1. Борьба Юго-Западной Руси против господства Золотой Орды на рубеже XIII–XIV вв. Начало территориальных приобретений Великого княжества Литовского в Галицко-Волынском и Киевском княжествах
1. Борьба Юго-Западной Руси против господства Золотой Орды на рубеже XIII–XIV вв. Начало территориальных приобретений Великого княжества
Литовского в Галицко-Волынском и
Киевском княжествах
К территориальным захватам на Руси Литовское раннефеодальное государство приступило в середине XIII в., после того как в его составе была объединена основная часть собственно литовских земель. В начале XIV в. ему уже принадлежала вся Западная Русь: княжества Полоцкое, Минское, Витебское, Лукомское и Друцкое. Одновременно объектами феодальной экспансии становятся земли Юго-Западной Руси: к середине 20-х гг. XIV в. определились два его главных направления – Галицко-Волынская Русь и Среднее Поднепровье (Киевское княжество и Чернигово-Северщина). Наступление литовских феодалов на Русь осуществлялось в один из наиболее сложных периодов ее внутриполитического развития и в условиях неблагоприятного международного положения. В результате предшествующего социально-экономического и политического развития в Северо-Восточной, Юго-Западной и Западной Руси еще в середине XIII в. наметились три центра политической консолидации земель и княжеств, что было результатом проявления закономерной тенденции к созданию национальных государств, которая, выступая "…все яснее и сознательнее, является одним из важнейших рычагов прогресса в средние века".[1] В средневековье национальное государство "было возможным лишь в монархической форме", а "королевская власть была прогрессивным элементом… представительницей порядка в беспорядке, представительницей образующейся нации в противовес раздробленности на мятежные вассальные государства".[2] К исходу XIV в. преодоление феодальной раздробленности и образование единых (национальных) государств стали ведущими процессами в политическом развитии стран европейского континента, а во второй половине XV в. "повсюду в Европе, вплоть до отдаленных /6/ окраин, которые не прошли еще до конца через феодальный строй, повсюду королевская власть восторжествовала одновременно".[3]
Объединение земель и княжеств на Руси осуществлялось одновременно с их социально-экономическим развитием, обусловленным дальнейшим ростом производительных сил, углублением общественного разделения труда, расширением экономических связей и разрушением местной хозяйственной замкнутости. Вместе с тем этот процесс протекал в условиях господства феодального способа производства, при отсутствии всероссийского рынка, заторможенности процесса так называемого первоначального накопления, что стало причиной отставания экономической консолидации от государственных потребностей в ней.[4] Эти обстоятельства обусловили активное воздействие на ход собирания русских земель политической надстройки и в особенности внешнеполитического фактора, сыгравшего на Руси, как и в большинстве стран Европы, роль мощного ускорителя образования централизованных государств. Отсутствие подобного фактора Ф. Энгельс рассматривал как главную причину незавершенности политического объединения Германии в средние века. "В экономическом отношении Германия вполне на уровне современных ей стран, – подчеркивал Ф. Энгельс. – Решающим явилось то, что в Германии, раздробленной на провинции и избавленной на длительный срок от вторжений, не ощущалось вследствие этого такой сильной потребности в национальном единстве, как во Франции (Столетняя война), в Испании, которая только что была отвоевана у мавров, в России, недавно изгнавшей татар, в Англии (война Роз); решающим было также и то, что императоры как раз в это время были в таком жалком положении".[5] На Руси, где, как подчеркивал Ф. Энгельс, "…покорение удельных князей шло рука об руку с освобождением от татарского ига",[6] процесс образования единого государства развивался в тесном взаимодействии и взаимообусловленности внутри- и внешнеполитического факторов.
Внешнеполитическую обстановку на северо-западе Восточной Европы во многих отношениях определяла в XIV в. военно-дипломатическая активность Тевтонского и Ливонского рыцарских орденов. Эти военно-духовные корпорации германских феодалов, обосновавшись к середине XIII в. на захваченных у пруссов, ливов и эстов землях Прибалтики и располагая всемерной поддержкой папской курии и западноевропейского рыцарства, повели планомерное наступление на соседние территории Литвы и северо-западного региона Руси, а с начала XIV в. – Польши. Характеризуя захватническую политику крестоносцев в Прибалтике, /7/ К. Маркс отмечал: ""Рыцари" неистовствуют, как испанцы в Мексике и Перу; пруссы храбро сопротивляются, но все более и более изнемогают; чужеземные завоеватели проникают в глубь страны, вырубают леса, осушают болота, уничтожают свободу и фетишизм коренного населения, основывают замки, города, монастыри, сеньерии и епископства немецкого образца. Там, где жителей не истребляют, их обращают в рабство".[7] Разгром рыцарей-крестоносцев литовцами в битве при Шяуляе в 1236 г. и войсками Даниила Галицкого под Дорогичином в 1237 г. поставили Тевтонский и Ливонский ордена перед необходимостью формально объединить свои силы (1237). Поражение захватчиков на льду Чудского озера в 1242 г. заставило их приостановить наступление на Русь, которое, однако, возобновилось уже в 1253 г. нападением на Псков, а затем на владения Новгородской феодальной республики.[8]
Что касается Золотой Орды, то она, установив в 40-х гг. XIII в. господство в большей части Восточной Европы, стремилась создать условия, наиболее благоприятные для ограбления зависимых народов. Преследуя эти цели, золотоордынские правители активно вмешивались в дела феодальной элиты русских земель и княжеств, пытались постоянно контролировать ход политических событий в них с тем, чтобы не допустить политического объединения. Как отмечал в этой связи К. Маркс, традиционная политика ханов на Руси состояла в том, чтобы укрощать одного князя с помощью другого, питать их раздоры, приводить их силы в равновесие и не позволить никому из них укрепиться.[9] В ряде своих работ И. Б. Греков на конкретно-историческом материале убедительно показал, что система ордынского господства над экономическим и политическим статусом русских земель базировалась на тактике сталкивания противоречивых тенденций политического развития Руси, а также других восточноевропейских стран. Причем если на ранних этапах владычества Золотой Орды, когда ее внутреннее развитие определялось центростремительными тенденциями, а на Руси доминировала феодальная раздробленность, главный упор в ордынской политике делался на сталкивание отдельных группировок русских феодалов (противоречия "по вертикали") и поддержание постоянного соперничества между исторически сложившимися очагами консолидации (противоречия "по горизонтали"), то примерно с середины XIV в., не будучи в состоянии достаточно эффективно противодействовать тенденции к объединению Руси в обстановке начавшегося постепенного упадка Ордынской державы, ее правители все больше внимания уделяют поощрению борьбы между двумя наиболее крупными в Восточной Европе государственными образованиями – Московским /8/ великим княжеством и Великим княжеством Литовским, сформировавшимися в XIV в. в основном за счет древнерусских земель.[10]
На процесс феодальной концентрации на востоке Европы оказывали влияние Польское королевство, Венгрия, Швеция, Дания, а также Константинополь, прежде всего, в связи с пребыванием в нем высшего органа православной церкви. Но только политические и территориальные притязания Золотой Орды и рыцарских орденов, время от времени подкрепляемые вторжениями в пределы Руси, приобрели для нее в XIV в. значение двух постоянно действующих отрицательных внешнеполитических факторов. При этом наибольшую угрозу для непосредственно граничивших с Литвой западных и северо-западных (Новгород Великий, Псков) русских земель представляла агрессия Ливонского и Тевтонского орденов, а для северо-восточных и юго-западных земель – Золотая Орда.
Успеху наступления Великого княжества Литовского на Русь в немалой степени способствовало то обстоятельство, что его правители сумели использовать в своих интересах тенденции к преодолению феодальной раздробленности и политическому объединению, все более определявшие в конце XIII – первой половине XIV в. развитие восточнославянского общества, а также его стремление к ликвидации зависимости от Золотой Орды. Этот тезис, впервые четко сформулированный польским историком Х. Ловмяньским [11] и затем обстоятельно разработанный в исследованиях И. Б. Грекова,[12] получил признание в отечественной историографии.[13] Характерно, что наибольших успехов в осуществлении своей экспансионистской политики литовские феодалы добились в последней четверти XIII – середине 60-х гг. XIV в., т. е. в период, когда в политическом строе Руси не был еще изжит полицентризм и когда само Литовское государство, отразив ряд нападений ханских войск, объективно являлось единственной в Восточной Европе организованной военно-политической силой, противостоявшей Золотой Орде. Именно тогда великие литовские князья применили для идеологического обоснования своей экспансии заимствованную у феодальных кругов древнерусских земель политическую программу восстановления былого единства Руси, но уже под эгидой не Рюриковичей, а литовской великокняжеской династии. Данное обстоятельство было отмечено еще некоторыми из буржуазных исследователей истории Литовского государства. Так, А. Е. Пресняков подчеркивал, что уже политика великого князя литовского Гедимина свидетельствовала о "сознательном вступлении литовских князей на путь собирания русских земель".[14] В еще больших масштабах пытался использовать /9/ в интересах литовской феодальной знати совершавшиеся на Руси процессы преемник Гедимина – его сын Ольгерд. Цель литовской великокняжеской программы в отношении восточнославянских земель была раскрыта Ольгердом в 1358 г., когда его представители заявили послам императора Карла IV Люксембургского о том, что вся Русь должна принадлежать Литве.[15]
Развернутое наступление литовских феодалов на земли Юго-Западной Руси началось в 20-х гг. и завершилось в основном к середине 60-х гг. XIV в. Литовской знати далеко не сразу удалось утвердить свою власть над Юго-Западной Русью, чему препятствовали как сопротивление местного населения, так и ряд неблагоприятных для Литвы внешнеполитических факторов, с которыми приходилось считаться ее правящим верхам. В связи с этим в процессе наступления литовских феодалов можно выделить два основных этапа: первый, охватывающий приблизительно 20–30-е гг. XIV в., когда в результате нескольких завоевательных походов политическое влияние Литвы было распространено на Владимир-Волынский, Галич и Киев, и второй – 40–60-е гг. XIV в., на протяжении которых в состав Великого княжества Литовского была включена большая часть Юго-Западной Руси – Волынская, Подольская, Киевская (вместе с Переяславской) и Чернигово-Северская земли.
В основе экспансионистской политики правящих верхов Литвы лежали причины как социально-политического, так и экономического характера. Ее конечный результат во многом зависел от позиции влиятельных кругов боярства Юго-Западной Руси и антиордынской активности Великого княжества Литовского. Именно частичное совпадение внешнеполитических целей литовских феодалов и бояр Юго-Западной Руси, гарантирование литовской великокняжеской властью неприкосновенности определенных сословно-классовых привилегий последним, а также открывающиеся перспективы консолидации господствующего класса, укрепления его власти над зависимым населением и усиления феодальной эксплуатации послужили основой их политического сближения, завершившегося признанием местным боярством зависимости от власти великого князя литовского. "Боярство решило судьбу не только белорусских, но и украинских земель, а также смоленских городов и важных новгородских пригородов. Его поддержка обеспечила успех литовскому правительству", – подчеркивал В. Т. Пашуто, указывая при этом, что присоединение отдельных княжеств Руси к Литве "стало возможным лишь при условии признания широких иммунитетных прав за местным боярством".[16] Склонность местных феодалов к соглашению с правящей верхушкой Литвы достаточно определенно проявилась /10/ уже в начале ее наступления на Юго-Западную Русь. Эта тенденция стала доминирующей в отношениях между указанными группами господствующего класса в 40–60-х гг. XIV в., когда военные силы Литвы и княжеств Юго-Западной Руси совместно выступили против Золотой Орды.
Юго-Западная Русь и особенно ближайшие ко владениям Литвы Волынская и Галицкая земли, которые в XIII–XIV вв. сохраняли значение важных звеньев общеевропейской торговой системы, представляли для литовского боярства объект особого интереса.[17] Его стремление поставить под свой контроль южные пути международной торговли, что было весьма важным для языческой Литвы в обстановке ее торгово-политической изоляции в католической Западной Европе на протяжении большей части XIV в., сыграло не последнюю роль в выборе направления феодальной экспансии.
Первый этап развернутого наступления литовских феодалов на Юго-Западную Русь связан с рядом дипломатических и военных мероприятий, осуществленных при великом князе литовском Гедимине. Зимой 1315/1316 г., еще при жизни своего брата великого князя Витеня, он возглавил поход литовских войск на Берестейскую землю, входившую в состав Галицко-Волынского княжества и бывшую объектом притязаний Литвы еще со средины XIII в. По-видимому, в связи с этим походом галицко-волынские князья Андрей и Лев Юрьевичи грамотой от 9 августа 1316 г. подтверждают союз княжества с Тевтонским орденом, обещая защищать его от нападений ордынцев и вообще всяких врагов.[18] В последнем случае, несомненно, подразумевалась Литва, поскольку нейтрализация ее и, возможно, возврат захваченной ею в 1316 г. какой-то части Берестейской земли должны были стать одной из наиболее важных задач внешней политики галицко-волынских князей. Польский историк второй половины XVI в. М. Стрыйковский, основываясь на неизвестном источнике, дает тому ценное свидетельство, утверждая, что "волынские" князья во время войны Литвы с крестоносцами совершали набеги на литовские земли над р. Вилиею и возле Новгородка, а князь Лев, названный в хронике Луцким, занял даже было Берестие и Дорогичин.[19]
Известие М. Стрыйковского следует датировать 1316–1320 гг., когда натиск крестоносного воинства на Литву значительно усилился.[20] Следует полагать, что ввиду необходимости сосредоточить все силы для отражения этого натиска Гедимин пошел на какие-то временные уступки галицко-волынским князьям. Обоюдное соглашение нашло отражение в договоренности о браке Любарта Гедиминовича с дочерью владимирского (волынского) /11/ князя Андрея Юрьевича. Политические мотивы этого брака со стороны Гедимина раскрыты в "Летописце великих князей литовских" в следующих словах: "А Люборта принял володимеръский князь к дотьце во Володимер и в Луцеськь и во въсю землю Волынскую". [21]
О присоединении Гедимином Волыни и Киевского княжества повествуют белорусско-литовские летописи пространной редакции (Летопись Археологического общества, Рачинского, Ольшевская, Румянцевская, Евреиновская, Хроника Быховца) – единственный источник первой половины XVI в., содержащий обстоятельные, но не всегда достоверные, сведения об этих событиях. Они наряду с иными не сохранившимися до нашего времени источниками послужили основой для описания М. Стрыйковским [22] походов Гедимина на Владимир-Волынский и Киев. Летописи сообщают, что Гедимин, "…впокоивши землю Жомоитцкую от немцов, и пошол на князи рускии, и приде напервеи к городу Володимеру. И князь Владимер володимерскии, собравшися с людми своими, и вчинит бои лют с князем великим Кгидимином. И поможе Бог великому князю Кгидимину, иж князя Володимера володимерского убил и рать его всю побил, и город Володимер возмет. И потом поиде на князя Лва луцкого… А князи и бояре волынскии били челом великому князю Кгидимину, абы в них пановал и господарем у них был, а земли их не казнил".[23] В летописях подчеркивается тот факт, что Гедимин, полностью подчинив своей власти волынских феодалов, принял у них присягу верности, поставил наместников и "начне княжити".
Походы Гедимина на Земли Юго-Западной Руси, в том числе на Галицко-Волынскую, в исторической литературе до сих пор датируются по-разному. Многие дореволюционные исследователи в этом вопросе следовали за М. Стрыйковским, который на основании указания летописей о предшествовавшем походу на Волынь "успокоении земли Жомоитцкой" приурочил его к 1320 г., тем самым обозначив одним годом разгром крестоносцев в Жемайтии и события, связанные с Волынью. Некоторые из представителей буржуазной историографии вообще отрицали возможность походов Гедимина на Юго-Западную Русь и завоевание ее в 20-х гг. XIV в. Столь значительное расхождение во мнениях объясняется, прежде всего, слабой изученностью политической истории Юго-Западной Руси первой четверти XIV в.
По отношению к Галицко-Волынскому княжеству этот пробел частично заполнили монографии польского исследователя Б. Влодарского [24] и украинского советского историка И. П. Крипякевича.[25] Так, им удалось показать тесные политические и династические связи, объединявшие галицко-волынских князей с предста- /12/ вителями польской королевской династии – Пястовичами, в особенности собравшего под своей властью всю Галицко-Волынскую Русь Юрия I Львовича (1301–1308) и князя Владислава Локетка, который в 1320 г. стал польским королем. Юрий I Львович, женатый вторым браком на сестре Локетка Евфимии, неоднократно предоставлял убежище польскому князю, вынужденному спасаться бегством от своих политических противников, а в 1302 г. оказал ему помощь вспомогательными отрядами для похода в Сандомирскую землю. Тогда же, в первые годы XIV в., заключен брак между сестрой галицко-волынского князя Анастасией и братом Владислава Локетка добжинским князем Земовитом.[26]
Как и его дед, Даниил Романович Галицкий, Юрий I Львович принял королевский титул, о чем свидетельствует его печать с надписями: "Господарь Георгий король Руси", "Господарь Георгий князь Владимирии".[27] В 1303/04 или же 1305/06 г. он добился от константинопольского патриарха возведения Галицкой епископии в степень митрополии, которая в составе Владимирской, Перемышльской, Луцкой, Туровской и Холмской епархий просуществовала до 1347 г.[28] Нельзя не согласиться с Я. Н. Щаповым в том, что появление в начале XIV в. православной митрополичьей кафедры явилось важным политическим успехом Галицко-Волынского княжества, и что это событие, в первую очередь, "было вызвано внутренними причинами – указанным объединением и усилением этого княжества". Прав он и тогда, когда утверждает: "Самостоятельная православная митрополия, несомненно, была сильным политическим оружием в руках князя в его борьбе за усиление княжества и его политическую независимость", которые явились необходимой предпосылкой для "развития национальной культуры в привычных, традиционных формах".[29] О том, что самобытное развитие Галицко-Волынской Руси и во времена Юрия I Львовича подвергалось угрозе католической экспансии, свидетельствует датированное 1309 г. сообщение Яна Длугоша о неудавшейся попытке папской курии склонить "русского короля" к "повиновению Римской церкви и к союзу с ней" и тем самым подчинить его владения своему влиянию.[30]
Ян Длугош сообщает также точные даты смерти Юрия I Львовича и его супруги Евфимии: соответственно 24 апреля и 17 марта 1308 г. По словам польского историка XV в., он был "человек изворотливый и благородный, щедрый для духовных лиц. В его правление Русь пользовалась благами мира и огромной зажиточности".[31] Характеристика эта вполне соответствует описанию владимирским летописцем действий Юрия Львовича по захвату Берестейской земли в 1288 г.[32] После его смерти Владислав Локетек принял деятельное участие в судьбе своих племянников, ока- /13/ зав им помощь в преодолении сопротивления местного боярства и утверждении их власти в Галицко-Волынском княжестве. "Божьей милостью князья всей Русской земли, Галиции и Владимирии" – так именуют себя Андрей и Лев Юрьевичи в грамоте от 9 августа 1316 г.[33] Их преемник Болеслав-Юрий II, хотя и пользовался печатью, изготовленной по образцу печати Юрия I Львовича, но королевский титул также не употреблял.[34] Следовательно, в титулатуре Юрий Львович выступает прямым и единственным в последующем ряду галицко-волынских князей восприемником Даниила Галицкого.
Имеющиеся в наличии источники не позволяют сколько-нибудь определенно говорить о тех политических реалиях, которые послужили причиной принятия им королевского титула, но все же дают основание высказать на этот счет некоторые предположения. Как видно из сообщения Яна Длугоша, данное событие не было связано с папской курией. Скорее всего, оно обусловливалось какими-то позитивными сдвигами во внутриполитическом развитии и международном положении Галицко-Волынского княжества в первом десятилетии XIV в. Если исходить из посылки, что Юрий Львович явился продолжателем политики своего деда, то следует признать, что наиболее весомыми причинами принятия им королевского титула могли быть лишь усиление великокняжеской власти и распространение ее суверенитета на всю территорию, входившую в состав Галицко-Волынского княжества во времена его наибольшего могущества. Но в таком случае княжество неминуемо должно было вступить в конфликт с Золотой Ордой, который имел бы своим следствием не только ликвидацию или значительное ослабление ее верховной власти над Галицко-Волынской Русью, но и привел бы к возврату захваченного ордынцами еще в 50-х гг. XIV в. Галицкого Понизья.
В 70-х гг. XIII в. Галицкое Понизье составило ядро владений темника Ногая – всесильного временщика и вершителя государственных дел Золотой Орды на протяжении почти трех десятков лет. Непосредственная власть Ногая распространялась на все правое (западное) крыло Ордынской державы – территорию в Северном Причерноморье, простиравшуюся от междуречья Дона и Днепра на востоке до Олты, левого притока Дуная, на западе и ограниченную с севера предгорьем Карпат, а далее – рубежом Золотой Орды с Юго-Западной Русью.[35] Эти земли Ногай подчинил своей власти в 60–70-х гг. XIII в., во время походов золотоордынских войск на Византию и Болгарию, используя положение ханского военачальника.[36]
С начала 70-х гг. XIII в. Ногай выступает в международных отношениях в качестве самостоятельной политической силы. /14/ Так, уже в 1270–1271 гг. он вступил в переписку непосредственно с египетским султаном ал-Мальк аз-Захиром,[37] в 1273 г. взял себе в жены побочную дочь византийского императора Михаила VIII Палеолога Евфросинью,[38] что дало ему повод вмешиваться в дела Византии, Болгарии и Сербии.
Образование в Северном Причерноморье улуса Ногая, вскоре приобретшего значение второго военно-политического центра Золотой Орды, усилило зависимость от нее близлежащих земель Юго-Западной Руси, экономические и военные ресурсы которых были использованы ею во внешнеполитических акциях, направленных, в первую очередь, против Литвы и Польши.
Ипатьевская летопись уже под 1277 г. сообщает о попытке Ногая навязать княжествам Галицко-Волынской Руси зависимость от своей власти помимо ханской. Поводом для нее послужило обострение отношений между правителем Литвы Тройнатом и Львом Галицким, которого поддерживали волынские князья: его брат Мстислав Данилович и племянник Владимир Василькович. К ним и прислал Ногай "послы своя с грамотами" такого содержания: "Всегда мь жалоуете на Литвоу, осе же вы дал есмь рать и воеводу с ними Мамъшъя, поидете же с ним на вороги свођ".[39] Примечательно, что двумя годами ранее эти же князья ходили походом на Литву, но тогда сам Лев Галицкий обращался за помощью к хану Менгу-Тимуру, который предоставил в его распоряжение не только ордынское войско, но и отряды "заднепровских" князей – брянского, смоленского, пинских и туровских – ибо, как отметил летописец, в то время "бяху вси князи в воли в Тотарьскои".[40] По-видимому, перелом в отношениях Ногая с правителями Юго-Западной Руси отражает запись 1277 г. в Густинской летописи: "в се лђто в Татарех царь Ногай".[41] В летописях Северо-Восточной Руси наиболее раннее упоминание Ногая с царским титулом относится к началу 80-х гг. XIII в.[42] О признании верховной власти Ногая галицким князем свидетельствует известие под 1280 г. Ипатьевской летописи о том, что Лев Данилович "восхотђ собђ части [собђ] в землђ Лядьскои, города на Въкраини, еха к Ногаеви окаяньному проклатомоу помочи собђ прося оу него на Ляхы, он же да ему помочь…".[43] Таким образом, Галицкая, а за нею и другие земли Галицко-Волынской Руси первыми должны были признать зависимость от улуса Ногая. Поступление дани и вспомогательных войск из Галицко-Волынской Руси способствовали дальнейшему быстрому росту политического могущества ордынского временщика.
В начале 80-х гг. XIII в., сразу же после смерти Менгу-Тимура, Ногай выступил в роли самостоятельного правителя, вследствие чего в Золотой Орде фактически установилось двоевластие.[44] /15/ В Великом Владимирском княжении диархия в Орде вызвала существование двух соперничавших между собой из-за приоритета политических группировок феодальной знати, каждая из которых ориентировалась на один из ордынских центров, пользуясь его поддержкой и военной помощью.[45] Подобную же раздвоенность ориентации у князей Юго-Западной Руси предполагал В. Т. Пашуто.[46] Она, в частности, просматривается во взаимоотношениях галицких и волынских князей во второй половине 80-х гг. XIII в. Им же подмечена тенденция к улучшению в дотоле недружелюбных отношениях между Львом Галицким и Мстиславом Даниловичем, после того как Мстислав объединил под своей властью всю Волынь в 1289 г.[47] Этим годом обрывается официальное летописание Юго-Западной Руси, представленное для большей части XIII в. Галицко-Волынской летописью, а вместе с ним и сколько-нибудь систематические сведения о внутриполитическом развитии данного региона Руси и его отношениях с Золотой Ордой. Между тем скупые известия летописей Северо-Восточной Руси и ряда иностранных источников указывают на то, что именно в этих сферах на рубеже XIII–XIV вв. произошли важные изменения, последствия которых в конечном счете предопределили результат экспансии литовских и польских феодалов на Юго-Западную Русь.
Изменения в отношениях между Юго-Западной Русью и Золотой Ордой, оказавшие существенное влияние на кратковременное возвышение Галицко-Волынского княжества в последние годы правления Льва I Даниловича и при его сыне-преемнике, безусловно находились в прямой зависимости от хода напряженной борьбы хана Токты против Ногая, завершившейся поражением временщика и ликвидацией его улуса как самостоятельной политической силы. Первое военное столкновение Ногая с Токтой произошло в конце 1298 – начале 1299 г. на границе их владений где-то в низовьях Северского Донца.[48] Войска Токты были разбиты, бежали к Дону и часть их утонула в реке. Сам Токта бежал в Сарай. Вскоре однако он собрал новое войско и, когда на его сторону перешло несколько эмиров из лагеря противника, вторгся во владения Ногая. Решающее сражение произошло, по свидетельству большинства арабских авторов, "в местности, называемой Куканлык", в 699 г. хиджры (28 сентября 1299 – 15 сентября 1300 г.) и завершилось полным разгромом сил Ногая и его смертью от руки русского воина.[49] Несколько иную, но близкую к указанной, датировку событий, дает Рашид ад-Дин, утверждая, что в 1300 г. произошло первое сражение, но второе последовало вскоре за ним.[50] Он приводит весьма ценные подробности, кото- /16/ рые отсутствуют у других авторов. Так, по словам Рашид ад-дина, когда Токта набрал новое войско и двинулся на Ногая, Ногай отступил, потому что часть его войска отказала ему в поддержке. Всесильный временщик был разгромлен где-то в низовьях Южного Буга или Днестра, куда войска Токты пришли, переправившись "через реку Узи" (Днепр). Рашид ад-Дин сообщает, что Ногая настиг "русский всадник из солдат Тохты, нанес ему рану" и повел к Токте, но по дороге Ногай умер.[51] По другим же сведениям, Ногай был убит русским воином после того, как назвал себя и приказал отвести к Токте, за что этот воин также был убит.[52]
Княжества Юго-Западной Руси оказались втянуты в междоусобную феодальную войну в Золотой Орде, причем, как подсказывает ход событий, в начале ее на стороне Ногая. Перипетии и исход этой войны по-разному отразились на их положении. Одной из первых жертв противоборства между Токтой и Ногаем стало Киевское княжество, подвергшееся опустошению во время похода ханских войск на правобережье Днепра. О каких-то политических потрясениях той поры в Киеве очень глухо упоминают летописи Северо-Восточной Руси и то лишь в связи с перенесением митрополичьей кафедры из Киева во Владимир-на-Клязьме. Под 1300 г. они сообщают, что митрополит Максим, "не терпя татарского насилия, остави митрополию и збежа из Киева", и "весь Киев, – прибавляет летописец, – разбежался".[53] Нейтральный характер записи (без упоминания имен Ногая и Токты) говорит о том, что в ней, вероятнее всего, подразумевались действия ханских войск. Летописному известию не противоречит принятое в 1354 г. патриаршим собором постановление о перенесении кафедры русской митрополии из Киева во Владимир-на-Клязьме. Содержащиеся в нем сведения позволяют несколько прояснить сокрытое летописцем. Так, причинами перенесения митрополичьей кафедры из Киева документ называет обстоятельства, вследствие которых город "сильно пострадал от смут и беспорядков (настоящего) времени (т. е. 1353–1354 гг. – Авт.) и от страшного напора соседних Аламанов и пришел в крайне бедственное состояние"; вот почему русский митрополит Феогност "и, прежде него, двое других", "имея здесь не такую паству, какая им приличествовала, но сравнительно с прежними временами весьма недостаточную, так что им не доставало необходимых средств содержания, переселилась отсюда" во Владимирскую епископию, "которая могла доставить им постоянные и верные источники доходов".[54] Оба источника, таким образом, свидетельствуют о разорении Среднего Поднепровья и его центра ордынцами, вероятнее всего войсками Токты. Однако настоящая причина /17/ перенесения митрополичьей кафедры из Киева в столицу Владимирского великого княжения заключалась, конечно, не в уменьшении ее доходов, вызванном этим разорением, а в возникновении после 1300 г. новой расстановки политических сил в Восточной Европе, в усилении на Руси объединительных тенденций и обострении разжигаемого ордынской дипломатией соперничества между ее крупнейшими феодальными центрами. Сообщением о переезде митрополита Максима на жительство из Киева во Владимир-на-Клязьме в 1300 г. прерывается более чем на четверть века информация летописей Северо-Восточной Руси о Среднем Поднепровье и Галицко-Волынском княжестве, что лишает исследователя возможности дать сколько-нибудь точное определение политического статуса Киева и характера его отношений с галицко-волынскими князьями. Подобное умолчание единственного надежного источника представляется фактом далеко не случайным. Возможно, это обстоятельство указывает на то, что в первой четверти XIV в. Киев вместе с принадлежавшей ему территорией в Среднем Поднепровье находился в сфере преобладающего политического влияния Галицко-Волынского княжества.
В отличие от правящей верхушки Киевского княжества правители Галицко-Волынской Руси своевременно оценили ситуацию, сложившуюся в степях Северного Причерноморья под влиянием наступившего перелома в ходе междоусобной борьбы в Золотой Орде, и сумели извлечь из нее определенные политические выгоды, в частности, отодвинуть южные границы своих владений вплоть до устьев Южного Буга и Днестра.
Этот вывод основывается на анализе общей политической обстановки, возникшей в северо-западном регионе Причерноморья в результате ликвидации улуса Ногая, с учетом главной тенденции во взаимоотношениях Руси и Золотой Орды в первой четверти XIV в., а также свидетельств некоторых иноземных источников.
Внутренняя феодальная война 1299–1300 гг. подорвала военно-политическое могущество Золотой Орды, что временно снизило ее активность на международной арене. Так, первое в XIV в. пограничное столкновение между войсками Хулагуидов и Джучидов в Закавказье фиксируется только в сентябре – октябре 1308 г.,[55] между тем как на протяжении почти всей второй половины XIII в. именно военный конфликт с иранскими Хулагуидами за обладание Арраном и Азербайджаном притягивал внимание правителей и основные силы Золотой Орды. Хотя последующее десятилетие правления Токты прошло под знаком усиления ханской власти и внутригосударственных преобразований, одним /18/ из которых явилась денежная реформа 1310 г., ордынская держава в тот период была явно не в состоянии осуществлять, как это делала ранее, военное вмешательство во внутриполитические отношения на Руси и предпочитала удерживать зависимость северо-восточных русских княжеств при помощи дипломатических средств. Лишь в 1313 г. Токта предпринял попытку организовать поход на русские земли, но и она не была завершена в связи с его смертью.[56] Нет оснований считать, что в отношении Юго-Западной Руси Золотая Орда проводила в то время иную политику. Более того, источники показывают, что ханская власть была вынуждена пойти на определенные уступки галицко-волынским князьям.
В самом деле, в источниках нет свидетельств об участии галицко-волынских войск в первой четверти XIV в. в организованных Золотой Ордой походах на соседние страны. Единичное упоминание об ордынцах, наряду с галицко-волынскими воинами принявшими участие в нападении отрядов Владислава Локетка на Сандомирскую землю в 1302 г.,[57] не противоречит возникшей ситуации. Более того, и неудачный исход похода, и последовавшее за ним восстановление польского суверенитета над Люблином и Люблинской землей указывают на то, что в 1302 г. главные военные силы Галицко-Волынского княжества надолго были прикованы к иному месту, далеко от Люблина. Можно, следовательно, утверждать, что в первой четверти XIV в. с населения Галицко-Волынского княжества не взималась "дань кровью" – одна из наиболее тяжких и унизительных повинностей золотоордынского ига.
Среди других источников первостепенное значение для характеристики отношений между Золотой Ордой и Галицко-Волынской Русью в тот период имеют два документа: уже упоминавшаяся грамота князей Андрея и Льва Юрьевичей от 9 августа 1316 г. и письма польского короля Владислава Локетка к папе Иоанну XXII от 21 мая 1323 г. В первом галицко-волынские князья брали на себя обязательство защищать от нашествий ордынцев земли Тевтонского ордена, "покуда это нам (т. е. Андрею и Льву Юрьевичам. – Авт.) будет возможно".[58] Во втором – польский король сообщает, что в связи с гибелью "последних двух русских князей из рода схизматиков", чьи непосредственные действия против ордынцев служили "непреоборимым оплотом" для запада, возникла угроза захвата Ордой соседних с его владениями русских земель, "с которых, по обыкновению, уплачивалась ежегодная дань".[59] Отсюда следует вывод: в начале XIV в. Галицко-Волынское княжество длительное время успешно противостояло военному натиску ордынцев и одновременно уплачивало Орде ежегодную дань. Кажущаяся противоречивость этого вывода /19/ снимается, если обратиться к конкретной политической ситуации, сложившейся в Северном Причерноморье после ликвидации улуса Ногая, и принять во внимание формы и эффективность воздействия на нее ханской власти в рассматриваемый период.
Победа над Ногаем и раздел его владений между братьями, а затем и сыновьями Токты, не означали, что в Золотой Орде сразу же была достигнута внутриполитическая стабильность и установилось единодержавие. Власть сконцентрировалась в руках Токты только после смерти его братьев Сарай-Буки (1301/1302) и Бурлюка (1309/1310).[60] Потребовалось какое-то время и для того, чтобы установить достаточно эффективный военно-политический контроль ханской власти над Северным Причерноморьем, ставшим после отхода войск Токты ареной борьбы между различными группировками феодальной кочевой аристократии этого региона. Сначала во владениях бывшего временщика попытался утвердиться его старший сын Джека (Чека), но против него выступили местные, вероятно, наиболее влиятельные эмиры Тунгуз и Таз. С помощью призванных ими ханских отрядов они принудили Джеку бежать в землю алан (асов), располагавшихся в начале XIV в. западнее Днестра, а оттуда в одну из столиц Болгарии, в Тырново, где он и был убит.[61] Неудачной оказалась и последняя попытка восстановить былой улус Ногая, предпринятая в 1303–1304 гг. Каракишеком, сыном Джеки.[62] Но и после нее политическая обстановка в Северном Причерноморье не отличалась устойчивостью.
Исследуя внешнеполитические условия образования Молдавского феодального государства, П. Ф. Параска проанализировал сведения письменных источников о политической ситуации в северо-западной части Причерноморья в начале XIV в. и сделал следующие приемлемые в общем и целом выводы: 1) после поражения Ногая и подавления сепаратизма его сыновей и внуков и вплоть до начала 30-х гг. XIV в. в рассматриваемом регионе не наблюдалось сколько-нибудь значительной концентрации военных сил Золотой Орды, никоим образом не проявлялась и ее активность в направлении Галицко-Волынской Руси, Польши и Венгрии; 2) в условиях ликвидации улуса Ногая и невозможности для ханской власти установить контроль над бывшими владениями временщика они становятся объектом наступления Тырновской Болгарии, под власть правителя которой – Святослава – в самом начале XIV в. попадает северо-западное побережье Черного моря, включая Белгород и устье Днестра, а также Галицко-Волынского княжества, в чью сферу политического влияния снова была включена значительная часть Днестровско-Карпатских земель, в том числе и бывшие владения ордынцев западнее Дне- /20/ стра.[63] Последний вывод основан главным образом на свидетельствах анонимного автора "Описания Восточной Европы", который, осуществив в 1308 г. путешествие из Константинополя в Польшу, оставил интересные сведения о крае. Так, он вовсе не упоминает об ордынцах на северо-западе Причерноморья, но зато сообщает, что огромная страна "Рутения" соседствует с Болгарией и "Грецией", т. е. Византийской империей, и является данницей Орды, называет князя Льва.[64] Известен также факт распространения в 1299 г. власти "русского князя Льва" на некоторые земли Закарпатья, ранее захваченного Венгерским королевством.[65] Возврат части Закарпатья под контроль Галицкого княжества на исходе XIII в. свидетельствует о значительной его внешнеполитической активности на своих юго-западных рубежах как раз во время краха улуса Ногая.
Отголоском каких-то событий, связанных с военно-политической активностью Галицко-Волынского княжества в низовьях Днестра в самом начале XIV в., является сообщение арабских историков о том, что выступившие против Джеки бывшие сторонники Ногая Тунгуз и Таз готовили "грабительский поход на земли Валахов и Русских". По словам Ибн-Хальдуна, поход должен был состояться против асов и русских.[66] Из дальнейшего повествования арабских источников о судьбе Джеки ясно видно, что "землей Валахов" в них обозначалась Тырновская Болгария. В свое время Ю. А. Кулаковский убедительно доказал, что в начале XIV в. аланы имели владения в Нижнем Попрутье и Поднестровье.[67] По мнению П. Ф. Параски, упоминаемой в арабских источниках "землей русских" не могла быть какая-нибудь отдаленная галицко-волынская область, но, вероятно, это были "те области между Днестром и Карпатами, которые населяли восточные славяне, образуя традиционно русскую политическую сферу".[68] До разгрома Ногая этот район не только даннически зависел от власти временщика, но и, в отличие от большинства других территорий Юго-Западной Руси, пребывал под непосредственным управлением ордынской администрации. Промежуточная зона, разделявшая галицкие и золотоордынские владения, к началу XIV в. находилась гораздо севернее его, достигая южных рубежей Шипинской земли (Буковины), не входившей в состав Золотой Орды,[69] и округа Бакоты в среднем течении Днестра.[70]
Таким образом, данные об отношениях Галицко-Волынского княжества и Золотой Орды на рубеже XIII–XIV вв. и о политической обстановке в Северном Причерноморье после ликвидации улуса Ногая позволяют конкретизировать высказанную ранее мысль и сформулировать ее в виде следующего предварительного, в силу недостаточной изученности вопроса, вывода. /21/
В первой четверти XIV в. галицко-волынские князья не обрели независимость от верховной власти в Золотой Орде, но сюзерен их поменялся, и им снова стал золотоордынский хан, которому по-прежнему уплачивалась ежегодная дань, взимаемая с населения Галицко-Волынского княжества (правда, о размерах этой дани ничего не известно). В условиях разгрома улуса Ногая и затянувшейся феодальной анархии в среде местной кочевой аристократии, неспособности ханской власти совладать с сепаратистскими тенденциями и установить достаточно эффективный военно-политический контроль над правым крылом Золотой Орды галицко-волынские князья, действуя, возможно, вначале с санкции хана Токты, но в интересах большинства феодалов Галицко-Волынской Руси, приняли активное участие в подавлении движения оппозиционных ханской власти группировок золотоордынской знати. Результатом военно-политических акций Галицко-Волынского княжества против отделившихся от сарайского центра орд Северного Причерноморья был возврат в 1300–1302 гг. в состав княжества большей части отторгнутого ранее ордынцами Галицкого Понизья, включая территории, прилегающие к устьям Южного Буга и Днестра. Территориальные приобретения на юге Галицко-Волынскому княжеству пришлось отстаивать в упорной борьбе против натиска орд из района Северного Причерноморья, которому оно успешно противостояло в течение двух первых десятилетий XIV в., до тех пор пока окрепшее при хане Узбеке (1314–1342) золотоордынское государство не перешло в наступление на своих западных окраинах.
К власти в Золотой Орде Узбек пришел через убийство сына Токты Ильбасмыша и расправу над оппозицией, выступившей против курса нового хана на централизацию государства, его мусульманизацию и сближение кочевой знати с оседлой частью населения. В числе наиболее деятельных участников оппозиции, убитых в 1313 г., были эмиры правого крыла Таз и Тунгуз.[71] Это был решительный шаг ханской власти к укреплению ее позиций в правом крыле Золотой Орды. Но цель была достигнута, по-видимому, лишь через несколько лет. К 1317 г. власть Узбека была утверждена в междуречьи Днепра и Дона, о чем свидетельствует начало в том году работы Азакского монетного двора по чеканке монет этого хана.[72] К началу 20-х гг. XIV в. она восторжествовала и в кочевьях Днепровского Правобережья, следствием чего было усиление внешнеполитической и военной активности Золотой Орды на ее западных рубежах. Угроза возможного нашествия явственно ощущалась правящими кругами Галицко-Волынского княжества, как это видно из грамоты его князей, уже в 1316 г. Она в еще более реальной форме была воспринята в Византии /22/ в 1321 г., где послужила правдоподобным поводом для набора войска Андроником Младшим, который использовал его не для отражения нашествия "приистрийских скифов", так и не появившихся на византийской границе, а с целью свержения императора Андроника Старшего.[73] Подобная ситуация повторилась в 1325 г., когда слухи о вторжении ордынцев заставили многих сельских жителей Фракии бежать из родных мест и искать убежище в крепостях.[74] Слухи эти были, по-видимому, обоснованны, отражая военные действия ордынских войск против Галицко-Волынского княжества. Конфронтация между ними в начале 20-х гг. XIV в. представляется неизбежной.