Миссионерская кампания и ее результаты

Как происходила миссионерская кампания и с какого времени процесс крещения еврейских детей можно называть «кампанией»? Прежде всего у этой кампании был вполне объяснимый социокультурный контекст: быт и учеба кантонистов. По приказу начальника Главного штаба от 31 октября 1827 г. еврейских детей полагалось содержать «наравне с христианами». Поэтому в батальонах евреев-кантонистов прежде всего усадили за общий стол со всеми и на просьбы общинных депутатов обеспечить их кошерной пищей ответили решительным отказом. У кантонистов, достигших совершеннолетия (13 лет — время совершения обряда бар-мицва), отобрали тфиллин («десять заповедей, которые они надевают на голову», как в документах). Их обучили общеобязательным в кантонистских заведениях православным молитвам и церковным песнопениям. Из Смоленского батальона доносили, что еврейские мальчики вместе со всеми учатся по русской азбуке, где, помимо прочего, помещены тексты молитв, и каждый день читают молитву «Всемогущий Боже»^{328}. Казалось бы, сама обстановка располагала к массовому обращению — тем не менее никакого массового обращения не произошло.

За полтора года, прошедших со времени первого призыва, на службу поступило 1862 еврея-кантониста. Из них согласились принять крещение 125 человек, т. е. 6,6 % (см. таблицу 3.1). Если бы зверства «дядек» и фельдфебелей были частью заранее продуманного плана, спущенного из канцелярии военного министра, вряд ли число принявших крещение было бы столь ничтожно. Кроме того, в конце 1820-х годов еще не существовало никакого плана высылки евреев-кантонистов за пределы черты оседлости, и администрация не ставила себе целью пресечь их общение с местными общинами. Из семи существовавших к 1829 г. батальонов военных кантонистов пять базировались в самой черте, а два находились в непосредственной близости от нее и в местах, где полулегально проживало еврейское население. И все же прямая зависимость между количеством принявших крещение и дальностью их батальонов от черты оседлости проявила себя уже на ранних этапах призыва. Наименьшее число крещеных оказалось в Киевском, Херсонском и Екатеринославском батальонах, т. е. размещенных непосредственно в черте оседлости^{329}. Наоборот, в батальонах Пскова и Смоленска, расположенных за чертой, число принявших крещение вдвое превышало число выкрестов в батальонах, расположенных в пределах черты. В Псковском, Смоленском и Рижском батальонах выкресты составляли 13 %, 15,2 % и 11 % соответственно. Командир Витебского батальона, где выкресты составили 26 %, либо по ошибке, либо преднамеренно приписывал выкрестов из лютеран и католиков к выкрестам из евреев и получал в результате высокий процент крещений. Во всяком случае, к февралю 1829 г. прибавилось еще несколько крещеных — шесть человек евреев в Рижском полубатальоне, два в Смоленском и шесть в Витебском^{330}. К февралю количество крещеных в трех батальонах достигло соответственно 13 %, 16 % и 30 %.

Таблица 3.1

О числе рекрутов из евреев, принявших христианскую веру к январю 1829 г.

* В оригинале цифры, выделенные курсивом, дописаны пером и карандашом — в дополнение к основному показателю. Здесь и далее мы оперируем суммарной величиной.

Источник: РГВИА. Ф. 405. Оп. 2. Д. 1662. Л. 1–2.

В целом процесс шел крайне медленно. За исключением Витебского батальона, казалось, процессом и вовсе никто не управляет. Управляющий Департаментом военных поселений генерал-адъютант Клейнмихель регулярно получал донесения о вновь обращенных в православие, хотя никаких качественных изменений и скачков не было. Выкрещивались по одному, по два, видимо, под влиянием слабых увещеваний и опираясь на личные доводы. Полковник Веймарн докладывал 10 июня 1829 г.: «Вверенного мне полка кантонисты из евреев Псковского полубатальона Меир Сукенин и Ицко Розенталь при принятии греко-российской (т. е. православной. — Й. П.-Ш.) веры восьмого числа сего месяца наречены первый из них Петром Петровым, а последний Александром Петровым, о чем Вашему сиятельству почтеннейше честь имею донести»^{331}. В 1830 г. граф Блудов запрашивал генерал-адъютанта Чернышова, управляющего Главным штабом, сколько отводить времени для подготовки еврейских рекрутов к переходу в терпимые исповедания, причем запрос был переслан римско-католической коллегии. Из этого документа следует, что через три года после первого призыва государственная администрация не представляла себе, в какие исповедания должны или могут переходить еврейские рекруты, ни тем более каков должен быть подготовительный период^{332}. Более того, из записок генерал-адъютанта Бенкендорфа начальникам различных округов жандармского корпуса следует, что шеф жандармов в 1828 г. категорически, в приказном порядке требовал от начальников кантонистских батальонов, чтобы те не предпринимали решительно никаких попыток склонить еврейских мальчиков в православие, чтобы еврейским детям в батальонах дозволяли видеться с родными и чтобы в батальонах пресекались попытки издевательств христианских мальчиков над еврейскими^{333}.

Местное начальство, похоже, не осознавало, на какую из неправославных групп рекрутов следует обратить миссионерский пыл. На всякий случай крестили и евреев. Из этого можно сделать вывод, что никаких прямых инструкций о миссионерской деятельности среди евреев ни в 1827-м, ни в 1828 г. не поступало. Более того, полученные в Штабе военных поселений доклады о крещениях, как правило, содержали цифры приведенных в христианство евреев вперемешку с цифрами окрещенных в православие лютеран и католиков. В летних рапортах встречаются следующие цифры: три крещеных в Смоленском полубатальоне, один в Ревельском и десять в Псковском. Эти десять принявших православие в Псковском полубатальоне выкрещены из лютеран, хотя Клейнмихель просил данные только по евреям^{334}. Как в 1828 г., так и впоследствии, при ужесточении миссионерского курса, подобного рода статистическая неразбериха весьма способствовала тому, чтобы на стол Николаю ложились раздутые, не соответствующие действительности цифры.

Не раньше лета 1829 г. Николай предпринял вялую попытку вмешаться в процесс обращения евреев. 18 июля, прочитав рапорт командира Санкт-Петербургского батальона, отдал распоряжение: «объявить Оберпрокурору Синода, дабы вообще священники, при батальонах военных кантонистов состоящие, были разрешены единожды раз навсегда. Кантонистов из евреев, объявляющих желание принять православную веру, крестить по обрядам церкви, не испрашивая впредь разрешения от духовного начальства». Однако полковые священники не были готовы принимать евреев в православие; меньше всего они были похожи на изуверов-инквизиторов, наперегонки загоняющих евреев в христианство, дабы удостоиться ордена Св. Станислава за миссионерскую деятельность, какими их рисует еврейская историография.

Картина в конце 1820-х была существенно иной, да и в 1840-х она отличалась от принятых представлений. В отношении евреев священники, похоже, не проявляли никакой личной активности, ожидая распоряжений сверху. По каждому поводу они испрашивали разрешения вышестоящего синодального начальства. Желание Николая привести еврейских рекрутов к крещению вызывало недоумение и даже смущение некоторых из них. Во всяком случае, до 1829 г. этому желанию не было придано четкой законодательной формы и оно не было подкреплено соответствующими устными распоряжениями. Спустя два месяца после получения циркуляра Николая священник Стефан Славский писал начальнику отделения по батальонам военных кантонистов Перовскому: «На отношение Вашего Высокоблагородия от 17 сентября сим честь имею уведомить, что о евреях, желающих принять христианское крещение, мне от начальства моего еще никакого предписания на сей счет не поступало»^{335}. К письму Стефана Славского была приложена записка с искренней жалобой одного из военных чинов на неповоротливость бюрократии: священники, дескать, до сих пор не имеют разрешения крестить евреев! Эта жалоба означала, что в отношении магометан, лютеран и католиков такое разрешение существовало или не требовалось. Должно было пройти еще немало времени, чтобы синодальный аппарат, царские распоряжения и громоздкая военная бюрократия согласовали свои действия в отношении евреев.

Ситуация стала несколько меняться ко второй половине 1829 г. В новообразованном Житомирском батальоне крещение приняло 33 кантониста из евреев. В Киевском добавилось еще шесть; в Черниговском — один; в Ревельском — девять, в Псковском — четыре. Во второй учебной карабинерной роте на 149 кантонистов из евреев оказалось девять выкрестов. В Киевском батальоне — к его характеристике мы еще вернемся в конце этой главы — наметился миссионерский прорыв: из 159 евреев 129 приняли крещение. К концу года кантонистов-евреев распределили в другие подразделения и победно рапортовали в Петербург: в Киевском батальоне военных кантонистов рекрутов из евреев 73, принявших крещение 136 (sic!). Разумеется, в приводимых данных не было никакой индексации. Мы не знаем, сколько среди этих 136 выкрестов из евреев, сколько — из лютеран и сколько — из католиков. Важно отметить, что, обратив внимание на эти дутые цифры, Николай сделал распоряжение на донесении из Киевского батальона военных кантонистов: выдать по 25 руб. каждому еврею из принявших крещение для создания ему особого капитала^{336}. Это распоряжение стало основой закона. На этом первый этап миссионерской кампании завершился. Вплоть до конца 1830-х годов Николай не принимал никаких волевых или принципиальных решений по поводу кантонистов из евреев, в чем нас убеждает сплошной просмотр описей фонда Департамента военных поселений за весь период между 1829 и 1839 гг.

Спустя десять лет, в 1839 г., Николай вновь потребовал отчет о положении дел с кантонистами из евреев. Командиры батальонов и учебных рот военных кантонистов составили донесения графу Клейнмихелю, включающие данные, свидетельствующие как о нынешнем положении дел, так и за прошедший с 1827 г. период. Эти данные свели к единому общему рапорту, который и был представлен царю (цифры рапорта в таблице 3.2). Как ясно из этого документа, к лету 1839 г. во всех подразделениях военных кантонистов состояло 4413 кантонистов из евреев. Из них две трети — 69 % — составляли «оставшиеся в своей вере», т. е. кантонисты иудейского вероисповедания, и одну треть — выкресты. В Псковском, Казанском и Оренбургском батальонах евреев оказалось в десять раз больше, чем выкрестов. В Пермском их было почти поровну. В Воронежском и Саратовском выкрестов насчитывалось в два — пять раз больше, чем «оставшихся в своем вероисповедании». Интересно отметить рвение командиров 3-го и 4-го карабинерных полубатальонов, где выкресты составили подавляющее большинство. Весьма неожиданны статистические сведения из Сибири. Загнанные в самую глушь империи, сибирские кантонисты продемонстрировали неслыханную стойкость. Батальоны Омска, Тобольска, Иркутска, Красноярска не дают ни одного наличного кантониста из выкрестов в этот период^{337}. В целом общая картина соотношения кантонистов-евреев и выкрестов 2:1 могла оказаться полной неожиданностью для Николая. Тогда, видимо, он и потребовал более полный и детальный отчет о кантонистах из евреев за весь период с 1827 г. (данные рапорта представлены в таблице 3.3).

Таблица 3.2

Кантонисты из евреев, принявшие христианство к 11 июня 1839 г.

Источник: РГВИА. Ф. 405. Оп. 5. Д. 3771. Л. 3–4.

Таблица 3.3

Справка о численности военных кантонистов из евреев с начала призыва евреев в армию по 1 мая 1840 г. (составлена 23 мая 1840 г.)

Источник: РГВИА. Ф. 405. Оп. 5. Д. 4468. Л 1–3.

По своим основным цифрам этот новый рапорт, включающий данные за тринадцать лет — с осени 1827 г. до января — марта 1840 г. — в целом повторял картину 1839 г. Из 10 383 евреев, прошедших через кантонистские батальоны с 1827 по 1840 г. и распределенных в войска, чуть меньше двух третей, а именно 61,5 %, не приняли, а чуть более одной трети, т. е. 38,5 %, приняли православие.

Таблица 3.4

За период с 1827 по 1840 г. убыло в армейские и резервные корпуса по распределению

Приведенные в таблице 3.4 данные позволяют сравнить принципы распределения крещеных и некрещеных кантонистов. В действующую армию и в резервные полки за первое десятилетие кантонистских батальонов попало меньше кантонистов-выкрестов, чем некрещеных (1245 против 1548). На «легкую» службу — в музыканты и полковые штабы — некрещеных поступило вдвое больше, чем крещеных (7 против 15). В то же время очевидно, что крещеных евреев скорее, чем некрещеных, брали в ремесло и готовили к трудовой деятельности. Однако, как мы увидим в дальнейшем, это обстоятельство не имело существенных последствий для профессионального роста евреев. Фельдшеров, мастеровых и оружейников из крещеных было ненамного, но все же больше, чем иудеев. Одной из характерных привилегий крещеных кантонистов была возможность работать на оружейных заводах. Евреев на эти работы не брали. Среди фельдшеров, мастеровых и оружейников выкресты составляли соответственно 69 %, 59 % и 57 % от общего числа кантонистов из евреев, принятых на службу. Отчеты по Департаменту изобилуют рапортами об отправке очередной группы кантонистов, принявших православие, на Сестрорецкий и Ижевский оружейные заводы^{338}. Вместе с тем и эта привилегия была весьма сомнительной, поскольку труд на заводах отличался особо тяжелыми условиями, даже по сравнению со службой в кантонистских батальонах.

Очевидный перевес кантонистов-евреев в Черноморском флоте (0 против 180) можно объяснить разве что более терпимым отношением Морского департамента к иудеям и иудейской традиции. Войска внутренней стражи, созданные для выполнения полицейских функций по охране внутреннего порядка, набирались из негодных к военной службе офицеров, физически неразвитых и малоспособных к службе солдат, а также оштрафованных^{339}. В то же время более чем десятикратный перевес некрещеных кантонистов-евреев, распределенных среди военных поселян, над крещеными свидетельствует, вероятно, о том, что отдавали «нехристей» на «перевоспитание», надеясь, что грубая крестьянская среда, отягченная полувоенным бытом и изоляцией евреев-кантонистов от собратьев по службе, сыграет свою роль^{340}. Изучив все донесения о кантонистах «из евреев», Николай I написал на полях рапорта: «Тех, кто принял православную веру, не считать евреями»^{341}. То есть в конце 1830-х крещение евреев представлялось Николаю началом и концом решения еврейского вопроса. Казалось бы, не считаться евреем — это ли не важнейшее преимущество! Однако, как мы увидим, на практике даже столь однозначная резолюция Николая не выполнялась ни командирами батальонов, ни самим императором.

Курс на поголовное крещение прибывших кантонистов из евреев был взят позже — на рубеже 1842–1843 гг. На этот раз инициатива исходила непосредственно от царя. 18 февраля 1842 г. он повелел разослать «секретно, циркулярно» распоряжение, сводящее проблему крещения евреев к формальной процедуре, не требующей никаких особых усилий со стороны командиров кантонистских батальонов. Министр внутренних дел генерал-лейтенант Лев Алексеевич Перовский (1792–1856) распорядился разослать циркуляр по всем военным округам, а кроме того, провести его и разослать через Департамент полиции: «сведения о личности и свойствах ищущих крещения евреев собирать и испытание производить как можно безгласнее, освободив их от представления свидетельств Дум, Ратуш и вообще тех мест, где жили Евреи, а вместо того довольствоваться свидетельствами частных, более известных лиц из общества Христиан, удостоверением местного Полицмейстера или Городничего и где можно Благочинного над Православным Духовенством»^{342}. На практике это означало, что к миссионерской кампании подключались все воинские начальники. Они получали полную свободу действий, не ограниченную ни контролем со стороны вышестоящего начальства, ни ответственностью с их стороны. В это же время происходит крутой поворот в отношении евреев империи в целом, связанный с решительными попытками Николая преобразовать русское еврейство. Решение о крещении кантонистов было частью этого преобразовательного процесса.

В апреле 1843-го, как и в 1839 г., Николай потребовал полного отчета о евреях, обратившихся в православие. Эти отчеты, сведенные в таблице 3.5, ставили под сомнение всю предыдущую отчетность, из которой следовало, что, по крайней мере, одна треть кантонистов приняла крещение. Судя по новым данным, количество принявших крещение было совершенно ничтожным: 5 % в 1842 г. и 2 %, в 1843-м. Это означало, что после распоряжений Николая предоставить ему сведения за 1827–1839 гг., миссионерская кампания в армии не приняла необратимый характер, а, наоборот, заглохла и ее нужно было начинать заново. Полагаю, что политика Николая в отношении еврейских детей, проводимая после 1843 г. с печально известной фанатичностью и последовательностью, во многом объяснялась следующим обстоятельством: в 1843 г. Николай убедился, что ни военная, ни церковная, ни государственная бюрократия не понимает важности обращения еврейских детей в православие и не хочет активно проводить в жизнь миссионерскую линию. Иными словами, прежде чем сломать активное сопротивление еврейских детей, Николаю придется сломать пассивное и потому гораздо более опасное сопротивление своего собственного государственного аппарата.

Таблица 3.5

Рапорт Николаю I Департамента Военных Поселений по предписанию военного министра о евреях, обратившихся в православие в 1842 и 1843 гг.

Источник: РГВИА. Ф.405. Оп. 5. Д. 7370. Л. 6–6 об., 7–7 об.

Отчеты 1842–1843 гг. красноречиво свидетельствовали, что стоит только выпустить ситуацию в батальонах кантонистов из-под контроля, как миссионерская кампания снова сойдет на нет. Поэтому, изучив данные о крестившихся в 1842 г. и за первую треть 1843 г., Николай — совершенно неожиданно для Департамента военных поселений — сделал несколько решительных распоряжений, подкрепленных в дальнейшем регулярными и настойчивыми напоминаниями. Прежде всего он распорядился о предоставлении ему ежемесячных ведомостей, к 25 числу каждого месяца, об изменениях численного состава выкрестов^{343}. Это распоряжение получило форму «приказа № 3» от 26 июня 1843 г.: «Предписываю командирам учебных карабинерных полков и заведений военных кантонистов, месячные ведомости о числе нижних чинов и кантонистов из евреев, принявших православную веру, представлять в Департамент военных поселений по принятой формуле: название батальона; состоит: нижних чинов; кантонистов; обратилось: нижних чинов; кантонистов». Во-вторых, он потребовал данные об ожидаемом в 1843 г. количестве евреев, должных поступить по рекрутскому набору. В-третьих, он распорядился заменить некоторых, состоящих при войсках духовных наставников на «способнейших и благонадежнейших». В-четвертых, он приказал обер-священнику армии разработать краткую инструкцию для полковых священников об обращении евреев^{344}.

В течение 1843 и 1844 гг. Николай был вынужден многократно напоминать о своем решении, прежде чем все участники миссионерской кампании — Синод, командиры батальонов, местные священники — приступили к ее выполнению. Подавляющее большинство командиров кантонистских заведений не осознавало глубокого смысла распоряжения и не догадывалось, зачем надо предоставлять отчеты каждый месяц. Два года Николай получал десятки пустых ведомостей, написанных в жанре бюрократической отписки по схеме «в нашем батальоне состоит евреев столько-то, никто православия не принял»^{345}. Николай злился и, противореча собственному приказу, писал на ничего не говорящих рапортах: «представлять тогда, когда получены дополнительные сведения, а не докладывать по частям» (карандашная запись немыслимым николаевским почерком на докладе по Департаменту от 24 июля 1843 г.). В июле, не получив отчетов по нескольким батальонам, Николай приказал присылать отчеты прямо в Департамент, минуя бригадных командиров. В августе он потребовал ускорить работу Синода над «наставлением для обращения». Как только инструкция была готова, он распорядился немедленно разослать ее по батальонам в количестве восьмидесяти экземпляров. В декабре, обсуждая с бароном Корфом успех Тобольского священника, крестившего 48 кантонистов, он высказал мысль, что ему было бы очень приятно, если бы и другие священники также последовали его примеру. В конце декабря это соображение было циркулярно разослано по кантонистским заведениям. В начале января Николай распорядился выделять из казны ежегодно по 57 руб. 14 коп. батальонным законоучителям, обращающим кантонистов в православие, а в конце января он приказал направить этих учителей в батальоны — по два в батальон и по одному в полубатальон^{346}. Одновременно Николай отслеживал ежемесячно ход обращения в войсках. Обнаружив, что в сводном отчете по Департаменту неправильно суммированы цифры батальонных отчетов, дающие слишком благоприятное впечатление о ходе кампании, он взял карандаш и принялся исправлять на рапорте: Псковский батальон — крещено не двадцать, а только семнадцать; Киевский — не четыре, а пять; Саратовский — не тридцать, а восемь; всего — не пятьсот два, а сто семьдесят шесть. Глава Департамента, обнаружив правку Николая и убедившись, что отписками не отделаешься, разослал по департаменту секретный циркуляр: в связи с «малым успехом» обращения кантонистов-евреев «вновь подтвердить монаршую волю».

В сентябре 1843 г. ситуация несколько изменилась, хотя из донесений командиров батальонов непонятно, то ли они прибавляли цифры вновь обратившихся к предыдущим, чтобы предоставить желаемый результат, то ли они вписывали в отчетность только вновь крестившихся. Во всяком случае, в сентябре прибавилось 945 новокрещеных, причем половину этой цифры дал Воронежский батальон. Весьма относительный успех Новгородского, Псковского, Архангельского и Тобольского батальонов (73, 53, 98, 48 крещеных) мало что менял в общей картине, где такие многочисленные батальоны, как Оренбургский или Казанский, дали одного-двух выкрестов^{347}. Судя по предоставляемым Николаю сведениям, кампания действительно сталкивалась с трудностями, шла неравномерно и медленно. Кроме Воронежского батальона, где крещение за 1843 г. принял 571 кантонист из евреев и 14 горцев, во всех остальных обратившиеся составляли единицы, в исключительных случаях — десятки. Интересно, что воронежский батальонный священник докладывал в Синод, что обращение полутысячи кантонистов — в значительной мере дело рук полковника Романуса, а не его, священника. Особенно плачевно обстояло с обращением у взрослых евреев — нижних чинов армии. За 1843 г. из 465 нижних чинов, состоящих при кантонистских учебных заведениях на строевых и нестроевых должностях, крещение приняло четверо, т. е. меньше 1 %. За это же время из 3472 кантонистов обратилось 199, т. е. 6 %. Обращались крайне неравномерно. Только в Перми, Томске, Новгороде, Тобольске и Втором учебном корпусе — четырех заведениях из тридцати двух — цифры переваливали за десяток (соответственно, 86, 22, 14, 11, 37). Тем не менее пример Воронежского батальона показывал, что успеха добиться можно. Полковник Романус, наряду со священником Тобольского батальона, был поставлен в пример другим батальонным командирам.

Мы не располагаем помесячными сведениями за 1848–1849 гг. Исходя из донесений начала 1850-х годов мы можем предположить, что именно под впечатлением полученных рапортов, доносящих о темпах крещений еврейских рекрутов, И марта 1849 г. Николай подписал циркуляр, несколько отрезвляющий армейских миссионеров^{348}. Циркуляр гласил: «Подтвердить, чтобы при обращении рекрутов и кантонистов из евреев отнюдь не были употребляемы никакие насильственные меры, противные духу христианского учения. В этих видах увещевание евреев делать не иначе, как под ближайшим надзором местного начальства, не посылая на встречу к партиям кантонистов, для расположения их к принятию православия, унтер-офицеров молодых и неопытных, которые, увлекаясь излишним усердием, могут своими настояниями вынуждать согласие, не основанное на убеждении и потому шаткое и непрочное»^{349}.

Саул Гинзбург считает, что остановить насильственные меры крещения евреев этот циркуляр не мог, да и не преследовал такой цели; он, скорее, «высочайше» одобрял принятые меры и поощрял насильственный миссионерский процесс, а потому являлся воплощением имперского лицемерия и ханжества Николая I^{350}. Здесь Гинзбург, как правило, весьма корректно толкующий документы, допускает модернистскую неточность и рассматривает циркуляр сквозь призму совсем другой эпохи — эпохи, где существует общественное мнение и либеральная печать, где государственный документ должен хотя бы внешне соответствовать условиям большой политической игры. В таких условиях вполне мог бы возникнуть документ, подразумевающий нечто прямо противоположное своему содержанию и подкрепляющийся негласными указами, которые подтверждали бы его двойной смысл. Николаевская эпоха была иной: царю не было перед кем заискивать и не на кого оглядываться; ни либеральной печати, ни общественного мнения, способного критически отреагировать на очередной государственный указ, еще не существовало. Нам не известен ни один документ николаевской эпохи, несущий в себе заряд двойного смысла и подразумевающий прямо противоположное своему содержанию. Поэтому циркуляр 11 марта 1849 г., вероятно, следует читать в прямом смысле — как требование перенести внимание с количества «новых христиан» на их качество. То есть — на глубину и крепость их христианских убеждений.

Активная миссионерская практика продолжалась и после постановления, но стопроцентного успеха начальство добиться так и не смогло. Так, по частному 1852 г. набору в Подольское губернское рекрутское присутствие в г. Ровно на военную службу поступило 49 человек «из несовершеннолетних евреев». Послужной список на пятнадцать евреев из этой группы включает девять человек с русскими именами и семь — без указания русских имен и без упоминания о Святом крещении. Из последних семерых один умер в 1853 г., двое находились в розыске и трое были выписаны из Житомирского госпиталя в Воронежский батальон военных кантонистов. К новобранцам, видимо, применялись меры физического воздействия, сломившие многих, но не всех. Находящиеся в розыске, вместе с пятью другими, были найдены в 1860 г. и крещены. Трое кантонистов, отправленных в Воронежский батальон, оставались иудеями до 1859 г. (дальнейшую их судьбу по имеющимся документам проследить невозможно). Таким образом, из 15 малолетних евреев четверо, т. е. 27 %, отстояли свое еврейство, а один из них — Нахман Корман, прибывший первым по набору, заплатил за это право жизнью^{351}.

И все же, несмотря на то что к концу 1844 г. решение Николая I обращать кантонистов в христианство было наконец доведено до сознания военачальников, миссионерская кампания сталкивалась со значительными трудностями. Кроме очевидных, связанных с неповоротливостью военной бюрократии, существовало еще несколько немаловажных обстоятельств, препятствовавших воплощению политики Николая. Остановимся на некоторых из них. Прежде всего командиры батальонов не всегда могли изолировать еврейских детей от взрослых солдат, служащих в тех же местах на различных должностях в армии. Так, например, когда командир 3-й учебной бригады склонил четырех кантонистов (среди них — Гофман, Беренштейн, Рубак, Лейзенберг) к принятию крещения и они, по его словам, выразили добровольное желание принять православие, все планы командира расстроил рядовой Фроим Фурман. Прикомандированный к Пензенскому внутреннему гарнизону, он был послан в Саратов для шитья сапог для рекрутов из солдатских детей, где отговорил детей креститься. Разгневанный командир, которому удалось переубедить лишь двоих, потребовал немедленно убрать из Саратовского гарнизона и Фурмана, и двух других еврейских рекрутов, занимавшихся пошивом одежды для кантонистов — Шпицмана и Бровермана, чтобы в дальнейшем у него «не могло случиться подобных последствий»^{352}.

Такого же рода жалоба поступила в Департамент военных поселений от подполковника Войденова, командира Казанского батальона, насчитывавшего более полутора тысяч еврейских кантонистов. Объясняя малое число крещений в своем батальоне, он писал 6 июня 1845 г.: «нижние чины из некрещеных евреев, упорствуя сами в принятии православия, примером своим много действуют на непреклонное заблуждение малолетних кантонистов, которые, находясь с ними ежедневно в мастерских, тайно убеждаются ими быть твердыми противу христианской религии, поэтому убеждения не имеют успеха». Покуда не будут высланы из батальона эти нижние чины, по его же отзыву — «весьма хорошие мастеровые» — всего двадцать человек, занимавшихся при батальоне сапожным и портняжным ремеслом, ни о каком убеждении малолетних евреев не может быть и речи. По просьбе подполковника Войденова, 18 человек было переведено в августе 1845 г.^{353}

В местах, близких к черте оседлости, кантонисты находились в постоянном контакте с еврейскими общинами. Командир Ревельского батальона Титков рапортовал в Департамент, что меры убеждения священника Голубцова остались и могут навсегда остаться тщетными, поскольку генерал-лейтенант Паткуль отпускает евреев для проведения богослужения «в кагал». Кроме того, по праздникам евреев «увещевает раввин». Сам Титков запретил кантонистам отправлять обряды веры, особенно еврейскую Пасху, выделил им особую комнату в помещении казармы и не отпускал домой. Николай в ответ строго повелел: «мера преждевременная, пусть ходят в синагогу без изменения»^{354}. Кроме того, даже далеко за пределами черты кантонисты не были в изоляции. Иногда их отправляли домой в краткосрочные отпуска^{355}. Кроме того, они получали финансовую помощь от родителей. Командир Новгородского батальона военных кантонистов майор Якубовский жаловался в Департамент, что все его старания по приведению еврейских детей в христианство остаются безуспешными: «Преткновением сему служит то, как я узнал лично от евреев, что они, вступая в православие, с этим вместе лишаются от родных своих навсегда всякого пособия, почему и остаются непреклонными». Финансовая помощь из дома, регулярная, хоть и минимальная, весьма облегчавшая нищий кантонистский быт, вероятно, оказывалась сильней обещанных и далеко не всегда получаемых наградных денег, значительных, но все же одноразовых.

Кантонисты-евреи не видели особых преимуществ в принятии крещения. Это обстоятельство особо огорчало непосредственное кантонистское начальство. Так, генерал-майор барон Зедделер хвалил выкрестов, умных и способных к фронту, отмечая, что их способности остаются нереализованными, поскольку их запрещено назначать в топографическую службу, в артиллерию и в саперы, что, по мнению Зедделера, «противно учению Евангелия»^{356}. Не помогали и финансовые поощрения. Командир Новгородского батальона упоминал, что выкресты так и не получают положенных им 25 руб., вероятно, из-за кражи казенных денег, характерной для военных заведений в целом и Департамента военных поселений в частности. Те, кто принимал крещение за пределами кантонистских батальонов — будь-то мусульмане, католики или иудеи, — наградных денег не получали вовсе, даже если за них ходатайствовал сам Клейнмихель. Логика отказов была железной: наградные полагаются только солдатским детям и кантонистам, но не солдатам, состоящим на службе^{357}.

Нежелание самих командиров принимать участие в миссионерской кампании также ставило под вопрос ее успех. Действительно, темпы крещений кантонистов из евреев были крайне неравномерны. Так, например, в 1854 г. из 5991 кантониста-еврея крещение приняло 4565 человек, т. е. — три четверти, причем наименьшее число — во втором учебном карабинерном полку, в Ревельском, Смоленском, Омском, Псковском, Тобольском и Астраханском батальонах. Помесячные ведомости показывают, что в упомянутых батальонах, каждый из которых насчитывал от ста до пятисот кантонистов из евреев, крещение за все время приняло меньше 10 % кантонистов. Иными словами, темп миссионерской кампании измерялся одним процентом в месяц. Наоборот, в Казанском батальоне темпы крещения составляли около 10 % ежемесячно^{358}.

Еще одним препятствием к массовому крещению еврейских детей послужило нежелание Священного синода прибегать к мерам увещеваний, практикуемых на местах. В начале 1850-х годов наиболее мрачной была судьба тех еврейских кантонистов, которые попали в Киевский батальон под командование полковника Десимона. Там же, при Киевском батальоне, кантонистам читал уроки Закона Божьего протоиерей Ефим Ремезов, которого считали знатоком древнееврейского языка и талантливым полемистом. Свои соображения о том, как следует переубеждать евреев, он изложил в труде «Краткие извлечения из писем христианина к евреям об истинной вере». Состоящий из 16 статей труд Ремезова ставил себе целью «охладить в евреях суеверную с малолетства приверженность их к неосновательным толкам талмудическим». О том, какое впечатление Ремезов производил на еврейских кантонистов, можно судить хотя бы по тому, что его труд, кроме всего прочего, содержал статьи, доказывающие подлинность кровавого навета («убивать иноплеменника перед Пасхой и пить его кровь») и рассказывающие о «злобной издревле мстительности и бесчеловечности евреев в отношении ко всем народам земли». Как считал Ремезов, его труд заслуживал публикации, поскольку его доводы отличались убедительностью, ясностью и доступностью. Ремезов, ни много ни мало, пытался убедить Священный синод в том, что его труд соответствует основным требованиям христианской риторики. Не называя источник — а им было, разумеется, триединство Св. Фомы Аквинского veritas, caritas, claritas, — Ремезов пытался доказать, что его сочинение доступно, ясно и убедительно. А полковник Десимон даже не сомневался, что труд Ремезова следует немедленно отпечатать и разослать по батальонам, чтобы еврейские кантонисты читали его в свободное время.

В январе 1854 г., сопроводив свой труд пространным письмом и рекомендациями полковника Десимона, Ремезов отправил свой опус в Синод. Обер-прокурор Синода ознакомился с трудом Ремезова, собрал для его обсуждения конференцию Санкт-Петербургской Духовной академии и в своем ответе военному министру не счел полезным рекомендовать его для чтения еврейским кантонистам. В качестве аргументов обер-прокурор Синода назвал уже упомянутые статьи, но главным назвал отсутствие у Ремезова тех самых трех единств — убедительности, ясности и доступности, — о которых говорил автор^{359}. Под таким академическим предлогом Синод отказался от варварского способа убеждения кантонистов из евреев, хотя этот способ, особенно при поддержке непосредственного кантонистского начальства, мог бы дать и, как мы увидим в дальнейшем, давал свои результаты.