1. От битвы у Синих Вод к союзу с Москвой и разгрому полчищ Мамая на Куликовом поле

1. От битвы у Синих Вод к союзу с Москвой и разгрому полчищ Мамая на Куликовом поле

Середина 60-х – начало 80-х гг. XIV в. – период, когда более явственно, чем в предшествующие десятилетия, проявляется преобладание двух взаимосвязанных прогрессивных тенденций в политическом развитии Руси: активизация борьбы с внешней агрессией и стремление к политическому объединению. Обозначившийся к тому времени упадок Золотой Орды создал благоприятные условия для усиления борьбы за свержение ее ига, ставшего главным препятствием не только на пути дальнейшего социально-экономического развития "Русской земли", но и ее политической консолидации. Одним из проявлений этого процесса в первой половине 60-х гг. XIV в. явилось кратковременное сближение на антиордынской основе Московского великого княжества с Великим княжеством Литовским: в 1363 г. митрополит Алексей поставил епископа в подвластном Ольгерду Брянске, а в июне 1364 г. он крестил в Твери дочь Ольгерда.[453] Однако наметившаяся тенденция не получила развития. Ему воспрепятствовал крутой поворот, происшедший во внешнеполитическом курсе правящей верхушки Литвы в 1365–1368 гг., когда начал складываться направленный против Москвы военно-политический союз Твери и Литвы с мамаевой Ордой. Этот союз обусловил новую расстановку политических сил в Восточной Европе и оказал большое влияние на ход антиордынской борьбы.

Изменения в литовско-ордынских отношениях во второй половине 60-х гг. XIV в. обстоятельно проанализировал Б. Н. Флоря.[454] Им определен изначальный хронологический рубеж сближения Литвы с Ордой на антимосковской основе, указано, что политические интересы союзников совпадали лишь частично, вследствие чего имевшее место литовско-ордынское соглашение не переросло в военное сотрудничество. Оно, как известно, ограничи- /105/ лось лишь дипломатической поддержкой, которую оказала мамаева Орда союзнику Ольгерда тверскому князю Михаилу Александровичу в его притязаниях на Великое княжение Владимирское, сыгравших важную роль в ходе московско-литовской войны 1368–1372 гг. В советской историографии раскрыты также цели политического сотрудничества Литвы, Твери и мамаевой Орды на рубеже 60–70-х гг. XIV в.[455] Они, как показали события московско-литовской войны, заключались в том, чтобы нанести военное поражение Московскому великому княжеству. Его возвышение стало главным препятствием на пути развертывания экспансии литовских феодалов в Северо-Восточной Руси и одновременно ставило под угрозу их господство над восточнославянскими землями Великого княжества Литовского. Оно также неминуемо вело к свержению золотоордынского владычества над Русью. Вместе с тем остались невыясненными вопросы, относящиеся к компромиссной основе литовско-ордынского соглашения и роли, которую сыграли в его достижении земли Юго-Западной Руси.

Изъятие большей части земель Юго-Западной Руси из-под ордынской власти и присоединение их к Великому княжеству Литовскому в результате битвы у Синих Вод должны были привести к прекращению выплаты ханской дани. Данное обстоятельство зафиксировали белорусско-литовские летописи, в частности относительно Подольской земли, которую обосновавшиеся там литовские князья Кориатовичи "почали боронити… от татарь и боскакам выхода не почали давати".[456] Однако из документальных свидетельств несколько более позднего времени следует, что население Подольской земли продолжало выплачивать ордынскую дань. Так, в уже упоминавшейся жалованной грамоте 1375 г. Александра Кориатовича Смотрицкому монастырю указывалось, что владения монастыря не освобождались от уплаты дани в Орду: "Што жь коли вси земляне имуть давати дань оу татары, то серебро имеють тако же тии люди дати".[457] Почти теми же словами оговаривается условие сбора ордынской дани с частновладельческих крестьян и в жалованной грамоте подольского князя Федора Кориатовича, данной в 1392 г. слуге Бедрышке на четыре села в Червоноградском округе.[458] Подолье было не единственным владением Литвы, пребывавшим во второй половине XIV в. в зависимости от Орды. Тамга – символ верховной власти хана – значится на монетах первого выпуска Владимира Ольгердовича,[459] что также косвенно указывает на зависимость Киевского княжества от Орды в самом конце 70-х – начале 80-х гг. XIV в. Таким образом, оказывается, что освобождение из-под непосредственной власти ордынцев большей части Киевской, Чернигово- /106/ Северской и Подольской земель в результате битвы у Синих Вод было непродолжительным и уже в начале 70-х гг. XIV в., по свидетельству источников, их населению снова пришлось выплачивать дань.

Развитие литовско-ордынских отношений с начала 60-х гг. XIV в. преимущественно в форме кондоминиума дает основание рассматривать восстановление даннической зависимости большинства земель Юго-Западной Руси от Орды как прямое следствие достигнутого в середине этого десятилетия особого политического соглашения между правителями Литвы и западноволжской Орды. О существовании подобного соглашения между Ольгердом и Мамаем имеется указание в ярлыке Тохтамыша к Владиславу-Ягайлу от 1393 г., где, в частности, сказано: "Как отець нашь, как отци ваши были заодно, послы сылали межи собою, а мы такоже хочем с вами быти".[460] В ярлыке изложено также главное условие, с учетом которого должны были строиться союзнические отношения между правителем Польши и Литвы и золотоордынским ханом. Оно заключено в следующем требовании Тохтамыша: "што межи твоее земле суть кня[же]ния, волости давали выход Белой орде, то нам наше дайте".[461] Очевидно, что в данном случае ярлык Тохтамыша лишь следовал практике литовско-ордынских отношений, базировавшейся на осуществлении кондоминиума над землями Юго-Западной Руси, и повторил требование Мамая, предъявленное им в свое время Ольгерду. Удовлетворение этого требования послужило основой для оформления направленного против Москвы военно-политического союза правителей западноволжской орды и Литвы.

Восстановление даннической зависимости Киевского, Подольского и, возможно, Волынского княжеств, а также Чернигово-Северщины от Орды не могло не вызвать сопротивления народных масс этого региона, поскольку затрагивало их жизненные интересы. Глубокое недовольство как внутренней, так и внешней политикой литовской великокняжеской власти охватило и феодальные слои местного населения. В этой обстановке, как показали дальнейшие события, преобладающее значение приобретают политические устремления, основывавшиеся на общерусской программе объединения восточнославянских земель и отражения натиска враждебных им внешних сил, а центром притяжения этих устремлений становится Москва. Оппозиция господству литовской феодальной знати в восточнославянских землях Великого княжества Литовского сложилась уже к началу 70-х гг. XIV в. Она оказала большое влияние на внутриполитическое развитие возглавляемого литовскими феодалами государственного объединения и на существенные изменения в политическом положении стран Восточной Европы в последние десятилетия XIV в. /107/

Действенность оппозиции достаточно ярко проявилась уже в годы литовско-московской войны 1368–1372 гг. и последовавшей затем заключительной фазе соперничества Москвы с Тверью, в значительной мере, предопределив его исход. Так, в научной литературе обращалось внимание на то, что еще в ходе этой войны вокруг Москвы начала складываться антилитовская и антиордынская союзно-вассальная коалиция княжеств, расположенных в бассейне верхней Оки, на стыке владений Литвы и Московского великого княжества.[462] В ее состав вошли, как это видно из перемирной грамоты лета 1372 г., княжества Рязанское вместе с Пронским и Новосильское. В числе князей, находившихся в то время "в любви и докончаньи" с Дмитрием Московским в грамоте назван также "князь великий Роман". [463] Его Б. Н. Флоря, вслед за Р. В. Зотовым, отождествляет с великим черниговским князем Романом Михайловичем, подчеркивая, что "открытое присоединение главы черниговского княжеского рода к Дмитрию Московскому было немалым успехом политики московской великокняжеской власти на Черниговщине.[464] Правда, при этом остается неясным продолжал ли Роман Михайлович владеть Черниговом в начале 70-х гг. XIV в. или же, возможно, был вынужден литовскими властями покинуть свое княжество. Между тем правильность сделанного Б. Н. Флорей вывода подтверждается тем фактом, что в 1371 г. Ольгерд не включил Чернигово-Северщину в перечень русских земель, зависимых в той или иной степени от его власти и поэтому подлежащих юрисдикции особой митрополии, создания которой он требовал от константинопольского патриархата.[465] В ходе литовско-московской войны определилась и позиция патриархата, сурово осудившего и отлучившего от церкви в июне 1370 г. великого смоленского князя Святослава и некоторых других не названных поименно князей за их отступничество от Москвы и переход на сторону Литвы.[466] Преобладание военно-политического потенциала коалиции княжеств во главе с Москвой заставило Ольгерда пойти на перемирие в 1370 г., а в 1372 г., после поражения сторожевого полка его войск под Любутском, отказаться от продолжения военных действий и заключить мир с московским великим князем Дмитрием Ивановичем.

Установившиеся мирные отношения с Литвой позволили правящим верхам Московского великого княжества приступить к объединению антиордынских сил и активизации борьбы против мамаевой Орды, достигшей к началу 70-х гг. XIV в. определенной внутриполитической стабилизации и потому представлявшей наибольшую опасность для Руси. Еще в 1370 г. Мамай установил контроль над княжествами Северо-Восточной Руси, выдав ярлык на великое княжение Владимирское тверскому князю Михаилу /108/ Александровичу, а в 1371 г. – московскому великому князю Дмитрию Ивановичу.[467] Таким образом, выступая в роли единственного главы Золотой Орды, Мамай с помощью дипломатических средств добился признания своих верховных прав не только на Юго-Западную, но и Северо-Восточную Русь. Однако установившееся в Северо-Восточной Руси двоевластие, когда каждый из соперников был заинтересован в поддержке Мамая, не могло быть прочным. Нападением летом 1373 г. на союзное Москве Рязанское княжество правитель западноволжской Орды продемонстрировал, что он сделал выбор и готов применить военную силу для восстановления в былом объеме пошатнувшееся за годы феодальной анархии в Золотой Орде ее господство над Русью. Объединение сил и организация совместного отпора мамаевой Орде приобрели безотлагательное значение.

Переломным в этом отношении стал 1374 г. Как убедительно показал Г. М. Прохоров, важную посредническую роль в консолидации антиордынских сил на Руси сыграл константинопольский патриархат, и в частности патриарший посланник Киприан, будущий митрополит "всея Руси".[468] В карьере Киприана отразились во всей своей сложности и противоречиях многие процессы церковно-политической жизни Восточной Европы в период с начала 70-х гг. XIV в. до самой его смерти (1406). Он стал первым митрополитом без санкции ханской власти, выступал против освящения иноземного ига церковью. Как глава церкви на Руси, настойчиво стремившийся к сохранению целостности ее организации под своей властью и активизации антиордынской борьбы в общерусской масштабе, он пользовался поддержкой высших слоев духовенства и значительной части светских феодалов и оказал весьма заметное влияние на ход важнейших политических событий, на развитие литературы и публицистики того времени.

Причины особой заинтересованности Константинополя в достижении политического единства на Руси, оказываемой им поддержки Москве, а не Литве, раскрыты в научной литературе.[469] Они объясняются стремлением Константинополя сохранить контроль над всей церковной организацией на Руси для того, чтобы после свержения ордынского ига можно было наиболее полно использовать ее военно-экономический потенциал против османской агрессии на Балканах, угрожавшей самому существованию Византийской империи. Патриархат учитывал также то обстоятельство, что языческая Литва оказалась надолго связанной борьбой против рыцарских орденов и в соперничестве с Московским великим княжеством была склонна идти на компромисс с мусульманской Ордой.

Именно поэтому, когда в 1371 г. Ольгерд снова обратился к /109/ константинопольскому патриарху Филофею с требованием основать в Киеве параллельную с московской и независимую от нее митрополию, последний не только ему отказал, но еще и послал грамоты митрополиту Алексею, тверскому князю Михаилу и Ольгерду, убеждая их прекратить ссоры и помириться.[470] Более того, Филофей направил на Русь в качестве своего доверенного лица и политического единомышленника иеромонаха Киприана, происходившего из известного болгарского рода Цамблаков, с миссией, которая заключалась в том, чтобы облегчить достижение единства между митрополитом и правителями княжеств Северо-Восточной Руси, с одной стороны, а с другой – князьями подвластных Литве восточнославянских земель ("примирил князей между собою и с митрополитом").[471]

В конце 1372 г. Киприан прибыл в Великое княжество Литовское, где сблизился "с литовским князем и со всеми его "[советниками]" – членами великокняжеского совета ("рады"), которыми являлись правители крупнейших удельных княжеств восточнославянских земель. С ними Киприан вступил в "тесный союз", а затем отбыл в Тверь.[472] Его приезд совпал по времени с ослаблением политических позиций Тверского княжества, лишившегося поддержки со стороны Литвы и мамаевой Орды, втянутой в междоусобную борьбу золотоордынской знати, с новой силой разгоревшейся в 1373 г. Поэтому тверской князь заключил мир с Дмитрием Московским, оформленный 16 января 1374 г.[473] Вслед за этим московский великий князь укрепил союзнические отношения с Нижегородским княжеством,[474] а несколько ранее – с Новгородом Великим.[475]

Таким образом, в начале 1374 г. на Руси сложились благоприятные политические условия для объединения антиордынских сил и их открытого выступления. В том же году Дмитрий Московский прекратил выплату ордынской дани. "А князю великому Дмитрию Московъскому бышеть розмирие с Тотары и с Мамаем", – отметил в связи с этим летописец.[476] Причиной "розмирия", как не без оснований предполагает В. Л. Егоров, могли стать требования Мамая выплатить дань в увеличенном размере или же прислать в его распоряжение русское войско, столь необходимое ему в борьбе за верховную власть в Орде, и отказ великого московского князя выполнить эти требования.[477] Ордынский правитель направил в Нижний Новгород своего посла Сарайку в сопровождении крупного военного отряда, но это посольство было разгромлено нижегородцами, а сам Сарайка с ближайшим окружением был пленен.[478] Попытка Мамая оторвать Нижегородское княжество от союза с Москвой не удалась, однако стало ясным, что за ней последуют другие, и военное столкновение княжеств Северо-Восточной Руси с Ордой неминуемо. /110/

В связи с этим московское правительство предпринимает дипломатические шаги, направленные на укрепление союзнических связей и разработку программы совместной борьбы против мамаевой Орды. Важное место среди них занимает состоявшийся в ноябре 1374 г. общекняжеский съезд в Переяславле-Залесском, о котором Троицкая и Рогожская летописи сообщают так: "Бяше съезд велик в Переяславли, отовсюду съехашася князи и бояре и бысть радость велика во граде Переяславле".[479] Поводом для созыва съезда, как отметил летописец, послужило рождение 26 ноября 1374 г. второго сына московского князя, Юрия, но истинная его причина оказалась скрытой. Мало сведений сообщается и о его представительстве. Известно только, что в Переяславле в то время, кроме прочих, находился Дмитрий Нижегородский "с своею братиею и со княгинею и с дђтми, и с бояре, и с слугами", а также митрополит Алексей и игумен Сергий Радонежский.[480] Отсутствовал на съезде тверской князь, к тому времени вновь ставший недругом Москвы.[481] Летописи не содержат никаких известий о месте пребывания Киприана в то время. Возможно, его тогда уже не было на Руси. Примечательно, однако, что крестил новорожденного Сергий Радонежский, как показали дальнейшие события, единомышленник и верный приверженец Киприана, тесно связанный с Константинополем. Летописи отмечают его влияние при великокняжеском дворе и разных кругах духовных и светских феодалов, начиная именно с 1373–1374 гг.

В советской историографии давно признано, что общекняжеский съезд в Переяславле-Залесском знаменовал важную политическую веху в истории Северо-Восточной Руси.[482] Думается, однако, что значение этого съезда было гораздо большим, и он оказал существенное влияние на консолидацию антиордынских сил большинства княжеств Руси, в том числе и находившихся в зависимости от Литвы. Отражая ход последующих событий, источники указывают на причастность определенных феодальных кругов восточнославянских земель Великого княжества Литовского к объединительной и антиордынской политике Москвы, характеризуя одновременно их как противников попыток литовских великих князей укрепить власть над этими землями с помощью государственных уз. Примечательно, что поворот в политике большинства деятелей, возглавляющих эти круги, произошел именно в середине 70-х гг. XIV в., что позволяет связать его с программой антиордынских действий, принятой съездом в Переяславле, и приблизительно очертить круг ее приверженцев. К нему, видимо, принадлежал киевский князь Владимир Ольгердович, стремившийся, как и другие правители княжеств Юго-Западной Руси, к полной ликвидации зависимости своих владе- /111/ ний от Орды и, кроме того, в качестве владетеля Киева, второго религиозного центра Руси, представлявший особый интерес для Киприана в связи с его миссией.

Непосредственное отношение к съезду в Переяславле имел, вероятно, и чернигово-северский князь Дмитрий Ольгердович, еще в 1372 г. выступавший с титулом князя брянского, но лишившийся его к 1375 г., когда летописи называют князем брянским Романа Михайловича, сторонника Москвы.[483] Зафиксированная перемена в титуле, очевидно, отражала изменения во владельческих правах на Брянск обоих князей, которые могли произойти, как представляется, с ведома Дмитрия Ольгердовича на общекняжеском съезде в Переяславле. События, развернувшиеся зимой 1378/79 г., частично подтверждают такое предположение, свидетельствуя, что к тому времени Дмитрий Ольгердович Брянском уже не владел.[484] Возможно также, что интересы Кориатовичей в какой-то мере представлял на съезде их брат Дмитрий Михайлович Боброк Волынский, служивший уже тогда воеводой у московского великого князя.

На причастность полоцкого князя Андрея Ольгердовича к съезду в Переяславле и принятой им программе указывает опала, которой он подвергся со стороны великого князя литовского Ольгерда незадолго до кончины последнего (1377). Так, передавая в 1387 г. Полоцк Скиргайлу, Владислав-Ягайло ссылается на то, что этот город "…еще отець ему (т. е. Скиргайлу. – Авт.) оуделил".[485] Намерение ото- брать Полоцк у Андрея Ольгердовича и передать его Скиргайлу могло возникнуть у Ольгерда, вероятнее всего, после 1372 г., ибо еще весной того года Андрей Ольгердович выступает как активный проводник антимосковской политики своего отца, участвуя вместе с Кейстутом, Витовтом Кейстутовичем и Дмитрием Друцким в походе войск Михаила Тверского на владения московского великого князя. 7 апреля 1372 г. отряды литовских князей подошли к Переяславлю-Залесскому, сожгли его посад и разорили окрестные села,[486] после чего соединились с тверской ратью и совместными усилиями заставили кашинского князя Василия Михайловича, сторонника Москвы, признать себя вассалом Михаила Тверского.[487] Примечательно, однако, что, по свидетельству тверских летописных источников, Андрей Полоцкий и Дмитрий Друцкий на обратном пути "мимо Тверь идучи, много пакости учиниша" во владениях своего союзника.[488] Возможно, политические позиции Андрея Полоцкого в московско-тверском конфликте определились еще ранее, в 1368 г., когда он, до похода войск Ольгерда на Москву, совершил нападение на две волости – Хорвач и Родню, отчинные владения Михаила Тверского.[489] /112/

К съезду в Переяславле оказались причастными правители зависимых от власти Ольгерда Смоленского и верховских княжеств – Новосильского, Тарусского и Оболенского, военные отряды которых в следующем году приняли участие в походе союзных Москве войск на Тверь. В их числе летописи называют и рать брянского князя Романа Михайловича. [490]

Таким образом, состоявшийся в конце ноября 1374 г. в Переяславле-Залесском съезд феодальной знати явился важной вехой на пути политического объединения княжеств Руси вокруг Москвы и активизации их борьбы за свержение ордынского ига и одновременно положил начало более тесному сотрудничеству феодалов восточнославянских, в том числе подвластных Литве, земель во имя достижения их общих внешнеполитических целей. В этом смысле съезд стал реальным воплощением давних стремлений населения этих земель к единству и совместному выступлению против Орды, а также отпору экспансии литовских феодалов.

По-видимому, в прямой связи с принятой в Переяславле программой антиордынских действий следует рассматривать упомянутый в ряде летописей под 1374 г. военный поход в пределы владений мамаевой Орды. Под этим годом Рогожский летописец, например, сообщает: "Того же лђта въсенинђ ходили Литва на Татарове на Темеря, и бышет[ь] межи их бои".[491] Б. Н. Флоря сопоставил это сообщение со следующей записью в "Летописце великих князей литовских" о подольском князе Юрии Кориатовиче: "а князя Юрья Волохове (т. е. бояре Молдавского княжества. – Авт.) взяли его собе воеводою и тамо его окормили (отравили. – Авт.)".[492] Его подход к освещению событий 1374 г. в Юго-Западной Руси позволяет установить существовавшую между ними причинно-следственную связь и определить их место в политической жизни стран Восточной Европы в середине 70-х гг. XIV в. Летописной записи о Юрии Кориатовиче соответствует выданная им 3 июня 1374 г. в Берладе в качестве "литовского князя" и "воеводы, господаря земли Молдавской" грамота, относительно подлинности которой, правда, высказывались определенные и до конца все еще неразвеянные сомнения. Этой грамотой Юрий Кориатович за "хрблии подвизи ис татары у села зовомое Влдичи на Днестр" жаловал наместника в Белгороде Якшу Литавора селом Зубровцы.[493] Следовательно, и в ней деятельность этого Кориатовича в Нижнем Поднестровье связывается с активизацией борьбы против ордынцев. Возможно, что именно упомянутое в грамоте сражение повлекло за собой поход войск других княжеств Юго-Западной Руси "на Темеря" осенью того же года. О направлении похода и его результатах летописи, однако, ничего не сообщают. Можно предположить, что подобно походу войск Ольгерда /113/ в 1362 г. он имел своей целью разгром какой-то из западных орд во главе с князем Темерем (Темирязем). Под 1408 г. Никоновский свод отмечает среди немногих ордынских князей, сопровождавших Едигея в его походе на Москву, "Обрягима Темирязева сына".[494] Если это совпадение имен не случайность, то в "Темере" следует видеть представителя высших слоев золотоордынской знати, пытавшихся сдержать наступление княжества Юго-Западной Руси на подвластную ей территорию в западной части Северного Причерноморья.

Правители Орды и Великого княжества Литовского приложили свои усилия, чтобы расколоть и ослабить коалицию княжеств во главе с Москвой. Так, Ольгерду удалось предотвратить наметившийся распад своего государства и на какое-то время нейтрализовать в подвластных ему восточнославянских землях союзников московского великого князя. Под угрозой лишения своих владений оказался полоцкий князь Андрей Ольгердович, что, по-видимому, заставило его отказаться от активной политической деятельности на востоке до самой кончины Ольгерда. Большого дипломатического успеха добился правитель Литвы в сфере церковно-политических отношений: 2 декабря 1375 г. Киприан был поставлен в киевские митрополиты, но с правом принять на себя полномочия митрополита "всея Руси" после смерти Алексея. Поставление Киприана свершилось по настоянию Ольгерда и подвластных ему князей как вынужденная мера со стороны патриарха и с целью предотвратить окончательный раскол митрополии на Руси.[495] Оказалась нарушенной и политическая связь Подольского и Молдавского княжеств: в конце 1374 г. – начале 1375 г. был отравлен Юрий Кориатович. В свою очередь, Мамай прибегнул к испытанному средству ордынской дипломатии, предоставив ярлык на Владимирское великое княжение Михаилу Тверскому, который еще в марте 1375 г. отправил своих послов в Орду, а сам "поехал в Литву", чтобы еще раз заручиться поддержкой Ольгерда.[496]

В обстановке натиска враждебных Москве сил в конце марта 1375 г. состоялся новый съезд феодальной знати коалиции уже в несколько ином составе, согласовавшей свои действия с изменившейся политической ситуацией.[497] При этом главное внимание было уделено, надо полагать, подготовке похода против Твери, от которой исходила ближайшая и непосредственная опасность.

13 июля 1375 г. Михаил Тверской получил ярлык и в тот же день разорвал отношения с Московским княжеством, развернув против него военные действия.[498] Но уже спустя полтора месяца Тверь была вынуждена капитулировать ввиду явного превосходства военно-политических сил коалиции княжеств во главе с /114/ Москвой. По этой же причине Ольгерд и Мамай, союзники тверского князя, не смогли оказать ему никакой действенной помощи.[499] Москва одержала важную политическую победу, закрепившую ее ведущую роль в процессе объединения княжеств Руси. По заключенному 1 сентября 1375 г. договору Михаил Тверской признавал себя вассалом ("молодшим братом") великого князя московского, обязывался больше никогда не претендовать на Владимирское великое княжение, а также проводить единую с коалицией политику по отношению к Орде и Великому княжеству Литовскому. [500] Правы исследователи, которые видят в этом документе генетическую связь его с программой совместных действий, принятой на общекняжеском съезде в 1374 г., особенно в части, относящейся к возможному пути развития русско-ордынских отношений, где, в частности, речь идет о прекращении выплаты ордынской дани и нанесении совместного упреждающего удара по Орде.[501]

К середине 1377 г. Мамаю удалось объединить почти все ордынские улусы, находившиеся к западу от Волги, и перейти в наступление на Русь.[502] Уже летом 1377 г. его войско совершило набег на Нижегородско-Суздальское княжество.[503] В следующем году Мамай послал в набег более крупные силы во главе с ордынским князем Бегичем, но уже против московского князя. Войско Бегича встретили русские полки за Окой, на территории Рязанского княжества. 11 августа 1378 г. в битве у р. Вожи ордынцы были наголову разбиты в результате совместных действий московских и рязанских войск.[504] На поражение Бегича Мамай ответил внезапным набегом осенью 1378 г. на Рязанщину, захватил и сжег столицу княжества – Переяславль-Рязанский, разорил округу и без возмездия ушел в степь.[505]

Вскоре после битвы у р. Вожи Мамай начал подготовку к новому большому походу на Русь, который должен был предотвратить крушение всей системы господства Орды в Восточной Европе. Он рассчитывал восстановить ордынскую власть в полном объеме и над землями Юго-Западной Руси. Так, накануне похода Мамай "начал испытывать от старых Эллин, како Батый пленил Киев и Владимир, и всю русскую землю".[506] Готовясь к решающей схватке, правитель западноволжской Орды оформил направленный против Москвы союз с Ягайлом Ольгердовичем, ставшим в 1377 г. великим князем литовским.[507] В результате совместных военных и дипломатических усилий Мамаю и Ягайлу на протяжении 1379 – первой половины 1380 г. удалось несколько ослабить антиордынскую коалицию, оторвав от нее пограничные с Ордой Нижегородское и Рязанское княжества. [508] Нижегородский князь не осмелился послать отряды против Мамая, а Олег /115/ Рязанский в надежде спасти свою землю от нового погрома занял выжидательную позицию (некоторые летописи даже обвиняют его в измене).

В то же время Ягайло предпринял попытку разгромить политических приверженцев Москвы в Великом княжестве Литовском. Так, против Андрея Ольгердовича Полоцкого он послал войска, и в конце 1377 г. Андрей Ольгердович вынужден был покинуть свои владения и бежать в Псков, несмотря на то, что полочане оказали ему поддержку и отказались, принять посланного из Вильно к ним князем Скиргайла. Псковичи признали Андрея Ольгердовича своим князем, но только с санкции московского великого князя.[509] Дальнейшим действиям Ягайла в этом направлении воспрепятствовали внешнеполитические акции Московского великого княжества.

Зимой 1379/80 г. московские войска совершили глубокий рейд по территории Великого княжества Литовского, о чем имеется следующая летописная запись: "Тое же зимы князь великий Дмитрей Иванович, собрав воя многы и посла с ними брата своего князя Володимера Андреевича да князя Андрея Ольгердовича Полотьского да князя Дмитрея Михайловича Волыньского и иныя воеводы и велможи и бояре многы… отпусти их ратию на Литовьскыя городы и волости воевати. Они же сшедъшеся взяша город Трубческы и Стародуб и ины многы страны и волости и села тяжко плениша, и вси наши вои, русстии полци, цели быша, приидоша в домы своя со многыми гостьми". Летописец особо подчеркнул то обстоятельство, что "князь Трубческыи Дмитрии Олгердович[ь] не стал на бои, ни поднял рукы противу князя великаго и не бияся, но выиде из града с княгинею своею и з дђтми и с бояры своими и приеха на Москву в ряд к князю великому Дмитрею Иванович[ю], бив челом и рядися у него".[510] Таким образом, вслед за бежавшим во Псков Андреем Полоцким[511] отношения с московским великим князем специальным договором-рядом оформил и чернигово-северский князь. В основу этих заключенных в Москве договоров, следует полагать, был положен типичный для эпохи средневековья принцип вассально-союзнических отношений, с непременным признанием одной из сторон верховной власти более могущественного союзника. Следовательно, договор 1380 г. между Дмитрием Московским и Дмитрием Ольгердовичем необходимо рассматривать как выход Чернигово-Северского княжества из состава Великого княжества Литовского и присоединение его к возглавляемой Москвой союзно-вассальной коалиции княжеств Руси.

В советской историографии уже обращалось внимание на внешнеполитическую деятельность московского правительства накануне Куликовской битвы, и в частности на литовско-москов- /116/ ские отношения в этот период. Последние во многих аспектах рассмотрены И. Б. Грековым, отметившим крайнюю неустойчивость политической ситуации в Восточной Европе вследствие "непрекращающейся перегруппировки сил, когда ни одна из соперничающих сторон не обладала очевидным превосходст- вом".[512] Он же высказал мысль о том, что, учитывая проявившуюся в то время тенденцию к отделению от Москвы Рязани, Нижнего Новгорода и Великого Новгорода, московское правительство тем энергичнее добивалось расширения круга союзников путем привлечения "под свои знамена князей из Залесской Руси, а также Руси Юго-Западной – Руси Литовской", указав еще одно направление дипломатической деятельности Москвы – установление "скрытых пока контактов с определенными кругами западнорусских феодалов, а возможно, даже с самим митрополитом Киприаном и князем Кейстутом" с целью сковывания антимосковской и проордынской инициативы тогдашнего главы Великого княжества Литовского Ягайла.[513] Результаты этой деятельности явились важными обстоятельствами, сыгравшими положительную роль в исходе битвы на Куликовом поле. Взгляды, близкие к такой оценке политических факторов, содействовавших разгрому мамаевой Орды, в свое время высказывали М. Н. Тихомиров[514] и Л. В. Черепнин.[515] Эта концепция нашла отражение и в ряде исследований, посвященных 600-летию Куликовской битвы.[516] Среди них следует выделить работы академика Б. А. Рыбакова[517] и Р. Г. Скрынникова,[518] в которых особо подчеркивается опасность, таившаяся для коалиции княжеств во главе с Москвой в дипломатической договоренности между Мамаем и Ягайлом, резко ухудшившей внешнеполитическое положение Северо-Восточной Руси и оказавшей парализующее влияние на ее освободительную борьбу.

Таким образом, расширение политического сотрудничества с подвластными Литве княжествами Руси являлось на исходе 70-х гг. XIV в. важнейшей внешнеполитической задачей правительства Дмитрия Московского. Решая ее, оно уделяло значительное внимание тем княжествам Юго-Западной Руси, которые непосредственно граничили с предполагаемым районом боевых действий. Таким стратегически важным районом была территория юго-восточных окраин Великого княжества Литовского, которая могла послужить местом встречи войск Мамая и Ягайла и операционной базой для их совместного похода на Москву.[519] Отсюда становится понятным то особое значение, какое приобретала накануне решающей схватки с Ордой политическая ориентация княжеств данного региона, и, в первую очередь, Чернигово-Северского и Киевского. Но если политические позиции правящих верхов первого из них достаточно выяснены по летописным сви- /117/ детельствам, то об ориентации киевского боярства и князя Владимира Ольгердовича, в сущности, ничего неизвестно.

События, связанные с походом московской рати зимой 1379/80 г., наиболее подробно рассмотрены И. Б. Грековым и Б. Н. Флорей. Оба исследователя признают неустойчивость внутриполитических позиций великокняжеской власти Ягайла. При этом если И. Б. Греков допускает не только существование оппозиции литовской великокняжеской власти как в самой Литве, так и в подвластных ей землях Руси с самого начала правления Ягайла, но указывает также на наличие скрытых политических контактов определенной части оппозиции с Дмитрием Московским,[520] то Б. Н. Флоря видит в ней "отзвук недовольства боярства "русских" земель направленностью внешней политики Великого княжества" и тяготение "местных феодалов к великорусскому центру".[521] И. Б. Греков совершенно верно, на наш взгляд, объясняет причину похода московских войск стремлением великого князя Дмитрия Ивановича предотвратить разгром "своих союзников на Северщине" Ягайлом.[522] Б. Н. Флоря, отмечая стремление Москвы поставить территорию юго-восточных окраин Великого княжества Литовского под свой контроль, указывает на позицию "находившегося в Трубчевске сына Ольгерда Дмитрия" как на фактор, способствовавший успешному решению этой задачи.[523] Как видим, у обоих исследователей нет принципиального расхождения в оценке событий 1379/80 г. на Чернигово-Северщине. Они, однако, не ставят их в прямую связь с процессами консолидации антиордынских сил и политического объединения Руси под эгидой Москвы, в частности с принятой в 1374 г. в Переяславле программой действий против Орды, хотя и близки именно к такому пониманию. Между тем имеются веские основания считать, что открытый переход обоих Ольгердовичей на сторону Москвы накануне Донского побоища явился результатом реализации общерусской политической программы, а круг ее приверженцев в Великом княжестве Литовском не ограничивался лишь полоцким и чернигово-северским удельными князьями.

У нас нет прямых свидетельств того, что подобно Дмитрию Ольгердовичу киевский князь в канун решающего противоборства с мамаевой Ордой придерживался промосковской ориентации. Можно, однако, указать на факты, косвенно подтверждающие данное предположение. К ним, в первую очередь, следует отнести сообщение Хроники Быховца о том, что "… князь Владимир бегал в Москву и тем пробегал отчину свою Киев".[524] Эта летописная запись отражает официальное отношение литовского великокняжеского правительства к каким-то действиям киевского князя, послужившим основанием для отрицания наследствен- /118/ ных прав за его внуками на Киевское княжество в середине XV в. В научной литературе эти действия обычно относят к 1393– 1394 гг. и трактуют, как обращение Владимира Ольгердовича за помощью к Москве в связи с намерением литовского князя Витовта отобрать у него Киев и передать его Скиргайлу Ольгердовичу.[525] Однако подобная интерпретация не соответствует ни характеру политических связей киевского князя с правителями Московского великого княжества в тот период, ни его политическому положению среди феодальной знати Великого княжества Литовского, ни, наконец, мере его провинности перед великокняжеской властью Литвы, которую, с точки зрения этой власти, летописец квалифицировал, в сущности, как измену государственным интересам. Все это заставляет датировать "бегство" киевского князя в Москву более ранним временем и поставить его в один ряд с подобными действиями Андрея Полоцкого и Дмитрия Ольгердовича, князя чернигово-северского.

Политические позиции киевского князя на рубеже 70–80-х гг. XIV в. становятся понятными, если учесть его тесное сотрудничество в то время с митрополитом Киприаном и взаимоотношения последнего с правителем Московского великого княжества. О полном взаимопонимании между Киприаном и Владимиром Ольгердовичем свидетельствует уже упоминавшаяся деятельность Киприана в 1376– 1378 гг. в качестве митрополита киевского и литовского на территории Киевского княжества по укреплению экономических основ митрополии, которая была бы невозможной без всемерной поддержки высшей светской власти в Киеве.

Гораздо труднее охарактеризовать сложные и нередко противоречивые отношения Киприана с Дмитрием Московским на исходе 70-х гг. Известно, что после кончины митрополита Алексея (12 февраля 1378 г.) Киприан предпринял несколько попыток реализовать свои права на митрополию "всея Руси". Однако Дмитрий Московский, сообразуясь с собственной политической программой и видя в Киприане, прежде всего, ставленника Ольгерда и князей Великого княжества Литовского, предпочел сотрудничеству с ним поставление в московские митрополиты своего кандидата, архимандрита Спасского монастыря Михаила (Митяя).[526] Поэтому, когда в июне 1378 г. Киприан прибыл в Москву, он был арестован и изгнан обратно в Киев, о чем сообщил своим московским единомышленникам Сергию Радонежскому и симоновскому игумену Федору в грамоте от 20 июня того же года.[527] В ней Киприан, объясняя свои политические позиции, представлял себя в качестве доброжелателя московского великокняжеского дома и приверженца его политического курса на Руси, /119/ в подтверждение чему приводит ряд примеров, а также единства русской церкви. В конце послания Киприан упоминает о намерении ехать в Константинополь, чтобы искать защиту у патриархата и собора.[528]

Вслед за Киприаном в двадцатых числах июля 1379 г. из Москвы во главе большого посольства отбыл в Константинополь за патриаршим постановлением Михаил-Митяй; а за ним тайно, нарушив данное московскому великому князю слово, направился также в Константинополь его противник и обличитель суздальский епископ Дионисий. Уже возле стен Константинополя Михаила-Митяя внезапно постигла смерть. Сопровождавшие его церковные иерархи решили все же исполнить волю Дмитрия Московского и рекомендовали патриаршему собору вместо Михаила-Митяя поставить митрополитом "всея Руси" другого, избранного из их среды, кандидата – Пимена.[529] Одновременно они обвинили Киприана в незаконном присвоении сана киевского митрополита. Со своей стороны, прибывший в Константинополь ранее московского посольства Киприан также настаивал на "предоставлении ему, вместе с Киевом, и Великой Руси".[530] В июне 1380 г. собор постановил оставить Киприана "митрополитом только Малой Руси и Литвы", а Пимена – "рукоположить… в митрополита Великой Руси, наименовав его и киевским, по древнему обычаю этой митрополии".[531] Решение относительно Киприана собор мотивировал тем, что Киприан прежде времени возвратился в Киев, а следовательно, "не находится на лицо, дабы мог быть совершенно осужден, по канонам".[532] В соборном определении указана наиболее вероятная причина этого поступка: киевский митрополит, "по-видимому, не ожидая для себя никакой пользы, если в его присутствии будет разбираться вопрос: что должно сделать по просьбе послов из Великой Руси? – тайно убежал, ни с кем не простившись".[533] Дионисий возвратился в свою епархию в сане архиепископа суздальского, нижегородского и городецкого.[534] Созданная при участии Киприана в сентябре-октябре 1382 г. летописная Повесть о Митяе сообщает, что Дмитрий Иванович "князь же великий не всъхоть Пимина приати" и тотчас же подверг его опале, заявив: "Нъсмь послал Пимина в митрополиты, но послал его, яко единого от служащих Митяю".[535] Великокняжеская опала имела и другую, более существенную причину – к тому времени в Москве уже пребывал главный конкурент Пимена – Киприан, приглашенный Дмитрием Московским в качестве митрополита "всея Руси".

В чем же причина переориентации московского великого князя и какую роль в этом сыграл Киприан и круги светской и духовной феодальной знати, стоявшие за ним? Отвечая на первый из /120/ поставленных вопросов, исследователи обычно определяли время приезда Киприана в Москву маем 1381 г. и рассматривали его как прямое следствие победы на Куликовом поле, что, на наш взгляд, верно лишь отчасти. Так, И. Б. Греков, совершенно справедливо указав на существование скрытых политических контактов между Киприаном и Дмитрием Московским еще в пред-куликовский период, тем не менее, сделал вывод, что только "после Куликовской битвы (великий московский князь. – Авт.) смог приступить к реализации общерусской программы, к установлению сотрудничества с митрополитом Киприаном". [536] Появление Киприана в Москве в 1381 г. И. Б. Греков объясняет тем, что "после одержанной победы и превращения Москвы в главный центр консолидации русских земель Киприан с его планами создания общерусской митрополии стал естественным союзником Дмитрия Донского".[537] Разделяя мнение известного ученого о том, что с победой на Куликовом поле были созданы условия для перехода к явным и официальным формам политического сотрудничества между Дмитрием Донским и Киприаном и теми политическими силами, которые они возглавляли, отметим, однако, что сама Куликовская битва явилась результатом реализации общерусской программы и достигнутого накануне ее военно-политического единства большей части "Русской земли".

Попытку отойти от историографической традиции сравнительно недавно предпринял Г. М. Прохоров. Он поставил под сомнение одну из летописных версий, согласно которой связанная с приглашением Киприана весть о смерти "нареченного" митрополита Михаила-Митяя достигла Москвы лишь спустя полтора года, как она свершилась, одновременно с приходом послов от воцарившегося в Орде хана Тохтамыша. "Итак, – резюмирует свои наблюдения Г. М. Прохоров, – осенью 1379 г. московский князь становится на тот путь, который приведет его к решению пригласить из Киева в Москву столь нежеланного до сих пор Киприана".[538] Он же особо подчеркнул связь между отходом Дмитрия Московского от активного антиордынского курса в 1378–1379 гг. и его действиями, направленными на создание подчиненной великокняжеской власти церковной организации во главе с Михаилом-Митяем.[539] Возвращение Дмитрия Московского к активной антиордынской политике исследователь также датирует осенью 1379 г. и причину этого видит в переориентации московского великого князя на церковные круги, которые находились под влиянием Сергия Радонежского и его племянника симоновского игумена Федора и являлись сторонниками Киприана и его курса на открытую конфронтацию с Ордой.[540] Выводы и наблюдения Г. М. Прохорова, как и в целом его исследование Повести о Митяе, открывают новые более широкие возможности для углуб- /121/ ленного изучения столь сложной и противоречивой эпохи в истории феодальной Руси, как Куликовская. Но они же подвергают сомнению ставшие уже общепризнанными даты некоторых важнейших событий и фактов, связанных с деятельностью Киприана, и требуют их уточнения. Г. М. Прохоров не сделал этого и поэтому, в конечном счете, должен был задать себе вопрос: если великий московский князь стал на сторону "монашеской партии" осенью 1379 г., а вести из Константинополя пришли в Москву раньше февраля 1381 г., то почему же он ждал этого времени, чтобы послать Киприану в Киев приглашение сотрудничать с ним? По мнению Г. Прохорова, только после того, как весть о гибели Мамая, принесенная послами Тохтамыша, убедила Дмитрия Донского в том, что война выиграна, а "политическая линия монашеской партии не оказалась гибельной и даже принесла добрые плоды", он "решается, наконец, сделать последний шаг на том пути, на который он встал осенью 1379 г., после отъезда Митяя, – решается послать за митрополитом Киприаном".[541] Такое объяснение причины задержки с приглашением Киприана в Москву не представляется убедительным. Тем не менее, выводы Г. М. Прохорова позволили Г. А. Федорову-Давыдову вполне резонно утверждать, что "перед Куликовской битвой Дмитрий (Московский. – Авт.) апеллирует к Киприану и его политике митрополии "всея Руси".[542]

Таким образом, осталось сделать всего один шаг, чтобы признать фактом политическое сотрудничество Киприана и поддерживавших его феодалов Великого княжества Литовского с правителем Московского великого княжества в канун Куликовской битвы. Но прежде, чем сделать этот шаг, необходимо все-таки установить: во-первых, действительно ли было возможно это сотрудничество осенью 1379 г., во-вторых, подтверждается ли оно историческими источниками. Важно также выяснить его ближайшие политические последствия, т. е. какое влияние оно оказало на разгром полчищ Мамая в 1380 г.