2. Захват Польским королевством Галицкой Руси и присоединение к Великому княжеству Литовскому Волынской, Подольской, Киевской, Переяславской и Чернигово-Северской земель в конце 40-х – начале 60-х гг. XIV в.

2. Захват Польским королевством

Галицкой Руси и присоединение к

Великому княжеству Литовскому

Волынской, Подольской, Киевской,

Переяславской и Чернигово-Северской

земель в конце 40-х – начале 60-х гг. XIV в.

7 апреля 1340 г. галицко-волынский князь Болеслав-Юрий II был отравлен группой бояр, которая опасалась усиления княжеской власти и выступала против его политической ориентации на Краков. Весьма точную характеристику ситуации, возникшей в Галицко-Волынском княжестве в связи с этим событием, дал К. Маркс в следующих словах: "…там свирепствовал Болеслав Мазовецкий и хотел принудить своих подданных греческой веры перейти в латинско-католическую; использовал против них союз с Польшей и Венгрией и иностранных наемников; умер 1340 от пьянства или отравления, последнее утверждает Казимир, который в качестве его ближайшего родственника пользуется этим как предлогом для завоевания".[143] Обстоятельства заговора неизвестны, возможно, что его организаторы опирались на поддержку ордынцев, препятствовавших любым попыткам ослабить их верховную власть над Русью.[144] Среди галицко-волынского боярства было немало сторонников Дмитрия-Любарта Гедиминовича, связанного родственными узами с династией Романовичей. Именно его местное боярство пригласило стать князем. Современник этих событий Ян из Чарнкова сообщает, что после смерти Болеслава-Юрия II "Русское княжество" перешло под власть Любарта, сына Гедимина.[145]

Не исключено, что в Кракове знали о неустойчивом положении Болеслава-Юрия и готовились оказать ему помощь. Уже через /38/ 9 дней после его смерти Казимир III с небольшим войском захватил Львов, но, встретив растущее сопротивление горожан, вынужден был отступить. Неудачной оказалась и попытка вторжения венгерских феодалов в первой половине мая.[146] Как и в 1323 г., польский король обратился за помощью к папской курии, мотивируя свою просьбу угрозой со стороны ордынцев. В ответной булле 1 августа 1340 г. папа Бенедикт XII предписывал гнезненскому, краковскому и вроцлавскому епископам проповедовать крестовый поход на Русь.[147]

Ввиду явной угрозы повторного вторжения польско-венгерских войск при возможной поддержке их крестоносным рыцарством Западной Европы правящие верхи Галицко-Волынской Руси обратились за помощью к хану Узбеку. Ян из Чарнкова назвал руководителей посольства, выехавших в Орду с этой миссией – видного сановника княжеского совета при Болеславе-Юрии II владевшего Перемышлем боярина Дмитрия Дядько и волынского служебного князя Даниила Острожского. В качестве причины необходимости посылки ханского войска против Польши они указали на то, что Казимир III захватил Русь и задержал выплату дани.[148] В конце июля 1340 г. ордынцы большими силами напали на Польское королевство и вынудили собранную Казимиром III армию перейти к обороне на правом берегу Вислы. Почти месяц разоряли они Привисленский край, а затем, после неудачной осады Люблина, отошли к местам своих кочевий.[149] Крах попытки правящей верхушки Польского королевства захватить с помощью оружия Галицкую Русь летом 1340 г. показал, что для достижения поставленной ею цели потребуется гораздо больше времени, усилий и материальных затрат, чем предполагалось вначале.

Признав над собой верховенство литовской великокняжеской власти, обе части Галицко-Волынской Руси оказались, тем не менее, в различных формах зависимости от нее, что, несомненно, сказалось на их политико-административном статусе в составе Великого княжества Литовского. Большинство земель Волынской Руси в силу династической связи Дмитрия-Любарта с Романовичами в качестве наследственного владения перешло под его непосредственную власть и приобрело статус удельного княжества в составе Великого княжества Литовского. В Галицкой Руси утверждение власти литовских феодалов происходило, как можно предположить на основании отрывочных свидетельств источников, более сложным путем. И здесь местные феодалы признали своим князем Дмитрия-Любарта. Доказательством тому служит надпись на колоколе соборной Юрьевской церкви во Львове, отлитого в 1341 г., в которой, между прочим, значится: "…сольян /39/ бысть колокол сий святому Юрью при князи Дмитрии".[150] Однако, в отличие от Волыни, наследственные права Дмитрия-Любарта на Галицкую Русь не распространялись, поэтому правдоподобно, что он управлял ею на каких-то договорных началах. Не исключено, что в начале 1340-х гг. ни волынский князь, ни литовское великокняжеское правительство, натолкнувшись на дипломатическое противодействие Орды, не имели достаточных сил и возможностей полностью овладеть политической ситуацией в этом регионе и были вынуждены пойти на определенные уступки местным феодалам. Несомненно, однако, что с ведома литовских властей в Галицкой земле в начале 40-х гг. XIV в. обосновалась боярская олигархия во главе с наместником Дмитрия-Любарта Гедиминовича Дмитрием Дядько, который принял титул "управителя или старосты Русской земли".[151]

Используя литовско-польско-ордынские противоречия, галицкое боярство стремилось управлять краем самостоятельно. Так, приостановив в 1340 г. с помощью ханского войска экспансию Польского королевства, Дмитрий Дядько, чтобы избежать обычного в таких случаях усиления зависимости от Золотой Орды, незамедлительно вступил в переговоры с Казимиром III и вместе с галицкими боярами признал верховенство польского короля при условии сохранения их владений, религиозной обрядности, прав и обычаев, в чем обе договорившиеся стороны взаимно присягнули.[152] Неизвестно, однако, была ли воплощена в действительность эта договоренность, а если и была, то в какой мере и в каких масштабах. Как видно из папской буллы от 29 июня 1341 г., уже вскоре после переговоров Казимир III обратился в Авиньон с просьбой освободить его от присяги, данной старосте Галицкой земли.[153] Со своей стороны, Дмитрий Дядько в письме к горожанам Торуня не упоминает о Дмитрии-Любарте, а, сообщая об устранении несогласий между ним и польским королем, именует его лишь "господином Казимиром, королем Польши"; касаясь же льгот для иноземцев, он ссылается "на права предшественников наших", в частности на Болеслава-Юрия II, которого называет "нашим господином".[154] Следовательно, признание галицким боярством сюзеренитета Казимира III было, вероятнее всего, формальным.

Дипломатическое лавирование боярской олигархии Галицкой Руси не могло стать достаточно серьезной преградой для развертывания экспансии Польского королевства и Великого княжества Литовского в этом регионе. Само правление ее рассматривалось правящими кругами Польши и Литвы как временное явление. Участь боярского правления в Галицкой Руси, по всей видимости, была предрешена и в Орде, дипломатия которой стремилась уст- /40/ ранить все, что препятствовало открытой военной конфронтации между Польским королевством и Великим княжеством Литовским. В любом случае, в последовавших затем событиях Орда поначалу сохраняла формальный нейтралитет.

В 1343 г. Казимир III добился от папской курии материальной помощи для борьбы с "русинами",[155] что позволило его войскам перейти в наступление. В ходе военных действий польскому королю удалось в 1343–1344 гг. захватить пограничные с его владениями Саноцкую и Перемышльскую земли.[156] Еще большую военно-политическую активность в Галицкой Руси проявило Великое княжество Литовское, правителем которого после гибели Гедимина в 1341 г. стал его сын Явнутий. Возможно, с его санкции, но по инициативе Дмитрия-Любарта, именно в 1343–1344 гг. в Галицко-Волынскую Русь со своими воинскими дружинами двинулась и осела на ее южных и западных окраинах целая плеяда Гедиминовичей, которые в последующих сражениях с польскими и венгерскими феодалами, а также с ордынцами отстаивали ее целостность, проявляя при этом определенное военно-политическое единство.

Наступление Великого княжества Литовского на Галицкую Русь в середине 40-х гг. XIV в. укрепило позиции Дмитрия-Любарта, сохранившего верховные права на этот край. Тогда же было ликвидировано правление местной боярской олигархии. Последний признак его существования – письмо венгерского короля Людовика от 20 мая 1344 г. к Дмитрию Дядько, которого он называет "верным своим мужем" (т. е. вассалом. – Авт.), "комитом" и "управителем русинов".[157] В сентябре 1347 г. византийский император Иоанн Кантакузин в специальной грамоте известил "благороднейшего князя владимирского" Дмитрия-Любарта о принятом им и патриаршим собором решении упразднить галицкую митрополию и тем самым восстановить единство церкви на Руси и обратился к нему с просьбой содействовать исполнению этого решения, а для этого, прежде всего, удалить галицкого архиерея и убедить его прибыть в Константинополь для расследования предъявленных обвинений.[158] Следовательно, верховная светская власть над Галицкой Русью к 1347 г. уже была сосредоточена в руках Дмитрия-Любарта. Грамота свидетельствует также о его причастности к кругу, если не инициаторов – а ими на Руси являлись митрополит Феогност и великий московский князь Симеон Иванович, – то, по меньшей мере, непосредственных исполнителей постановления патриарха о присоединении галицко-волынских епископий к общерусской митрополии. Известно, что общественные и политические движения в эпоху феодализма вынуждены были принимать теологическую форму. /41/ Ф. Энгельс объяснял это тем, что "чувства масс вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было собственные интересы этих масс представлять им в религиозной одежде".[159] Такой порядок подтверждается "всей… историей средних веков, знавших только одну форму идеологии: религию и теологию"[160]. Все это определяло ту большую роль, которую играла церковь в средневековом европейском обществе, представлявшем "мир, фактически лишенный внутреннего единства". Общность объединенных одной религией группы европейских народов проявлялось "…прежде всего, в лице церкви, организованной на феодальных и иерархических началах. Владея в каждой стране приблизительно третьей частью всех земель, церковь обладала внутри феодальной организации огромным могуществом. Церковь с ее феодальным землевладением являлась реальной связью между различными странами; своей феодальной организацией церковь давала религиозное освящение светскому государственному строю, основанному на феодальных началах. Духовенство было к тому же единственным образованным классом. Отсюда само собой вытекало, что церковная догма являлась исходным пунктом и основой всякого мышления".[161]

Оценка Ф. Энгельсом места и роли католической церкви в феодальной Западной Европе верна и применительно к православной церкви в Восточной Европе XIV в., когда лишь она одна, несмотря на кратковременные нарушения единства, сохранила организационную структуру, распространявшуюся на все феодально раздробленные, а затем и политически разобщенные земли Руси. В силу этого православная церковь приобретала значение мощного орудия идеологического воздействия на народные массы на всем пространстве восточнославянской территории, что хорошо понимали не только противоборствующие на Руси феодальные группировки, но и правящие верхи Великого княжества Литовского и Польского королевства, стремившиеся подчинить церковь своим политическим интересам. Поэтому восстановление целостности церковной организации в 1347 г. ввиду усилившейся и принявшей форму вооруженных захватов феодально-католической экспансии на Галицко-Волынское княжество явилось важным и необходимым шагом на пути к достижению идеологического и, в конечном счете, политического единства Руси.

Среди обосновавшихся в Галицко-Волынской Руси в 1343–1344 гг. литовских князей наиболее сплоченную и сильную группировку составляли сыновья Михаила-Кориата Гедиминовича. Историографическая традиция связывает с их военно-политической деятельностью не столько защиту галицко-волынских зе- /42/ мель от натиска польских и венгерских феодалов, сколько, точнее главным образом, освобождение от ордынского ига значительной части Подольской земли и присоединение ее к Великому княжеству Литовскому. До сих пор утверждение власти Кориатовичей в Подолье – эта сложная, представляющая собой комплекс имеющих специальное значение вопросов, проблема во многом остается дискуссионной. Обычно она рассматривается в научной литературе в прямой связи с разгромом ордынцев в битве у Синих Вод в 1362 г., что является, на наш взгляд, верным лишь отчасти. Имеются определенные основания датировать переход Подольской земли под власть Кориатовичей серединой 40-х гг. XIV в. и считать его одним из результатов происходившего в то время общего наступления Великого княжества Литовского на Галицкую Русь.

Основными источниками, освещавшими битву у Синих Вод и связываемое с нею в историографии распространение власти литовских феодалов на Подольскую землю, служат созданная в начале 30-х гг. XV в. и включенная в состав белорусско-литовских летописей пространная редакция Повести о Подолье,[162] известие Густинского свода 30-х гг. XVIII в. о разгроме великим князем литовским Ольгердом трех ордынских "царьков"[163] и дополняющие их записи русских летописей (Никоновской и Рогожского летописца), восходящие к тверским летописным источникам.[164] Они свидетельствуют о разгроме войсками Ольгерда в сражении у Синих Вод трех орд, князья которых были наследственными владетелями Подольской земли; о состоявшемся затем походе в глубь ордынских владений в направлении устьев Днепра и Южного Буга; о приходе в Подольскую землю Кориатовичей якобы по распоряжению Ольгерда и с приданной им литовской военной помощью и т. д. Этим летописным данным как будто противоречит сообщение Яна Длугоша о том, что еще в 1352 г. ордынцы напали на Подолье, принадлежавшее Польскому королевству,[165] а "первый поход" литовских войск в пределы владений Орды был совершен под командованием Витовта в 1397 г.[166] В середине XVI в., несомненно, под влиянием известий Яна Длугоша в белорусско-литовских летописях поздней редакции (Красинского, Ольшевской и Рачинского) разгром трех ордынских князьков в Подолье был приписан Витовту.[167]

Обе версии нашли свое отражение в исторических произведениях авторов XVI в. (Б. Ваповский, М. Бельский, М. Кромер, А. Гваньини, М. Стрыйковский и др.) и в обширной историографии. Основную концепцию Синеводской битвы и связываемый с нею переход Подолья под власть литовских феодалов, отраженную в древнейших белорусско-литовских летописях, приняли /43/ Н. Молчановский,[168] а также О. Гурка[169] и некоторые другие украинские и польские буржуазные историки (В. Б. Антонович, М. С. Грушевский, Л. Колянковский). За трактовкой Яна Длугоша пошли Ф. Брун,[170] Н. Дашкевич,[171] В. Смирнов,[172] польские исследователи А. Прохаска,[173] С.-М. Кучиньский, посвятивший рассмотрению этого вопроса специальный труд.[174]

В советской историографии принято связывать битву у Синих Вод с утверждением власти литовских феодалов на землях Юго-Западной Руси и включением их в состав Великого княжества Литовского, причем указывается, что важную роль в этом сыграло стремление местного населения освободиться от ордынского ига. Вместе с тем отсутствие специальных научных разработок данной проблемы советскими историками является причиной того, что в их исследованиях утверждение власти Кориатовичей в Подольской земле также представляется как непосредственный результат битвы у Синих Вод.

В последнее время комплекс дискуссионных вопросов, связанных с битвой у Синих Вод и утверждением зависимости Подолья от Литвы, рассмотрел Р. Батура.[175] На основе анализа источников и изучения историографии проблемы Р. Батура сделал выводы, имеющие важное значение для дальнейшего углубленного ее исследования. Представляется важным данное им впервые в советской историографии определение территории Подольской земли, сложившейся в административно-территориальном отношении к середине XIV в. Она занимала пространство между Днестром, Днепром, его притоком Росью и Черным морем. Это определение в основном соответствует сведениям составленного в 1396 г. летописного "Списка русских городов дальних и ближних", где Черкассы и Звенигород причислены к подольским, а Канев и Корсунь – уже к киевским городам,[176] а также указаниям некоторых авторов XVI в. Так, например, А. Гваньини и М. Меховский сообщают, что Подолье граничит на юго-западе с Молдавией и Валахией, на востоке же простирается до Дона у Меотидских болот и Черного моря вплоть до владений перекопских татар.[177] П. Ф. Параска уточнил юго-западные пределы Подольской. земли, которые, по его мнению, достигали восточной части Берладского плато на правом берегу Прута.[178]

В этом обширном крае Р. Батура выделяет западную часть (Малое Подолье), включавшую окрестности Каменца и Смотрича, Червонограда, Скалы, Бакоты и простиравшуюся на востоке, возможно, да Южного Буга. Именно в этой местности после разгрома ордынцев у Синих Вод окончательно утвердилась власть литовских князей Кориатовичей, за ней позднее, в XV в., собственно и закрепилось название Подольской земли. /44/

Р. Батура доказал также историчность упомянутых в Повести о Подолье имен трех потерпевших поражение ордынских князей, локализировал топонимы, связанные с походом войск Ольгерда – Синие Воды (р. Синюха, левый приток Южного Буга) и Белобережье (северное побережье Черного моря у Днепро-Бугского лимана). При всей обстоятельности выводов Р. Батуры некоторые из затронутых им спорных вопросов, имеющих принципиальное значение, так и остались нераскрытыми.

К ним относятся, прежде всего, вопросы о времени подчинения населения Подольской земли власти литовских феодалов, роли в этом князей Кориатовичей. Камнем преткновения в решении первого из них являлось кажущееся противоречие между известием Повести о "приходе" Кориатовичей в подвластное Орде Подолье и битве у Синих Вод, с одной стороны, и сообщением Яна Длугоша о Подолье, принадлежавшем в 1352 г. Польскому королевству – с другой. Опираясь главным образом на это неточное и поэтому допускающее двоечтение высказывание Яна Длугоша, другие сообщаемые им данные, ряд польских историков конца XIX – начала XX в. (Й. Пузына, А. Прохаска, С.-М. Кучиньский и др.) относили утверждение Кориатовичей в Подольской земле к 1350–1351 гг. или более раннему времени, рассматривая это событие, однако, вне связи с развитием экспансии литовских феодалов на Юго-Западную Русь и Синеводской битвой. Таким образом, они пытались обосновать идею о подвластности Кориатовичей, а отсюда, по их мнению, и всего Подолья Польскому королевству еще в конце 40-х – начале 50-х гг. XIV в., т. е. до битвы у Синих Вод.

Действительно, в созданной в 1430–1432 гг. Повести о Подолье отсутствует прямая связь между походом войск Ольгерда, разгромом у Синих Вод трех ордынских князей – "отчичей и дедичей Подольской земли", как называет их летописец, и обоснованием в этом крае Кориатовичей. Вот как подан в Повести соответствующий текст: "Коли господаремь был на Литовъскои земли князь великии Олгирд и, шедь в поле с литовьским воиском, побиль татар на Синеи воде, трех братовь: князя Хачебея а Кутлубуга и Дмитрия. А тыи трии браты Татарьское земли, отчичи и дедичи Подольскои земли, а от них заведали атамани и боискаки, приеждаючи от тыхь атамоновь, имовали с Подольскои земли дан. А брат великаго князя Ольгирдов держаль Новгородокь Литовьскии, князь Корьять, а у него были 4 сыны… Ино тыи княжятя Коръятевечи три браты: князь Юръи а князь Александр, князь Костентин и князь Федор со князя великого Олгирдивым презволениемь и с помочию Литовския земли пошли в Подолскую землю… Тогда тыи княжата Корьятовичи, пришед /45/ в Подольскую землю, и вошли у приязнь со атаманы, почали боронити Подольскую землю от татарь и боскаком выхода не почали давати".[179] Тем не менее, М. Стрыйковский сообщает в своей хронике об участии Кориатовичей в Синеводской битве.[180]

Начало экспансии Кориатовичей в Подольской земле следует отнести к первой половине 40-х гг. XIV в., когда Великое княжество Литовское, присоединив к себе Галицкую землю, могло создать в ней базу для развертывания наступления на юге. На это определяющее обстоятельство указал еще 50 лет тому назад Х. Ловмяньский.[181] Более точно определить верхнюю хронологическую грань утверждения Кориатовичей в Подольской земле можно с помощью содержащейся в Повести о Подолье записи о неудавшемся замысле Казимира III нарушить военно-политическое единство Гедиминовичей в Галицко-Волынской Руси, устроив брак своей дочери с Константином Кориатовичем. "И затымь (узнал) полскы король Казимир Локотъковичь, што их три браты Корятовичи на Подольскои земли, а люди мужьныи, – повествуют Супрасльская и Слуцкая летописи, – и он прислал к князю Костентину кглеитовныи (т. е. гарантирующие личную безопасность. – Авт.) листы, со великою тверъдостию и прося его, штобы к нему приђхаль. А умыслив тое собђ и своими паны, што в него сына не было, толко была одна дочька, захотель за него дочку дати".[182] Константин Кориатович отказался от сделанного ему предложения, не пожелав, по словам летописца, принять католичество. В польской буржуазной историографии этот факт или подвергался сомнению, или датировался последними годами жизни Казимира III. Между тем еще О. Бальцер на исходе XIX в. установил, что предназначаться в жены Кориатовичу могла только Кунигунда, выданная замуж за бранденбургского электора и баварского князя Людвика (сына императора Людвика Виттельсбаха) в 1345 г., поскольку старшая дочь Казимира III Эльжбета вступила в брак с западно-поморским (вологоским) князем Богуславом V еще раньше, в 1343 г.[183] Следовательно, попытка польского короля установить династическую связь с одним из подольских Кориатовичей могла иметь место только в 1344 г.

Утверждение власти Кориатовичей в Подольской земле происходило в кратковременный период спада внешнеполитической активности Орды на западе. Вплоть до 1349 г. источники не дают никакой информации об ее участии в политических событиях Галицко-Волынской Руси. Причины этого следует искать, по-видимому, не только во вспышке внутридинастической борьбы, предшествовавшей захвату власти после смерти хана Узбека в 1342 г. его сыном Джанибеком,[184] но и в ориентации внешнеполитического курса Орды главным образом на захват Аррана и Азербай- /46/ джана в связи с начавшимся в конце 30-х гг. XIV в. распадом государства Хулагуидов.[185] Ослабить потенциальные возможности Орды могла и эпидемия чумы ("черной смерти"); занесенная из Китая, в 1346 г, "она свирепствовала на побережье Каспийского и Черного морей, а также в землях у устья Дона".[186] Примечательно, что затруднительными обстоятельствами Золотой Орды воспользовалось, кроме Великого княжества Литовского, также Венгерское королевство, отвоевавшее где-то в середине 40-х гг. XIV в. у ордынцев часть территории на юго-западе Днестровско-Карпатских земель.[187] Насколько велики были территориальные приобретения Кориатовичей в Подольской земле и как далеко на юг они простирались, сказать трудно. Можно предположить, что в 40-х гг. XIV в. их власть признало население примыкавшего к границам Галицкой и Волынской земель междуречья Днестра и Южного Буга в среднем течении, захваченного Ордой у Галицко-Волынского княжества в середине 20-х гг. XIV в.

Захват Саноцкой и Перемышльской земель не удовлетворил наиболее агрессивные круги малопольских панов, определявших при Казимире III внешнеполитический курс Польского королевства. Чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия для захватов на Руси, Казимир III 8 июля 1343 г. подписал Калишский мирный договор с крестоносцами, по которому он отрекался от Поморья в пользу Тевтонского ордена, но взамен получал Куявскую и Добжинскую земли.[188] Намысловским мирным договором от 22 ноября 1348 г. польский король обеспечил мир своим владениям и со стороны чешских Люксембургов.[189] Учитывая опыт предыдущих походов, Казимир III в начале 1349 г. вступил в соглашение и с Ордой.[190] Эти дипломатические меры дали возможность польским феодалам сосредоточить значительные военные силы для нового наступления на Галицко-Волынскую Русь.

Заключив с Польским королевством Калишский мир, Тевтонский орден также получил возможность сосредоточить все свои военные силы против Литвы. Значительную помощь оказывало ему рыцарство Западной Европы, побуждаемое к борьбе с "язычниками" папской курией. Ухудшение международного положения Великого княжества Литовского вследствие усиления агрессии крестоносцев вызвало глубокий кризис в его правящей верхушке, где, как можно предположить, обнаружилось отсутствие единства относительно главных внешнеполитических целей в этой сложной обстановке и способов концентрации сил для защиты находившихся под наибольшей угрозой собственно литовских земель. Зимой 1344/45 гг., в результате дворцового переворота, великим князем литовским при содействии Кей- /47/ стута стал витебский князь Ольгерд Гедиминович. Плененному Кейстутом Явнутию удалось бежать в Москву, где он был обращен в христианство.[191] Его ближайший сподвижник пинский князь Наримант был вынужден искать убежище в Орде у хана Джанибека.[192] Через год или несколько более оба они, однако, примирились с Ольгердом и вернулись в свои владения: Наримант в Пинск, а Явнутий в выделенный ему Заславль (в Белоруссии).[193]

2 февраля 1348 г. войска Великого княжества Литовского потерпели крупное поражение в битве при р. Стреве с 40-тысячной армией крестоносцев, в составе которой были немецкие, французские и английские отряды рыцарей. По словам Германа из Вартберга, в ходе сражения "пало более 10000 литовцев и русских, призванных на помощь из различных мест, как-то: Лантмара (Владимира), Брейзике (Бреста), Витебска, Смоленска и Полоцка. Нармант, король русский, брат Алгерда и Кейнстута, литовских королей, был также убит в этом сражении".[194] Сведения эти, в частности участие в битве войска Дмитрия-Любарта, подтверждают записи других орденских хронистов-современников.[195]

Военное поражение от крестоносцев еще более усугубило и без того сложное международное положение Великого княжества Литовского. Один из главных путей улучшения сложившейся обстановки Ольгерд и подвластные ему Гедиминовичи видели в урегулировании отношений с Ордой, обострившихся после присоединения к великому княжеству части Подолья. С целью снова добиться военно-дипломатической поддержки Орды, столь необходимой для Литвы в связи с усилившейся угрозой военного конфликта с Польским королевством, уже в 1349 г. в ханскую ставку было отправлено посольство во главе с Кориатом Гедиминовичем, но его миссия оказалась неудачной: по распоряжению хана литовские послы были выданы великому московскому князю.

Воскресенская и Никоновская летописи повествуют об этом посольстве следующим образом: "Того же лђта князь великий Литовский Олгерд посла в орду к царю Чженибђку брата своего Корияда просити себђ помощи на великого князя Семена. Слышав же то великий князь Семен, и посла своих киличеев: Феодора Глебовича, да Амину да Федора Шибачеева ко царю жаловатися на Олгерда. Слышав же царь от послов великого князя, яко Олгерд с братиею улус его, отчину князя великого испустошили, и выдаст царь послом великого князя братью Олгердову, князей Литовских, Кориада да Михаила, Семена Свичслоскаго, да Аишка и дружину их, и приведены быша на Мос- /48/ кву послом царевым Тотуем".[196] Летописный рассказ обнажает противоречивость литовско-ордынско-московских взаимоотношений конца 40-х гг. XIV в. и упоминает об обстоятельствах, имеющих несомненную историческую ценность: 1) скрываемая за антилитовской направленностью речей (обусловленной, очевидно, дипломатическими соображениями) явно дружественная Литве цель московской миссии в Орде; 2) сообщение московских послов о, как можно думать, недавнем наступлении "Ольгерда и его братии" на ордынские владения ("улус" царев); 3) упоминание о наследственных правах на этот "улус" великого князя московского. О цели московского посольства в Орду прямо говорится в Супрасльской летописи: "В лђто 6857 (1349). Князь великыи Семень Ивановичь посла в орду князя Федора Глђбовича, а с ним кылычеи Федор Шубачев а Иминь. Вытягаше князеи литовъскых: Михаила-Кораида, Семена свислоцького и Якшу". [197] Побудить московского князя направить своих послов в Орду, чтобы "вытянуть" оттуда задержанных ханом литовских князей, мог поддерживавший тесные связи с Дмитрием-Любартом митрополит Феогност, который как раз в конце "того же лђта прииде… из Волыни"[198] в Москву и потому был хорошо осведомлен о важнейших политических событиях, имевших место в Юго-Западной Руси и Литве в 1349 г. Что касается опустошенного литовскими князьями ханского улуса, то о его местонахождении в отечественной литературе высказывались самые разные догадки, но во всех случаях оно предполагалось в Северо-Восточной Руси. Между тем летописное определение царев "улус" не может быть отнесено ни к одному из северо-восточных русских городов – объектам наступления Ольгерда в 40-х гг. XIV в.: Можайску (1341),[199] Пскову (1342, 1348),[200] Новгороду (1346),[201] но вполне применимо к Подолью или какой-нибудь его части.

Взаимно дополняющие друг друга известия русских и белорусско-литовских летописей о причастности Ольгерда к наступательным действиям Кориатовичей в подвластной ордынцам Подольской земле указывают на несомненную историчность этого факта, который следует датировать, вероятнее всего, 1346–1347 гг. Но вряд ли будет оправданным оценивать эти действия как главную причину утверждения власти литовских князей в Подолье. Из слов московских послов следует, что наступление войск Ольгерда в данном случае имело характер опустошительного набега на ордынские владения. Само предоставление военной помощи Кориатовичам со стороны великого князя литовского, возможно, преследовало цель не столько расширить подвластную им территорию в Подольской земле, сколько усилить /49/ зависимость этих князей от верховной власти в Литве. Особое выделение послами в Орде того обстоятельства, что опустошенная литовскими князьями территория являлась не только ханским улусом, но и отчиной великих князей московских, говорит о том, что подольские события 1346–1347 гг. воспринимали в Москве именно таким образом.

Используя ослабление Великого княжества Литовского, Казимир III в августе – ноябре 1349 г. захватил почти всю территорию Галицко-Волынской Руси, включая и берестейскую землю, доставшуюся в удел Кейстуту Гедиминовичу. Любарту удалось удержать за собой лишь Луцкую землю.[202] В связи с этим событием К. Маркс отметил: "Казимир завоевывает всю Червонную Русь или Галицию… Споры среди наследников Гедимина позволили ему также захватить Волынь".[203] Поход был совершен без участия войск Венгрии. Понимая, что только польскими силами захваченную территорию не удержать, Казимир III обратился за помощью к венгерскому королю. 4 апреля 1350 г. в Буде было подписано соглашение, по которому Людовик Венгерский и его брат Стефан, дав согласие на помощь Польше, признавали, однако, галицко-волынские земли лишь временным владением Казимира III и обусловили возможность их выкупа за 100 тыс. флоринов.[204] В 1351 г. польский король добился помощи от папского престола.[205]

Военное поражение 1348 г. и потеря почти всей Галицко-Волынской Руси обострили кризис в правящей верхушке Великого княжества Литовского, которая снова раскололась на две придерживавшиеся различных внешнеполитических программ группировки. Одна из них возглавлялась князем Трок и Берестейской земли Кейстутом, другая – великим князем литовским Ольгердом. После непродолжительной борьбы, завершившейся пленением Ольгерда, последний пошел на уступки группировке Кейстута. [206] Следствием достигнутого компромисса явились акции литовского великокняжеского правительства, направленные на улучшение отношений с Великим княжеством Московским.

В 1350 г. в Москву прибыло посольство от Ольгерда "со многими дары и с челобитьем, прося мира и живота братии своей, князем Литовским Кориаду и Михаилу, и всей дружине их". Московский великий князь Симеон Иванович "дары его прият и мир с ним взят, а братию его князей Литовских отпусти".[207] Среди прочих условий мира были, очевидно, отказ Ольгерда от дальнейшего наступления на Северо-Восточную Русь и признание им сюзеренитета Москвы над Смоленским княжеством.[208] Примечательно, что в летописях Северо-Восточной Руси сообщению о /50/ посольстве Ольгерда в Москву предварено известие о захвате Казимиром III "лестию" Волынской земли, подчеркивается, что он "много зла християном сотвори", а затем под тем же 1350 г. специально выделено известие о посольстве в Москву "из Волыни" князя Дмитрия-Любарта и женитьбе его на племяннице Симеона Гордого, дочери Константина Ростовского. Тогда же великий князь московский дал свое согласие и на брак Ольгерда с тверской княжной Ульяной.[209] Эти летописные известия, как и другие приведенные выше данные, позволяют судить о той важной роли, которую сыграло в нормализации литовско-московских отношений волынское боярство, примыкавшее во главе с Дмитрием-Любартом к группировке Кейстута. Мир с Москвой дал возможность Великому княжеству Литовскому не только сосредоточить военные силы против Польского королевства и перейти в наступление уже в 1350 г., но и, видимо, явился средством, при помощи которого Ольгерд добился сначала нейтралитета, а затем и выступления на своей стороне войск Орды, правящая верхушка которой не могла не опасаться чрезмерного усиления Польского королевства за счет галицко-волынских земель.[210]

В результате военных действий 1350 г. литовско-русские войска отвоевали всю Волынь вместе с Белзом и Холмом, а также Берестейскую землю, но Галицкая Русь со Львовом осталась под властью Казимира III.[211] Попытки польско-венгерских войск восстановить в Галицко-Волынской Руси статус 1349 г. – поход на Берестейщину в 1351 г., а также Белз и Владимир в апреле – мае 1352 г. – оказались безуспешными.[212] Открытый переход Орды на сторону Литвы весной 1352 г. в корне изменил соотношение сил в польско-литовском конфликте, заставил польского короля отказаться от продолжения военных действий и уже осенью того же года пойти на компромисс с Гедиминовичами.[213] По соглашению 1352 г. Галицко-Волынская Русь была разделена между Казимиром III и великим князем литовским Ольгердом. Польскому королевству досталась Галицкая земля и часть Подолья, а Великому княжеству Литовскому – Волынь с городами Владимиром, Луцком, Белзом и Холмом, а также Берестейская земля.[214] Правдоподобно, что польско-литовское соглашение, надвое разделившее в политическом отношении Галицко-Волынскую Русь, было достигнуто при непосредственном участии ордынской дипломатии и с санкции ханской власти.[215]

Более поздний источник – жалованная грамота польского короля Владислава-Ягайла от 12 июня 1395 г. краковскому воеводе Спытку из Мельштына на владение большинством подольских замков с их округами – позволяет уточнить, какие именно земли Кориатовичей на Подолье были захвачены Казимиром III /51/ в результате военной кампании 1349 г. В ней, в частности, утверждается, что округа Теребовль и Стенка остаются с правами, которые они имели при Казимире III и Владиславе Опольском. [216] Возможно, именно территорию этих округов, находившихся на юго-восточной окраине Галицкой земли между реками Стрыпой и Збручем и по течению р. Смотрич,[217] имел в виду Ян Длугош, когда писал о нападении в 1352 г. приглашенной Ольгердом большой орды на "подчиненное Польскому королевству Подолье".[218] Близкие к событиям 1349– 1352 гг. источники подтверждают тесное политическое сотрудничество Дмитрия-Любарта Гедиминовича и Кориатовичей, опосредованно указывая на отношение последних к Галицкой земле и Подолью. Так, Юрий Кориатович в качестве заинтересованной стороны фигурирует в акте перемирия между польским королем и Гедиминовичами в 1352 г. рядом с Юрием Наримонтовичем, Любартом, Кейстутом и Явнутием.[219] Александр и Константин Кориатовичи в этом акте не упомянуты. В мирном соглашении 1366 г. между Польским королевством и Великим княжеством Литовским Юрий Наримантович, Юрий Кориатович и его брат Александр выступают уже на стороне Казимира III.[220] Тогда же, по свидетельству Яна из Чарнкова, польский король отдал Александру, своему "наивернейшему князю", Владимирскую землю, которой прежде владел Дмитрий-Любарт. Этот Кориатович, добавляет хронист, держал ее до самой смерти Казимира III, "верно ему служа". [221] Длугош также сообщает о передаче части Владимирской земли "в управление сыну литовского князя Михаила или Кориата, внуку Ольгерда и Кейстута, князю литовскому Александру".[222]

В польской историографии Александр Кориатович считается владельцем подольских земель, находившихся в пределах захваченных в 1349 г. Казими- ром III округов Теребовли и Стенки.[223] Для аргументации этой версии обычно привлекается папская булла от 14 марта 1351 г., из которой следует, что еще в начале 1351 г. Казимир III, сообщая папе о захвате им на Руси обширной территории, на которой можно основать семь крупных епископств вместе с митрополией и что один из могущественнейших князей той земли принял католицизм, подчеркивал также необходимость больших усилий для защиты добытого края от господствовавших там ордынцев. [224] Указывают и на другую папскую буллу, адресованную в 1378 г. Александру Кориатовичу, с признанием его заслуг в "защите католической веры от вероломных татар".[225] Мнение польских историков хотя и малообоснованно, но выглядит вполне правдоподобно и с ним можно согласиться. Таким образом, отразившееся в летописных источниках утверждение власти Кориатовичей в Малом Подолье до /52/ битвы у Синих Вод частично подтверждается и актовым материалом.

Новый этап в борьбе между Польским королевством и Великим княжеством Литовским за земли Галицко-Волынской Руси наступил в 1365–1366 гг., когда Казимир III снова попытался воспользоваться неблагоприятной для Литвы международной ситуацией, чтобы возвратить под свою власть утраченную 14 лет назад Волынь. В 1366 г. его войска захватили Холм и Белз. Переговоры с Гедиминовичами привели к новому соглашению, в силу которого к Польскому королевству отошли Белзская, Холмская и почти вся Владимирская земли. В Белзской и Холмской землях как ленник польского короля был посажен князь Юрий Наримантович, а в западной части Волыни с центром во Владимире – Александр Кориатович с теми же правами. Отдельное соглашение определяло статус Дмитрия-Любарта Гедиминовича, который остался в Луцке и при восьми меньших волынских городах, но с условием предоставления им военной помощи Польше даже в случае ее конфликта с Литвой.[226] Вскоре, однако, Дмитрий-Любарт, воспользовавшись политическими неурядицами в Польше, наступившими в связи с кончиной Казимира в 1370 г., снова овладел Владимиром, а в 1376 г. на короткое время также Холмской и Белзской землями.[227]

Новому польскому королю Людовику Венгерскому (1370–1382) в результате предпринятого в 1377 г. похода удалось опять захватить западную Волынь (Холм и Белз), но за Дмитрием-Любартом осталась ее большая часть.[228] К 1382 г., году смерти Людовика Венгерского, относится последняя попытка Дмитрия-Любарта Гедиминовича объединить под своей властью всю Галицко-Волынскую Русь. Но ему удалось овладеть лишь некоторыми пограничными галицкими замками – Лопатином, Олесько и др.[229] Длительная и ожесточенная вооруженная борьба за Галицко-Волынскую Русь, таким образом, завершилась к исходу XIV в. предопределенным еще условиями договора 1352 г. ее разделом: Галицкая земля на правах королевского домена была включена в состав Польского королевства, а почти вся Волынь отошла к Великому княжеству Литовскому.

Примерно в середине 50-х гг. XIV в. активизируется экспансия литовских феодалов в Среднем Поднепровье, совпавшая по времени с усилением их наступления на земли Северо-Восточной Руси. И на этих направлениях экспансия Великого княжества Литовского, связанная, в первую очередь, с деятельностью той группировки боярства, которая поддерживала внешнеполитический курс Ольгерда, также натолкнулась на противодействие, но уже не только внешних сил, но главным образом местных политиче- /53/ ских сил во главе с возникшим на самой Руси центром ее объединения и организации борьбы против ордынского ига – Великим княжеством Московским.

Благодаря фундаментальным исследованиям Л. В. Черепнина, В. В. Мавродина, А. М. Сахарова, А. Л. Шапиро, В. А. Кучкина и других советских историков[230] процесс политического объединения русских земель вокруг Москвы и образования единого Русского государства достаточно хорошо изучен во многих аспектах. В последнее время в советской историографии усилился интерес к ранним этапам этого процесса, выяснению его генетической связи с централизаторскими тенденциями политического развития Руси во времена ее феодальной раздробленности. В частности, было отмечено, что еще в этот период возникли экономические и социальные предпосылки образования на Руси централизованного государства, но последовавшее затем ухудшение внешнеполитических условий сузило территориальную основу процесса, осложнило и замедлило его.[231] Указывалось, что ранние этапы объединительного процесса характеризуются борьбой центростремительных и центробежных сил, отстаивавших две противоположные по своим целям программы: 1) восстановление былого единства Руси; 2) дальнейшее политическое обособление ее отдельных земель.[232] В период феодальной раздробленности (полицентризма) сразу несколько феодальных центров стремились воплотить в жизнь общерусскую объединительную программу, конечно, в том ее варианте, который обеспечивал каждому из этих центров определенные социально-экономические и политические преимущества перед другими претендентами.[233] Общим для всех вариантов программы, ее основой, являлось устойчивое представление разных общественных слоев о территориальной целостности Руси, этническом и культурном родстве населения ее различных частей, которое дополнялось постепенно крепнувшим в среде господствующего класса убеждением о необходимости установления политического единства Русской земли.[234] Эта основа в качестве древнерусской традиции (одно из ее проявлений – отстаивание членами русской правящей династии своего исключительного наследственного права на занятие княжеских столов на всей территории Руси) была сохранена в политических программах Тверского, Московского и Нижегородского княжеств, пытавшихся на протяжении 20–60-х гг. XIV в. возглавить активизировавшийся в Северо-Восточной Руси процесс объединения в политических рамках Великого Владимирского княжения.

Как известно, Московское княжество заняло доминирующее положение в Северо-Восточной Руси в период правления Ивана Даниловича Калиты (1325–1340). К. Маркс подчеркивал, что "при /54/ нем была заложена основа могущества Москвы".[235] Одновременно к Москве переходит роль общерусского центра. В 1326 г. она становится церковной столицей Руси – постоянной резиденцией общерусского митрополита, влиятельного союзника московских князей в проводимой ими политике объединения русских земель. Примерно с середины XIV в. великие князья московские повели активную борьбу за утверждение своего политического приоритета не только в Великом княжестве Владимирском, но и во всех бывших древнерусских землях, где возглавляемому Москвой союзу княжеств и земель противостояло Великое княжество Литовское. Так, к началу 50-х гг. XIV в. относятся, как уже отмечалось, крупные внешнеполитические акции московского правительства в Орде, предпринятые с целью защиты общерусских интересов в связи с наступлением на Русь литовских, а затем и польских феодалов. Широта политических интересов московских князей той поры нашла отражение в титулатуре Симеона Гордого. "Он добился того, – отмечал К. Маркс, – что впервые был назначен "великим князем всея Ру- си".[236] Одновременно с активизацией процессов политического объединения земель Руси ширится и крепнет тенденция к консолидации их антиордынских сил на основе общерусской программы и организации вооруженной борьбы против господства Золотой Орды. Характерно, что с укреплением ведущих политических позиций Москвы к ней переходит и роль антиордынского лидера княжеств и земель Руси. В 1358 г. Московское великое княжество впервые вступило в открытую конфронтацию с Ордой, отразив попытку ханской власти усилить зависимость от нее Рязанского княжества. В ответ на домогательства ханского посла отторгнуть территорию Рязанского княжества от других княжеств, великий московский князь Иван Иванович Красный (1353–1359) "не въпусти его в свою отчину в Руськую земьлю".[237]

Выдвижение Москвы на роль лидера в процессе объединения и организации антиордынской борьбы, наметившееся в конце 50-х гг. XIV в., было, однако, приостановлено ордынской дипломатией. Используя внутренние противоречия политического развития Северо-Восточной Руси, Орде удалось добиться временного ослабления Московского княжества путем передачи в 1360 г. ярлыка на Великое княжение Владимирское не малолетнему Дмитрию, ставшему московским князем после смерти своего отца Ивана Красного, а нижегородскому князю, а также реставрации независимой от Москвы системы княжеств, в частности Галицкого и Ростовского.[238] В силу этих обстоятельств московская великокняжеская власть вынуждена была отказаться от открытой конфронтации с Ордой и на протяжении ряда последую- /55/ щих лет сосредоточить главные усилия на восстановлении своего политического приоритета в Северо-Восточной Руси.