§ 1. БОРЬБА ИДЕЙ НА РУБЕЖЕ XV - XVI вв.

§ 1. БОРЬБА ИДЕЙ НА РУБЕЖЕ XV - XVI вв.

XVI столетие часто называют веком публицистики. Правда, границы «века» следует несколько сдвинуть: включить в его рамки последнюю четверть XVв. и довести примерно до третьей четверти XVI столетия. Расцвет публицистики предопределяется обычно двумя факторами — резким изменением традиционных отношений и возможностью представителям разных социальных групп более или менее открыто выражать свои интересы. Создание единого Русского государства в конце XVв., падение Византийской империи, освобождение от монголо-татарского ига привели к весьма значительным переменам, побуждавшим и почти все слои общества, и властные структуры учитывать вновь складывавшиеся отношения. Такая ситуация, когда ни одна социально значимая группа не могла претендовать на безусловное господство, в той или иной степени существовала до развязанного Иваном Грозным в 60-е гг. XVI кровавого террора.

В обширной литературе собственно общественно-политические проблемы часто перемешаны с конкретно-религиозными спорами, имеющими значение для истории церкви, но мало что дающими для уяснения основных проблем общественно-политических баталий. Так, очень большое место отводится «еретикам» конца XV в. Но авторитетнейшие Паисий Ярославов, близкий самому великому князю Ивану III, Нил Сорский, да и сам митрополит Зосима выступили в 1490 г. против осуждения, по крайней мере, части так называемых «еретиков». Митрополит Зосима и от главного борца против реальных и мнимых еретиков новгородского владыки Геннадия потребовал оправдания: архиепископ слишком открыто симпатизировал «латинянам», «шпанскому королю», чинившему жесточайшие расправы с «отступниками».

К 90-м гг. XVв. верующие пришли с ожиданием «конца миру» в 1492 г. Естественно, что это ожидание порождало бесчисленное количество вариантов преодоления трагически-пессимистических настроений. Надо иметь в виду и то, что на Руси первый полный перевод Библии был сделан новгородским архиепископом Геннадием лишь в 1499 г. («Геннадиевская Библия»). А это значит, что новгородские еретики 80-х гг. практически не знали Ветхого Завета, хотя в католицизме Ветхому Завету изначально уделялось значительное внимание.

Ветхий Завет на Руси долгое время не переводили вполне сознательно, как нечто излишнее для православного христианина, ведь считалось, что увлечение ветхозаветной тематикой в ущерб Новому Завету может в итоге привести христианина к иудаизму. Многочисленные ветхозаветные сюжеты в книгах, посланиях, словах и т.д. обычно носили апокрифический характер и своим происхождением были обязаны Византии или Литве, где в XIV — XV вв. появляется и иудаистская община. Но на Руси даже в «ереси жи-довствующих» иудаизм фактически не просматривается. Как отмечено выше, «жидовствующими» и на Западе, и на Руси называли последователей ирландской церкви. И когда Иосиф Волоцкий осуждал «жидовствующих» за отрицательное отношение к иконам, то он не учитывал, что «иконоборцы» в Византии (и именно в рамках христианства) господствовали еще в VIII в., а ранние христиане, как и оппоненты Иосифа Волоцкого, подобного рода почитания считали языческими. В результате Иван III, отдав на сожжение своих ближайших советников как «еретиков», не только очернил свои прежние достижения, но и сбил Россию с оптимального пути, на который она встала его же стараниями к концу XV в.

Для общественно-политической истории России принципиальное значение имела борьба «нестяжателей», т.е. последователей Нила Сорского, и «иосифлян», т.е. сторонников Иосифа Волоцкого. В деятельности Нила Сорского (ок. 1433 — 1508) и Иосифа Волоцкого (1439 — 1515) действительно проявились два принципиально разных подхода не только к церковным, но и к светским делам, в том числе и к принципам государственного устройства и управления. И оба эти подхода окажут серьезное влияние на будущее развитие России. Так, идеи Нила Сорского будут постоянно использоваться и в середине XVI в., и в годы Смутного времени, а «презлых иосифлян» будет поминать Андрей Курбский. В свою очередь «иосифлянство» со временем станет основной линией во всей Русской Церкви.

Выше говорилось об огромной роли монастырской реформы митрополита Алексия в XIV в. В уставах основанных им общежитийных монастырей предполагалось два обязательных условия: труд и нестяжание. Эти же принципы лежали в основе и «Скитского устава» Нила Сорского: «не работали, да не ест». Автором этого «пролетарского лозунга» был еще апостол Павел. Борьба последователей Нила Сорского за «нестяжание» монастырей и дала название «нестяжательству» — широкому движению, активно проявлявшемуся в XVI в. и сохранявшемуся позднее. В уставе, разработанном Иосифом Волоцким, тоже звучал тезис апостола Павла — призыв к «нестяжанию». Но он имел совершенно иное значение, поскольку, с одной стороны, предполагал «личное нестяжание», а с другой стороны, вовсе не предполагал физический труд монахов. «Нестяжанию» прямо противопоставлен и принцип «стяжания»: признание необходимости обогащения монастырей. Размежевание двух направлений произошло в начале XVI в., и главным образом по вопросу о церковных имуществах: «иосифляне» защищали право монастырей владеть землями, последователи Нила Сорского возражали против владения церковью недвижимым имуществом.

В литературе нередко Нила Сорского представляют мистиком, рассуждающим о нравственности, даже исихастом, т. е. представителем крайне индивидуалистического течения с оккульти-стскими восточными чертами, в то время как Иосиф Волоцкий подается в качестве крупного государственного деятеля. Поскольку в литературе часто мистика смешивается с оккультизмом, а «стяжатели» попадают в разряд подвижников, необходимо уточнить содержание этих понятий. В отношении подвижничества представляется достаточной формула, приведенная в книге «Великие духовные пастыри России»: «Подвижничество на земле Русской обязательно носило общественный характер и было совершенно свободно от корысти в любом ее проявлении». Несмотря на отмечаемую многими авторами «абстрактность» рекомендаций, Нил Сорский под это определение вполне подходит. Иосиф Волоцкий — ни в одном звене.

О соотношении мистики и оккультизма важно наблюдение современного автора диакона Андрея Кураева. Автор полагает, что они противоположны в главном: в отношении к возможностям познания. Оккультно-магическое у автора противопоставлено мисти-ко-мифологическому. Первое у него сближается с «материализмом». Правильнее было бы сказать с «позитивизмом», с его ограниченностью познания лишь непосредственно осязаемого, того, что лежит перед глазами и потому с неизбежным агностицизмом, т.е. отрицанием возможности познания. Мистика же (от греч. «таинственный»), при всем многообразии ее выражения, противоположна агностицизму. Она присутствует в любом творческом искании (в частности, в форме интуиции), направляя поиск в мире непознанного. Именно в сфере мистико-мифологического лежит часто удивляющий глубокой проницательностью художественный образ поэта, художника, ученого.

В литературе существует значительный разнобой в определении социальной базы учения Нила Сорского. Но разногласия затрагивали весьма широкий круг вопросов. При этом направленность взглядов Иосифа Волоцкого и его последователей воспринимается практически однозначно. В оценке взглядов Нила Сорского и других «нестяжателей» такого единодушия нет. В научной литературе существуют значительные разногласия по вопросу о том, какого социального слоя взгляды выражал Нил Сор-ский и можно ли рассматривать его учение как сознательно выраженную политическую платформу. О нем говорят то как о выразителе интересов патриархального крестьянства, то представляют защитником интересов боярства. Либералы-славянофилы находили у Нила Сорского идеи «мягкости и терпимости», обнаруживали у него элементы «критического» отношения к Ветхому Завету и некоторую близость к взглядам еретиков конца XV в. Я.С. Лурье, напротив, склонен объединять Нила с Иосифом Во-лоцким в рамках одного течения, вполне ортодоксального и традиционного. Но из этих разноречий вытекает лишь тот вывод, что вроде бы из чисто христианских настроений Нил признает всех равными перед Богом, а как это могло осуществиться, можно будет проследить по более практичным предложениям последователей нестяжательства в XVI столетии.

Нил Сорский был постриженником Кирилло-Белозерского монастыря, а затем покинул его ради организации скита за рекой Сорой. Учителем его был старец Паисий Ярославов, державший сторону Ивана III в сложных столкновениях светских и церковных верхов. Сочинения Нила немногочисленны. Наиболее значительными являются «Предание ученикам» — своеобразный устав скитской жизни, а «Скитский устав» в 11 главах представляет собой нечто вроде этической программы. Известны также послания Нила к белозерскому старцу Герману, Гурию Тушину, Вассиану Патрикееву и ряд других сочинений, принадлежность которых Нилу остается под сомнением.

Идеи Нила Сорского носят абстрактный характер, чем и объясняется противоречивость их оценок в литературе, а общее направление его мыслей — строго аскетическое. Но, как справедливо заметил A.C. Архангельский, «аскетизм Нила Сорского был не телесным, а духовным, он требовал не внешнего умерщвления плоти, а внутреннего духовного самосовершенствования». Такие идеи вполне могли родиться в рамках христианской идеологии. Но церковь в XV в. занимала слишком значительное место в экономической и общественно-политической жизни страны, и поэтому борьба различных течений в ней не могла абстрагироваться от мирских проблем. Церковь претендовала на роль опекуна светской власти и неуклонно увеличивала свои земельные владения, пользуясь рядом преимуществ по сравнению со светскими землевладельцами. В условиях роста «помещичьего» землевладения и огромной потребности в земельных ресурсах для «испомещения» служилых людей, земельные богатства церкви, резко выросшие в XVв., не могли не привлекать осуждающего внимания различных общественных слоев. Мы видели, что и Иван III, и правительство Елены Глинской стремились ограничить рост этих владений, но всякие перемены неизбежно начинались с новых пожалований монастырям.

Задача самосовершенствования в этих условиях всегда могла служить и критике, и защите привилегий церкви. Нравственному облику духовенства уделяли большое внимание митрополиты Даниил и Макарий — представители ортодоксальной, близкой к византийским стандартам церкви. Но в учении Нила Сорского (отчасти, возможно, в устной традиции) были положения, привлекавшие к нему внимание оппозиционно настроенных общественных слоев и близких к ним течений в рамках церкви: ведь большинство постриженников были выходцами из разных в прошлом гражданских слоев.

Очевидно, не удастся окончательно установить, руководствовался ли сам Нил идеей закрепления за церковью занятых в смуте феодальной войны позиций или же искал иные формы связи ее с «Землей» и «Властью». Но субъективные намерения и объективное содержание учения вообще далеко не всегда совпадают. И в еретическом движении конца XV — начала XVI в. внешне было немного элементов, содержавших покушение на коренные преобразования в церковной жизни, а замена одних обрядов другими не всегда связана с социальными проблемами и с какими-то представлениями о социальном прогрессе. Напротив, вполне ортодоксальные и традиционные положения могли наполняться в определенных условиях реформаторским духом.

Я.С. Лурье справедливо заметил, что Иосифа Волоцкого и Нила Сорского противопоставляют «главным образом с помощью контрастной характеристики обоих направлений». Но такой прием закономерен, когда речь идет об одной (в данном случае христианской) идеологии. Новгородский архиепископ Геннадий и Иосиф

Волоцкий были сторонниками свирепой расправы с еретиками, покушавшимися на некоторые привилегии церкви и не разделявшими ее претензии. Нил Сорский проповедовал терпимость по отношению к еретикам, и в этом он был, безусловно, идеальным христианином. Нет оснований считать, что он соглашался с их требованиями. Но «нейтралитет» в условиях гонения на инакомыслящих всегда был формой сочувствия им. Ряд моментов и напрямую сближал воззрения Нила со взглядами некоторых еретиков. К таковым относится и идея внутреннего самосовершенствования, и мистика — учение о возможности непосредственного общения человека с Богом. Я.С. Лурье справедливо замечает, что мистика «в какой-то степени присуща всякому религиозному мировоззрению». Можно добавить, что она присуща и любому нормальному, и особенно творческому мировоззрению. И мистика становилась «революционной оппозицией феодализму», когда она объявляла ненужными во имя общения человека с Богом церковь и внешние формы культа (на это обратил внимание К. Маркс). Нил, очевидно, не ставил такой задачи. Однако его взгляды могли быть использованы против церкви, если бы на Руси была реальная почва для такого движения.

Неоправданны и попытки нивелировать различие между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким в отношении церковных иму-ществ, тем более что не подлежит сомнению факт выступления Нила против «стяжательства» на соборе 1503 г. H.A. Казакова резонно замечает, что «всеучение» Нила представляло собой отрицание церковных имуществ. Положение «Скитского устава» «не де-лаяй, да не яст», вполне соответствовавшее не только апостолу Павлу, но и уставам общежитийных монастырей, уже означает отрицание нетрудовых доходов монастырей, т.е. отрицание повседневной практики «стяжания», будь это в форме вложения «на помин души», погашения долгов вотчинниками или покупки земель в целях дальнейшего обогащения. Тезис «кто не работает, тот не ест», как отмечено выше, был и в Уставе Иосифа Волоцкого. Но он предполагал только служебные часы и ни в коей мере не ориентировал на тот физический труд, который был обязательным в ирландских монастырях и предполагался уставом общежитийных монастырей митрополита Алексия.

В политической жизни России XVI в. особую злободневность приобрел именно тезис Нила Сорского о «нестяжании». Это и неудивительно в условиях быстрого роста поместного землевладения. Вопрос о секуляризации церковных земель вставал во всех странах, где дворянство нуждалось в землях, а поднимать этот вопрос могло и дворянство, и боярство, и правительство. Боярство в этом было особенно заинтересовано, дабы отвести угрозу от своих владений. Правительство же, естественно, стремилось извлечь пользу из противостояния двух феодальных группировок, принимая то сторону церкви, то направляя против нее других представителей феодального класса. В начале XVI в. Иван III отступил, как отмечено выше, по субъективным причинам. Но даже и в такой обстановке церковь должна была уступить великокняжеской власти ряд политических притязаний, прежде всего именно притязаний на гегемонию в отношении светской власти.

Это явление прослеживается на позиции Иосифа Волоцкого по отношению к светской власти. В ранних работах он выступал против «тирании», призывая даже к противодействию великокняжеской власти, но затем постепенно перешел к ее прославлению. Некоторые поправки и уточнения, внесенные A.A. Зиминым, не меняют этой оценки: воинствующий церковник шел от оппозиции к союзу с великокняжеской властью ради сохранения привилегий церкви. Последователи же Нила Сорского устойчиво остаются в лагере противников усиления самодержавия.

Основная политическая идея «нестяжательства» — царь должен править вместе с «Землей». «Иосифляне», наоборот, за определенные привилегии готовы были поддержать абсолютистско-деспоти-ческие притязания высшей власти. При такой альтернативе именно «нестяжатели» были истинными государственниками. Сам Иван Грозный, много сделавший для «презлых иосифлян», разразится в 1573 г. обширным посланием-поучением в Кирилло-Белозерский монастырь. Скромно осудив себя, как «пса смердящего», «сам бо всегда в пианьстве, в блуде, в прелюбодействе, в скверне, во убийстве, в граблении, и хищении, и ненависти», он находит возможным предъявить монахам целый набор претензий и обвинений. Примечательно при этом, что он противопоставляет монастыри поры Алексия современным ему, «иосифлянским»: «По всем монастырем сперва начальники уставили крепкое житие, да опосле их разорили любострастные».

Естественно, противостоянием «иосифлян» и «нестяжателей» не ограничивалась общественно-политическая жизнь. Новое соотношение сил требовало осмысления места новой России в мире, и этому будут посвящены многие сочинения конца XV — первой половины XVI в. Иная роль отводилась и церкви в ее отношениях со светской властью и с зарубежными христианскими организациями. Если во времена Алексия главной задачей было сохранение ее самостоятельности и консолидации на территории Северо-Восточной Руси, то теперь идет своеобразный зондаж возможностей расширить влияние за пределами России. И эта политика станет традиционной, а влияние Русской Церкви будет возрастать с ростом влияния самого Российского государства.

Образование единого государства в конце XV в. было фактором огромной важности, и именно процесс консолидации земель и власти позволил сбросить ордынское иго и занять Российскому государству ведущее положение в Восточной Европе. Но внешние границы государства еще долго остаются линией фронта, а усиление власти великого князя приводит к нарушению традиционных форм взаимоотношений «Земли» и «Власти». На жизни практически одного поколения происходило перераспределение прав и обязанностей между разными социальными слоями. Стремление отстоять имевшиеся права или возможности приобретения новых, будили общественную мысль, камуфлируя сословные интересы «всенародными», государственными. В конце XV — середине XVI в. практически не оставалось ни одного серьезного вопроса, который бы не обсуждался в публицистике. Размышляли и о месте единой России в мире (подчас с не бескорыстным преувеличением, вроде послания старца Филофея Василию III о Москве как о «Третьем Риме»), и о Московской Руси как закономерном преемнике Киевской («Сказание о князьях Владимирских»). Спорили о пределах великокняжеской и царской власти («Повесть о Дракуле» и «Валаамская беседа» как разные полюсы этого спора). В этих спорах противопоставляются «правда с милостью» (Ф. Карпов) или «правда с грозою» (И. Пересветов). Бурно обсуждали вопрос о соотношении светской и церковной власти («Повесть о белом клобуке», полемика «нестяжателей» и «иосифлян»).

Особенность социально-политического положения в России уже в XVв. заключалась в том, что, несмотря на слабость внутренних экономических связей, объединение русских земель в составе единого государства стало практической необходимостью (в значительной степени из-за иноязычного и инорелигиозного окружения). К тому же многие из этих «соседей» продолжали тактику внезапных набегов и грабежей, преследовавших Русь на протяжении двух с половиной столетий. В публицистике XVI в. внешнеполитический вопрос казался вроде бы решенным, хотя на самом деле окраины Руси никогда не были ограждены от набегов с юга, с востока, да и с запада тоже. И главный вопрос был один — как защитить земли Руси, как объединить разные силы - бесконтрольного царя, боярскую думу и традиционные институты «Земли» — для защиты неопределенных границ Руси. А пока два мира — «Земля» и «Власть» — оставались традиционно разорванными, они не понимали друг друга. И с внешним врагом боролись каждый сам по себе.