Вокруг нового Устава 1912 года
Последняя законодательная попытка ограничить права евреев в армии была предпринята непосредственно накануне и сразу после принятия нового воинского Устава 1912 г.{1019} Проект устава обсуждался в Думе на закрытых заседаниях. Время не благоприятствовало позитивному решению вопроса о еврейском призыве и условиях службы. Разоблачение Азефа, провокатора и агента охранки еврейского происхождения{1020}, убийство Столыпина Дмитрием Богровым{1021} и убийство, как убеждали ультраконсерваторы, евреем Бейлисом христианского мальчика Андрюши Ющинского{1022} неоднократно всплывали во время обмена репликами и обсуждений той или иной статьи устава как аргументы против еврейского равноправия.
Еще до устава, с момента созыва Второй Государственной думы вопрос о правовом положении евреев в армии занимал важное место в ее обсуждениях, а по мере подготовки России к войне превратился чуть ли не в ключевой. Правое крыло Думы неоднократно указывало на пресловутый еврейский недобор, лишний раз подчеркивая необходимость введения самых жестких мер к евреям черты оседлости в целом, тогда как левое крыло, прежде всего фракция народной свободы, считало недобор важным предлогом для критики репрессивных мер по отношению к еврейскому населению{1023}. Так, в апреле 1907 г. Военное министерство предложило Думе принять законопроект о величине контингента новобранцев призыва 1907 г. Главной целью проекта было значительное увеличение набора в армию. Обсуждение проекта привело к анализу цифр ежегодных недоборов. Среди трех основных факторов значительных недоборов предыдущих трех лет — наряду с отбраковкой по состоянию здоровья и значительного процента льготных — депутат от Волынской губернии Рейн назвал неявку евреев. По его словам, в 1906 г. из неявившихся 76 000 было 19 998 евреев; в 1907-м недобор составил 21 000, из которых 11 270 были евреи. Недобор еврейских рекрутов, по его словам, оказался в шесть раз больше, чем недобор рекрутов других вероисповеданий{1024}. Участвовавший в прениях депутат от Минской губернии Лашкарев предложил вообще отказаться от инородцев — поляков и евреев; «лучше открытый враг, чем тайный», резюмировал он{1025}.
В ответ на обвинения правого крыла депутат от Ковенской губернии Абрамсон выступил с подробным докладом, построенным, как и многие другие оправдательные выступления этого рода, на фактическом исполнении евреями воинской повинности, а не на бумажных показателях МВД и Военного министерства. По Абрамсону, бумажные данные недоборов объяснялись настойчивым стремлением Военного министерства завысить на полтора процента число необходимых еврейских новобранцев, т. е. на 11 722 призывника ежегодно. По его словам, такого количества призывников еврейское население дать не может просто потому, что их реально не существует. Цифры «бумажных» недоборов, зафиксированные в отчетах МВД, были, по мнению Абрамсона, обусловлены отказом местных полицейских властей признавать лицами, не попадающими под набор, умерших евреев, дважды внесенных в призывные списки и эмигрировавших. Подобные объяснения, скорее извинительные, чем что-либо объясняющие, в прошлом впечатления не производили. Абрамсон об этом знал и потому отказался развивать тему безалаберного ведения военной статистики, касающейся евреев. Вместо этого он применил «метод Рабиновича», а именно операции с данными о присутствующих в армии, а не об отсутствующих. Сопоставив процентный состав еврейского населения России и процентный состав евреев в армии, он продемонстрировал, что в 1907 г. 4 % мужского еврейского населения (2 471 000 из 62 477 000) дало русской армии 4,94 % нижних чинов (53 000 из 1 076 000){1026}. При сравнении мужского населения призывного возраста между 20 и 29 годами по империи и по еврейскому населению этот процент оказался еще выше.
Острая полемика в Думе по поводу евреев и армии, подготовка нового устава, а также предложение собравшегося в 1911 г. съезда Объединенного дворянства изгнать евреев из армии вызвали к жизни появление нескольких книг — С. Гинзбурга «Отечественная война 1812 г. и русские евреи» (1913), М. Усова (Тривуса) «Евреи в армии» (1911) и анонимной монографии «Война и евреи» (1912), авторы которых попытались на разном уровне и с разных точек зрения доказать, что евреи были и остаются настоящими патриотами отечества. Книга Усова, вызвавшая значительный общественный резонанс, представляла собой смесь субъективной апологетики и объективной статистики. В ней шесть частей. В первой, посвященной условию отбывания евреями воинской повинности, Усов собрал множество примеров, служащих доказательством самых мрачных представлений о положении евреев в армии. Примеры он заимствовал либо у Никитина и мемуаров «Еврейской старины», либо из антисемитских публикаций «Виленского военного вестника» и «Русского воина». Во второй и третьей главах Усов привел статистические данные по отбыванию евреями воинской повинности. Он подробно остановился на роли эмиграции в недоборах, но не дал социокультурного анализа приводимых статистических данных. В четвертой главе, построенной на сухой армейской и военно-медицинской статистике, — самой удачной и наиболее убедительной, — Усов опроверг легенду о слабосилии, неблагонадежности и боевой непригодности еврейских солдат. Он также сделал попытку поставить рост преступности среди еврейских солдат в зависимость от изменений военного законодательства. Две последние главы Усов посвятил выдающейся роли еврейских военных врачей в русской армии и положению евреев в армиях европейских стран{1027}. Разумеется, попыткой заменить беспристрастный анализ апологетикой Усов поставил себя под удар.
Первым на книгу Усова откликнулся генерал А.Н. Апухтин в газете «Русский инвалид»{1028}. Статья Апухтина продемонстрировала, какую сложную траекторию проделал ежедневный орган Военного министерства со времен филосемитских статей конца 1850-х годов. Генерал Апухтин отстаивал голые принципы, внушенные ему праворадикальной пропагандой, и до самозабвения упивался этими принципами. Еврей, по Апухтину, не может быть офицером потому, что солдат любого христианского вероисповедания будет относиться к нему как к «жиду», а не как к начальнику. Вот если бы евреи сохранили свое вероучение в чистом виде — «без примеси талмуда» — вот тогда их производили бы в офицеры. Апухтин кратко останавливается на антиеврейских законах, критикуемых Усовым. Его не смущает аргумент, что евреи обязаны сражаться за отечество, но не имеют права взглянуть на часовню в Москве, увековечивающую — наряду с подвигом русских гренадер — память шести еврейских воинов, погибших под Плевной. Он удивленно восклицает, демонстрируя поразительную нравственную глухоту: «Не менять же из-за шести человек закон, направленный против шести миллионов?» Не прав, по Апухтину, и депутат Шингарев, с думской трибуны защищавший евреев-военврачей. Евреев совершенно справедливо не допускают в армию, которую нужно уберечь от любого вида еврейского влияния, считает Апухтин. Тем более что евреям-врачам, работавшим в госпиталях в Русско-японскую войну, все виделось в черном свете и у них были «унылые лица». Впрочем, обращаясь к конкретному анализу рецензируемой книги, Апухтин корректен: он то и дело роняет, что он в таких-то вопросах не компетентен, что цифр он проверить не может. В совсем немногих случаях, когда он обращается к своему непосредственному опыту, ему на память приходят примеры доброжелательного и товарищеского отношения к евреям в войсках. Но в конечном счете генерала Апухтина — опытного военного — победил доморощенный политик.
За статьей Апухтина последовали другие, менее пространные реплики. Ф. Ковалевский предложил избавить армию от евреев, введя военный налог, поскольку ловля еврейских призывников и лечение мнимых еврейских больных ложится тяжким грузом на государственную казну{1029}. М. Полянский был убежден, что пребывание евреев в армии есть плод пагубного для России недоразумения. Он, полковой адъютант, обладающий, вероятно, и знанием живой армейской жизни, и опытом службы, аргументирует свою точку зрения расхожим набором из юдофобского лексикона: «Помимо всем известного отсутствия у евреев призвания и склонности к военной службе, ни для кого не тайна, что за спиной каждого еврея стоит кагал, составляющий таинственную и могущественную общину, которая деспотически управляет своими членами»{1030}. А. Смирнов, судя по его статье — также строевой офицер, — совершенно уверен, что отношение к евреям в армии вполне справедливое, но что евреи не приспособлены для защиты отечества и нежелательны на нестроевых должностях{1031}.
Наконец, на книгу Усова откликнулся «Военный сборник» — сухой, но вполне академичный и профессиональный журнал Военного министерства — статьей Тифона [Далинского]{1032}. К слову заметим, что в «Военном сборнике» ни в десятые годы, ни раньше не появлялось столь слабых, плохо написанных и совершенно неаргументированных статей, как эта. Тем более знаменательно, что ее все же поместили в официальном журнале министерства. Далинский назвал «ненадежными» все цифры, приводимые Усовым, не предложив никаких контраргументов и безапелляционно заявив, что все выводы Усова — ненаучны, тенденциозны и неубедительны. Расправившись походя с тщательнейшей аргументацией Усова, Тифон предложил свою версию проблемы «евреи в армии», свалив в кучу расхожие штампы черносотенной критики и даже не потрудившись выстроить из них нечто целое. По Далинскому, репрессивные меры против евреев 1880-х годов были приняты просто потому, что в них «ощущалась необходимость». Эмиграцию он назвал дезертирством. Евреи, с его точки зрения, — трусы и подлые убийцы, на счету которых солдаты и офицеры, верные слуги царя, «подстреленные из-за угла сознательными семитами». В качестве бесспорных доказательств Тифон ссылается на убийство мальчика Ющинского в Киеве, солидаризируясь с обвинителями Бейлиса, и — небезынтересный факт — на Саратовское дело: «Если Усов не поленится и заглянет в журнал “Мирный труд” за август 1911 г., то там в статье Замысловского найдет акты процесса о ритуальном убийстве, совершенном евреями в Саратове в 1860-х годах прошлого столетия»{1033}. Так или иначе в меньшей или большей степени все эти авторы, кроме разве что осторожного Апухтина, соглашались с тем, что «евреям не место в армии»{1034}.
Обсуждение в Думе Устава 1912 г. показало, что прагматические соображения Военного министерства еще не вполне подавлены влиянием правых политиков. Действительно, из полутораста дополнений к уставу девять носили откровенно антиеврейский характер, тем не менее вопрос об удалении евреев из армии даже не обсуждался. Первым пунктом Военное министерство запретило лицам мужского пола старше 15 лет «увольняться из русского подданства» до прохождения полного цикла военной службы. И хотя в этом пункте евреи вообще не были упомянуты, не оставалось сомнений, что предложение это было направлено против еврейской эмиграции, важной составляющей «бумажных» недоборов. Статья 23 предлагала принимать в войска льготных евреев 1-го разряда, при имеющемся недоборе безльготных или льготных 2-го, 3-го и 4-го разрядов. Статья 25 требовала лишать первольготников права на льготу, если они материально не поддерживают родственников — кроме тех первольготников, которые приняли христианство. Статья 28 отказывала евреям в праве заменять евреев-призывников родными, двоюродными или сводными братьями. Статья 46 рекомендовала не признавать раввинов духовными лицами и не вводить их в число прочих духовных лиц, освобожденных от воинской повинности (последние включали священнослужителей всех христианских религий, наставников старообрядческих общин и лиц высшего мусульманского духовенства). Статья 74 предлагала пропускать все жалобы от евреев, связанные с воинской повинностью, через МВД, т. е. рассматривать их как заведомо необоснованные. Статья 145 указывала на необходимость временно возвращающихся из эмиграции евреев — даже в качестве иностранных граждан — судить как преступников, уклонившихся от воинской повинности по соответствующей статье Уложения о наказаниях{1035}. Кроме того, Военное министерство оставляло за собой право наказывать родственников еврейского призывника, не явившегося к призыву, штрафом в размере 300 рублей и составлять призывные списки одни для евреев и отдельно — для всех остальных военнообязанных.
Думские либералы выступили с резким протестом. Депутаты Петровский из Воронежа, Бабаянский из Перми, Гарусевич из Ломжи предложили Думе отменить антиеврейские поправки как неприемлемые, противоречащие духу русского военного законодательства{1036}. Действительно, если в основу устава были положены общие основания, то почему во многих поправках фигурировало уточнение «кроме лиц иудейского вероисповедания»? Если во всем Уложении о наказаниях нарушители несли личную ответственность, то почему по отношению к евреям сохранялась средневековая мера коллективной ответственности, когда семья обязана расплачиваться за уклонившегося от службы? В прениях многократно повторялось, что обсуждается не еврейский вопрос, а гражданский: «Единственный сын в семье, еврей, — говорил депутат Гарусевич, — убегает за границу, в Америку, только потому, чтобы содержать эту семью, так как иначе он будет принят на военную службу, несмотря на то, что он имеет право на льготу 1-го разряда. Мне кажется, что этот вопрос совершенно не затрагивает всего еврейского вопроса. Это есть вопрос чистой справедливости, самый простой и самый обыкновенный»{1037}.
На эти и другие возражения товарищ министра внутренних дел Лыкошин отвечал односложно — такая-то статья находится в соответствии с таким-то законодательством о евреях, поэтому отменить ее не представляется возможным. Его ответ можно трактовать как попытку скрыть под бюрократической отговоркой антисемитские резоны. Однако считать А.С. Лыкошина министерским винтиком, охотно исполняющим указания своих начальствующих юдофобов, нельзя. Одаренный юрист с академическим прошлым, в разгар шпиономании 1915 г. он, уже будучи генералом армии, помог спасти от виселицы ни в чем не повинного еврейского портного, жителя прифронтовой полосы, обвиненного в шпионаже, и немало способствовал тому, чтобы наказать антисемита полковника Яхонтова, отдавшего приказ тайно убить рядовых евреев — георгиевских кавалеров{1038}. Скорее в 1912 г. Лыкошин оказался между молотом — вопросом о гражданских правах евреев в России — и наковальней, вопросом о евреях в армии. Он, по сути, признал, что попытка Военного министерства законодательно закрепить все антиеврейские правила по военной службе продиктована необходимостью привести в соответствие исключительное законодательство о российских евреях в целом с законодательством военным. В самом деле, как можно допустить равноправие евреев перед законом о защите отечества, если они не равны перед общим законом? Депутат Нисселович, согласный с логикой таких рассуждений, но не согласный с посылкой, пытался убедить Думу, что поправки к уставу наносят оскорбление всему еврейскому населению и что их необходимо отложить до решения вопроса о гражданском равноправии. Тем не менее Дума согласилась с логикой Военного министерства и проголосовала за утверждение всех поправок. В результате Устав 1912 г. юридически закрепил все антиеврейские ограничения по воинской службе, введенные многочисленными циркулярами с начала 1880-х и до конца 1900-х годов{1039}. Так в армии к 1912 г. была с точностью воспроизведена на социальном микроуровне общая модель взаимоотношения империи и черты оседлости. В армии теперь была своя черта — нравственная, психологическая, правовая, за пределы которой евреям и даже выкрестам путь был заказан. Тем не менее было бы ошибкой считать новый устав победой ультраправых. Отказом обсуждать вопрос об удалении евреев Военное министерство продемонстрировало, что здравый смысл все еще сильнее политических предрассудков.
Через полтора года, в октябре 1913 г., вопрос о евреях в армии снова встал на повестку дня. Он был затронут Четвертой Государственной думой, когда фракция народной свободы — по странному стечению обстоятельств, сразу после оправдания Бейлиса — выступила с предложением обсудить проблему гражданского равноправия. Провал ультраправых в деле Бейлиса, названный одним из наблюдателей «судебной Цусимой», не означал их окончательного поражения. Пуришкевич счел саму постановку вопроса о гражданском равноправии преступной. Среди стандартного набора его заявлений о том, что евреи разрушат деревню, суд, культуру, стоит сделать их равноправными гражданами, обвинение евреев в уклонении от военной службы прозвучало важнейшим аргументом против равноправия: «Разве те люди, которые должны стараться быть равноправными гражданами Российской империи, разве они смеют уклоняться от священнейшего долга защиты родины. Член Государственной Думы, доблестный Г.Г. Замысловский каждый год с таблицами в руках доказывает вам, какое количество евреев призывается к исполнению воинской повинности и какая колоссальная масса евреев избегает этого. Неужели тем лицам, тому народу, который не признает возможным нести священную обязанность по защите родины, нужно расширять права…»{1040}. Четвертая Дума, наиболее консервативная, спустила вопрос о гражданском равноправии евреев на тормозах и затем похоронила среди материалов своих бесчисленных комиссий.
Последняя попытка изменить положение евреев в армии была предпринята за несколько месяцев до войны, в апреле 1914 г., когда Комиссия по военным и морским делам предложила Четвертой Думе рассмотреть вопрос и законодательно изменить порядок отбывания евреями воинской повинности. Выступавший от имени комиссии депутат Фридман доказал, что указанный в 1913 г. недобор в 9000 евреев фиктивный, что Военное министерство требует 6,7 % мужского еврейского населения, тогда как его отношение ко всему мужскому населению империи составляет 4,13 %. Он указал на эмиграцию как на одну из важнейших причин «бумажных» недоборов и убедительно продемонстрировал, что фактически еврейских солдат в войсках больше, чем еврейского мужского населения в пропорции ко всему мужскому населению. Но главной в выступлении Фридмана была постановка проблемы влияния черты оседлости на еврейского солдата, или, как он это сам сформулировал, связь вопроса о воинской повинности с вопросом отношения государства к той или иной группе населения. Приведя в пример отставных еврейских солдат — георгиевских кавалеров, приехавших в Петербург просить о предоставлении им права жительства и получивших отказ, Фридман спрашивал с думской трибуны:
Господа, неужели вы думаете, что этот молодой еврей, которому не дали переночевать в том городе, где ему предстояли годы тяжелой службы, что этот молодой еврей, который на военной службе ничего, кроме унижений и оскорблений, не видит, что этот молодой еврей, который из службы приходит такой же бесправный, каким он туда пришел, неужели вы думаете, что это какой-то сверхчеловек, которому можно ставить сверхчеловеческие требования? Не имея никаких прав, он должен быть и аккуратным, и патриотом, и бравым солдатом. Господа, ведь в таком отношении нет никакой логики, ни государственной, ни человеческой{1041}.
Волнующийся, постоянно прерываемый возгласами справа (в первую очередь — Пуришкевичем), Фридман пытался несколько неуклюже, сквозь пафос и риторику, высказать мысль, предложенную в финале книги «Война и евреи»: откройте черту оседлости — и вы получите любое число солдат, исполненных благодарности и патриотизма. Дума ответила словами Пуришкевича: «Никогда!»