Глава третья Праздники и развлечения

Глава третья

Праздники и развлечения

Несмотря на пристрастие к размеренной жизни, Екатерина II в течение всего царствования оставалась чужда излишней строгости. В ней не было ни грамма пуританизма или ханжества, подчас отравлявших существование больших дворов при излишне добродетельных и высоконравственных монархах. Польский король Станислав Август Понятовский в мемуарах сравнивал жизнь Вены и Петербурга, где побывал в молодости. Австрийская столица времен Марии Терезии навеяла на него скуку: «Я увидел блистательный двор, о котором никто не позволял себе злословить. Увидел множество богатых и любящих пышность частных лиц, как правило, весьма сдержанных в общении. Увидел женщин — записных скромниц, не делавших для иностранца ни малейшего исключения: все они старательно соблюдали суровые заповеди своей государыни, единственным недостатком которой и было чересчур пристальное наблюдение за нравами подданных… Тональность бесед, принятая в венских салонах, так отличалась от привычной для меня, что мне бывало затруднительно начать разговор»[237].

Совсем иначе дело обстояло в Петербурге. Здешних дам нельзя было, как в Австрии, назвать «монастырями красоты». Они охотно щеголяли нарядами, были весьма снисходительны к чужеземцам, гостеприимны и любопытны, что делало общение с ними более легким, чем с венками. Не изгладившаяся еще грубость нравов умело скрывалась за внешним лоском. Французский дипломат Г. де ля Мессельер описывал бал, данный Елизаветой Петровной в Царскосельском дворце в 1759 году: «Красота апартаментов и богатство их изумительны, но их затмило приятное зрелище 400 дам, вообще очень красивых и очень богато одетых, которые стояли по бокам залы. К этому поводу восхищения вскоре присоединился другой: внезапно произведенная одновременным падением всех штор темнота сменилась в то же мгновение светом 1200 свечей, которые со всех сторон отражались в зеркалах. Зала была очень велика. Танцевали зараз по двадцать менуэтов, что составляло довольно необыкновенное зрелище. Бал продолжался до одиннадцати часов, когда гофмаршал пришел доложить Ее величеству, что ужин готов. Все перешли в обширную и удобную залу, освещенную 900 свечами, в которой красовался фигурный стол на четыреста кувертов. На хорах залы начался вокальный и инструментальный концерт, продолжавшийся во все время банкета»[238].

Веселость елизаветинского двора, его балы, маскарады, гулянья и пиршества — все, что делало существование в столице таким приятным, — сохранились и при Екатерине. Торжества устраивались с прежним размахом, но обрели больше вкуса и утонченности. Личное пристрастие императрицы к тишине, покою и вдумчивой работе не должно было лишать окружающих ощущения вечного праздника.

Зрелище было хлебом эпохи. По сравнению с сегодняшним днем человек XVIII столетия видел куда меньше развлекательных шоу, но куда чаще участвовал в них сам. Наш современник, сидя перед экраном телевизора, вычленен из живой картинки, мелькающей у него перед глазами. Он может только наблюдать происходящее со стороны. Два с половиной столетия назад все выглядело наоборот — чтобы увидеть зрелище, надо было принять в нем участие. В худшем Случае просто прийти поглазеть, в лучшем — поплясать, попеть, поесть, выпить и побалагурить. Представители и высших, и низших слоев общества, каждый в своем кругу, должны были обладать навыками участия в публичном действе — уметь танцевать, музицировать, петь, декламировать стихи и просто двигаться в праздничной толпе.

Большинство развлечений той поры — общественны по своей сути. Жизнь «на публике» являлась естественным состоянием человека. Он очень редко оставался один. Простолюдины обитали в переполненных домах, где в одной комнате спало много членов семьи, и даже супружеские отношения родителей не были тайной для детей. Днем все вместе работали на глазах у односельчан. Потребности в уединении и личном пространстве развивались медленно. К середине XVIII века они всерьез существовали только у образованного сословия — дворянства. Екатерининская эпоха в плане развития личности двигалась от классической публичности деяний и страстей к сентиментализму начала нового столетия. Она все глубже погружала человека во внутреннюю жизнь, возбуждая интерес к скрытым движениям души. Но до победы нового миросозерцания оставалось в начале царствования несколько десятилетий, а в конце — год-два. Поэтому герой золотого века привык жить и умирать на сцене, в окружении толпы. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде.

Даже обороты языка того времени отражали полное воплощение знаменитого шекспировского «мир — театр, и люди в нем — актеры». «Общество» называлось «публикой», собственная жизнь — «ролью», любое место действия — «театром». В 1787 году после начала второй Русско-турецкой войны Екатерина говорила барону Гримму: «Моя роль давно написана, и я постараюсь сыграть ее как можно лучше». Потемкин, получая в 1774 году отставку с поста фаворита, просил «изгнать» его «не на большой публике», то есть не в присутствии всего двора. В оде «Водопад», посвященной светлейшему князю, Державин скажет об успехах Григория Александровича на Черном море: «Театр его — был край Эвксина».

Перечисленные черты: зрелищность, публичность и театральность — в высшей степени характерны для праздников эпохи Екатерины, особенно для балов, маскарадов и сценических шествий. Бал требовал сочетания всех трех начал.