Глава II "ДОБРЫЙ ПАРЛАМЕНТ" (1360—1377 гг.)

Если от потрясающих, но бесплодных событий иноземной войны мы обратимся к более плодотворной среде конституционного развития, то нас сразу поразит заметная перемена в составе парламента. Столь обычное для нас разделение его на Палату Общин и Палату Лордов не входило в первоначальный план Эдуарда I; в ранних парламентах каждое из четырех сословий: духовное, бароны, рыцари и горожане — сходилось, совещалось и разрешало субсидии отдельно от других. Скоро, однако, появились признаки того, что такое разъединение сословий подходит к концу. Правда, духовенство, как известно, упорно держалось в стороне; зато рыцари завязали тесные отношения с лордами благодаря сходству в общественном положении. По-видимому, бароны в самом деле скоро поставили их в почти равное с собой положение в качестве законодателей или советников короны.

С другой стороны, горожане вначале мало участвовали в работе парламента, кроме вопросов, относившихся к обложению налогами их класса. Но смуты царствования Эдуарда II, в которых их помощь была нужна знати, боровшейся с короной, увеличили их значение, и их право на полное участие во всех законодательных актах было подтверждено знаменитым статутом 1322 года. По причинам, не вполне известным, рыцари графств постепенно перешли от прежней своей связи с баронами к такому тесному и полному союзу с представителями городов, что в начале царствования Эдуарда III два сословия оказались формально объединенными под названием «общин», а в 1341 году распад парламента на две палаты завершился окончательно.

Трудно преувеличить значение этой перемены. Если бы парламент остался разделенным на четыре сословия, то его влияние в каждом крупном кризисе ослаблялось бы соперничеством и несогласованными действиями его составных частей. С другой стороны, постоянный союз рыцарства и знати превратил бы парламент в простое представительство аристократии и лишил бы его той силы, которую он черпал из своей связи с торгово промышленными классами.

Новое положение рыцарства, его социальная близость к знати, политический союз с горожанами в действительности соединили три сословия в одно целое и придали парламенту единство чувств и действий, на котором с тех пор всегда основывалось его значение. С этого момента деятельность парламента заметно активизировалась. Постоянная нужда в субсидиях в течение войны заставляла созывать его ежегодно, а с каждой субсидией он делал новый шаг к приобретению большего политического влияния. Ряд постановлений, разумно или неразумно регулировавших торговлю и охранявших подданных от притеснений и обид, а также важные церковные меры этого царствования выявляют быстрое расширение сферы парламентской деятельности. Палаты присвоили себе исключительное право разрешать субсидии и утвердили ответственность министров перед парламентом.

Но от вмешательства в чисто административные дела общины долго уклонялись. Желая свалить со своих плеч ответственность за войну с Францией, Эдуард III обратился к ним за советом по поводу одного из многих предложений мира. Они отвечали: «Что до Вашей войны, августейший государь, и до необходимого для нее снаряжения, то мы так несведущи и просты, что не знаем, как тут быть, да и не имеем права советовать; поэтому мы просим Ваше величество извинить нас в этом деле и благоволить, по совету знатных и мудрых членов Вашего Совета, установить то, что кажется Вам наилучшим для чести и блага Вашего и королевства, и что бы ни было установлено таким образом с согласия и одобрения Вашего и Ваших лордов, мы охотно это примем и будем считать окончательным решением». Но, уклоняясь от такого повышения своей ответственности, общины добились от короны практической реформы величайшей важности. До того их ходатайства в случае принятия часто подвергались изменениям или сокращениям в излагавших их статутах или постановлениях, или откладывались до окончания сессии; таким образом удавалось обходить или отвергать многие постановления парламента. Ввиду этого общины настояли на том, чтобы, по изъявлении королем согласия, их ходатайства без изменений обращались в законы королевства и получали бы силу закона через внесение их в протоколы парламента.

Политическая ответственность, которой избегали общины, была наконец навязана им военными неудачами. Несмотря на столкновения в Бретани и других местах, мир честно соблюдался в течение девяти лет, следовавших за договором в Бретиньи, но зоркий глаз Карла V, преемника Иоанна, высматривал случай возобновить борьбу. Он очистил свое королевство от разбойников, выслав их в Испанию, а Черный Принц вмешался в тамошние перевороты только для того, чтобы после бесплодной победы при Наварете вернуться назад с разбитым здоровьем и расстроенными средствами. Это обусловило повышение налогообложения, вызвавшее недовольство, которое Карл V раздул в восстание.

Вопреки договору, он принял апелляцию баронов Аквитании и вызвал Черного Принца к себе на суд¹. «Я явлюсь, — отвечал тот, — но со шлемом на голове и с 60 тысячами человек за спиной». Едва, однако, была объявлена война, как обнаружился искусно составленный план Карла V: он захватил Понтье, и вся страна к югу от Гаронны восстала. Принесенный на носилках к стенам Лиможа, Черный Принц покорил город, переданный французам, и запятнал славу своих прежних подвигов беспощадной резней. Но болезнь заставила его вернуться домой, а война затянулась из-за осторожности Карла V, запретившего своим войскам вступать в сражение, и только истощала энергию и средства англичан.

Под конец обнаружилась ошибочность политики принца: испанский флот появился у берегов Франции и одержал решительную победу над английским при Ла-Рошели. Для Англии удар оказался роковым: он лишил Эдуарда III господства над морями и сообщения с Аквитанией. Карл V предпринял новые попытки. Пуату, Сентонж и Ангумуа покорились его полководцу Дюгеклену, Ла-Рошель сдали ее граждане. Большая армия под командой третьего сына Эдуарда III — Джона Гентского, герцога Ланкастера, углубилась, но безуспешно, на территорию Франции. Карл V запретил вступать в сражение. «Если над страной разражается буря, — сказал он хладнокровно, — она рассеивается сама собой; так будет и с англичанами». Действительно, зима застала герцога в горах Оверни, и только жалкие остатки его армии достигли Бордо. Эта неудача послужила сигналом к общему восстанию, и прежде чем окончилось лето 1374 года, за англичанами из всех их владений в Южной Франции остались всего два города — Бордо и Байонна.

Это было время невиданных Англией унижения и бедствий. Ее завоевания были утрачены, берега опустошены, флот истреблен, морская торговля подорвана; внутри страна была истощена долгой и разорительной войной, а также эпидемиями чумы. В годину бедствия взоры угнетенной знати и рыцарства с завистью обращались на богатства церкви. Никогда ее духовное или нравственное влияние на нацию не было слабее, а богатство — больше. При населении страны в каких-нибудь три миллиона духовные особы составляли от 20 до 30 тысяч. Об их богатстве ходили легенды. Говорили, что одни земельные владения церковников занимают больше трети страны, а в виде дохода взносов и приношений превосходят в два раза доход короля. Еще более раздражало феодальную знать, которая очень гордилась победами при Кресси и Пуатье, присутствие в Совете многих прелатов. При возобновлении войны (в 1371 г.) парламент потребовал, чтобы высшие государственные должности были предоставлены мирянам. Уильям Уайкгем, епископ Уинчестера, отказался от канцлерства, другой прелат от казначейства в пользу светских приверженцев знати, и паника духовенства выразилась в разрешении конвокацией крупных субсидий. Знать нашла себе вождя в Джоне Гентском; но даже надежда на ограбление церкви не могла обеспечить герцогу и его партии расположение мелкого дворянства и горожан.

Между тем беспорядки и крайняя неумелость нового управления, вместе с военными неудачами, поставили его в беспомощное положение перед парламентом 1376 года. Деятельность этого «доброго парламента» выявила новую особенность национальной оппозиции против злоупотреблений короны. До сих пор задача сопротивления падала на баронов и разрешалась восстаниями феодальных владельцев; но теперь беспорядочное управление было делом большинства знати, действовавшей в союзе с короной. Только общины имели возможность мирно провести преобразования.

Прежнее отвращение Нижней палаты от вмешательства в государственные дела сразу исчезло под давлением обстоятельств. Черный Принц, смертельно больной и желавший через устранение Джона Гентского обеспечить наследование своему сыну, прелаты с Уильямом Уайкгемом во главе, стремившиеся снова занять свои места в Совете короля и предотвратить планы ограбления церкви, видели в парламенте единственное оружие против администрации герцога. Опираясь на таких союзников, общины в своих действиях совсем не выказали прежней робости и неуверенности. Рыцари графств вместе с горожанами напали на Королевский совет. «Полагаясь на бога и явившись с товарищами перед вельможами, главой которых был герцог Джон Ланкастер, действовавший всегда неправильно», президент общин (спикер), сэр Петр де ла Мар, отметил неумелое ведение войны, тяжесть налогов и потребовал отчета в расходах. «Чего добиваются эти низкие и подлые депутаты? — воскликнул Джон Гентский. — Уж не считают ли они себя королями или князьями страны?»

Но обвинения, предъявленные правительству, заставили замолчать даже герцога, и парламент приступил к обвинению и осуждению двух министров, Латимера и Лайонса. Сам король впал в детство и был всецело во власти фаворитки Алисы Перрерс; ее изгнали, и удалили от двора нескольких слуг короля. Жалобы королевства были изложены в 140 ходатайствах. Общины требовали ежегодного созыва парламента, свободы выборов для рыцарей графств, на избрание которых тогда часто оказывала давление корона; они протестовали против самовольного налогообложения и ограничения папой Римским вольностей церкви; они просили о покровительстве для торговли, о соблюдении «рабочих законов» и об ограничении прав привилегированных ремесленников. После смерти Черного Принца его малолетний сын Ричард был принесен в парламент и признан наследником.

Но едва палаты были распущены, Ланкастер вернул себе власть. С присущей ему спесивостью он обошел все ограничения закона, устранил из Совета новых лордов и прелатов, вернул Алису Перрерс и опальных министров. Он объявил «Добрый парламент» незаконным и не допустил включения его ходатайств в свод законов. Он заключил в тюрьму Петра де ла Мара и конфисковал имущество Уильяма Уайкгема. Нападки на этого прелата считались нападками на все духовенство. Открыто обсуждались новые проекты секуляризации, и в числе их сторонников мы находим Джона Уиклифа.