Глава I ПРОТЕСТАНТЫ (1540—1553 гг.)

Ко времени смерти Томаса Кромвеля успех его политики был полным. Монархия достигла высшего могущества. Старые вольности Англии были повержены к стопам короля. Лорды были запуганы и подавлены, Палата общин наполнена креатурами двора и превращена в орудие тирании. Королевские распоряжения имели значение парламентских законов; «одолжения» все более нарушали право парламента назначать налоги. Правосудие в обычных судах было подчинено воле короля, а безграничные и произвольные полномочия Королевского совета постепенно вытесняли более медленную процедуру общего права. Новые церковные реформы придали почти религиозный характер «величию» короля. Генрих VIII был главой церкви.

От примаса до последнего служителя все ее представители только от короля получали право пользоваться своими духовными полномочиями. Голос проповедников был отголоском его воли. Он один мог устанавливать, что — правоверное учение, а что — ересь. Формы ее служения и веры изменялись по капризу короля. Половина ее богатств пополнила королевскую казну, другая их половина была во власти короля. Это беспримерное сосредоточение всей власти в руках одного человека поразило воображение подданных Генриха VIII. Его стали считать выше законов, управляющих обычными людьми. Политики и духовные особы выставляли его мудрость нечеловеческой. При упоминании его имени члены парламента поднимались и преклонялись перед пустым троном. Полная преданность его особе заменила прежнюю верность закону. Отмечая главное достоинство Кромвеля, примас английской церкви утверждал, что он любил короля «не меньше Бога».

Как известно, Кромвель больше всех содействовал выработке культа короля; но едва он был выработан, как начал разрушаться. Именно успех Кромвеля привел к гибели его политики. Одной из самых замечательных особенностей его системы было оживление деятельности парламента. Великое собрание, которого с Эдуарда IV до Уолси опасалась монархия, было снова вызвано к жизни Кромвелем, обратившим его в страшнейшее орудие деспотизма. Он не видел ничего опасного в Палате Лордов, светские члены которой бессильно преклонялись пред могуществом короны, а духовные превращались его политикой в простое орудие королевской воли. Ничего страшного он не находил и в Палате Общин, состоявшей из членов, которые прямо или косвенно назначались Королевским советом. С таким парламентом Кромвель мог рассчитывать на то, что в лице представителей нации он сделает ее саму участницей создания абсолютизма. Статуты парламента повергли церковь к стопам монархии. Билли об опале (attainder) возвели на эшафот крупнейших вельмож. Вновь изобретенные измены, присяги, следствия ограничили свободу с соблюдением законных форм.

Но жизнеспособность такой системы зависела целиком от полного подчинения парламента воле короны, а между тем способ действий Кромвеля сделал невозможным длительность такой подчиненности. Роль, которую пришлось в последующие годы играть парламенту, доказывала важность сохранения конституционных форм, даже если они почти утратили значение. При неизбежной реакции против тирании они являются центрами оживления энергии народа, а возвратному потоку свободы их сохранение позволяет течь спокойно и естественно, по его обычным каналам. В управление самого Кромвеля один случай — «великий спор» об упразднении мелких монастырей, показал, что элементы сопротивления еще сохранились, и они быстро развились, когда могущество короны упало вследствие малолетства Эдуарда и непопулярности Марии.

Этому возрождению духа независимости очень содействовало отнятие церковного имущества. Отчасти по необходимости, отчасти из желания создать партию, заинтересованную в продолжении их церковной политики, Кромвель и король раздавали с беспечной расточительностью огромную массу богатств, стекавшуюся в казну. Таким путем от церкви к аристократии и дворянству перешло около одной пятой всех земель королевства. Это не только обогатило старые фамилии, но и создало новую знать — из креатур двора. Наиболее известными примерами фамилий, возвысившихся из ничтожества благодаря огромным пожалованиям церковной земли придворным Генриха VIII, служат Расселы и Кэвендиши. Едва была сокрушена старая знать, как ее место заняла новая аристократия. По замечанию Галлама, «фамилии, считающиеся теперь наиболее значительными, выдвинулись впервые, за немногими исключениями, при королях из дома Тюдоров, а если проследить происхождение их состояний, то окажется, что немалую часть их они приобрели от монастырей и других церковных учреждений». Руководящее участие этих пэров в событиях, следовавших за смертью Генриха VIII, придало всему сословию новую силу и свежесть. В общем обогащении землевладельцев участвовало и простое дворянство, и потому вслед за энергией лордов скоро обнаружили обусловленную самостоятельность и общины.

Но особенная опасность политики Кромвеля для монархии заключалась в воодушевлении, которое религиозно настроенные массы народа почерпнули из проведенных им церковных реформ. Лоллардизм как крупное общественное и народное движение прекратил существование, и, кроме случайных волнений и недовольства устроением церкви, немного осталось от чисто религиозного импульса, данного Уиклифом. Но хотя жизнь лоллардизма отличалась слабостью и неустойчивостью, тем не менее преследованиям, упоминания о которых рассеяны в протоколах епископских судов, не удалось совсем уничтожить его. Там и сям собирались кучки людей — читать «целую ночь в большой еретической книге известные главы евангелистов по-английски»; из рук в руки переходили списки трактатов Уиклифа.

Чтобы раздуть тлеющие угли в пламя, нужно было только дуновение воздуха, и это дуновение исходило от Уильяма Тиндаля. Из Оксфорда он перешел в Кембридж и был сильно поражен появлением Нового Завета в переводе Эразма. С этого момента у него в сердце была одна мысль. «Если Бог сохранит мне жизнь, — сказал он ученому противнику, — я постараюсь, чтобы через несколько лет малый, ходящий за плугом, больше тебя был знаком с Писанием». Но прежде чем его мечта осуществилась, он достиг 40 лет. Известие о протесте Лютера в Виттенберге вырвало его из уединения; на время он нашел себе приют в Лондоне, а потом в Гамбурге, откуда отправился в небольшой городок, ставший вдруг священным городом Реформации. Студенты всех наций стекались туда с энтузиазмом, напоминавшим крестовые походы. «Когда перед ними показывался город, — рассказывал современник тех событий, — они воздавали благодарение Богу, так как теперь свет евангельской истины распространялся в отдаленнейшие части земли из Виттенберга, как прежде из Иерусалима».

В 1525 году Тиндалов перевод Нового Завета был закончен. Изгнанный из Кельна, Тиндал со своими листами должен был бежать в Вормс, и оттуда 6 тысяч экземпляров Нового Завета были посланы к берегам Англии. Но Тиндалева Библия была для Англии не просто переводом, а отголоском лютеранского движения: она носила на себе отпечаток Лютера в передаче церковных выражений и сопровождалась с жестокими нападками Лютера и перепечатками трактатов Уиклифа. Поэтому она была объявлена еретической, и груда книг была сожжена перед Уолси во дворе церкви святого Павла. Однако общество «христианских братьев», состоявшее по преимуществу из лондонских торговцев и граждан, но рассылавшее агентов по всей стране, продолжало тайно ввозить в Англию и распространять среди торговых и низших классов Библию и памфлеты. Они тотчас нашли доступ в университеты, где духовный толчок, данный гуманизмом, пробудил религиозную мысль. Кембридж уже стал известен ересью, и его ученые, которых Уолси ввел в основанный им колледж Кардинала, распространили заразу и на Оксфорд.

Скоро наиболее талантливые и трудолюбивые студенты вошли в состав группы «братьев», образовавшейся в колледже Кардинала для тайного чтения и обсуждения посланий. Напрасно Клэрк, глава группы, старался отговорить новых членов от вступления в нее, предупреждая о возможных опасностях. «Я упал перед ним на колени, — говорил один из них, — и со слезами и рыданиями умолял его, ради милосердия Божьего, не отвергать меня; я выражал твердую веру в то, что тот, кто вывел меня на этот путь, не покинет меня, но будет так милостив, что доведет меня до его конца». Когда он услышал эти слова, он подошел ко мне, обнял и поцеловал меня, говоря: «Да дарует тебе это Господь Бог всемогущий; с этих пор считай меня всегда твоим отцом, а я буду считать тебя своим сыном во Христе». Возбуждение, вызванное быстрым распространением работы Тиндаля, заставило Уолси действовать энергичнее: многие из «оксфордских» братьев были посажены в тюрьму, а их книги конфискованы. Но несмотря на панику протестантов, иные из которых бежали за море, в сущности, было проявлено мало строгости. Уолси оставался равнодушным ко всему, кроме политических вопросов.

Всего больше король беспокоился о том, как бы преследование ереси не повредило интересам гуманизма. Это сказалось в покровительстве, оказанном им человеку, которому суждено было затмить даже славу Колета как народного проповедника. Хью Латимер был сыном лестерского крестьянина; мальчиком он застегивал на отце вооружение, когда тот отправлялся в Блэкгизс, навстречу мятежникам Корнуолла. Он сам описал свое военное воспитание в юности: «Мой отец с удовольствием учил меня стрельбе из лука. Он учил меня натягивать его — налегать телом на лук, и натягивать его не силой руки, а тяжестью всего тела». На протяжении 14 лет он находился в Кембридже и с таким усердием погрузился в гуманизм, проникший туда, что это, наконец, сказалось на его физическом здоровье. Его усердные занятия ослабили его здоровье и довели его до болезненности, от которой он, несмотря на крепкое телосложение, никогда не смог освободиться.

Но ему суждено было прославиться не как ученому, а как проповеднику. Здравый смысл помог ему отрешиться в своих проповедях от школьного педантизма и богословских тонкостей. У него было мало склонности к умозрению, и во всех преобразованиях он постоянно следовал за своими собратьями по реформе. Но ему была присуща нравственная строгость еврейского пророка, и его изобличения отличались пророческой прямотой и пылом. «Пожалейте о Вашей душе, — говорил он Генриху VIII, — и подумайте, что близок день, когда Вы дадите отчет в Ваших делах и в крови, пролитой Вашим мечом». Его ирония действовала еще сильнее, чем нападки.

«Я предложу вам странный вопрос, — сказал он однажды собранию епископов, — кто самый усердный прелат во всей Англии, превосходящий всех остальных в исполнении своих обязанностей? Я скажу вам: это — дьявол! Из всей массы тех, кому вверена паства, плату от меня получит дьявол, так как он исполняет свое дело как следует. Поэтому вы, ленивые прелаты, научитесь от дьявола исполнять свои обязанности. Если вы не хотите следовать Богу, постыдитесь хоть дьявола». Но он далеко не ограничивался порицанием. Его грубый юмор пробивается в рассказах и притчах; его серьезность постоянно умеряется здравым смыслом; его простой, безыскусный язык оживляется замечательным природным остроумием.

Он беседовал со своими слушателями, как человек разговаривает со своими друзьями, рассказывал им истории вроде тех, которые мы передавали о его жизни в родительском доме, или говорил о переменах и событиях дня, говорил так просто и правдиво, что это придавало значение даже его болтовне. Темы давал ему всегда окружавший его мир, и в своих простых уроках верности, деятельности, сострадания к бедняку он затрагивал всевозможные сюжеты — от плуга до престола. До него такой проповеди не слыхали в Англии, а с распространением его славы росла и опасность преследования. Бывали минуты, когда, несмотря на всю его смелость, его мужество слабело. «Если бы я не был уверен, что Бог поможет мне, — писал он однажды, — я желал бы, чтобы теперь океан отделял меня от моего лондонского повелителя». Наконец беда разразилась — в виде обвинения в ереси. «Я намерен, — писал он со свойственным ему смешением юмора и пафоса, — несмотря на свою скорбь, весело провести Рождество с моими прихожанами, так как возможно, что я никогда не вернусь к ним». Но его спасла постоянная поддержка двора. Уолси защитил его от угроз епископа Илийского, Генрих VIII назначил его придворным священником, и вмешательство короля в этот критический момент заставило судей Латимера довольствоваться неопределенным выражением покорности.

Ссора Генриха VIII с Римом избавила протестантов от более настойчивого преследования, беспокоившего их после падения Уолси. Развод, отречение от папства, унижение духовенства, упразднение монастырей, церковные реформы падали на духовенство, подобно тяжелым ударам. Из преследователя оно превратилось в группу людей, опасавшихся за свою жизнь. Во главе его были люди, которым оно раньше угрожало. Кранмер стал примасом, Шекстон, сторонник новых реформ, — епископом Солсберийским, Барлоу, человек еще более крайних взглядов, — епископом Сент-Давидским, Гилси — Рочестерским, Гудрич — Илийским, Фокс — Герфордским. Сам Латимер стал епископом Уорчестерским и в суровом обращении к собранию духовенства порицал его за корыстолюбие и суеверия в прошлом и за бездеятельность в настоящем, когда король и его парламент работают над возрождением церкви.

Кромвель вполне разделял стремления гуманизма: он желал скорее церковного преобразования, чем переворота, скорее упрощения, чем перемены учения, скорее очищения обрядов, чем введения новых. Но наносить церкви удар за ударом было невозможно, не опираясь инстинктивно на партию, сочувствовавшую немецкой Реформации и стремившуюся к более радикальным преобразованиям на родине. Как ни мало было этих «лютеран» или «протестантов», но их новые надежды придавали им страшную силу, а в школе преследования они научились горячности, находившей удовольствие в поругании той веры, которая так долго преследовала их.

В самом начале преобразований Кромвеля четверо юношей в Суффолке ворвались в церковь, сорвали чудотворный крест и сожгли его в поле. Упразднение мелких монастырей послужило знаком к новому взрыву поругания старой веры. Грубость, наглость и насилие комиссаров, посланных для его проведения, приводили в отчаяние всех монахов. Их слуги ездили по дорогам в стихарях вместо камзолов и подрясниках вместо чепраков, и наводили страх на уцелевшие, более крупные монастыри. Некоторые обители продавали свои бриллианты и мощи святых, чтобы собрать средства на черный день, а иные добровольно просили о своем упразднении.

Еще хуже стало, когда новые распоряжения генерального викария предписали удаление предметов, пользовавшихся суеверным почитанием. Уже само по себе удаление образов или мощей оскорбляло людей, веривших в их святость; но эту горечь еще усиливало их поругание. Чудесное распятие в Боксли, опускавшее голову и двигавшее глазами, выставлялось напоказ на ярмарках и, как игрушка, показывалось при дворе. С изображений Богородицы снимали драгоценные облачения, а сами образа отсылали на публичное сожжение в Лондон. Латимер отправил в столицу изображение Богородицы, с грубовато-насмешливыми словами удаленное им из кафедрального собора в Уорчестере: «Со своей старшей сестрой в Уолсингеме, младшей — в Ипсиче и двумя другими сестрами, в Донкастере и Пенрайсе, она составила бы в Смитфилде прекрасную выставку».

Затем был отдан приказ выбросить все мощи из рак и сравнять последние с землей. Кости святого Фомы Бекета были выброшены из красивого ковчега, служившего украшением митрополитовой церкви, а имя его как изменника было вычеркнуто из служебников. Введение английской Библии в церкви дало новый толчок рвению протестантов. Вопреки наставлениям короля — читать ее пристойно и без объяснений, молодые ревнители гордились чтением ее во время обедни кружку возбужденных слушателей и прибавлением к чтению своих неистовых толкований. Протестантские девушки брали с собой в церковь новый английский молитвенник и хвастливо читали его во время заутрени. Насмешки перешли в открытое насилие, когда толпы протестантов стали проникать в епископские суды и разгонять их. И закон, и общественное мнение были одинаково оскорблены, когда священники, державшиеся новых учений, стали открыто вводить в свои дома жен.

Возмещением молчания церковной кафедры служил дикий взрыв народных споров. Новое Писание, как горько жаловался Генрих VIII, «обсуждалось, перелагалось в стихи, распевалось и вызывало споры во всех винных и пивных лавках». Статьи, предписывавшие английской церкви учение веры, вызвали яростный спор. Невероятной грубостью и неуважением особенно отличались нападки на таинство мессы (обедни) — средоточие католического учения и богослужения, все еще остававшееся священным для массы англичан. Учение о пресуществлении, все еще признававшееся законом, предавалось осмеянию в балладах и мистериях. В одной церкви протестантский адвокат поднял на руках собаку, в то время как священник возносил жертву. Священнейшие слова старого богослужения (Hoc est corpus) были перефразированы в обозначение плутовства (фокус-покус).

Эти нападки на мессу больше других оскорблений вызвали глубокое недовольство Генриха VIII и народа; первые признаки реакции проявились в акте о «шести статьях», с общего согласия принятом в 1539 году парламентом. Насчет учения о пресуществлении, подтвержденного первой «статьей», между гуманистами и старокатоликами не было разногласий. Но пять других статей, подтверждавших причащение под одним видом, безбрачие духовенства, монашеские обеты, частные обедни и тайную исповедь, казалось, преграждали путь к продолжению даже умеренной реформы. Более грозной особенностью реакции было возобновление преследований. За отрицание пресуществления было назначено сожжение; оно же стало наказанием за нарушение прочих пяти статей во второй раз. Отказ от исповеди или от посещения обедни был объявлен уголовным преступлением.

Напрасно Кранмер, вместе с пятью епископами, отчасти сочувствовавшими протестантам, восставал против закона в Палате Лордов. Общины были единодушны, и сам Генрих VIII выступил защитником закона. Только в Лондоне на его основании было привлечено к суду 500 протестантов. Латимер и Шекстон были посажены в тюрьму, и первый был вынужден отречься от сана. Самого Кранмера спасло только личное расположение Генриха VIII. Но едва прошел первый порыв торжества, как снова дала себя почувствовать сильная рука Кромвеля. Хотя его взгляды оставались гуманистическими и мало отличались от всеобщего мнения, выраженного в законе, но он инстинктивно склонялся к единственной партии, не желавшей его падения. Он хотел ограничить увлечение протестантов, но не имел в виду губить их.

Епископы были освобождены, а обвинения лондонцев — кассированы. Чиновникам запретили настаивать на исполнении закона, а всеобщая амнистия освободила тюрьмы от еретиков, арестованных на основании его постановлений. Через несколько месяцев после издания шести статей один из протестантов писал в своем письме, что преследование совсем прекратилось, что «слово Божье энергично проповедуется и что всякого рода книги можно спокойно выставлять на продажу».

Казалось, с падением Кромвеля его планы были совсем забыты. Брак с Анной Клевской был расторгнут и найдена новая королева в лице Екатерины Говард, племянницы герцога Норфолка. Сам Норфолк вернулся к власти и политике, прерванной Кромвелем. Подобно королю, он искал союза скорее с императором Карлом V, чем с Франциском I и лютеранами. Он все еще держался за мечту гуманистов о преобразовании церкви Вселенским собором и о примирении Англии с «очищенным» католицизмом. Для этой цели необходимо было поддерживать в Англии правоверие и сблизить ее с императором, влияние которого только и могло привести к созыву подобного собора. Но для ревностных католиков, как и для ревностных протестантов, годы, следовавшие за падением Кромвеля, представлялись временем постепенного возвращения к католицизму.

Преследование протестантов несколько усилилось; на чтение английской Библии были наложены ограничения. Но ни Норфолк, ни Генрих VIII не желали строгих реакционных мер. Они и не думали восстанавливать старые суеверия или переделывать сделанное, а хотели просто охранять преобразованную веру от лютеранской ереси. Чтобы дать возможность совершать богослужения на народном языке, были изданы по английски литургия и молитвы, послужившие зерном позднейшего молитвослова. Крупные аббатства, спасенные в 1536 году энергичным сопротивлением парламента, разделили в 1539 году участь мелких. Но, несмотря на конфискацию, казна опять была пуста, и закон 1545 года упразднил в пользу короны более 2 тысяч соборов и часовен вместе со 110 больницами. Когда снова вспыхнула борьба между Францией и Австрийским домом, Генрих VIII предложил Карлу V союз Англии, так как видел в этом лучшую поруку преобразования церкви и восстановления единства.

Но, как и предвидел Кромвель, время для мирной реформы и воссоединения христианства прошло. Долгожданный собор, состоявшийся в Триденте имел целью не примирение, а подтверждение суеверий и заблуждений, против которых восставал гуманизм и от которых отказались Англия и Германия. Долгая вражда Франции и Австрийского дома перешла в более серьезную борьбу, начинавшуюся между католицизмом и Реформацией. Император окончательно вступил в союз с папой Римским. Когда надежды католических вельмож на среднее решение исчезли, они незаметно втянулись в поток реакции. Анна Эскью с тремя подругами подверглась пытке и сожжению на костре за отрицание пресуществления; Латимера допрашивали в Совете; сам Кранмер, при общем разложении умеренной партии склонявшийся к протестантизму, как Норфолк склонялся к Риму, был какое-то время в опасности.

Но в последние часы своей жизни Генрих VIII доказал свою верность начатому им делу. Решение не подчиняться освященным в Триденте притязаниям папства заставило его, хотел он этого или нет, вернуться к политике великого министра, возведенного им на эшафот. Он предложил немецким князьям создать «христианский союз». Он согласился на предложенную Кранмером замену мессы причастной службой. Он заключил герцога Норфолка как предателя в Тауэр и казнил его сына, графа Серри. Среди придворных выделился граф Гертфорд, глава «новых людей», известный как покровитель протестантов; он был назначен членом Совета регентства, учрежденного Генрихом VIII перед смертью (январь 1547 года).

Подобно Анне Болейн, Екатерина Говард за измену супругу поплатилась жизнью; ее преемница на престоле, Екатерина Парр, имела счастье пережить короля. От многих браков Генриха VIII осталось только трое детей: Мария и Елизавета, дочери Екатерины Арагонской и Анны Болейн, и малолетний Эдуард, вступивший теперь па престол под именем Эдуарда VI, сын Джейн Сеймур. Так как Эдуарду было только девять лет, то Генрих VIII учредил тщательно уравновешенный Совет регентства; но его завещание попало на хранение к брату Сеймур, которого он наградил званием лорда Гертфорда и который впоследствии принял титул герцога Сомерсета. Когда список регентов был, наконец, обнародован, из него был исключен Гардинер, бывший до того руководящим министром, и Гертфорд захватил себе всю королевскую власть с титулом протектора.

Личная слабость заставила его тотчас добиваться поддержки народа такими мерами, которые выявили первое отступление монархии от чистого абсолютизма, достигнутого при Генрихе VIII. Был отменен статут, приписывавший распоряжениям короля силу закона, а из свода законов были вычеркнуты некоторые новые преступления, изобретенные Кромвелем и применявшиеся им с таким страшным успехом. Надежда на поддержку протестантов вместе с личными симпатиями Гертфорда, заставила его поддерживать нововведения, против которых до конца боролся Генрих VIII. Кранмер стал теперь чистым протестантом и вскоре после возвышения Гертфорда открыто порвал со старым строем. «В этом году, говорит современник тех лет, — архиепископ Кентерберийский в Великий пост открыто ел мясо в Ламбетском зале, подобного чему не было видано со времени обращения Англии в христианство». За этим знаменательным актом быстро последовал ряд важных мер. Были отменены юридические запрещения лоллардизма, а также шесть статей; приказ короля удалил из церквей все картины и образа; священникам позволено было вступать в брак; новое причащение, заменившее мессу, приказано было совершать в обоих видах и на английском языке; английский всеобщий молитвенник, — литургия с небольшими изменениями, доселе совершаемая в английской церкви, — заменил служебник и требник, из которых преимущественно взято его содержание.

Эти крупные церковные преобразования проводились с деспотизмом, если не с энергией Кромвеля. Гардинер понимал верховенство короля чисто лично и объявлял незаконными и ничтожными все церковные преобразования, проведенные в малолетство Эдуарда VI, за что и был посажен в Тауэр. Свобода проповеди была ограничена раздачей позволений только сторонникам примаса. Масса протестантских памфлетистов наводняла страну жестокими нападками на мессу и ее суеверные принадлежности, а доказывать противное строго запрещалось. Согласие вельмож и землевладельцев было куплено упразднением благотворительных учреждений и церковных братств и удовлетворением их жадности последним достоянием церкви.

Для подавления широкого народного недовольства, обнаружившегося на востоке, западе и в центральных графствах Англии, были введены немецкие и итальянские наемники. Жители Корнуолла отказались принять новое богослужение, «так как оно походит на святочную потеху». Девоншир открыто восстал, требуя восстановления мессы и шести статей (1549 г.). Снова разразилось аграрное недовольство, вызванное общими беспорядками и усиленное экономическими переменами. 20 тысяч человек собрались вокруг «дуба Реформации» близ Норвича, в отчаянной схватке отразили королевские войска и возобновили старые требования: изгнание злых советников, запрещение огораживаний, удовлетворение жалоб бедняков.

Восстание было подавлено в крови; но слабость, проявленная протектором в виду опасности, его снисхождение к народным требованиям, намерение выполнить законы против огораживаний и выселений ожесточили баронов и привели к его падению. Совет заставил Гертфорда отказаться от власти, и она перешла к графу Уорвику, беспощадная суровость которого более всего способствовала подавлению восстания. Но смена правителей не привела к перемене системы. Правление вновь выдвинувшейся знати, составлявшей Совет регентства, носило характер простого террора. «Большая часть народа, — признавался Сесиль, одна из креатур, — расположена не защищать дело знати, а помогать ее противникам; на стороне последних стоят большая часть знати, отдалившейся от двора, все епископы, кроме трех или четырех, почти все судьи и адвокаты, почти все мировые судьи, священники, которые могут направить свое стадо куда угодно, так как весь народ находится в таком раздраженном состоянии, что легко последует за первым движением к перемене».

Но не обращая внимания на внешние и внутренние опасности, Кранмер и его товарищи шли еще смелее по пути нововведений. Четыре прелата, державшиеся старого учения, были лишены сана и под пустыми предлогами посажены в Тауэр. Учение реформаторов было изложено в новом катехизисе; в церквях было предписано читать книгу проповедей, развивавшую основы протестантизма. Последним вызовом учению о мессе явился приказ разрушить каменные алтари и заменить их деревянными столами, которые большей частью ставились посередине церкви. Был издан пересмотренный молитвенник, и все сделанные в нем изменения склонялись в сторону крайнего протестантизма, в то время нашедшего себе прибежище в Женеве. В 1552 году были введены 42 религиозные статьи, и хотя с тех пор опущения свели их число до 39, но они и до сего дня остаются формальным образцом учения английской церкви.

Страдания не научили протестантов ценить религиозную свободу. Взамен канонического права католической церкви особой комиссии было поручено составить новый свод церковных законов; среди наказаний в нем не встречалась, правда, смертная казнь, но назначались вечное заключение или изгнание за ересь, богохульство и прелюбодеяние, а отлучение влекло за собой лишение преступника благодати Божьей и предоставление его во власть дьявола. Завершение этого свода затянулось, и это помешало введению его в царствование Эдуарда VI; но пользование новой литургией и присутствие при новой службе наказывались тюремным заключением, а от всех духовных, церковных старост и школьных учителей королевский приказ требовал подписи под религиозными статьями. Недовольство переменами, столь поспешно и насильственно проводившимися, еще повышалось смелостью взглядов крайних протестантов. Настоящее значение религиозного переворота XVI века для человечества заключалось не в замене одного символа другим, а в пробуждении нового духа исследования, свободы мысли и обсуждения.

Но как ни привычна нам эта истина, она была совершенно неизвестна Англии того времени. Люди с ужасом слушали, как подвергали обсуждению основы веры и нравственности, оправдывали многоженство, доказывали незаконность клятв, ставили священной обязанностью общность имущества, отрицали Божественность Христа. Отмена закона о еретиках оставила неприкосновенными постановления общего права, и Кранмер пользовался ими, чтобы без пощады осуждать на сожжение еретиков последнего класса; но внутри самой церкви более рьяные члены партии примаса активно восставали против его стремления к единообразию. Гупер, назначенный епископом Глостерским, отказался носить епископские одежды и объявил их ливреей «блудницы вавилонской» — название, отысканное для папства его противниками в Апокалипсисе.

Церковный порядок почти исчез. Священники бросали стихари как проявление суеверия. Патроны приходов назначали на зависимые должности своих охотников или смотрителей за дичью и присваивали их доходы. В университетах прекратилось преподавание богословия; число студентов упало, библиотеки были частью растеряны или сожжены, духовный толчок, данный гуманизмом, исчез. Впрочем, одной благородной мере — основанию 18 грамматических школ — суждено было прославить имя Эдуарда VI, но она не имела времени принести плоды в его царствование. Люди видели перед собой только церковный и политический хаос, в котором церковный порядок исчез, а политика превратилась в соперничество кучки вельмож из-за эксплуатации церкви и короны.

Ограбление благотворительных учреждений и братств не удовлетворило аппетита шайки грабителей. Напрасно им была отдана половина земель всех кафедр; для удовлетворения их жадности была упразднена богатая Дергемская кафедра; конфискация грозила всем доходам церкви. Придворные проглатывали поместья, а казна становилась все беднее. Ценность монеты была снова понижена. Друзьям Сомерсета и Уорвика были пожалованы коронные земли стоимостью в пять миллионов на теперешние английские деньги. Расходы двора за 17 лет возросли в четыре раза. Ясно, что Англия должна была скоро восстать против регентства, если бы оно не пало само, благодаря ссорам грабителей между собой.