Рекрутский Устав

26 августа 1827 г. Николай подписал несколько важнейших указов: «О обращении евреев к отправлению рекрутской повинности в натуре, с отменою денежного с них сбора, вместо отправления оной положенного»^{107}; «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев» с несколькими дополнениями, разъясняющими обязанности гражданского начальства, губернского правления и воинских приемщиков в связи с рекрутским набором и касающимися воинской присяги евреев^{108}. Тогда же был подписан манифест «О сборе во всем Государстве с 500 душ по два рекрута» и дополняющее его «Распоряжение по предназначенному рекрутскому набору»^{109}. Распространение на евреев воинской повинности день в день совпало с объявлением о первом за время правления Николая рекрутском наборе со всей империи. В определенном смысле в этот день Николай синхронизировал работу двух часовых механизмов, отсчитывавших до сих пор не совпадавшие судьбы — евреев России и русского народа. Таким образом, не гражданские свободы, не образование и не культура изначально объединили евреев и русских — но именно армия. Даже такой второстепенной важности документ, как в тот же день подписанный Николаем приказ, вводящий правительственную униформу — вицмундиры для чиновников Сената и Министерства юстиции, красноречиво свидетельствовал, каким образом Николай собирался обустраивать империю^{110}.

Краткий указ не оставлял никаких сомнений в том, как государство понимало еврейскую проблему. Евреи осмыслялись в этом документе как социально-экономическая группа — некое отдельное «состояние» (сословие). Введение рекрутчины объяснялось желанием властей уравнять все сословия перед лицом государственных повинностей. Устав рекрутской повинности, давший развернутое объяснение предыдущему указу, вновь подчеркивал эту мысль: евреи должны проходить воинскую службу наравне с прочими подданными. Цель правительства формулировалась с помощью характерного для еврейской политики просвещенных европейских держав понятия Verbesserung — «улучшение». Армейский опыт, по замыслу, должен был обеспечить для отслуживших службу «вящую пользу и лучший успех», приумножив их способности в оседлости, хозяйстве и профессиональных занятиях. Евреи, по умолчанию, представлялись государству сословием отсталым и недоразвитым, нуждающимся в улучшении, — мы уже видели, насколько такое представление расходилось с реальным положением дел.

От евреев устав требовал рекрутов, и только рекрутов, — в этом смысле указ и устав четко отразили экономические планы министра финансов по сокращению еврейского населения черты. Замена воинской повинности деньгами для евреев обставлялась таким количеством невыполнимых условий и требований, что делалась почти полностью невозможной. Подобным же образом с помощью разнообразных ограничительных требований исключался вопрос об охотниках — тех, кто готов был добровольно нести службу взамен очередника. Обществам было запрещено объединяться, чтобы составлять совместные списки и решать, кто должен идти в армию: им вменялось исполнять повинность независимо друг от друга. Государство готово было пойти на объединение мелких местечковых общин вокруг городских, но если объединяться было не с кем, малые общины также были обязаны поставлять рекрутов. Более того, государство готово было идти даже на то, чтобы мелкие еврейские общества (менее 500 человек), с которых, в нарушение общей квоты, берется рекрут, получали от христианских обществ денежный выкуп. А укрывателей и членовредителей следовало сдавать в рекруты без зачета — общества в этом случае по-прежнему оставались с задолженностями по рекрутской повинности, вдвойне теряя в рабочей силе.

Льготы касались разве что «полезных» с точки зрения государства евреев: тех, кто готов был учиться в общих школах, работать на фабриках, переселяться в земледельческие колонии. Освобождались также мастеровые, имевшие соответствующее свидетельство, и раввины — но не дети их семей. Интересно, что власти все еще пребывали в неведении относительно того, что же представляют собой хасиды и кто такие цадики: устав категорически требовал предоставлять льготы только раввинам «по званиям», но не цадикам, не хасидам и совершенно точно исключал таких, как сейчас говорят, профессиональных общинных деятелей, как магид (проповедник), сойфер (переписчик) и шойхет (резник).

Призыв евреев на воинскую службу требовал создания новых бюрократических структур на государственном уровне и в еврейских обществах. Гражданскому начальству предписывалось учредить специальные рекрутские присутствия для приема еврейских новобранцев и завести на них рекрутские дела. Кагальные старосты — в составе не менее двух третей от общего числа — назначались ответственными за утверждение рекрутских списков. Евреи до 18 лет принимались без присяги, восемнадцатилетние же клялись на свитке Торы в присутствии членов магистрата, стряпчего, раввина или исполняющего его обязанности, а также молельного кворума из десяти человек. Над присягой правительственные чиновники работали с апреля 1827 г., собирая всевозможные ее варианты, в том числе и тот, который произносился свидетелем перед раввинским судом^{111}. Окончательный текст, представлявший собой сочетание традиционной присяги и метафорически переосмысленного закона дина де-малькута дина (закон государства есть закон для еврея, в нем живущего^{112}), произносился на древнееврейском языке, а присутствующие чиновники магистрата должны были следить за точностью исполнения по имевшемуся у них в распоряжении тексту транслитерации и перевода присяги на русский язык.

Основное противоречие рекрутского устава заключалось в том, что от евреев требовали рекрутов в возрасте от 12 до 25 лет, в то время как от всех остальных — в возрасте от 18 до 35. Мало того, к еврейским детям, в отличие от взрослых призывников, предъявлялся минимум требований: мол, любые сойдут. Разумеется, это обстоятельство никак не согласовывалось с благими намерениями правительства окончательно уравнять все сословия. Наоборот, правительство как бы проговаривалось о своих тайных надеждах — сократить еврейское население черты оседлости и экономически ослабить мощного конкурента. Но еврейские общины, как мы убедились, восприняли устав иначе — как покушение на святая святых, на самое иудейскую традицию и на детей — на тех, кому суждено ее продолжать.