1. Основные черты общественно-политического устройства земель Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Основные черты

общественно-политического

устройства земель Юго-Западной Руси

в составе Великого княжества

Литовского

В XIV в. Юго-Западной Руси, как и другим русским землям, были присущи все основные признаки развитого феодализма: крупная земельная вотчина-сеньория с феодальным иммунитетом, иерархическая структура землевладения, система сюзеренитета-вассалитета и др. Эволюция феодальных общественных отношений в разных частях Руси совершалась по одинаковому пути, поскольку для всех русских земель была характерной унаследованная от Древнерусского государства общность социально-экономического уклада и государственно-политического устройства, а также духовного и культурного развития, религии, обычаев. Существовавшая уже в IX–XII вв. эта общность выступает еще и в XIV в. в качестве ведущей тенденции в развитии складывавшихся на основе древнерусской народности трех братских восточнославянских народностей – великорусской, украинской и белорусской.[313]

Социально-экономические отношения земель Юго-Западной Руси базировались на разных формах феодальной собственности.[314] В XIV в. получает дальнейшее развитие и еще более укрепляет ведущие позиции крупное частное землевладение – княжеское (домениальное), боярское, церковное, возраставшее за счет общинных земель государственного фонда. Особенно быстро развивалась земельная собственность боярства. О. М. Рапов, исследовавший по данным летописания Юго-Западной Руси боярское землевладение XII – первой половины XIII вв., пришел к выводу, что уже в тот период в безусловном владении древнерусского боярства, прежде всего, "великих бояр", находились обширные земельные площади: волости, города, замки и села. Боярский домен охранялся специальным законодательством – Пространной Русской Правдой. Бояре содержат крупные военные отряды, "с помощью которых они пытаются оказывать давление на княжескую и великокняжескую власть".[315] На Северо-Западе, как показал В. Л. Янин в исследовании новгородской феодальной вотчины, процесс складывания вотчинной собственности начался /75/ в XII в., а "к середине XIV в. создание вотчинной системы как безраздельно господствующего вида феодального землевладения было завершено".[316] В. Б. Кобрин, отметив, что боярская вотчина появилась в Приднепровье раньше, чем в других частях Древней Руси, отнес время ее расцвета в Северо-Восточной Руси к середине XIV в.[317] Еще в древнерусские времена в Юго-Западной Руси, в частности в Галицко-Волынском княжестве, было известно также боярское условное землевладение в его бенефициальной и ленной формах.[318]

Количественно возрастающий с конца XIV в. поземельный актовый материал Литовской метрики свидетельствует, что расширение и дальнейшее развитие вотчинной системы происходили главным образом на основе государственного пожалования. Великие литовские и удельные князья жаловали своих вассалов с различной полнотой прав и повинностей угодьями, селами, волостями. Нередко жалованная грамота лишь санкционировала уже свершившийся захват феодалом общинной земли или же предоставляла в его распоряжение угодья, выпрошенные как пустоши, бесхозные или малодоходные имения. Пожалование земель в наследственную собственность ("в отчину"), а также на условиях службы или за выслугу (в таких случаях они носили названия "данин", "держав", "кормлений") стало важнейшим источником образования магнатских латифундий. Особенно интенсивно происходил этот процесс на Волыни и Подолье, ставших к концу XV в. центрами магнатского землевладения.

Соотношение между светским и церковным землевладениями в XIV в. было далеко не в пользу второго, что объясняется относительной слабостью церковной организации в Юго-Западной Руси, стремлением светских феодалов ограничить ее юрисдикцию, доходы и земельные владения.[319] Об этом, в частности, свидетельствует митрополит Киприан, который ставил себе в заслугу, что он в 1376– 1378 гг. "в Литве" и на Волыни "мъста церковная, запустошена давными лђты, оправил есмь приложити к митрополии всея Руси… и десятину доспъл к митрополии же, и села". В Киевском княжестве Киприан ставил своей целью "доискаться" и "оправдать" "такоже отприснаа (т. е. извечные. – Авт.) села софийская, отпала к князем и к бояром".[320] На относительно скромные размеры земельных владений и доходов с них киевской митрополии указывает "Запись о денежных и медовых данях, взимаемых с Киевской митрополичьей отчины", где названы восемь софийских сел (или их частей – "земель") и 33 боярских села и "земли", с которых крестьяне давали натуральный и денежный оброки на митрополичий двор в Киеве.[321] Монастырское землевладение в XIV в., видимо, также не было значительным. На Руси монастыри стали общинами с коллективной собственностью и, следовательно, получили возможность приобретать и накапли- /76/ вать имущество, в том числе земли, только во второй половине XIV в.[322] Начало быстрого роста земельных владений православных монастырей в Юго-Западной Руси, как показывает поземельный материал Литовской метрики, приходится на рубеж XV–XVI вв. Он, так же как и темпы формирования магнатского землевладения, в значительной степени обусловливался политическим курсом литовской великокняжеской власти, стремившейся путем раздач земель из государственного фонда подорвать основу могущества удельных князей, а после ликвидации удельно-княжеской власти на Волыни и в Киеве укрепить таким образом свои позиции в местной, в частности духовной, феодальной среде. Итак, церковное землевладение в Юго-Западной Руси в силу конкретных исторических обстоятельств не получило в рассматриваемый период такого развития, как на северо-востоке, где оно уже в XIV–XV вв. переросло политические рамки отдельных княжеств, приобретая значение существенного фактора в процессе преодоления феодальной раздробленности и образования Русского государства.

С развитием системы вотчинного землевладения тесно связано расширение иммунитетных прав крупных феодалов. Б. Н. Флоря, проследив эволюцию феодального иммунитета и изменение взаимоотношений между государственной властью и представителями сословия светских феодалов в период образования единых Польского и Русского государств, отметил, что в начальной стадии их образования эти процессы развивались принципиально в одном и том же направлении и, несмотря на свою незавершенность, вели к превращению крестьянина и его имущества в полную собственность господина. Вместе с тем имелись некоторые отличия в податных правах. Так, польские магнаты и рыцарство уже в XIII в. добились в общем порядке освобождения от большинства государственных налогов и повинностей, за исключением тех, которые были связаны с обороной страны, тогда как вотчинники Руси располагали такими правами не в полном объеме. Их владения, в частности, не освобождались от важнейших государственных налогов, а частновладельческие крестьяне, кроме исполнения повинностей по укреплению городов, уплаты дани, привлекались также к работам в княжеском (великокняжеском) хозяйстве.[323] Б. Н. Флоря оперировал данными, характеризующими иммунитет светских феодалов Московского великого княжества, но аналогичную картину воссоздают также источники, особенно законодательные, освещающие феодальную собственность и социальный статус крупных землевладельцев Великого княжества Литовского в конце XIV – первой половине XV вв.[324] /77/

Более существенными оказались отличия в тенденциях развития условного феодального землевладения в Юго-Западной и Северо-Восточной Руси. Если в последней процесс преодоления феодальной раздробленности и образования единого Русского государства сопровождался все более решительным перераспределением земельной собственности в пользу широкого слоя служилых феодалов и созданием поместной системы, то в восточнославянских частях Великого княжества Литовского дальнейшее развитие боярского условного землевладения шло по пути превращения его в полное безусловное землевладение.[325] В связи с расширением и укреплением экономической базы боярства в общественно-политических отношениях Великого княжества Литовского уже к середине XV в. произошли существенные сдвиги, выразившиеся в снижении (в целом и на местах) политической роли титулованной знати и росте общественного значения нетитулованных крупных и средних землевладельцев-магнатов (панов) и бояр (шляхты) на основе уравнения их в экономических правах, что было оформлено в ряде законодательных актов королевской и великокняжеской власти.

Расширение боярского домена совершалось за счет государственных земель, находившихся в пользовании сельских общин. В связи с этим общинное землепользование постепенно уступает место частновладельческим землям на Волыни, в Подолье, северной полесской части Киевской земли, а также в Черниговщине. Одновременно население общин, находившееся под юрисдикцией великокняжеской (удельно-княжеской) администрации, переходило под юрисдикцию вотчинника, а сама община со значительно урезанными правами оказывалась все более подчиненной власти феодала-землевладельца, превращаясь тем самым в одно из орудий феодальной эксплуатации крестьянства в вотчинной системе хозяйства. К середине XV в. общины, обладавшие более полными правами и самоуправлением, сохранились на государственных (великокняжеских и княжеских домениальных) землях, основной массив которых находился на подвергавшихся частым нападениям ордынцев и поэтому не представлявших для землевладельцев особого интереса южных и юго-восточных окраинах Подолья и Киевского княжества, включая Северскую территорию.

В XIV в. значительная (если не преобладающая) часть сельского населения состояла из относительно свободных, незакрепощенных крестьян, которые вели свое хозяйство как на великокняжеских (удельно-княжеских) домениальных, так и частновладельческих землях. Лично свободное сельское население не было соци- /78/ ально однородным и делилось на две группы, отличавшиеся специальными обязанностями: на тяглых и на военно-служилых. "Тяглые люди", или "данники", составляли наиболее многочисленную категорию крестьянства, которая выполняла основное государственное "тягло" – работы по укреплению городов и оборонных замков, а также вносила в казну разнообразные дани и подати. Крестьяне-слуги привлекались в интересах государства к военной службе (в этом случае их называли военными слугами, или "боярами") или же к обслуживанию потребностей различных отраслей княжеского домениального хозяйства[326]. Военнообязанные слуги составляли верхний, наиболее зажиточный слой военно-служилого крестьянства, и в отличие от других его слоев нередко освобождались от государственного тягла и даней ("коли на войну ходять, тогды подимьщины не дають"). Единственной их повинностью было "на войну ходити".[327]

Среди частновладельческих крестьян свободные люди занимали особое положение. Они владели или пользовались наследственными или хозяйственно освоенными земельными участками на основе древнего обычного права, отбывали определенные повинности в пользу вотчинника, но сохраняли за собой право перехода к другому землевладельцу или же на незанятые земли. В актах Литовской метрики эта категория сельских жителей обозначалась терминами "люди вольные", "люди похожие", "люди прихожие" и др. Класс землевладельцев стремился зафиксировать в законодательном порядке повинности "похожих" крестьян и прикрепить их к земле, ограничив свободу переходов.

Дань с домениальных и частновладельческих крестьян взималась в основном в форме натуральной ренты. Виды продуктов натурального оброка определялись местными условиями и состояли из меда, пушнины (бобровой, куничной), хлеба (рожь, пшеница, овес). Часть дани, в частности "воловщина", "подымщина" и некоторые другие виды, как показывает люстрация домениальных земель Киевского княжества 1471 г., взималась деньгами.[328] Отсутствие в крестьянских дворах малоземелья при наличии больших массивов неосвоенных земель и оброчная система эксплуатации феодально зависимого крестьянства предоставляли ему значительный простор для проявления хозяйственной инициативы – непременного условия сравнительно быстрого восстановления экономики Юго-Западной Руси от разрушительных последствий Батыева погрома и последующих ордынских нападений. Отработочная рента занимала, по-видимому, незначительное место среди других форм эксплуатации зависимого крестьянства. Ее рост наблюдается к середине XV в. в связи с развитием поместного (фольваркового) хозяйства, прежде всего, в западных районах /79/ Великого княжества Литовского.[329] Тогда же стало более определенно проявляться усиление процесса имущественного расслоения крестьянства и тенденций крепостнического порядка, особенно в вотчинных владениях боярства.

Низшую и наиболее бесправную категорию крестьянства составляла невольная челядь. Многочисленные пожалования демонстрируют тесную связь между челядью невольной и землей. В общественно-правовых соглашениях XIV–XV вв. и более позднего времени рабы рассматривались как неотделимая часть движимого имущества поместного хозяйства.[330] Их правовое положение было неодинаковым. Посаженная на землю и ведшая свое хозяйство челядь приближалась положением к тяглому крестьянству и заметно отличалась от дворовой челяди, которая находилась на полном содержании у землевладельца. В великокняжеских поместьях количество челяди было незначительным. В частновладельческих имениях она в большинстве случаев использовалась в качестве домашних слуг. В целом роль подневольного населения в хозяйственной жизни не была сколько-нибудь значительной, и само рабство как общественное явление имело тенденцию к изживанию.

В Юго-Западной Руси документально хорошо прослеживается и такая феодальная корпоративная собственность, как земельные владения городских общин. Наиболее раннее свидетельство подобного рода относится к последней четверти XIV в. В 1374 г. подольский князь Юрий Кориатович и его брат Александр, предоставляя г. Каменцу магдебургское право, пожаловали его жителей землей "между Мухой и Боговицей… аж до Днестра".[331] Но, конечно, городское землепользование имеет более древнюю традицию. Люстрации господарских (великокняжеских) замков середины XVI в. отмечают наличие "пашни мещанской" и "уходов" (хозяйственную эксплуатацию угодий) в Киеве, Черкассах, Каневе, Чернобыле, Остре, Виннице, Житомире, Овруче.[332] Многочисленные сведения документального характера, относящиеся, правда, к концу XV–XVI вв., но вполне применимые для характеристики городов Юго-Западной Руси и их общественно-политического устройства в XIV в., собрал А. С. Грушевский.[333] Его данные свидетельствуют о том, что в тот период города полностью сохраняли феодальный характер, выражавшийся не только в сельскохозяйственных занятиях основной части их населения, но, прежде всего, в том, что большинство городов было собственностью отдельных феодалов и отбывало в их пользу разнообразные повинности. Сведения эти подтверждают вывод В. Т. Пашуто о Полоцке, Киеве, Витебске и других крупнейших городах Великого княжества Литовского, сохранивших в пору их подданства Литве /80/ свою "старину", в которой "ясно видна по источникам XI–XIII вв. феодальная боярско-вечевая структура власти, окрепшая под эгидой Литвы".[334] Конечно, подобное положение городов и их ремесленно-торгового населения было прямым следствием недостаточного развития процесса общественного разделения труда и роста товарно-денежных отношений, в чем несомненно сказывались отрицательные последствия ордынского ига.

Основные формы политической и правовой надстройки развитого феодализма, сложившиеся на землях Юго-Западной Руси к середине XII в., продолжали существовать и после включения большей части этих земель в состав Великого княжества Литовского, не претерпевая каких-либо существенных изменений почти до конца рассматриваемого периода. Основу их общественно-политического устройства составляла политическая организация господствующего класса с присущими ей чертами военно-политической иерархии, которая соответствовала расчлененному характеру феодальной собственности на землю. "Иерархия, – отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс в "Немецкой идеологии", – есть идеальная форма феодализма; феодализм есть политическая форма средневековых отношений производства и общения".[335] Организованный на началах вассалитета-сюзеренитета класс землевладельцев был "ассоциацией, направленной против порабощенного, производящего класса…"[336]

Внутри класса земельных собственников отношения соподчинения между отдельными его социальными слоями определялись типичной для феодализма связью землевладения и службы. Наиболее привилегированное положение занимала титулованная феодальная знать – обладавшие атрибутами государственной власти на подвластной им территории великие удельные князья во главе с сюзереном – великим (верховным) князем литовским.

С включением большей части Юго-Западной Руси в состав Великого княжества Литовского в ее наиболее крупных территориально-политических феодальных объединениях-землях – Киевской, Волынской, Черниговской и некоторых других, менее значительных – место древнерусских удельных князей Рюриковичей заняли представители литовской великокняжеской династии, сыновья и внуки Гедимина. На службе у них находились немногочисленные оставшиеся роды древнерусских князей и осевшие на Руси представители ордынской знати (Глинские, например).

В зависимости от титулованной знати пребывал наиболее многочисленный и социально неоднородный слой феодалов – боярство. Его верхушку составляло крупное боярство (паны, магнаты), владевшее наследственными землями (отчинами) и обладавшее определенными иммунитетными правами по отношению /81/ к великим удельным князьям. Основная масса боярства – средние и мелкие землевладельцы – служили у князей и магнатов, за что получали вознаграждение – земли в условное владение или доходы с них в порядке "кормлений". В документальных источниках эта прослойка боярства известна под названием "земян" (землян), а с оформлением ее сословных прав к середине XVI в. – шляхты. К привилегированным слоям господствующего класса принадлежали высшее духовенство и городская верхушка.

Именно эти местные слои титулованной знати и крупного боярства выступают в XIV–XV вв. как охранители "старины" отдельных наиболее значительных земель-княжений, включавшей в себя привилегии правящего феодального сословия, сложившиеся формы эксплуатации крестьянства и государственные институты регулирования внутренних противоречий, которые сложились в среде феодалов в ходе их борьбы за землю, ренту и иммунитет и были освящены традиционными нормами писанного и обычного права (подрученство, кормление, местничество, разные виды вассальной службы, княжеский суд и др.), а также культуры[337]. Коллективный иммунитет местного боярства, т. е. его преимущественное право на эксплуатацию земель и зависимого населения, служил гарантией территориальной целостности и политического единства земель-княжений. В XIV в. в качестве таких земель-княжений на центральной и восточной территории Юго-Западной Руси выступают, в первую очередь, Киевская и Волынская земли.

В специальной литературе уже отмечалось, что великокняжеские уставные грамоты Киевской и Волынской землям, подобно как привилеи Витебской, Полоцкой и Смоленской землям Великого княжества Литовского, в своей древней части восходят к жалованным грамотам Витовта 90-х гг. XIV в., которые, в свою очередь, возникли на основе первых "рядов" – договоров местных боярских кругов с великими князьями литовскими[338]. В частности, М. Ясинский выделял в Киевской уставной грамоте "основные или начальные" грамоты Витовта и Казимира Ягайловича, датированные им соответственно концом XIV в. и приблизительно 1471 г.[339] Однако сопоставление содержания этого документа с древнерусскими "рядами", детально проанализированными В. Т. Пашуто,[340] позволяет условно отнести ряд ее важнейших статей к первым соглашениям киевского боярства с литовскими князьями времен Гедимина и Ольгерда.

К таким статьям, на наш взгляд, относятся гарантирование правительством Литвы территориальной целостности Киевской земли и монопольное право местного боярства "держать" в ней волости и занимать административные должности ("уряды"): "А волости Киевские Кияном держати, а иному никому. А город- /82/ ки Киевские в нашей воли: Кияном будем давати, кому ся будет годити. А Киянина, как и Литвина, во чти держати и во всех врядех ни в чом не понизите". Древнейшими также являются статьи, подтверждающие права феодалов Киевской земли на их земельную собственность и иммунитет: "В церковные люди, в князские и в панские и в боярскии, и в земли и во вси приходы не вступатися, а без права нам людей не казнити, а ни губити, а именей не отнимати".[341] Подобные же условия в несколько иной формулировке и степени детализации изложены в Волынском привилее 1528 г. и других уставных грамотах Великого княжества Литовского.

Раздробленная на множество княжеских уделов-отчин и поэтому утратившая к XIV в. территориальное и политическое единство Чернигово-Северская земля не получила от литовского великокняжеского правительства подтверждения своей "старины". Тем не менее, и здесь местное боярство занимало господствующие позиции в экономической и политической жизни. Об этом, в частности, свидетельствует поручная запись группы новгород-северских и трубчевских служилых князей и бояр от 26 апреля 1388 г., в которой они на правах "доброй рады" и "вшего поспольства бояр прилюблением", "именем и моча (т. е. силой. – Авт.) вших земян" гарантирует польскому королю верность своего удельного князя Дмитрия-Корибута.[342] Естественно, такое же положение занимала феодальная знать и Подольской земли.

В рассматриваемый период сложившиеся к XIII в. границы крупнейших земель Юго-Западной Руси – Киевской, Чернигово-Северской, Волынской и Подольской – в большинстве случаев не совпадали с политическими рамками существовавших в них великих удельных княжеств. Важнейшими факторами, оказавшими воздействие на формирование территории этих княжеств в XIV в., были объективно существовавшая тенденция к их политическому объединению, а также влияние внешнеполитических сил, в частности, для Волынского княжества – борьбы Польского королевства и Литвы за Галицко-Волынскую Русь при активном участии Золотой Орды. Во второй половине XIV в. на этот процесс все более действенное влияние стала оказывать внутренняя политика великокняжеского правительства Литвы, стремившегося воспрепятствовать усилению отдельных княжеств Юго-Западной Руси и одновременно укрепить в данном регионе свою власть.

Наиболее эффективно тенденции политического объединения проявились в территориальном росте Киевской земли, утратившей во времена ордынского владычества прежний статус общединастического наследия Рюриковичей,[343] который препятствовал реализации давних политических устремлений местного бо- /83/ ярства, направленных на превращение Киева в столицу удельного княжества во главе с одним из представителей старшей ветви великокняжеского рода. С утверждением в Киеве на правах удельного князя Владимира Ольгердовича [344] киевское боярство поддержало его династическую программу, цель которой состояла, видимо, в распространении власти киевского князя на соседние земли Юго-Западной Руси и закрепление их за своими потомками. По свидетельству летописных источников, расширение территории Киевского княжества началось еще до утверждения власти литовских феодалов в Среднем Поднепровье и происходило, главным образом, за счет земель Чернигово-Северщины, бывшего Переяславского княжества и, в меньшей мере, за счет южных пространств, контролируемых Ордой. Так, белорусско-литовские летописи называют в числе киевских "пригородков", признавших в 1324 г. вслед за Киевом власть Гедимина, Черкассы, Канев, Путивль, Снепород и Переяславль-Русский.[345] Уже упоминавшийся "Список русских городов дальних и ближних" в рубрике "А се Киевьскыи гроди" дает 71 наименование укрепленных населенных пунктов. Из них 35 городов указаны по берегам рек Сулы, Псла и Ворсклы, вплоть до их верховьев.[346] С середины XIII в. большая часть этой территории находилась под юрисдикцией ордынских властей.[347] Создание "Списка" датируется 1396 г., следовательно, к концу XIV в. значительная часть днепровского левобережья уже была присоединена к Киевскому княжеству. Данные "Списка русских городов дальних и ближних" подтверждаются более поздними документальными источниками – жалованными грамотами киевских князей Александра (Олелька) Владимировича (1440–1455) и Семена Александровича (1455–1470). Так, Александр Владимирович пожаловал боярину Олехну Сохновичу в числе прочих имений "три городисча за Днепром: Бусурменское, Ярославское, Сальково".[348] Одна из грамот Семена Александровича была выдана им в Прилуках.[349] Он же пожаловал боярину Демиду село "у Путивля на имя Чаплища и землю Терн".[350] В конце XV в. некий боярин Осташкович владел селищем Еремковичи в Путивльском повете как "даниной" князя Александра Владимировича. [351]

Кроме Путивля, Киевскому княжеству в XIV в. принадлежало черниговское Посемье с волостными центрами Хоробор и Сосница, а также замок Остер и его земли в нижнем течении Десны. Принадлежность Посемья к Киеву подтверждается неоднократными находками в этом районе кладов с монетами Владимира Ольгердовича. Так, они были обнаружены в Путивле и Козельце, в с. Вишенки бывшего Коропского уезда и самый большой клад (969 монет, чеканенных в Киеве от имени Владимира Ольгердо- /84/ вича) – в Соснице.[352] Эти находки, в значительной мере, подтверждают историчность некоторых реалий жалованной грамоты Владимира Ольгердовича князю Юрию Ивантичу Половцу из Сквиры, дошедшей до нашего времени в копии XVI в. и с искажениями в тексте, а потому внушавшей определенные сомнения в ее подлинности.[353] Обычно ее датируют 1390 г., хотя указанный в ней индикт 4 соответствует 1381 или 1396 гг. Поскольку в 1396 г. Владимир Ольгердович уже не был киевским князем, датой написания прототипа грамоты следует признать 1381 г. В ней подтверждаются права Юрия Ивантича на наследственные владения, в том числе на его "Северский" и "Сосновский" "отделы" (уделы), в состав которых входили земли, "почавши от Десны и по Остер" с селами Рожны (на Десне), Крехово, Осово, Светильново, Буков, Варно, Нежин, Дорогин, а также Высогор, Сосница и др.

В результате территориального роста Киевского княжества его границы на северо-востоке, в отличие от более стабильных северо-западных, уже к концу XIV в. доходили до верховьев р. Тихая Сосна (правый приток Северского Донца), где их еще в конце 50-х гг. XIV в. зафиксировал черкасский наместник Свиридов. Посланный киевским князем Семеном Олельковичем он "по тым мђстцом розъђждчал и по тым урочищам границы клал, яко с землею Татарскою…"[354] В целом же границы Киевского княжества на юге не были устойчивыми и во многом зависели от силы натиска Золотой Орды и сопротивления ему населения Юго-Западной Руси. Для второй половины XIV в. за южную границу Киевского княжества можно условно принять на Левобережье течение р. Ворсклы, а на правом берегу Днепра линию, проходившую по р. Тясьмин, далее на запад несколько южнее Звенигородка до водораздела Южного Буга, Тетерева и Случи.

Статус великого удельного княжества сохранялся за Киевской землей до конца XIV в. В начале 1395 г. Скиргайло Ольгердович сменил в Киеве Владимира Ольгердовича и управлял ею на условиях обычного для Гедиминовичей княжеского права до своей смерти, последовавшей 10 января 1396 г.[355] В списке представителей знати Великого княжества Литовского, погибших в битве у р. Ворсклы в 1399 г., значится и "Иван Борисович Киевский князь",[356] преемник Скиргайла в Киеве. По-видимому, лишь в конце 1399 г. Киевское княжество было передано литовскому князю Ивану Ольгимунтовичу Гольшанскому, который стал управлять им в качестве наместника великого князя литовского Витовта. Его имя указано первым среди князей и бояр Великого княжества Литовского, подписавших 1 января 1401 г. в Вильно очередной акт польско-литовской унии.[357] 5 февраля того же года он выдал особую присяжную запись польскому королю, обещая /85/ ему свою верность "со всђм с моим имђнием и с тым што держю нынђ и потом от моего господаря великого князя Витовта, с городми с мђсты и с землями". [358] В "Летописце великих князей литовских" события последних лет XIV в. поданы иначе: "Князь же велики Витовът услышав, ижь князь Скирикаило преставися, и посла князя Ивана Ольгимонтовичь ко Киеву, и да ему держати Киев".[359] Правление князя Гольшанского в Киеве знаменовало начало почти сорокалетнего периода пребывания Киевской земли под властью великокняжеских наместников и постепенной ликвидации в ней удельно-княжеской власти.

В XIV в. на роль объединительного центра земель Юго-Западной Руси претендовало также Галицко-Волынское княжество, достигшее в этом определенных успехов в последние годы правления Льва I Даниловича и при ближайших его преемниках из династии Романовичей. Однако под натиском Орды, Великого княжества Литовского и Польского королевства галицко-волынскому боярству не удалось ни реализовать полностью свои политические замыслы, ни закрепить уже достигнутое. Неоднократные попытки волынского князя Любарта-Дмитрия Гедиминовича распространить свою власть на захваченную Польским королевством Галицкую землю не достигли цели. Более того, в ходе борьбы он утратил не только Галицкую землю, но и западную часть Волыни (Холм и Белз с их округами). После смерти Любарта Гедиминовича около 1384 г.[360] Волынское княжество унаследовал его сын Федор, гарантировавший в 1386 г. как "князь великий" особой грамотой иммунитетные права князя Федора Даниловича Острожского.[361] Тогда еще под властью Федора Любартовича находились Луцкая и Владимирская земли, что соответствующим образом отразилось в его титулатуре.[362] Но уже в конце 1386 г. польский король Владислав-Ягайло изъял из-под юрисдикции Федора Любартовича большую (луцкую) часть княжества, а в 1393 г. вся его территория была отдана под управление великокняжеских наместников.

В начале 60-х гг. XIV в. окончательно сформировался удел Кориатовичей на Подолье. М. Стрыйковский сообщает, что сыновья князя Кориата поровну поделили между собой подольские владения ("владели Подолием, разделенным поровну").[363] Как видно из ярлыков крымских ханов, Подольская земля уже к 90-м гг. XIV в. делилась, по меньшей мере, на три крупных административно-территориальных округа: Каменецкую, Брацлавскую и Сокальскую "тьмы". Возможно, что во второй половине XIV в. ее административно-территориальное уст- ройство усложнилось. В грамоте Владислава-Ягайла 1395 г. названы подольские замки Каменец, Смотрич, Червоноград, Скала, Бакота, Мед- /86/ жибож, Божский, Винница и Теребовль в значении центров отдельных округов. Неупомянутыми остались Брацлав и Соколец, известные по другим источникам. Стрыйковский отмечал, что Кориатовичи построили на Подолье, кроме уже указанных Брацлава, Меджибожа, Теребовли (на р. Середе) и Винницы, еще Бережаны (р. Златолипе) и Хмельник. После Синеводской битвы к владениям Кориатовичей была присоединена территория южной части былого Галицкого Понизья (в низовьях Южного Буга и Днестра) вместе с Белгород-Днестровским, в котором еще в 1386 г. источники фиксируют пребывание воеводы Константина, по всей вероятности, одного из старших Кориатовичей.[364] Указанные замки с их округами, за исключением округов Теребовли и Стенки, дают представление о территориальном составе подвластного Кориатовичам Подолья в 60–70-х гг. XIV в.

Владения Кориатовичей в Подольской земле, очевидно, отличались друг от друга по размерам и экономическому значению. Довольно рано среди них проявляется преобладание уделов с центрами в Смотриче и Каменце. Их владельцы играли ведущую роль в политической жизни Подолья и его отношениях с соседними государствами. В первой половине 70-х гг. XIV в. Каменцем и Смотричем владели князья Юрий и Александр Кориатовичи. От их имени (причем Юрий Кориатович назван первым) выдана грамота г. Каменцу на магдебургское право. [365] Юрий Кориатович пожаловал Смотрицкому монастырю различные угодья, а затем, уже после его кончины, Александр Кориатович как "князь литовский" и "князь и господарь Подольской земли" подтвердил это пожалование своей грамотой от 17 марта 1375 г.[366] В том же году он предоставил право свободно торговать с Подольем краковским купцам, вновь подписавшись полным титулом князя подольского.[367] Однако печать, которой Александр Кориатович скрепил последний документ, была старой и имела надпись по латыни: "Александр, князь владимирский",[368] что должно указывать на недавнее его повторное появление на Подолье. Таким образом, Юрий Кориатович был первым великим удельным князем Подольской земли, его резиденция находилась в Смотриче. В 1374 г. он, видимо, передал Каменецкую землю во владение своему брату Александру, ставшему подольским князем в 1375 г. При Александре Кориатовиче столицей Подольской земли становится Каменец и в папской булле 1378 г. он назван "владыкой Каменца" ("dominus de Cam- nitz").[369]

Во второй половине 70-х гг. XIV в. рядом с Александром Кориатовичем видим его брата Бориса, игравшего при нем, очевидно, ту же роль, что и сам Александр при Юрии. "Также господа Александр и Борис, князья Подолья, вместе с 11 замками, отда- /87/ лись короне Венгерского королевства и вновь получили в феод от короны по приказу короля навечно с обязательством служить против всех без исключения", – писал в 1377 г. венгерский и польский король Людовик Франциску Карраре, сообщая о результатах похода польско-венгерских войск на Волынь.[370] Как утверждают белорусско-литовские летописи, Александр Кориатович погиб в битве с ордынцами приблизительно в 1380 г.[371] Его преемником стал, однако, не Борис, а Константин Кориатович, выдавший в 1385 г. грамоту купцам города Кракова на свободную торговлю с Подольем,[372] а в 1388 г. в Каменце пожаловавший вместе с братом Федором своему слуге Немире имение Бакоту.[373]

Приход к власти на Подолье Константина Кориатовича следует, видимо, связывать с укреплением позиций тех кругов местного боярства, которые выступали против зависимости княжества от Венгрии и политики насаждения католицизма, осуществлявшейся при Юрии и Александре Кориатовичах. Из грамоты 1388 г. видно, что Константин Кориатович отказался от сотрудничества со своим братом-католиком Борисом и приблизил к себе Федора Кориатовича, владевшего до того Гомелем в верхнем Поднепровье. Одновременно на Подолье произошли перестановки в боярской элите власти: места Гринка (Червоноградского воеводы, а затем старосты подольского), каменецкого воеводы Остафия, смотрицкого воеводы Олеська и сменившего его Рогозки, известных по грамотам Юрия и Александра Кориатовичей, заняли подписавшиеся в 1392 г. на грамоте Федора Кориатовича паны Немира Бакинский, Па- вел Слупич и Михайло Прочович.[374]

Вокняжившийся приблизительно в 1388–1390 гг. Федор Кориатович[375] управлял Подольской землей вполне самостоятельно, но недолго. Уже в конце 1393 г. Подолье перешло под власть польского короля и верховного князя литовского Владислава-Ягайла, который в 1395 г. передал его большую часть во владение краковскому воеводе Спытку из Мельштына "на полном праве княжеском, каким пользуются другие литовские и русские князья".[376] После гибели краковского воеводы в 1399 г. Владислав-Ягайло выкупил Подолье у вдовы Спытка и отдал его вместе с чернигово-северскими землями Свидригайлу Ольгердовичу.[377] Следовательно, с 1393 г. Подольская земля, за исключением ее восточной части (Брацлавский и Винницкий поветы), имела особый статус, находясь под верховной юрисдикцией польского короля, а не великого князя литовского.

Фрагментарность сохранившихся сведений о Чернигово-Северской земле в составе Великого княжества Литовского в XIV в. позволяет лишь в самых общих чертах судить о ее политическом устройстве в тот период. В Любецком синодике с ти- /88/ тулом великого князя черниговского записаны две личности: Роман Михайлович, "убиенный от князя Юрия Смоленского", и Дмитрий (вместе со своим братом Иоанном-Скиргайлом Ольгердовичем).[378] Р. В. Зо- тов принимает этого Дмитрия за одного из младших сыновей Ольгерда Дмитрия-Корибута.[379] Это мнение известного исследователя не бесспорно. В приводимом им довольно значительном актовом материале Дмитрий-Корибут всегда выступает под двойным именем и нигде не титулует себя великим черниговским князем, впрочем, как и его старший брат Дмитрий Ольгердович, о котором, однако, сохранилось гораздо меньше документальных свидетельств. Поэтому более вероятно, что именно старший Дмитрий Ольгердович владел Черниговом и что именно он, а не Дмитрий-Корибут внесен в Любецкий синодик с титулом великого князя черниговского. Белорусско-литовские летописи причисляют к черниговским князьям также Константина Ольгердовича ("пятый Константин, удел его Чернигов и Черторыеск").[380] Все трое, несомненно, княжили в Чернигове во второй половине XIV в., но в разное время. Выяснение последовательности их княжений затрудняется тем, что два первых князя – происходивший из рода черниговских Ольговичей Роман Михайлович[381] и Дмитрий Ольгердович[382] – упоминаются в летописных и актовых источниках Северо-Восточной Руси также как князья брянские. Так, на акте московско-литовского перемирия 1371 г. Дмитрий Ольгердович указан как "князь Дмитрий Брянский", представитель литовской стороны.[383] В свою очередь, "князь Роман Михайлович Бряньскыи" назван в числе участников похода на Тверь в 1375 г.[384] В 1401 г. Роман Михайлович был наместником великого князя литовского в Смоленске и погиб в ходе выступления горожан против администрации.[385] Сообщая об этом событии в Москву в 1404 г., Витовт называет его "князем великим Романом Черниговским".[386]

Р. В. Зотов предполагал, что Роман Михайлович княжил в Брянске и Чернигове в зависимости от власти Ольгерда в 60-х гг. XIV в. При этом Черниговом он владел как отчиной после своего отца Михаила Александровича примерно во второй половине XIV в., а Брянском до 1368 г., сменив утвердившихся там в начале XIV в. представителей смоленской княжеской династии.[387] Подчинив своей власти Брянск в 1359 г., Ольгерд действительно мог использовать для ее укрепления соперничество между смоленскими и черниговскими князьями. С обострением борьбы между Литвой и Московским великим княжеством в конце 60-х гг. XIV в. и, особенно, в связи с достигшим частичного успеха походом московских войск на Брянск в 1370 г.[388] Ольгерд, по-видимому, вынужден был снова укреплять свою власть /89/ в этом городе, передав его под управление своего сына Дмитрия. Полагаем также, что в середине 70-х гг. XIV в. Дмитрий Ольгердович княжил уже не в Брянске, а в Чернигове, вследствие чего и был записан в Любецком синодике с соответствующим титулом. Кроме Чернигова и его волости в состав владений Дмитрия Ольгердовича, как это видно из событий 1379 г., входили также Стародуб, Трубчевск и, очевидно, Новгород-Северский.[389] Переход Дмитрия Ольгердовича на службу к московскому князю зимой 1379/80 г. повлек за собой утрату им владений, большая часть которых отдана была в 1380 г. великим князем литовским Ягайлом Дмитрию-Корибуту Ольгердовичу.[390]

Оба они – и Ягайло, и Дмитрий-Корибут – являлись сыновьями второй жены Ольгерда, тверской княжны Ульяны, и это обстоятельство сближало их, помогая противостоять претензиям на верховную власть в Литве со стороны князя Трок Кейстута и старших Ольгердовичей, которые к моменту смерти их отца, в отличие от младших братьев, владели уделами на Руси. Уже в событиях феодальной войны в Великом княжестве Литовском 1381 г. Дмитрий-Корибут выступает как правитель Северской земли, [391] хотя впервые полным титулом он подписался на присяжной записи, данной им в Луцке 21 декабря 1386 г.[392] Этот же титул ("Дмитрий инем именем Корибут, князь новгородський и северский") значится и в присяжной записи его князей и бояр от 26 апреля 1388 г.[393] Территориальная структура его владений малоизвестна. Упомянутую присяжную запись среди прочих подписали новгород-северский и трубчевский воеводы, но в ней не упомянут путивльский воевода. Видимо, Новгород-Северск и Трубчевск с их волостями являлись крупнейшими административно-территориальными единицами в составе Новгород-Северского княжества во времена правления Дмитрия-Корибута, а Путивль ему не принадлежал. В 1392 г. Дмитрий-Корибут был лишен своего удела в Новгород-Северщине, получив несколько позднее взамен три замка в восточном Подолье – Брацлав, Винницу и Соколец, а также Кременец-на-Волыни.[394] Северские же земли польский король Владислав-Ягайло отдал в 1393 г. в наместничество "до своей воли" бывшему волынскому князю Федору Любартовичу, однако неизвестно, управлял ли он ими, или же, что более вероятно, так и не воспользовался предоставленным ему правом. [395]

Имеются определенные основания считать, что в 1380 г., одновременно с образованием Новгород-Северского удела Дмитрия-Корибута, из состава Чернигово-Северского княжества были также выделены Чернигов и Стародуб с их землями, которые составили отдельные княжества под властью Константина Ольгердо- /90/ вича и Патрикея Наримантовича (Давидовича), внука Гедимина. Князь Патрикий Давидович стародубский, княгиня его Елена и сын их Иоанн упомянуты в Любецком синодике.[396] Р. Зо- тов предполагал, что он владел Стародубом еще до своего появления в Новгородской земле.[397] Служилым князем Великого Новгорода Патрикий Наримунтович был в 1383–1386 гг. и в последний раз в 1397 г.[398] В 1388 г. стародубский князь пребывал при дворе Владислава-Ягайла.[399] После смерти Патрикея Наримунтовича Стародубское княжество унаследовал его сын Александр, подписавшийся как Alexander de Starodup на договоре Литвы с Орденом в 1398 г.[400] Известна также присяжная грамота Александра Патрикеевича Стародубского, данная им королю Владиславу-Ягайлу в 1401 г.[401]

Константин, один из младших сыновей Ольгерда от его первого брака, являлся в 80-х гг. XIV в., наряду со Скиргайлом и Дмитрием-Корибутом, ближайшим сторонником Ягайла. Уже в 1383 г. он играет видную роль в политической жизни Великого княжества Литовского, принимая активное участие в переговорах Ягайла с орденским магистром Конрадом Цоллнером.[402] Все это позволяет предполагать, что к тому времени Константин Ольгердович уже получил от Ягайла значительные владения на Руси, которыми, как уточняет Хроника Быховца, были Чернигов, а позднее и Черторыйск. На близость его владений к восточным границам Великого княжества Литовского указывает участие Константина Ольгердовича в походе против смоленского князя Святослава, осадившего в 1386 г. своими войсками Мстиславль.[403] В 1393 г. Константина Ольгердовича уже не было среди живых.[404] Его сыновьями были Глеб, плененный крестоносцами в 1390 г. и не возвратившийся в Литву,[405] Василий – родоначальник князей Черторыйских на Волыни,[406] и, возможно, Гридко (Григорий) Константинович, за верность которого в 1392 г. ручалась Скиргайлу большая группа князей и бояр, в том числе и некоторые черниговские и северские.[407] По-видимому, в том же 1392 г. Чернигов был изъят из-под власти сыновей Константина Ольгердовича и в 1399 г. вместе с другими землями Северщины передан Свидригайлу Ольгердовичу. В 1408 г. последний перешел на службу к московскому князю, а с ним – князья путивльский, звенигородский, хотетовский, менский и "бояре Черниговские, и Дебрянскы Стародубскыи и Лоубутескыи и Ярославскыи".[408]

Источники свидетельствуют о наличии в XIV в. верховной собственности удельного князя на территорию подвластного ему княжества, проявлявшейся в его праве на суд и сбор дани. Как политический глава местных феодалов и верховный землевладелец, удельный князь распоряжался землями княжества, разда- /91/ вая отдельные участки вместе с крестьянами церквам, монастырям и боярам, освобождая последних от выплаты податей и суда своей администрации, контролировал исполнение ими военной службы, собирал в свою казну торговые пошлины и др.[409] Экономическое могущество удельного князя составляли не только дани и повинности, судебные поборы, взимаемые с подвластного населения, но и доходы, поступавшие с его домениальных владений, на которых находились княжеские хозяйства ("дворы" и "дворцы").

Управление княжеством удельный князь осуществлял при помощи своих наместников, назначаемых в волости и поветы из числа местных феодалов или же слуг-дворян. На Руси уряд наместника окончательно образовался в XIV в.[410] На местах наместники ("державцы", воеводы) обладали всей полнотой административно-судебной и военной власти, исполняя функции как княжеских домениальных, так и государственных управителей.[411] Им подчинялись тиуны в дворах-селах или же городках и волостях, которые надзирали за княжеским хозяйством, собирали дань, творили суд над крестьянством. Тиуны имели заместителей – наместников тиунских.[412] Характерной чертой управления волостями и пригородами была система "кормлений", при которой часть поступавшей от населения дани использовалась для содержания наместников-"державцев". Наместничества приобрели значение важного источника доходов для верхней прослойки местных феодалов, сосредоточивших в своих руках наиболее значительные административные должности.[413]