***

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

***

Были ли возможности развить успех 70-х гг. XIV в. сразу же после Куликовской битвы? Каково соотношение объективного и субъективного в успехах и неудачах первых «государственников»? Историки любят оперировать глобальными категориями, «закономерностями». Феодальные усобицы - фактор объективный, вытекающий из характера экономических отношений. За военную помощь союзник обязательно ждет воздаяния в виде города и волости, и все начинается сначала. Тем не менее фатальной предопределенности крушения союза князей Северо-Восточной Руси после Куликовской битвы не было. Это продемонстрировал, кстати, жизненный путь Алексия. Объединив в своих руках светскую и духовную власть, сражаясь на три фронта — с византийскими иси-хастами, Литвой и Ордой, митрополит за два десятилетия 50 — 70-х г.г. создал предпосылки будущих решающих побед.

Конечно, объективные предпосылки были. Выше отмечалось, что в отличие от Орды, где редкий из соискателей трона умирал естественной смертью, а чувства родства вроде бы и вовсе не было, в XIV в. на Руси усобицы, по крайней мере на княжеском уровне, не доходили до кровавых «разборок», а не соблюдавшиеся «вечные миры» все-таки отражали общественную потребность в такого рода договоренностях. Общество в целом устало от войны, проявлением этой усталости явилась отмеченная выше активизация вечевых институтов в разных городах, направленная обычно против эгоистических устремлений собственных князей. Следовательно, «Земля» активно поддерживала устремления «Власти» в борьбе с ордынским игом. Показательно также, что с середины XIV столетия заметно поднимается роль общины — сельской и городской. Именно на волне этого настроя митрополит Алексий провел монастырскую реформу.

Монастырская реформа Алексия более всего проявляет принципиальное отличие русского православия от исихазма. В исихазме «спасение» достигается индивидуальной молитвой и молчаливым приобщением к «Фаворскому свету». Более того, индивидуальное спасение решительно преобладает даже в тех случаях, когда в монастыре под общей крышей собирается большее или меньшее число иноков, — внутри монастыря каждый живет «своим коштом» в своей келье. На Руси в XII — XIII вв. тоже преобладало «особножи-тие», хотя и иного толка, нежели кельи исихастов, — это были, скорее, загородные особняки феодалов. Выдвижение на первый план в XIV в. монастырского «общежития» предполагало принципиально иной взгляд на само назначение монастыря. В монастырях, устроенных на правилах «общежития» («общежитийные» монастыри) отменялась частная собственность, вводились общие молитвы, общие трапезы и обязательный труд для каждого инока. В какой-то мере общежитийные монастыри напоминают ранние ирландские, и, видимо, не случайно по Северу Руси в XIV — XV вв. появляется большое количество каменных крестов ирландского типа, а Житие Сергия Радонежского, написанное Епифанием Премудрым, в некоторых отношениях ориентировано на нормы ирландских монастырей (именно уставы ирландских монастырей требовали для утверждения монастыря 12 иноков).

Старые «келиотские» монастыри зависели обычно от местных феодалов, которыми чаще всего и создавались. Одной из главных задач внедрения «общежития» было как раз стремление вывести монастыри за пределы местного подчинения, и митрополит Алексий в этом в большой мере преуспел. За короткий срок в Северо-Восточной Руси вырастают десятки общежитийных обителей. В большинстве случаев учреждает их сам митрополит, некоторые, согласно житию, по тому же уставу — Сергий Радонежский, и естественно, что они становятся идейной, а отчасти и материальной опорой центральной власти (особенно если учесть освобождение их от даней), т. е. митрополичьего двора и московского великокняжеского стола. В самой Москве Алексий основал четыре новых монастыря: Чудов, Андроников, Алексеевский и Симонов. Затем монастырская колонизация двинулась на север и способствовала экономическому освоению края. Монастырское «общежитие» было выражением традиционного тяготения основной массы русского населения к решению всех проблем «миром», в рамках веками устоявшихся норм территориальной общины. Поэтому в XIV столетии это сближение с традиционными этическими нормами в большой мере способствовало подъему общественного сознания. Позднее «общежитие» увяжется с крестьянской «крепостью» — монастырям начнут передавать земли с крестьянами. Крестьянские общины будут воевать с монастырями, но это уже другая история — в XIV в. спор о «селах» даже и не предполагался. Всего же, по подсчетам В.О. Ключевского, в концеXIV-XVвв. возникло 27пустынныхи 8 городских монастырей.

В литературе высказывались мнения, что в 70-е гг. XIV в. отношения митрополита со своими подопечными-князьями не были безоблачными, и это неудивительно. Молодой князь Дмитрий Иванович рвался в бой, не оценивая реального соотношения сил. Дмитрий явно готов был пойти на полный разрыв с Константинополем, по крайней мере в его исихастском воплощении. Утверждение Киприана в качестве митрополита Киевского с перспективами подчинения ему и епархий Северо-Восточной Руси провоцировало ответные действия. И Дмитрий со своей стороны выдвигает кандидата-преемника митрополита-русина, служившего именно Руси. Таковым явился духовник князя коломенский священник Михаил, известный более под несколько сниженным именем — Митяй. Дмитрий, судя по «Повести», осуждающей Митяя, не слишком разбирался в догматических тонкостях, но он сознательно шел на полный разрыв с Константинополем, добиваясь лишь благословения Алексия на свое решение. Алексий, конечно, не мог одобрить слишком нетрадиционные действия князя. Он согласился лишь с выдвижением Михаила в качестве кандидата для отправления в Константинополь. Но и этим согласием он брал на себя немало: Алексий фактически не признавал утверждение Константинополем Киприана митрополитом «всея Руси». Впрочем, наверняка Алексий лучше представлял и расклад сил в самом Константинополе — возможность утверждения рекомендованного князем кандидата была, и именно под эту возможность духовник Дмитрия был направлен на по-ставление в Константинополь.

В «Повести о Митяе» духовник князя представлен в карикатурном виде. Тем не менее и в ней просматривается крупная фигура Митяя, вполне соизмеримая с князем Дмитрием, чьи сокровенные мысли Митяю приходилось выслушивать и обсуждать. «Возрастом не мал, телом высок, плечист, рожаист, браду имея плоску и велику и свершену, словесы речист, глас имея доброгласен износящь, грамоте горазд, пети горазд, чести горазд, книгами говорити горазд, всеми делы поповскими изящен и по всему нарочит бе. И того ради избран бысть изволением великого князя во отчьство и в печатни-кы. И бысть Митяй отець духовный князю великому и всем боярам старейшим, но и печатник, юже на собе ношаше печать» — так описал духовника великого князя Рогожский летописец. Отметил он и то, что Митяй «пребысть в таковем чину и в таковем устроении многа лета». Даже упрек «Повести» в недостаточном монашеском «стаже» неточен: в течение двух лет Митяй был архимандритом Спасского монастыря в Москве.

В событиях 70—80-х гг. XIV в. многое трудно было предвидеть. После смерти митрополита Алексия князь Дмитрий возвел своего духовника в ранг блюстителя митрополичьего стола. Это вызывало неприятие со стороны русских церковных иерархов, что, очевидно, учитывал и Алексий, не соглашаясь поддержать радикальные намерения князя. Однако после смерти Алексия князь не хотел прислушиваться к мнению церкви. Резкое неприятие константинопольского вмешательства в московские дела проявилось и в реакции Дмитрия Ивановича на попытку Киприана в 1378 г., уже после смерти Алексия, явочным порядком утвердиться в Москве: ставленника Константинополя выставили с позором за пределы Московского княжества, а его свиту раздели и обрядили в лохмотья. Но решение направить Митяя в Константинополь пришло лишь потому, что на патриаршем столе оказался представитель течения, враждебного исихастам и лично Киприану: патриарх Макарий, который и приглашал Митяя в Константинополь для «рукоположения».

Однако в 1379 г. патриарх Макарий был низложен. И узнали об этом Митяй и его спутники (или только его спутники) уже на подступах к Константинополю. И до Константинополя Митяй не доехал — он умер в пути в сентябре 1379 г. В наиболее обстоятельном рассказе об этой поездке, содержащемся в Никоновской летописи, прямо говорится о насильственной смерти Митяя. Сопровождавшие и погубившие Митяя епископы и архимандриты после ожесточенных междоусобных схваток выдвинули кандидатом в митрополиты ярославского епископа Пимена. Было состряпано поддельное прошение за него якобы от князя Дмитрия — князь снабдил Митяя чистыми листами («харатьи не написаны») со своей печатью, учитывая, что без крупных взяток никакие вопросы в Константинополе не решались. Послы не поскупились на взятки, заняв по подложным поручительствам великого князя крупные суммы «у фряз и бессермен» (долг за Москвой константинопольские банкиры будут считать еще и в XV в.), и патриарх утвердил Пимена русским митрополитом как княжеского кандидата. Но ни Киприана, ни избранного по подложным документам Пимена

Дмитрий не принимал, и в Москву не допускал. Куликовская битва происходила в тот момент, когда на Руси было два митрополита, но ни одного из них не было в Москве, и ни один из них не разделял устремлений московского князя к объединению русских земель для борьбы с Ордой.

Кончина Алексия, гибель Михаила-Митяя, очередной исиха-стский переворот в Константинополе лишали Дмитрия надежной опоры, которую московские князья имели со времен Ивана Калиты, — он лишился поддержки истинно православной, гармонировавшей со славяно-русской общиной и ориентированной на национально-государственные интересы церкви. И эта утрата скажется и на политике князя, и на результатах деятельности в последнее десятилетие его княжения.