Меж двух огней

Революционные события опровергли надежды всех сил, вовлеченных в революцию и рассчитывавших на поддержку армии. Армия вышла из революции с осознанием своего уникального профессионального характера. Режим и Главный штаб перестали доверять войскам. Гражданские власти не могли уже столь уверенно полагаться на армию, бойкотирующую навязываемые ей полицейские функции^{819}. Армия продемонстрировала свой крутой нрав — не крестьянский и не рабочий, а потому не укладывающийся в те классовые рамки, которые ей пытались навязать революционеры-партийцы. Несмотря на усилия Бунда, некоторые военные части все же приняли активное участие в погромах (Белосток, Гомель, Житомир) и подавлении рабочих выступлений. Вопреки ожиданиям СР, армейский мятеж не привел к крестьянским восстаниям, и, вопреки предсказаниям СД, армия не примкнула к вооруженному восстанию. Мятежи в армии шли своим чередом, со своей особой амплитудой, независимой от усилий партийной пропаганды. С другой стороны, раздробленность и несогласованность действий военных комитетов и революционных групп в армии — одна из важных причин того, что армия осталась верной присяге. Значение последнего обстоятельства трудно переоценить.

Действительно, конфликты среди тех, кто пытался воздействовать на армию, возникали на всех направлениях. Прежде всего между самими военными комитетами и армией. Так, СР, при всех своих крепких связях с матросами Свеаборга и Кронштадта, жаловались, что не могут управлять стихией и потому не смогли корректировать ход восстания^{820}. Во-вторых, существовал открытый конфликт между военными комитетами различных партий. Бунд, например, исключил рижскую военную организацию после того, как власть в ней захватили СД и развернули через нее критику Бунда и латышских социалистов^{821}. А в Таммерфорсе на большевистской конференции военных и боевых организаций депутат от Нижегородской организации жаловался, что СР вытесняют из войск СД^{822}. К этому нужно добавить обвинения в срыве вооруженного восстания, которые СД предъявляли СР, несвоевременно начавшим армейский мятеж в Свеаборге и Кронштадте. В-третьих, работу в армии парализовал внутрипартийный конфликт. Так, в СД произошел раскол по вопросам роли армии в революции. Одним из его результатов был созыв двух различных конференций военных организаций: одной — в Финляндии в октябре 1906 г. под эгидой меньшевистского ЦК и другой, большевистской — в Таммерфорсе, в ноябре 1906 г.^{823} Попытки разрешить эти противоречия хотя бы частично, путем объединительной работы, заканчивались ничем. Конференция в Таммерфорсе осудила действия военной организации в Казани, созданной объединенными усилиями СР и СД, а дальновидное предложение Ярославского создавать в войсках непартийные комитеты повисло в воздухе^{824}. Узкопартийный подход к армии и вытекающий из него способ агитации были чреваты конфликтом. Многие издания для солдат (например, «Казарма») представляли собой набор злободневных политических лозунгов, пустых и тоскливых. В некоторых случаях СД распространяли листовки оскорбительного содержания^{825}. В других — безапелляционным тоном, хорошо знакомым каждому солдату по приказам и распоряжениям командования, навязчиво требовали от солдат немедленно перейти на сторону народа, в противном случае грозя им позорным клеймом врага^{826} или не менее позорной смертью^{827}. Межпартийные разногласия и навязчивые лозунги безусловно затрудняли работу военных комитетов, вызывая недоумение, если не раздражение, в армейской среде.

Нерешительность СД в вопросах антипогромной пропаганды в армии также не способствовала изменению курса событий. СД, видимо, опасались, что листовки в защиту евреев могут повредить незапятнанной репутации СД и будут неверно истолкованы в армейских кругах, поэтому единственное антипогромное воззвание на весь Московский военный округ, где говорилось о погромах в Одессе, Лодзи и Варшаве, было подготовлено непартийной группой артиллерийских офицеров — да и то без упоминания о евреях^{828}. За полтора года — с начала 1906 г. до середины 1907 г. — партийные организации СД выпустили две листовки, с осуждением упоминающие еврейский погром; показательно, что этими организациями были военные комитеты Казани и Твери, лежащие далеко за пределами черты оседлости^{829}. Только после белостокского погрома 1906 г. революционные партии осознали необходимость антипогромной агитации^{830}. И все же, кроме показательного рассказа о русском дневальном Терентии, вступившем в ряды еврейской самообороны, опубликованного «Солдатской газетой», органом СР, вероятно, никаких других заметных публикаций по этой теме не было.

Могли ли еврейские солдаты при таком положении дел остановить погромы хотя бы в тех местах черты оседлости и Царства Польского, где располагались войска? До революции еврейские солдаты боялись погромов точно так же, как и их единоверцы за пределами казармы. Показательна в этом отношении реакция рядового 113-го Старорусского пехотного полка Шмуэля-Бениамина Рубинштейна. Подобрав на улице в апреле 1901 г. прокламацию «Ко всем Екатеринославским рабочим и работницам», призывающую к демонстративному празднованию 1 мая, Рубинштейн прочитал в ней, что 1 мая рабочие и работницы Екатеринослава будут «бить евреев и блатных». Рубинштейна не спас от страха ни солдатский мундир, ни стены казармы; 29 апреля 1901 г. он сбежал к своему брату Зелигу, гладильщику прачечного заведения в Кременчуге, где и был пойман с листовкой, которую он имел при себе как оправдательный документ^{831}. Ситуация не изменилась, когда связи между еврейским рабочим движением и еврейским контингентом в армии стали более тесными. Так, например, в Витебске через несколько дней после раскрытого полицией собрания еврейских рабочих состоялся военный парад. На параде корпусной генерал Боцянов скомандовал еврейским солдатам выйти перед строем и пригрозил им, что если их единоверцы не прекратят вмешиваться в политику, то он «в случае чего» не даст на их защиту ни одного солдата. Еврейские солдаты усмотрели в его словах подстрекательство к погрому, «страшно испугались» и отправили к полковнику депутацию — выяснять, что же он имел в виду^{832}.

Исключительные случаи заступничества демонстрируют общее правило: заступаясь за своих единоверцев, еврей-солдат провоцировал погром против нижних чинов из евреев. Еврейсолдат в июле 1903 г. (сразу после кишиневского погрома) заступился за еврейских торговцев, торгующих на базаре у Скобелевского лагеря, не дав дневальному 119-го Коломенского полка и старшему унтер-офицеру Шуйского полка разгромить лавки. Его ложно обвинили в избиении дневального и разъяснили, что он должен «защищать солдат, а не жидов». Когда солдат ответил, что он «не присягал бить своих братьев», на него ополчилось и принялось запугивать все воинское начальство — командир полка, подполковник, поручики и даже полковой следователь. В этой обстановке поручик 13-й роты дал разрешение арестовывать любого еврейскою солдата, обнаруженного в еврейской лавке^{833}. И все же присутствие еврейских солдат в армии было безусловным препятствием для карательных экспедиций. Поэтому в тех случаях, когда планировались полномасштабные погромные акции, военное начальство старалось выслать за пределы района как нелояльные распропагандированные части и подразделения, так и еврейских солдат. В Лодзи в июне 1905 г. за несколько дней до погрома власти предпочли выслать из города 180 еврейских солдат гарнизона^{834}.