§ 1. РУСЬ, ОРДА И ЛИТВА ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ ЕДИГЕЯ

§ 1. РУСЬ, ОРДА И ЛИТВА ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ ЕДИГЕЯ

Вторая половина княжения Василия Дмитриевича отражена источниками отрывочно и бессистемно, как бессистемным было и само его княжение. Разорение и разграбление Северо-Восточной Руси ратью Едигея в 1408 г. могло бы иметь и более серьезные последствия, но обстоятельства складывались относительно благоприятно, хотя и не совсем устойчиво. Прежде всего неустойчивым было положение самого Едигея в Орде. Подтверждая ярлык на великое княжение Василия Дмитриевича, Едигей, согласно софий-ско-новгородским летописям, упрекал его: «Тохтамышевы дети у тебя, и того ради пришли есмы ратию». В литературе высказывалась мысль о том, что и попытка переворота в Орде во время нашествия Едигея была организована из Москвы. Видимо, кто-то из сыновей Тохтамыша в годы своих скитаний попадал в Северо-Восточную Русь (в некоторых источниках к таковым относится Ке-рим-берды), но главным центром притяжения для них оставалась, конечно, Литва, где сохранялась большая, пришедшая с Тохта-мышем татарская колония.

Именно угроза со стороны Литвы побуждала Едигея искать примирения с Москвой. Победа над Тевтонским орденом в грандиозной Грюнвальдской битве 15 июля 1410 г., в которой на стороне победителей, помимо поляков, литовцев, русских и наемников из Валахии и Богемии, участвовали также татарские отряды, не могла не вызывать тревоги Едигея. В 1411 г. старший сын Тохтамыша, участник Грюнвальдской бтъыДжелаль-Еддин, укрепился в Крыму, и в схватке с ним ордынский хан Булат-Салтан был убит. Еди-гею удалось остановить Джелаль-Еддина, возведя на ханский стол Тимур-хана, но скоро ему пришлось бежать от своего ставленника в Хорезм. При поддержке Витовта Джелаль- Еддин в 1412 г. на некоторое время утверждается ханом в Орде. Он организовал набег татарских и нижегородских отрядов на город Владимир, где был разграблен Богородичный храм (Успенский собор) — место вступления в должность многих митрополитов Руси.

Летом 1412 г. в Орде начинается новая усобица, в ходе которой Джелаль-Еддин был убит и к власти пришел Керим-берды, сторонник Едигея. К новому повороту политики Орды имели отношение и события в Северо-Восточной Руси. По некоторым данным, Киприан перед кончиной пытался закрепить на митрополичьей кафедре своего племянника Григория Цамблака. Но Константинополь решил направить на Русь грека Фотия. Едва ли не главным аргументом для Константинополя были материальные расчеты: откуда придет большая «милостыня» — из Вильны или из Москвы. Угроза полной турецкой оккупации побуждала последних властителей некогда могучей Византии искать поддержку в православных землях Восточной Европы.

Фотий (ок. 1371 — 1431) прибыл на Русь в 1409 г. и первоначально остановился в Киеве, тем самым как бы выполняя требование Витовта считать именно Киев центром «митрополии всея Руси». Но уже через полгода он перебирается в Москву. Не последним аргументом в пользу Москвы послужили богатые дары московского князя и духовенства Северо-Восточной Руси, переданные Константинопольской патриархии. Известная напряженность в отношениях между новым митрополитом и княжеским двором сохранялась, но татаро-нижегородский набег на Владимир, мишенью которого и был новый митрополит, приехавший во Владимир на торжественное посвящение в сан (самому Фотию удалось укрыться в окрестностях Владимира), способствовал сближению великого князя и владыки.

Сменивший Джелаль-Еддина Керим-берды был, видимо, наиболее расположенным к Москве чингизидом. Именно он, согласно восточным авторам, некоторое время скрывался в Москве, и, видимо, этого сына Тохтамыша имел в виду Едигей, упрекая московского князя. Но в данном случае для Едигея была важна позиция в отношении Литвы, а Керим-берды был последовательным ее антагонистом. Воспользовавшись благорасположенностью Орды, московский князь изгнал из вновь отделившегося от Москвы Нижегородского княжества Даниила и Ивана Борисовичей и их потомство. В это же время при посредстве митрополита Фотия наследник византийского стола Иоанн VIII Палеолог женится на Анне, дочери Василия Дмитриевича.

Изменение в расстановке сил в связи с воцарением Керима-берды подтолкнуло Вильну и Краков к очередной унии. В 1413 г.

в Городло Ягайло с польской знатью и Витовт со знатью литовской подписали соглашение. Подтверждалась прежняя договоренность об объединении, в рамках которого княжество Литовское ставилось в зависимость от Польши. Согласно Городельскойунии, католичеству предоставлялось решительное преимущество. Термин «бояре» заменялся «баронами» и «нобилями», а наследовать должности и владения могли только католики. Запрещались даже браки католиков с православными.

Городельская уния обострила отношения между православной и католической общинами Польско-Литовского государства. Витовт быстро терял почву под собой и вновь начал искать возможностей для восстановления своего влияния через Орду и русскую митрополию. В 1414 г. в Орде (или в ее части) утверждается ставленник Витовта Кепек. Нижегородским князьям снова даются ярлыки на независимое от Москвы княжение. На Волгу вновь отправляется Юрий Дмитриевич Галицкий, и он не допускает в город ставленников Орды. Активизирует Витовт политику и в отношении Новгорода и Пскова. Но активизация деятельности в собственно православных землях требовала так или иначе решения вопроса о «митрополии всея Руси». Поэтому и поднимается вопрос о переносе митрополичьей кафедры в Киев и утверждении там племянника Киприана Григория Цамблака.

В летописях рассказ об этих событиях изложен противоречиво, а наиболее обстоятельный рассказ в Никоновской летописи и «Истории Российской» В.Н. Татищева восходит, видимо, к разным источникам, сведенным в летописном своде некоторое время спустя после самих событий. Не ясно, сколько было соборов епископов Западной Руси, созванных Витовтом для решения вопроса о разделении митрополии. Как уже отмечалось, в летописях смешивались три разных стиля летосчисления (не говоря уже о записях в Западной Руси, сделанных по иной космической эре). В Никоновской летописи текст излагается по сентябрьскому стилю, но рассказ о попытках утвердить на митрополии Григория Цамблака включался в статьи уже имевшегося текста. Основные варианты рассказа датируются 1414 и 1416 гг. По тексту же Никоновской летописи — это осень 1413, лето 1414 (как бы продолжение рассказа о соборе) и осень 1415 гг., причем в первом случае кандидат именуется «Самла-ком», а во втором правильно — «Цамблаком». В западнорусских же летописях 1414 г. датируется поездка Цамблака в Москву, причем ни цель, ни результаты поездки не объясняются.

Некоторые вопросы снимаются сравнительно легко. В Никоновской летописи отмеченное всеми летописями солнечное затмение 7 июня упомянуто и под 1414, и под 1415 г.г. Затмениям посвящена книга Даниила Святского («Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. СПб., 1915), к которой специалисты обычно обращаются, разбираясь в хронологической путанице. В ряде летописей указано также, что

7 июня приходилось на пятницу, и все это указывает на 1415 г. Разноречия в тексте Никоновской летописи, следовательно, являются результатом соединения по разному датированных записей об одних и тех же событиях. 1413 г. может быть исключен и потому, что Витовт не стал бы затевать далеко идущих антимосковских интриг при промосковском хане в Орде, а пролитовский переворот в Орде произошел, видимо, в начале 1414 г.

Личность Григория Цамблака весьма колоритна. Он подвизался в разных монастырях на Балканах, был чиновником при Константинопольском патриаршестве, известен как автор многих сочинений, одно из которых (около 1410 г.) посвящено жизнеописанию Киприана, с которым он, вероятно, и оказался в Литве. В 1414г. Григориюбылооколо50лет,после 1418г. Григорий отошел от дел и ушел в один из молдавских монастырей, как предполагают, под именем Гавриила, а его кончину в разных источниках относят к 20-м — 30-м гг., даже к 1450 г. В Москве о Цамблаке существовала какая-то повесть, и может быть не одна. Особый интерес к его личности возникал в 40-е гг. в связи с реакцией на Флорентийский собор и утверждением автокефалии Русской Церкви. Оценка его личности была в целом негативной, но неоднозначной, а аргументы в пользу автокефалии в известной мере повторяли аргументы за автокефалию на соборе, созванном Витовтом.

8 большинстве летописей соборным утверждением Григория Цамблака названа дата — 15 ноября, а собор проходил в Новгородке недалеко от Вильны (в «Черной Руси»). Дата 1415 г. представляется достаточно определенной. Поэтому нет оснований говорить о двух и даже трех соборах, хотя какие-то предварительные консультации могли и должны были проводиться.

Рассказ Никоновской летописи под 1414 г. начинается с того, что «неблазии человеци» из окружения митрополита «творили клеветы», ссоря митрополита Фотия с Василием Дмитриевичем и Витовтом Кейстутьевичем и в итоге «сотвориша нелюбие». Суть претензий — увеличение митрополитом всюду даней и поборов, особенно в поездках за Днепр, на киевскую сторону. Витовту «неблагие люди» напоминали и о том, что митрополия некогда имела центром Киев и митрополиты носили титул «киевского и всея Руси». Таким образом, перенос митрополичьей кафедры из Киева в Москву представляется как бы незаконным. Напоминание о причинах переноса - незащищенность перед угрозами татарских набегов — не принимается во внимание. В какой мере и в каком направлении в этой связи мог быть задействован Василий Дмитриевич — не сказано. Видимо, его просто настраивали против Фотия ради ослабления позиций митрополита. Витовту же давались в руки реальные аргументы. Вполне вероятно, что именно в Вильне зародилась сама идея подыскать в окружении Фотия людей, которые могли бы напомнить о прежней роли Киева (тем более что и сам Фотий начинал как митрополит «киевский»).

Витовт собирает епископов девяти епархий, входивших в состав Великого княжества Литовского, повторяет аргументы, выдвинутые «неблагими людьми», и требует, чтобы епископы обратились к нему, князю, с жалобой, давая и примерное содержание этой жалобы: Фотий «грабит и изтощевает великую соборную митрополь-скую Киевьскую церковь, главу всей Русии». Епископы пытались возражать. «Витовтже со властию попрети им», и владыки выдали нужный документ. Витовт распорядился собрать материалы о каких-либо покушениях Фотия на материальные ценности в Киеве и прилегающих районах, с тем чтобы поставить вопрос о создании отдельной митрополии для Великого княжества Литовского. Фотий решается идти в Киев, чтобы попытаться договориться с Витовтом, а если не удастся — идти в Константинополь. Витовт перехватил митрополита, ограбил его и выпроводил назад в Москву. Выпроводил Витовт заодно и наместников Фотия на Киевщине, передав принадлежавшие им села «панам своим».

Далее рассказ в летописи перебивается сообщением о пожаре в Москве и затмении 7 июня (которое было на самом деле годом спустя), после чего к Фотию явился «гость с торгом», погоревший в московском пожаре в мае и напуганный затмением. Пришедший из Литвы гость и сообщил митрополиту о замысле Витовта, покаявшись и о своей причастности к «клеветникам». Названо и имя информатора: Фома Лазарев, что может указывать и на какую-то современную запись о рассказе повинившегося и прощенного митрополитом «клеветника». А затем снова говорится о соборе епископов (но более глухо, без имен), на котором было решено избрать «Григориа Самлака», причем некоторые епископы с этим не согласились, предложив «смиритися с Фотеем». Но «Витовтже со властию попрети им, они же умолчаша». В Царьград к патриарху был направлен кандидат, а к императору также и грамоты. Патриарх и «царь» «не восхотеша сего». Витовт заставил епископов изложить «вины» митрополита. Но и на это последовал отказ.

Под 1415г. дается иной вариант рассказа о том же соборе, что ш названном в летописи годом раньше. Здесь повествование наминается сразу с главного: «Господь Бог попусти, грех ради наших, Киевской митропольи на две области разделитися, яже не (подобает; глаголеть бо во священных правилех, яко не подобаеть быти во единой области двема митрополитом». Между князем и епископами разгорается своеобразный «научный» диспут. Витовт «рече» к епископам: «Поставите ми в митрополиты на Киев Григо-риа Цамблака Болгарина». (Литературное происхождение рассказа видно уже в пояснении «болгарина», предназначенного широкой аудитории, а никак не епископам, хорошо знавшим племянника Киприана.) Епископы возразили, ссылаясь на священные правила, а на запрос князя, о каких правилах идет речь, процитировали 20-ю главу священных правил и 12-ю главу решений Халки-донского собора, «яко не подобает быти в единой области двемя митрополитом». Далее следует дискуссия: Витовт настаивает на том, что это его область, а епископы — «но преже не твоя область бысть», а на возражение князя, что теперь иная ситуация, епископы разъясняли: «Аще и ты ныне приал ново Киевскую область, и се твоа есть земскаа власть, а не церковнаа святительскаа; ино бо есть власть святителскаа церковнаа, и ино есть власть царскаа земскаа; да ты своя земскиа вещи управляешь, яко царь, епископ же своя святительскиа вещи управляет, яко святитель; и во всей области Русстей един митрополит есть: аще и на Москве ныне пребывает нахожения ради татарьскаго, но Киевский есть, и един есть во всей области;... и тебе несть от сего ни единыа укоризны, ни протора (издержек. —А.К.), но паче похвала и приобретения, яко древний обычаи и законы соблюдающе».

Епископы повторяли аргументы Киприана о митрополии «всея Руси». Исчерпав же свои аргументы, Витовт «глагола им»: «Аще не поставите ми митрополита в моей земли на Киеве, то зле умрети». Григорий Цамблак был объявлен митрополитом, и уже при его участии должно было сочиняться «оправдательное слово», в котором, в частности, напоминалось и о прецедентах подобного рода на Руси и в других славянских землях. И в этих напоминаниях весьма заметны настроения 30 — 40-х г.г. XVb., которые были уже в самом Московском княжестве.

Послание в Константинополь выдержано в весьма резких тонах и, видимо, связано с неудачной попыткой Григория Цамблака заручиться там поддержкой, предшествовавшей собору епископов. В основе летописного изложения, по всей вероятности, лежал подлинный текст послания, о чем, в частности, свидетельствует и заключающее его слово «индикт» — традиционный византийский счет лет, употребленный в данном случае бессознательно (не указано, какой именно год индикта — 15-летнего круга времени — имеется в виду). В тексте послания неоднократно упоминается о корысти властителей Константинополя при утверждении кандидатов на те или иные кафедры. На просьбу Витовта — «царь же и патриарх не возхо-теша послушати прошения сего праваго, неправедных прибытков деля». После похвалы Витовту, который собрал «в Новомграде Литовском» князей подвластных ему земель, бояр и вельмож, архимандритов, игуменов, иноков и попов, «советом и волей» которых избрали митрополита, вновь указывается на причину отрицательного решения Константинополя: «Гораздо есмы розознали на них, что хотят они того, чтобы по своей воли поставили митрополита своего по накупу, кто ся у них накупить посулы, как они хотят, а то бы все было в их воли в таковой, что, зде будучи, митрополит их на Руси, грабя, насилуя, попы продавая, посулы емля, дани тяжкиа збирая, церкви пусты чиня, и к ним бы носил в Царырад и все провалил (доставил, препроводил. —А. К.)».

Этот мотив возникает и далее, когда доказывается непорочность решения собора, его непримиримость к еретикам: «К сим же и Симонитьскую ересь анафеме предаем, продающую на злате и на сребре дар Святаго Духа, поставляющих в священничество мздою и посулы». Выражая почтение ко всем патриархам и патри-аршествам, послание вновь делает оговорку: «Но точию отвращаемся, не могущи тръпети, еже есть на церковь Божию насилование царя Царегород-скаго, ибо святый великий патриарх и божественный священный собор Констянтинаграда по правилом поставити митрополита не могут дати, но кого царь повелит по посулам. Увы! Отсюду продается и купуеться дар Святаго Духа, еже в поставлении, якоже отець его царь сотвори на церковь Киевскую во днех наших, еже о митрополитех русских: о Кипри-ане, и о Пимине, и о Дионисии, и о инех многих, не смотряще на церковную честь и строение, но смотряще на посулы, на сребро и злато и на многоимание; отсюду быша долги велики, и протори мнози, и млъвы, и смущенна, и мятежи, и убийства, и - еже всех лютейши — безчестие церкви Русскиа митрополии».

Неудивительно, что большинство летописей это послание даже не упомянуло, а Никоновская летопись дала его явно уже после кончины митрополита Фотия. Возражения самого Фотия, по летописи, носили как бы общий характер: «Оскорбися зело и много подвизася, еже бы како раздраниа та и разколы те церков-ныасовокупити воедино... И писаше грамоты, возбраняя разди-раниа церковнаа...». И этот текст тоже явно написан уже спустя какое-то время после кончины митрополита, видимо, как и многие другие тексты начала столетия, в 40-е гг. XVв., когда стоял вопрос об автокефалии уже самой Русской Церкви и упреки в адрес Константинополя были одним из аргументов в пользу такого решения. Нет здесь и упоминания (именно в связи с «грамотами» Фотия) о соборном осуждении и лишении священнического сана Григория в Константинополе (видимо, не без участия Фотия), хотя в некоторых летописях таковое имеется. Но в Вильно, очевидно, проигнорировали осуждение, осуществленное патриархом Евфимием, и созванный им собор, равно как подтверждение проклятия и отлучения от церкви Иосифом II (преемником Евфимия) в 1417 г.

Удивительно, что в летописях не прозвучали упреки в адрес Витовта по поводу его уклона в католицизм, выразившегося в статьях Городельской унии, хотя такие упреки, наверное, были в «грамотах» Фотия, и они стояли на первом месте в соборных постановлениях Константинополя. Конечно, Витовт в вопросах веры был чистейшим прагматиком. Но большинство епископов, собранных им в Новгородке, явно осуждали католическую направленность этого «прагматизма». И выразил это беспокойство именно избранный митрополитом Григорий Цамблак. Под 1417 г. в летописях воспроизводится вопрос Цамблака Витовту: «Что ради ты, княже, в Лятцком законе, а не в Греческом?» Витовт на это якобы ответил: «Аще хощеши не токмо мене единаго видети в Греческом законе, но и всех людий моея земли Литовскиа, да идеши в Рим и приши-ся (споришь. — А.К.) с папою и с его мудрецы; и аще их преприши, и мы вся в Греческом законе и обычаи будем; аще ли не преприши их, имам вся люди своея земли Греческаго закона в свой Немецкий закон превратити».

В 1414 г. в Констанце был созван собор, который начался с осуждения «ересей», прежде всего Яна Гуса и чешских реформаторов. Собор продолжался несколько лет, и одним из главных вопросов было преодоление «схизмы» — раскола церквей. В 1417 г. собор избрал нового папу Мартина V, с которым Ягайло договорился об участии в прениях о преодолении «схизмы» новоизбранного митрополита. Перед папой Мартином в 1418 г. и была зачитана заготовленная в Вильне речь Григория Цамблака, возглавлявшего литовскую делегацию. Были в составе делегации также «наблюдатели» от Орды, где в это время снова утвердился Едигей, вновь пытавшийся балансировать на противоречиях Ягайло и Витовта, Витовта и московского князя и московского митрополита. Речь Григория имела значительный резонанс среди огромного количества делегаций и гостей. Но на унию Цамблак не согласился, и, видимо, такая позиция была запланирована при подготовке речи в Вильне.

Естественно, что подобной позицией был недоволен и разочарован Ягайло, вроде бы что-то обещавший Риму. Никоновская летопись сообщает о кончине Цамблака в 1419 г., давая, кстати, высокую оценку ему как автору «книжных писаний». Но версия о его смерти оспаривалась и современниками, и историками. И не исключено, что, оказавшись между двух огней — Константинополя и Рима и не надеясь на часто менявшего симпатии и антипатии Витовта, — Григорий тайно покинул Литву и, как предполагают, укрылся в одном из валашско-молдавских монастырей.

Уход с церковно-политической арены Цамблака побудил Витовта искать контакты с московским митрополитом Фотием. В Орде после нескольких лет преобладания Едигея происходит очередная усобица, в ходе которой Едигей был в 1419 г. убит, и на великохан-ском столе утвердился пролитовски настроенный Улуг-Мухаммед (ум. 1445 г.). В этих условиях и Фотий стал искать контактов с Витовтом, а поскольку перевес сил вновь был на стороне Витовта, то и московский митрополит легко склонился на его сторону. Под 1422 г. в летописях появляется примечательное сообщение: «Тое же зимы княгини великаа Софья с сыном Васильем ездила к отцу своему Витовту в Смоленск, а князь великы отпустив ее с Москвы, сам иде на Коломну, да и Фотей митрополит был у Витовта, а ехал наперед великые княгини».

Некоторые данные об изменениях в настроениях и Фотия, и московского князя по отношению к Литве и Витовту проявляются в загадочных недоговоренностях летописей. В свое время A.A. Шахматов предположил, что в основании летописания XV в. лежит «Полихрон Фотия» 1418 г. Авторитет Шахматова и до сих пор удерживает эту гипотезу в построениях историков и филологов, хотя и обоснованные сомнения в ее правомерности тоже высказывались неоднократно. А одной из значимых «жертв гипотезы» явился сын Василия Дмитриевича — Иван. Он упомянут в первой духовной великого князя в 1406 г. в качестве наследника, когда Ивану было 10 лет (он родился, согласно летописи, в 1396 г.). А затем летописи его не упоминают, и большинство историков, вслед за Карамзиным, полагают, что мальчик скончался в детстве. Между тем одно уникальное известие имеется в Тверском сборнике под 1416 г. Здесь сообщается, что «на Москве, месяца генваря 31 день, князь великый Василей Дмитриевичь жени сына своего князя Ивана у князя Ивана у Пронского». (Иван Владимирович Пронский упоминается летописью также под 1408 г. в связи с усобицами в Рязанской земле, причем симпатии летописца на стороне пронского князя). Традиционная политика московских князей — поддерживать удельных князей «великих княжений». Но почему об этом весьма значительном с точки зрения Московского великокняжеского стола событии ничего не сообщили летописи, восходящие к пресловутому «Полихрону Фотия»? Свидетельством современности записей является, как говорилось выше, указание точных дат, а на место записей обычно указывает фиксация современных событий, относящихся в Москве прежде всего к фактам внутрисемейной (рождения и кончины, браки детей) и внутри- и внешнеполитической жизни. Первого около 1418 г. вообще нет, а о другом могли писать и со стороны, и по воспоминаниям.

Фотий под духовными Василия Дмитриевича подписывался по-гречески, и нет данных о том, успел ли он и захотел ли выучить русский язык. Летописания разных княжеских центров он, конечно, не знал и никакой «Полихрон» составить не мог. Если же верны наблюдения о причастности Епифания Премудрого к канцелярии Фотия, то и в канцелярии никаких летописей не было. Именно поэтому Епифаний столь значительно расходился в своих воспоминаниях с летописными данными.

Особое внимание в летописях к родившемуся в 1415 г. Василию, сыну Василия Дмитриевича, связано с будущей ролью этого князя и отражает летописание 30 — 40-х гг. XV в., т. е. годы феодальной войны. А кончина Ивана Васильевича (в летописях, восходящих к гипотетическому «Полихрону») почему-то не отмечена. В них говорится о кончине другого Ивана Васильевича — князя суздальско-нижегородского, сына Дмитрия Константиновича. В некоторых списках в первоначальном тексте упоминался именно внук Дмитрия Донского, но текст правили, устраняя упоминание о нем. Однако летописи Никаноровская и Вологодско-Пермская, восходящие к Московскому своду 70-х гг. XV в., 1417г. начинают сообщением о кончине сына московского князя. Сообщением о кончине «вят-шего» (т.е. старшего) сына московского князя открывается 1417 г. и в Псковской Третьей летописи. Имеется известие и в Новгородской Первой летописи, также независимой от московского летописания. В ряде летописей специально отмечается, что речь идет о нижегородском князе. Но, видимо, в позднейших летописях и списках летописей смешивают двух одноименных князей. И для различения их важны две детали: одна — князь умер по пути из Коломны в Москву. Коломна же, по духовной московского князя 1406 г., передавалась во владение сына Ивана, где, следовательно, и находился его удельный стол. Другая деталь — князь был похоронен в храме Архангела Михаила, в котором хоронили только московских князей.

Самая большая загадка — почему столь значительное событие отмечено только в летописях, сохранявшихся на периферии? Казалось бы, промосковские летописи должны были дать хотя бы некролог. Но ничего подобного в летописях нет. Кончина же Ивана объясняет, почему Василию Дмитриевичу в июле 1417 г. потребовалось писать вторую духовную, в которой он двухлетнего сына Василия оставляет на попечении супруги Софьи Витовтовны. В позиции московского князя и митрополита Фотия в этот период намечается изменение отношения к Литве. Может быть, на старшего сына делали ставку московские бояре — противники литовского князя ? На этот вопрос, видимо, не ответить, но факт замалчивания кончины наследника сам по себе говорит о многом.

Василий Дмитриевич, видимо, не отличался хорошим здоровьем. И в 1423 г. он пишет третью духовную грамоту «по благословению отца нашего Фотея» (подпись его имеется на грамоте), в которой московский князь «приказал» «сына своего князя Василия и свою княгиню и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту». Таким образом, московский князь собственноручно передавал Москву и Северо-Восточную Русь в распоряжение литовского князя. Упоминание в духовной собственных «братьев молодших» в этом контексте предполагает не просто заботу о малолетнем наследнике, а прямую конфронтацию с завещанием Дмитрия Донского. Феодальная война становилась неизбежной.