Военные реформы и устав всесословной воинской повинности
Задуманная военным министром Милютиным военная реформа, направленная на повышение профессионализма русской армии, затрагивала прежде всего устройство, вооружение и обеспечение войск{464}. Сразу после подавления Польского восстания 1862–1863 гг. Милютин приступил к реализации своего давно вынашиваемого плана — общему сокращению численности армии и созданию системы резервных войск. Создание резерва преследовало троякую цель: сокращение сроков службы, создание запаса и возможность резкого увеличения армии в случае мобилизации за счет призыва запасных{465}. Критически переоценивая тактику русской армии в Крымской войне, Милютин выступил за решительную замену неуклюжей и громоздкой корпусной системы более подвижной системой военных округов{466}. По инициативе военного министра в середине 1860-х и особенно интенсивно после (и под влиянием) Франко-прусской войны в начале 1870-х годов началось постепенное перевооружение армии{467}.
Реформа коснулась всех армейских институций. В 1862 г. Комиссариатский и Провиантский департаменты были заменены единым интендантским управлением, значительно сократившим возможности хищений и коррупцию в высшей военной администрации{468}. Под влиянием крестьянской реформы изменилось представление о месте и боевой функции солдата. С 1867 г. Военное министерство стало уделять больше внимания вопросам грамотности в войсках, прежде всего нижних чинов. В целях улучшения столь запущенной, с точки зрения Милютина, профессиональной подготовки войск — в 1860-х годах почти половина армии все еще размещалась по квартирам{469} — началось интенсивное строительство казарм. В 1862–1863 гг. пересмотр Уложения о наказаниях привел к реформе всего военного судопроизводства. После 1863 г. рекрутам уже не брили лбы и не сопровождали в военные части как арестантов. Военное министерство постепенно изменило взгляд на армию как пенитенциарное заведение, куда ссылают несовершеннолетних преступников{470}. Кроме всего прочего, Военное министерство оказалось среди застрельщиков «гласности» — новой политики Александра II: ежемесячный «Военный сборник», по сути, открыл самые засекреченные военные и социальные темы для профессионального обсуждения, а ежедневный «Русский инвалид» при Милютине превратился в один из самых прогрессивных — и один из наиболее влиятельных — органов русской прессы{471}. Все эти преобразования послужили ступенями к главной реформе Милютина — закону о всесословной воинской повинности, зафиксированному в Уставе 1874 г.
Для выработки нового устава была создана особая «Комиссия для составления нового положения о личной воинской повинности в Империи и Царстве Польском». Наряду с членами комиссии в разработке устава приняли участие эксперты по еврейскому вопросу — доктор философии Иосиф Зейберлинг, профессор Даниил Хвольсон и барон Гораций Гинцбург{472}. Впервые на заседаниях комиссии со всей отчетливостью выявилось важнейшее противоречие в отношении евреев, представлявшее собой часть более общего конфликта между консервативно-аристократическим и либерально-демократическим отношением к всесословной воинской повинности. В институциональном смысле оно выразилось в противостоянии МВД и Военного министерства, точнее — военного министра Милютина, с одной стороны, министра внутренних дел Тимашева и шефа жандармов Шувалова — с другой{473}. Это противоречие так и не было разрешено ни перед принятием нового устава, ни после. По сути речь шла о двух концепциях еврейской эмансипации. Одни члены комиссии считали, что Военное министерство может и должно сделать шаг вперед по направлению к полному еврейскому равноправию и предоставить евреям одинаковые права по службе и по призыву наряду с основным населением. Другие полагали, что предоставить евреям равные права невозможно, пока не будет решен общий вопрос их гражданского равноправия. Меньшинство комиссии (одиннадцать человек, включая главного эксперта по военной статистике Обручева) выступило против ограничений, содержащихся в уставе и противоречащих его реформаторскому духу. Однако при голосовании председательский голос графа Гейдена оказался решающим, и поправки, касающиеся евреев как особой этнической группы, лишенной доверия, были приняты{474}. В результате МВД получило уникальную возможность отслеживать уклонения евреев от военной службы по особой шкале, отсутствующей для всех прочих этнических меньшинств, а также использовать данные по еврейским уклонениям как козырь в борьбе с либерально-демократическими тенденциями Военного министерства.
В противостоянии Военного министерства и МВД немалую роль сыграла позиция самого военного министра. Милютина принято считать выдающимся реформатором, а его министерство — пионером либеральных реформ эпохи Александра II{475}. Однако позиция Милютина по вопросу национальных меньшинств в армии и русской политики по отношению к национальным меньшинствам в целом (особенно к полякам и балтийским немцам) в известном смысле ограничивает его либерализм, а то и вовсе ставит его под сомнение. Милютин, как и группа его единомышленников, занимал умеренно-центристскую позицию и только на фоне таких оппозиционеров реформ, как ультраконсерваторы генерал Фадеев и князь Барятинский, выглядел человеком либеральных убеждений{476}. То немногое, что известно об отношении Милютина к евреям и еврейскому вопросу в армии, позволяет считать его весьма умеренным реформатором, чьи нововведения базировались скорее на профессиональном чутье, а не на либерально-демократической платформе. Блестящий военный профессионал-реформатор, Милютин оставался человеком более чем консервативных убеждений в социальных или этнических вопросах. Отстаивая перед МВД свои главные реформы, имеющие стратегическое значение, он уступал по менее важным для него вопросам — в частности, по вопросу равных прав еврейских военнослужащих.
К концу своего пребывания на посту военного министра Милютин занял весьма двойственную позицию в отношении евреев. С одной стороны, он все еще придерживался мнения о необходимости введения единых правил несения службы, которое отстаивал накануне 1874 г., а с другой — своими распоряжениями уже предвосхищал секретные (антиеврейские) циркуляры Ванновского. Так, в апреле 1880 г. командующий Варшавским военным округом обратился к Милютину с вопросом: что делать с евреями-ординаторами, проходящими службу в крепостях? Милютин ответил: «Желательно избегать назначать в крепости врачей из евреев; но об этом следует сообщить надлежащему начальству секретно, не объявляя в виде правила»{477}. К концу своего пребывания на посту военного министра Милютин отказался от признания за евреями равных прав по службе.
На заседаниях комиссии по подготовке устава вопрос о праве евреев на производство в офицерский чин — наряду с правом поступать вольноопределяющимися в армию — вызвал особо острые споры{478}. Задолго до начала работы комиссии Еврейский комитет (порождение николаевской эпохи{479}) пытался убедить Александра II в необходимости предоставить еврейским нижним чинам возможность выслуги. Так, еще в 1858 г. комитет представил Александру справку о наличии евреев в офицерском корпусе французской армии (включая генералов), рассчитывая, вероятно, что «французская» ориентация военной реформы в России приведет и для русских евреев к установлению равных прав по военной службе{480}. Тем не менее, хотя после 1860 г. евреям и было предоставлено право получать унтер-офицерские звания, государственная администрация все же решительно сопротивлялась их производству в офицерский чин. Двадцать четыре члена комиссии и председатель отстаивали мнение, что это право может быть предоставлено евреям только после уравнения их в гражданских правах со всем остальным населением империи. А двадцать пять членов комиссии считали, напротив, что евреям, получившим высшее образование и поступившим на службу в армию, следует — при определенной выслуге — присваивать офицерское звание{481}. Перевес оказался на стороне либерально мыслящих членов комиссии. Таким образом, формально и на короткий срок главный вопрос еврейского равноправия в армии решился положительно. По закону евреи могли поступать вольноопределяющимися в армию, сдавать экзамены на офицерский чин и получать офицерское звание, а также поступать в юнкерские училища. Никаких ограничительных оговорок и примечаний к уставу по этому поводу предусмотрено не было.
Опубликованный 1 января 1874 г. Устав предписывал несение воинской повинности мужскому населению всех сословий. Общий срок службы ограничивался шестью годами действительной службы и девятью в запасе (кроме проходящих службу в областях Сибири, где срок был установлен в десять лет — семь лет действительной службы и три года в запасе){482}. Для сыновей-кормильцев устанавливались три льготных разряда. Важную часть составляли льготы по образованию, сокращавшие срок действительной службы для выпускников университетов, гимназий и реальных училищ до полутора лет, в некоторых случаях до полугода{483}. Освобождение от службы предусматривалось для священнослужителей всех христианских исповеданий, но не для раввинов или имамов{484}. Особые льготы предусматривались для меннонитов и чехов-переселенцев, а также для железнодорожных служащих, промышленников и гильдейских торговцев, т. е. для тех, кто был занят в новых сферах сельского хозяйства и промышленности{485}. Никаких ограничений для сдачи офицерского экзамена вольноопределяющимся евреям предусмотрено не было, как, впрочем, и права нижним чинам быть произведенным и в офицерский чин, не говоря уже об унтер-офицерском звании{486}.
Однако ряд пунктов Устава серьезно ущемлял права евреев. Так, устав предписывал новобранцам поступать на службу по месту приписки, а не по месту жительства и работы, что находилось в безусловном противоречии с повышенной мобильностью еврейского населения внутри черты. Десятки тысяч мигрантов, переселившихся Из Литвы в Царство Польское или в Юго-Восточные губернии в 1860—1880-х годах, были совершенно оторваны от мест приписки{487}. Кроме того, при составлении рекрутских списков евреи были выделены в отдельную группу: для всех прочих конфессий метрические записи возлагались на духовных лиц, для евреев же они должны были вестись чиновниками гражданского ведомства{488}. Впоследствии это решение привело к значительному количеству ошибок ономастического характера, из-за которых многие проходившие службу в войсках числились «уклоняющимися»{489}. В дополнение к уставу специальным распоряжением МВД 1874 г. было запрещено временно распускать по домам новобранцев практически всей черты оседлости (особенно Минской, Могилевской и Бессарабской губерний) и Царства Польского, тогда как всем остальным новобранцам было разрешено после краткосрочного отпуска добираться до уездных городов самостоятельно{490}. В целях борьбы с уклонением евреев от несения воинской повинности специальным приложением к Уставу было предусмотрено проведение особой переписи мужского еврейского населения. Евреев, невзирая на их социальный статус и личную репутацию, через четыре месяца после публикации Устава отстранили от участия в работе присутствий в призывных участках{491}.
Противоречия государственной политики в отношении к евреям парадоксальным образом отразились на Уставе: с одной стороны, евреев призывали на равных правах с православными, с другой — в Уставе содержались пункты, согласно которым евреев (и отчасти поляков) выделяли в отдельную группу, подчиняющуюся особым законам. Необходимо признать, что позднейшие решения Сената 1880—1890-х годов и циркуляры Военного министерства, наделяющие воинские присутствия «неограниченным правом возбуждать сомнение в подлинности справок евреев об их семейном положении»{492}, а также другие ограничительные законы, о которых мы будем говорить в следующей главе, в известном смысле восходят к Уставу 1874 г.{493} Парадоксальным образом Устав, один из самых либеральных документов эпохи Великих реформ, оказался законодательной основой для всех последующих антиеврейских законов, принятых Военным министерством.
Сразу после принятия Устава специальным распоряжением Военного министерства число евреев, претендующих на перевод из вольноопределяющихся в офицеры, было ограничено тремя процентами, а еще через год прием евреев в военные и юнкерские училища был полностью запрещен. В результате с 1874 по 1917 г. правом на получение офицерского чина в России воспользовалось всего девять евреев, из которых только один — Герцель Цам — заслужил офицерские погоны благодаря отличной службе. Остальные восемь — дети крупнейших еврейских банкиров — были зачислены в офицерский корпус из соображений сословного престижа и в знак готовности еврейской аристократии служить царю и отечеству. По личному распоряжению Ванновского и высочайшему дозволению Александра III в корнеты запаса 17-го драгунского Волынского полка были произведены сыновья барона Гинцбурга, Альфред и Александр; разумеется, ни тот ни другой не собирались посвящать себя военной службе{494}. Но даже в их случае вопрос о производстве в офицерский чин рассматривался на уровне военного министра и царя как нечто исключительное и не претендующее на создание прецедента{495}.