства с повседневностью екатерининской эпохи. Говоря о культурных процессах, шедших тогда в недрах русского общества, мы неизбежно забегали вперед, в начало XIX века, чтобы показать их результаты; и возвращались в прошлое, к дням Анны и Елизаветы, пытаясь нащупать истоки тех проблем, с которыми приходилось сталкиваться позднее.
Екатерина II как-то высказала мнение, что одно потомство имеет право судить ее: она может показать, какой приняла Россию и какой оставляет после себя. Действительно, за три десятилетия страна разительно изменилась. Шагнула вперед в культурном и политическом смысле. Но с течением времени потомкам все труднее оценить эти перемены. Мы привыкли видеть Неву в граните и сознавать, что «без нас в Европе ни одна пушка не выстрелит».
Однако когда императрица вступила на трон, берега каналов были земляными, а петербургский кабинет позволял себе играть роль сателлита — ломовой лошади — в альянсе Австрии и Франции в Семилетней войне. Говоря о 50-х годах XVIII века, княгиня Дашкова замечала, что из светских женщин лишь она да великая княгиня Екатерина занимались серьезным чтением, а многие и вовсе не умели читать. В 90-х годах образованное дворянство говорило на четырех-пяти языках. Виже-Лебрён, попав в Петербург, а Головина в Париж, не почувствовали разницы: круг общения, манеры, обсуждаемые книги — всё было сходным. Русское дворянство существенно изменило свой образ жизни. Но в первую очередь изменилось само.
Что сделало благородное сословие вполне европейским по юридическому статусу и кругу интересов? Образование или получение политических прав? Оба процесса шли рука об руку. Однако экономический фундамент благосостояния оставался прежним — крепостной уклад хозяйства. Назревали серьезные перемены, неизбежность которых Екатерина II понимала и передала своему чаемому преемнику, духовному наследнику Александру I круг нерешенных задач.
Мы оставляем русское дворянское общество буквально на пороге этих перемен — Наполеоновских войн, удавшихся и неудавшихся реформ, глубоких духовных изменений. Вряд ли стоит винить Екатерину II за то, что ее преемники оказались менее решительны и талантливы, а русское дворянство более корыстным и недальновидным, чем хотелось бы самой императрице. Изменился Дух Времени. И то, что еще вчера казалось возможным для «отцов», сделалось преданием, чудесной сказкой, по Белинскому, для «детей». До следующей великой эпохи. До нового пробуждения.