Петербургский военный округ: военные комитеты СД
Социал-демократы (СД) представляли собой третью группу, агитирующую в армии. Основой вооруженного восстания, с точки зрения большевиков, должен стать вооруженный народ, а не армия. Поэтому боевым организациям и дружинам РСДРП уделяла значительное внимание, отводя армии и ее военным комитетам вторичную, пассивную и подсобную роль в революции.
Представление СД о работе в армии скорее было утопической иллюзией, чем практическим руководством. Оно основывалось на убеждении, что, как только начнется вооруженное восстание, армия автоматически перейдет на сторону восставшего народа. В революции армия представлялась СД не иначе как служанкой вооруженного пролетариата, обязанной поддержать его в борьбе. Движущей силой революционного восстания должны были стать боевые организации (дружины), т. е. группы вооруженных рабочих, которые не стоит путать с военными комитетами, кружками революционно настроенных солдат и офицеров. СД как раз и не собирались опираться на последних, полностью полагаясь на первые. Именно поэтому в 1905 г. так остро стоял на повестке дня вопрос о поиске заграничных источников вооружения народа. Под революционной армией СД понимали как раз вооруженный народ, а не распропагандированную армию. Армии вообще, по замыслу СД, не оставалось места в стране победившей революции: она преобразовывалась в народную милицию. Достаточно принять такую трактовку понятий — разумеется, идущую вразрез с ортодоксальной советской историографией, — чтобы стало очевидным, как мало СД уделяли внимания работе в армии. СД не утруждали себя формулировкой специфических и доходчивых обращений к солдату. Назидательный и лапидарный тон большевистских листовок, призывавших войска выйти к народу и присоединиться к его борьбе, порой раздражал даже распропагандированных солдат своим узкопартийным подходом и трескучими штампами, мало что говорящими простому солдату. При всей разработанности ленинской тактики работы в армии у большевиков не было глубокой позитивной программы, в которой армии было бы отведено соответствующее ей место.
Работы Ленина 1905–1907 гг. пестрят высказываниями о революционной армии: о необходимости ее организовать{771}, разбить на малые отряды и вооружить{772}, поднять на вооруженное восстание{773}. Однако во всех этих случаях Ленин говорит не об армии в точном смысле слова, а только о вооруженном народе, прообразе будущей народной милиции{774}. Армии как таковой как бы и вовсе не существовало. Попытки привлечь армию к выполнению революционных задач Ленин рассматривал как меньшевистский, буржуазный лозунг{775}. Не раньше ноября 1905 г. Ленин заговорил об армии в новом ключе, требуя уделить ей особое внимание: привлечь солдат на рабочие собрания, устроить агитацию в войске, наряду с армией рабочих создать кадры революционеров в войске{776}. Однако никаких партийных директив по этому поводу принято не было. Важнейшие военные мятежи (петербургский или севастопольский) Ленин приветствовал пост-факту м. Он ни словом не упомянул какое бы то ни было участие СД в их подготовке и не пытался поставить вопрос о работе в армии «надлежащим образом»{777}.
Ленинская мысль о том, что пропаганду в армии следует начинать еще до призыва — в среде будущих новобранцев, еще раз подчеркивала значение агитационной деятельности, начатой СР и Бундом. Полномасштабную агитацию в армии большевики начали не раньше 1905 г. и относились к ней как к безусловно вторичной по отношению к пропаганде в рабочей среде. Даже марксистские историографы, обычно приписывающие агитационную работу в армии большевикам, выступали с мягкой критикой их запоздалого участия — в отличие от Бунда, меньшевиков и СР — в подготовке военных организаций{778}. Солдатская среда, по преимуществу крестьянская, считалась невосприимчивой к идеалам социал-демократии, поэтому она была отдана «на откуп» СР, нацеленным на подготовку крестьянского восстания, и Бунду, который вел агитацию по национальным каналам, через еврейских солдат. Позже к этим двум основным организаторам революционной деятельности в армии присоединились меньшевики. Большевики подключились — вяло и с запозданием — не ранее второй половины 1905 г. Большевистский орган «Пролетарий» (№ 9, 1906) приводил характерный пример из выступления одного из авторитетных лиц, присутствовавших с совещательным голосом на первой конференции боевых и военных организаций РСДРП в Таммерфорсе: «Попал в нашу организацию меньшевик; думали, думали мы, как от него отделаться, и, под конец, отрядили работать в войсках. Не нужно, конечно, рассказывать подобных анекдотов-фактов, чтобы судить о настоящем положении военных организаций в партии»{779}. На IV объединительном съезде СД в Стокгольме прозвучала серьезная критика из среды большевиков (Ярославский) по адресу военной политики партии: «То же самое несерьезное, — я бы сказал, — пренебрежительное отношение проявляет большинство съезда к вопросу о работе в армии. Работа носит неорганизованный, кустарнический характер. Масса революционной энергии в армии пропадает неиспользованной. У нас военные организации не связаны друг с другом. И сколько раз мы теряли возможность планомерно использовать эту огромную силу. Когда в Москве происходило восстание, Н-ская артиллерия рвалась в Москву, а мы не знали этого и ничего не сделали, чтобы использовать такую силу. Когда “Потемкин” уже ушел из Одессы, когда все организации (большевики, меньшевики, бундовцы) не смогли использовать этот неслыханный, колоссальный факт, член или агент ЦК на лодке поехал за броненосцем, чтобы дать ему лозунг! Вот каковы результаты нашей работы в войсках»{780}.
Наиболее заметной среди разрозненных военных организаций СД была петербургская. В октябре 1905 г. в Кронштадте вспыхнуло восстание, в котором приняло участие около 3000 матросов и 1500 солдат. Спровоцировав погром и втянув в него участников восстания, правительству удалось в течение двух дней восстание подавить. Военно-полевые суды грозили расстрелом нескольким тысячам солдат и матросов. В ответ на готовящуюся расправу над участниками восстания 119 232 рабочих из 526 промышленных предприятий Петербурга объявили всеобщую забастовку. Чтобы не оставить столицу без электричества, на бастовавшие электростанции направили солдат — учащихся Петербургской электротехнической школы, отличавшихся высоким процентом революционно настроенных солдат, выходцев из рабочей среды{781}. Некоторые солдаты отказались работать по убеждению, другие сослались на невыплату жалованья и невыдачу хлебных денег и также отказались работать, а 11 ноября вся электротехническая рота решила поддержать ноябрьскую забастовку, не выступать штрейкбрехерами и не участвовать в подавлении забастовки{782}. 14 ноября, придя с парада, солдаты составили список требований, взяв за основу требования гродненских артиллеристов, записанные, с поправками и дополнениями, рядовыми Ивановым и Зенгловичем, русским и евреем. В тот же день требования были переданы командиру роты капитану Жерве{783}. Кроме чисто экономических требований об улучшении бытовых условий список включал требования свободного доступа в библиотеки, выписку на казенный счет газет и журналов, прекращение обысков, отказ от выполнения полицейских функций и свободу ротных собраний. Под предлогом переговоров электротехников вызвали во второй этаж казармы, где по приказу товарища генерал-инспектора по инженерной части солдаты лейб-гвардии Павловского полка их окружили и арестовали. В петербургских войсках было относительно спокойно, поэтому с электротехниками разделались быстро. 144 солдата арестовали и заключили Петропавловскую крепость{784}. Во время ведения следствия делу решили не придавать политического характера, поэтому приговоры были довольно мягкими: 38 человек приговорены к заключению в дисциплинарный батальон сроком от 1 до 3 лет, 45 человек — в военную тюрьму от 1 до 4 месяцев. Волнение в электротехнической школе было первым революционным выступлением петербургских солдат. Некоторые из них, такие как рядовой из крестьян Иван Кутырев, вернулись в марте 1907 г. из дисциплинарного батальона в школу и продолжили агитационную работу, организовав кружок «сознательных солдат»{785}. Сам Кутырев вышел на связь с петербургским военным социал-демократическим комитетом. В этом комитете, состав которого из-за арестов несколько раз менялся, выдающуюся роль играли евреи — студенты, солдаты, жители Петербурга.
Одним из них был Емельян Ярославский (в 1920-е годы — глава Центральной контрольной комиссии российской компартии), точнее — Мейта-Иуда Губельман. Двадцати одного года Губельман был призван в армию, в 18-й Восточно-Сибирский полк. За год до армии он вступил в социал-демократическую партию и организовал первый в Забайкалье рабочий кружок{786}. Оказавшись в армии, Губельман развернул агитацию среди солдат. Марксистские источники умалчивают, но военно-судное управление утверждает однозначно, что, отслужив два года, Губельман бежал со службы — возможно, опасаясь ареста за революционную агитацию{787}. В 1901 г. он уехал за границу и возвратился с багажом нелегальной литературы. В 1904 г. он провел более полугода под арестом по делу о принадлежности к социал-демократической партии, а с января 1905 г. приступил к агитации среди военных Петербурга. Аресты среди петербургских большевиков вынудили его уехать из столицы. Под именем Степана Красильникова он работал в Одесском комитете СД, а затем занимался революционной агитацией в Туле и Ярославле. Именно здесь он выбрал себе свой революционный псевдоним «Ярославский», под которым он и попал в историю социалистического движения, хотя в документах охранки и военно-судного управления он по-прежнему именовался Губельманом. В конце 1905 г. Губельман приехал в Москву, где заново создал военную организацию, а в ноябре 1906-го представлял ее на первой конференции военно-боевых организаций, где выступал также представителем военных комитетов Ярославля, Екатеринослава и Ростова.
В среде влиятельных социал-демократов Ярославский оставался в абсолютном меньшинстве по вопросу о военных организациях, но он настойчиво проводил свою линию. На IV объединительном съезде социал-демократической партии в Стокгольме Ярославский резко выступил против большинства съезда, недооценивающего значение работы в армии, и добился включения в резолюцию съезда требования о созыве конференции военных организаций. Ярославский выделялся среди многих большевистских активистов глубоким пониманием армии{788}. Возможно, поэтому его участие в воссоздании петербургской военно-революционной организации оказалось решающим. В 1906 г. петербургскую военную организацию социал-демократической партии возглавляли студенты — Борис Воробьев, Моисей Зунделевич и Борис Сергиевский. Для удобства пропаганды войска Петербургского военного округа были разделены на районы. Всего военная организация имела 21 активного пропагандиста, из них 8 евреев. Иосиф Шмулевич Веллер, студент Бакинского реального училища, отвечал за второй городской район. Студент Петербургского университета Моисей Зунделевич — за Выборгский и Петербургский районы. За Александро-Невский полк отвечал Моисей Лазуркин, изучавший в Петербургском университете юриспруденцию. Хана Магарил, студентка акушерских курсов из Витебска, вела пропаганду среди войск в Охтском районе. Единственный из всех еврейских пропагандистов выходец из крупной буржуазии, сын купца 1-й гильдии Яков Вишняк работал с солдатами 2-го городского района. Сара Корнблит отвечала за Петербургский район, а наборщик Давид Гершанович вел агитацию среди солдат Санкт-Петербургской крепости. Наконец, Залман Либерман, журналист и фармацевт, вольнослушатель Московского университета, исполнял функции летучего пропагандиста{789}. Таким образом, в Петербурге военная организация насчитывала 38 % евреев. А если учесть и других пропагандистов и помощников, не входивших в ЦК, то эта цифра окажется еще большей. Участие евреев в работе военной организации не уменьшилось и после арестов ноября — декабря 1906 г., когда ее возглавил Губельман.
Старые кантонисты в Еврейской богадельне им. М.А. Гинсбурга. СПб., 5-я Линия В.О., д. 50. 1914 г.
Фото С. Юдовина. Фонд Музея Петербургского еврейского историко-этнографического общества. Коллекция Центра «Петербургская иудаика»
Эхиль Гильбартович, слесарь Харьковского паровозоремонтного завода, рядовой 184-го Варшавского пехотного полка, участник Русско-японской войны. 1908 г. Харьков.
Герман Иоффе, рядовой 166-го Ровенского пехотного полка. Тарное. Надпись на обороте фотографии:
«На добрую память дорогому брату М. Иоффе от брата Германа».
Неизвестные. 1913–1914 гг.
Из коллекции И.И. Каган.
Мотль (Матвей) Гиникович Федоровский. Надпись на обороте:
«В память дня прибытия моего на позицию. — Ваш сын М. Федоровский.» 1914 г. (?)
Фельдфебель Нафтула Янкелевич Кагановский. 1914 г. Рязань.
Владимир Шнейдерман на фронте. 1914 г. Фото приложено к письму, поздравляющему семью с Ханукой.
Берл Венгеров. Нестроевой старшего разряда 410-го Усманского резервного полка. 1914 г.
В немецком плену. 1915 г. В первом ряду второй слева — Борис Засновский, участник Русско-японской войны, флейтист.
Спринцин Ефим (Хаим) Ильич.
Серпухов. 11 декабря 1916 г.
Надпись на обороте фотографии (с исправлением ошибок):
«На память дорогой сестре Хае. Желаю тебе здоровья и счастья. Твой брат Аврам Лурье». 1916 г.
Вольноопределяющийся Шимон Меирович Штерн (Семен Васильевич Петровский). 1916 г. Одесса.
Открытка конца XIX — начала XX в. «Походная жизнь. Закупка кавалеристами фуража у еврея».
«Наконец-то дома». Почтовая открытка времен Первой русской революции с репродукцией картины академика Академии художеств М. Маймона (1860–1924) «Опять на родине»
(Коллекция Центра «Петербургская иудаика»).
Памятник 500-м еврейским солдатам, погибшим при обороне Севастополя. Севастопольское еврейское военное кладбище. 1864 г. Скульптор Франсуа Вернет (1800–1865).
Фрагменты памятника. Надпись на древнееврейском языке «Идут от силы к силе и каждый из них предстанет пред Господом на Сионе. Кн. Псалмов 84. 8.
Драгоценна в глазах Господа смерть его праведников. Кн. Псалмов 116. 16»
(В Синодальной Библии — Пс. 83: 8 и 115:6).
Киев, ул. Межигорская 3/7. В одной из квартир этого дома размещалась солдатская молельня.
Военная организация, по преимуществу большевистская, стремилась к созданию организационных партийных ячеек в каждой из воинских частей. Большевики, как было отмечено следствием, отличались от меньшевиков новой тактикой — а именно строительством ячеек среди солдат. Не пропаганда вообще, как требовали меньшевики, а именно солдатские ячейки должны были послужить реальной силой при вооруженном восстании. Главным орудием пропаганды служила большевистская газета «Казарма», которую нелегально печатал и тайно складировал в доме № 6 по Харьковской улице Михель Евнович Левин, главный техник петербургской военной организации. Кроме нее в полках распространяли и другие издания — «Голос солдата», «Солдатская газета», «Солдатская беседа». Прокламации военной организации призывали солдат к открытому неповиновению. При аресте у Сары Корнблит (действовавшей под псевдонимом Крижановская) были отобраны 132 экземпляра газеты «Казарма» и листовки с призывом: «Окажите сопротивление вашему начальству, — покажите, что вы знаете, как обращаться с ружьями и штыком».
Евреи-агитаторы скрывали свои имена — из соображений безопасности и для удобства ведения пропаганды. Иосиф Веллер представлялся солдатам как «Николай», Хана Берлин — как «Дуня». Основой для выбора того или иного солдата организатором ячейки служили рекомендательные письма от земляков. Кто-то из одесских подпольщиков написал Веллеру, что рядовой лейб-гвардии стрелкового полка Смычковский, недавно прибывший из Одессы, отличный помощник в деле распространения революционной пропаганды среди нижних чинов. Веллер («Николай») пришел к Смычковскому в полк и попросил его собрать человек десять солдат, чтобы начать с ними работу, пообещав в дальнейшем снять для солдатских сходок квартиру поближе к казармам. Арест Веллера под Петербургом сорвал работу организации СД. Вслед за Веллером в казарме лейб-гвардейского полка арестовали семнадцатилетнюю Хану Берлин. Ей было предъявлено обвинение в попытке привлечь рядового Смычковского к делу революционной агитации и в попытке организовать революционные ячейки среди солдат{790}.
Весной 1907 г. военный комитет Петербургской организации СД подготовил «Наказ частей войск Санкт-Петербургского гарнизона членам Государственной Думы». Пять представителей комитета — матрос гвардейского экипажа Алексей Архипов, ефрейтор воздухоплавательного парка Константин Колясников, рядовой электротехнической роты Иван Кутырев, ефрейтор 145-го Новочеркасского полка Исай Эпштейн и рядовой 1-го Хоперского казачьего полка Тимофей Долгов — отправились к депутату Государственной думы Озолу, в чьем доме, по странному стечению обстоятельств, присутствовало 35 членов Думы, представителей фракции Народной свободы{791}. К солдатам вышел член Думы Лонгин Герус. В разговоре с солдатами Герус расспрашивал о настроениях в войсках, интересовался, на чьей стороне окажутся войска, если будет распущена Дума, и выразил пожелание, чтобы в войсках было как можно больше сознательных солдат. Герус принял «Наказ» и пообещал представить его в Думе. Меньше чем через час после ухода солдат в дом Озола нагрянула петербургская охранка. Не обращая внимания на протесты членов Думы, полиция провела обыск и произвела аресты. Затем последовал обыск в помещении думской фракции. Во время обыска был изъят «Наказ», которому так и не суждено было стать предметом думского обсуждения, а также 27 различных бумаг поддержки фракции (из них 6 оказались письмами поддержки фракции от рабочих организаций Бунда). Сразу вслед за изъятием «Наказа» прошли массовые аресты, практически обезглавившие петербургский военный комитет. Одновременно петербургская полиция предложила Думе временно отстранить от участия в собраниях Думы 55 ее членов и согласиться на арест 16{792}.
После провала военной организации в Петербурге работа с войсками перешла ко вновь созданному городскому комитету. Возглавил работу по восстановлению связей в войсках Губельман. Человек поразительной энергии и бесстрашия, Губельман набирал новых членов военной организации среди петербургских студентов прямо в университетской столовой. За два с половиной месяца он собрал комитет из 33 человек. К февралю 1907 г. комитет наладил связи с 310 солдатами, ведущими работу в полках. Вместе с Губельманом в военной организации работали евреи Меер Трилиссер, Лейзер Браво, Иосиф Лазовский, Мера Фишер, лютеранин Иван Фельдман, православные Станислав Богоносов, Михаил и Давид Агибаловы. Лейзер Браво 20 лет, из мещан города Александровска, был помощником организатора Новочеркасского полка, к слову, служившего для войск Петербургского военного округа «школой солдата революционера»{793}. Вместе с другими членами комитета — Александром Сельским и Мовшей Тильманом, рядовыми 198-го Александро-Невского полка, он служил важным звеном между СД Петербурга и крупнейшими военными подразделениями города. Сам он работал подмастерьем в чулочном магазине. Его квартира в Эртелевом переулке использовалась как склад литературы. Неизвестно, когда Браво начал агитировать солдат-электротехников и участвовал ли он в подготовке волнений ноября 1905 г. Но в 1906–1907 гг. Браво регулярно ходил в электротехническую школу, где вел работу с солдатами в коридорах на перерывах между занятиями. Через Иосифа Пейсаховича Лазовского, рядового, из рабочих-переплетчиков, Браво передавал литературу в запасной батальон 145-го пехотного полка, где проходил службу Лазовский. Ефрейтор Исайя Соломонович Эпштейн получал от Браво брошюры и листовки и доставлял их в Новочеркасский полк. Мовша Нотович Тильман, рядовой и член полкового комитета, разбрасывал прокламации в казармах и во дворе своего Александро-Невского пехотного полка, где вместе с ним вел работу среди солдат рядовой того же полка фармацевт Станислав Фрумов. Фрумов приводил в расположение полка агитатора Еву Гуревич, которая, не опасаясь обыска, приносила в казармы прокламации и брошюры. Браво сам ездил агитировать артиллеристов в Сестрорецк.
Военная организация с успехом использовала «национальные» связи: ее своеобразное «тыловое обеспечение» было сплошь еврейским. В этом отношении петербургская еврейская община, находящаяся далеко за пределами черты оседлости, мало чем отличалась от общин Вильны или Варшавы, где национальные связи срабатывали быстрее и казались более надежными, чем классовые. Штабом военной организации служила квартира Фриды Радзиловской и Августы Нейман. Литературу хранили сперва в квартире Аскинази, а затем в квартире Блюмана{794}. Солдатские сходки проводили еженедельно в разных частях города, но чаще всего у Меры Брейны Фишер, дочери рядового запаса, в квартире, расположенной на Фонтанке, 129. Среди солдат, собиравшихся на сходках у Фишер, значительную часть составляли евреи, о чем имеется косвенное свидетельство Гавриила Полосина, дворника дома на Фонтанке и, как всякого порядочного русского дворника, внештатного осведомителя охранки. Полосину показалось странным, что в дом к Фишерам ходят солдаты-евреи, но на его вопросы Фишеры отвечали, что солдаты-евреи пользуются у них «кошерным столом»{795}. Связи между агитаторами СД и местной еврейской общиной были, пожалуй, единственным проявлением их еврейской самоидентификации{796}.
Революционно-пропагандистская работа среди войск приобрела еврейский оттенок прежде всего благодаря пристрастным рапортам военных начальников. Рассмотрим с этой точки зрения дело о нижних чинах Выборгского гарнизона, по которому проходило 84 солдата. Солдаты крепостного батальона 7-го Финляндского полка — русские Арамилев, Щербаков, Филиппов, а также евреи — Розенталь, Нейштадт, Аронскид, Пивоваров и Трегубое — собирались в кофейне на главной площади Выборга. Иногда к их разговорам присоединялись двое других евреев, хорный музыкант Поляков и пекарь Мациевич. В этой кофейне, служившей легальной явкой, велись беседы о русско-финских отношениях, о поддержке идеи СД о независимости Финляндии и об организации вооруженного восстания. В поисках патронов для боевой организации СД Трегубов выехал из Выборга в Вильямстранд, где отыскал Петра Осипова, инструктора 1-й роты Финляндского полка. Трегубов попытался уговорить Осипова также вести пропаганду среди солдат и снабжать патронами боевую организацию. Осипов донес прапорщику Бабанову, а тот — полковнику Жданову. Полковник дал команду выдать ящик амуниции и арестовать Трегубова. После ареста Трегубова начались массовые аресты в Выборгском гарнизоне. Следователь, отступая от принятого в военно-судном управлении правила — давать имя, фамилию, вероисповедание, происхождение, год рождения и поступления на службу, с удивительной настойчивостью подчеркивает национальную принадлежность: «еврей Трегубое», «еврей Сорокин», «собирались на еврейской квартире». Для Трегубова его неосторожность заканчивается девятью годами каторги, для других солдат — сроками от трех до шести лет, а для Главного штаба — формирующимся убеждением, что мятеж и развал империи готовят СД и что СД в войсках — сплошь евреи{797}.
Именно в этом заключалось парадоксальное положение еврейских солдат — членов СД. Как евреи, они широко пользовались своими этническими контактами и преимуществами — скажем, языком идиш как особым «тайным» средством общения; ссылкой на религиозный ритуал как своего рода алиби при возможных провалах; национальными связями как средством налаживания рабочих контактов. С этой точки зрения участие еврейских солдат в работе военных комитетов СД формально было еврейским. Тем не менее ни еврейский вопрос в России, ни вопрос о положении еврейских солдат в армии не стояли у них на повестке дня. Еврейские солдаты, агитаторы СД, готовы были поддержать любую национальную инициативу — финскую или польскую, но только не еврейскую. Их агитация напрочь была лишена еврейского содержания. Строго говоря, еврейские солдаты — члены комитетов СД — были полностью ассимилированы в российское движение СД. Они несли такую же ответственность за удачи и провалы революционной работы в армии и за интернационалистские иллюзии этой работы, как и их нееврейские товарищи. Сознательное использование революционных псевдонимов, впоследствии превратившихся в подлинные имена, свидетельствует как о личном решении отказаться от еврейской самоидентификации, так и о практическом удобстве такого отказа. Самосознание еврейских солдат и штатских претерпело известную трансформацию в СД. Каким бы сильным ни было их желание скрыть свое еврейское происхождение, тем не менее их следует рассматривать как индивидуальных евреев — деятелей русской революции, а не как ее «еврейский фактор».