Глава III КОРОЛЕВСТВО НОРТУМБРИЯ (588—685 гг.)

Покорение большей части Британии стало свершившимся фактом. К востоку от линии, идущей приблизительно вдоль болот Нортумберленда и Йоркшира, через Дербишир и Арденский лес к устью Северна, и оттуда, минуя Мендин, к морю, остров перешел в руки англов, и с этого времени характер завоевания Британии совершенно изменился. Истребление и изгнание жителей, сопровождавшие прежние войны, окончились, и победители стали селиться между побежденными. Но еще более важные перемены произошли во взаимных отношениях самих победителей. По окончании войны с бриттами их энергия направилась на долгую междоусобную борьбу за гегемонию того или другого племени, борьбу, из которой в конце концов выросло наше национальное единство.

Западные саксы, осевшие в долине Северна, после кровопролитной битвы при Фаддили начали междоусобные распри даже раньше, чем окончилась война с бриттами. Борьба между Берницией и Дейрой — двумя соперничавшими королевствами на севере — очень ослабила англов в той местности, и это продолжалось до тех пор, пока в 588 году значение Дейры как самостоятельного королевства до того упало, что король Берниции Этельрик присоединил его к своим владениям, ставшим впоследствии королевством Нортумбрия. Среди этих смут на севере и юге внезапно возросло значение Кента, король которого Этельберт еще до 597 года упрочил свою гегемонию над саксами Мидл-Эссекса и Эссекса и англами Восточной Англии и Мерсии, простиравшейся к северу до Гумбера и Трента.

Гегемония Этельберта ознаменовалась возобновлением сношений Британии с континентом Европы, прекратившихся со времени вторжения англов. Его брак с Бертой, дочерью франкского короля Хариберта Парижского, создал новые связи между Кентом и Галлией, повлекшие за собой последствия, о которых и не мечтал сам Этельберт. Подобно всем своим франкским родственникам, Берта была уже христианкой и потому явилась в столицу Кента — Кентербери — в сопровождении христианского епископа, которому и была отдана для богослужения старая полуразрушенная церковь св. Мартина. За это событие с жаром ухватился и восседавший тогда на римском престоле епископ, известный под именем Григория Великого. Существует рассказ, что незадолго до того времени римский диакон Григорий, проходя по площади Рима, увидел нескольких рабов с белым цветом кожи, красивыми лицами и золотистыми волосами и спросил, кто они такие. «Они англы», — отвечал работорговец. Сожаление диакона вылилось в поэтической форме: «Не англы они, а ангелы; у них такие ангелоподобные лица; а как же называется их страна?» «Дейра», — отвечал купец. «Dei ira! — непереводимо играя словами, проговорил диакон, — да, они отрешены от гнева божия (Dei ira), и Христос зовет их своей милостью. А как имя их короля?» «Элла», — отвечали ему.

«В земле Эллы будут петь Аллилуйя»! — сказал диакон и пошел, размышляя о том, как эти люди с ангелоподобными лицами будут петь в своей стране «Аллилуйя». Этот диакон и сделался со временем знаменитым папой Григорием. После осторожных переговоров с правителями Галлии он послал римского аббата Августина, в сопровождении множества монахов, проповедовать Евангелие английскому народу; миссионеры высадились на том самом месте, где за сто лет перед тем высадился Генгест, т.е. на острове Танете, и король принял их, сидя под открытым небом, в известковой долине, возвышающейся над Минстером, откуда и теперь еще видна кентерберийская башня. Выслушав через переводчика длинную проповедь Августина, Этельберт отвечал с чисто английским здравым смыслом: «Твои слова хороши, но они новы и не совсем понятны», — и потому заявил, что он остается верен богам своих отцов, обещая, однако, защиту и покровительство иностранцам. Монахи вошли в Кентербери, неся впереди серебряное распятие и распевая хором духовные кантаты: «Отврати, господи, от града сего гнев твой и ярость твою, отврати их от дома твоего святого, ибо мы согрешили», и затем раздалось древнееврейское восклицание «Аллилуйя!», которое Григорий с пророческой проницательностью сравнивал с именем йоркширского короля Эллы.

Очень странно, что одно и то же место послужило пунктом высадки Генгеста и Августина, но вторая высадка в Эббсфлите была до некоторой степени отменой или переделкой первой. Прибытие «чужеземцев из Рима», — так называли миссионеров, когда они в первый раз встретились с английским королем, — шествие монахов под звуки торжественной литии, — все это было как бы возвращением римских легионов, удалившихся из Британии при звуке труб Алариха. В проповеди Августина Этельберт слышал язык и мысли не только Григория, но и тех людей, которые были изгнаны и истреблены предками Этельберта — ютами. Кентербери, древнейшая столица Новой Англии, сделался и центром римского влияния. Латинский язык опять стал одним из языков Британии, языком ее богослужения, сношений, литературы, а вместе со всем этим возобновились и прерванные высадкой Генгеста связи Англии с остальной Европой. Новая Англия заняла свое место среди европейских народов, и цивилизиция вместе с искусством и литературой, исчезнувшими было под мечом завоевателей, возвратилась в Британию вместе с христианской верой. Система римского права не могла, правда, никогда пустить глубоких корней в Англии, но влияние римских миссионеров сказалось уже в том обстоятельстве, что вскоре после их прибытия из английского обычного права стали составляться кодексы письменных законоположений.

Все эти серьезные результаты были достигнуты не сразу: целый год прошел, прежде чем Этельберт сделался христианином, и хотя после его обращения жители Кента целыми тысячами заявляли о своем желании креститься, но прошли еще годы, пока Этельберт осмелился предложить сделать то же самое признававшим его верховенство королям Эссекса и Восточной Англии. Эти усилия Этельберта были и его последним делом, так как предшествовали революции, которая навеки сломила силу Кента. Племена Средней Британии восстали против его власти, которая перешла к правителю Восточной Англии Редволду. Эта революция свидетельствовала о произошедшей в Британии перемене. Вместо множества отдельных племен завоеватели организовались теперь в три больших группы. Королевство англов на севере простиралось от Гумбера до Форта, южное королевство вестсаксов тянулось от Уэтлингстрит до Ла-Манша, а между ними находилось королевство Средняя Британия, границы которого были неопределенны, но которое, тем не менее, составляло отдельное целое в период времени от царствования Этельберта до окончательного падения мерсийских королей. В течение двух следующих столетий история Англии заключалась в борьбе королевств Нортумбрийского, Мерсийского и Вестсаксонского за гегемонию надо всей остальной массой англичан и в стремлении создать из нее единый английский народ.

В этой борьбе Нортумбрия сразу приобрела такую силу, которая не допускала никакого соперничества. В правление Этельфрида, наследовавшего в 593 году Этельрику, дело покорения других племен быстро продвинулось вперед, и после большого сражения при Дегзастане в 603 году силы северных бриттов были настолько сломлены, что Нортумбрия распространила свое владычество от Гумбера до Форта. Вдоль западного берега Британии находились еще непокоренные королевства Стратклайд и Кумбрия, тянувшиеся от реки Клайд до реки Ди, и маленькие британские государства, занимавшие местность, которая ныне называется Уэльс. Границей между ними был Честер, который и стал для Этельфрида первым пунктом нападения. В монастыре Бангор, в нескольких милях от этого города, собралось две тысячи монахов, которые после трехдневного поста и молитвы последовали за британской армией на поле битвы. Этельфрид, глядя на дикие жесты и простертые к небу руки этой странной компании, принял их за волшебников. «Носят они оружие или нет, но они наши враги, раз они взывают к своему богу против нас», — сказал он своим войскам, и в последовавшей битве монахи пали первыми.

Теперь британские королевства были, безусловно, отделены друг от друга, так как победой при Дергаме вестсаксы совершенно отрезали Девон и Корнваллис от остальных местностей, населенных бриттами, а победа Этельфрида при Честере разделила и эти местности на две части, т.е. отделила бриттов Уэльса от бриттов Кумбрии и Стратклайда. С этого времени войны бриттов с англами сменились войнами Нортумбрии против Кумбрии и Стратклайда, Мерсии — против современного Уэльса, Уэссекса — против британской земли, простиравшейся от Мендина до Ландсенда. Честерская победа имела большое значение для всей Англии. Она возбудила в Этельфриде честолюбивые мечты по отношению к южной границе его королевства, где в то время король Восточной Англии Редволд утвердил свое владычество над народами Средней Британии.

Внезапная смерть Этельфрида отсрочила на время неизбежную борьбу между Нортумбрией и Восточной Англией. Объявив войну Редволду, приютившему у себя бежавшего из Нортумбрии Эдвина, Этельфрид погиб в битве при реке Айдль. Вступивший после него на трон Нортумбрии Эдвин правил королевством так же энергично, как и Этельфрид. Покорив пиктов и бриттов, он привел к покорности англов Средней Британии и заключил тесный союз с Кентом, благодаря чему среди английских завоевателей Британии остались независимыми одни лишь вестсаксы, да и то ненадолго, ибо анархия и внутренние распри скоро позволили Нортумбрии завоевать и это последнее независимое королевство. Существует записанный еще Бедой рассказ, дающий некоторое понятие о ярости борьбы, завершившей завоевание Нортумбрией юга Британии: однажды Эдвин принимал на Пасху некоего Эймера, прибывшего послом от уэссекского короля. Во время аудиенции Эймер внезапно вскочил, выхватил из-под платья кинжал и бросился на нортумбрийского повелителя. Лилла, один из королевских воинов, успел закрыть короля своим телом, но удар был настолько силен, что достиг Эдвина, пройдя даже через тело Лиллы.

Король, однако, оправился от своей раны и пошел в поход на Уэссекс. Он перебил всех сопротивлявшихся его власти и победоносно вернулся в свою страну. Могущество Нортумбрии достигло апогея, и Эдвин принялся за дело гражданской организации своего государства, — обстоятельство, показывавшее, что время простых завоеваний уже миновало. Насколько успешно повел это дело Эдвин, показывает сложившаяся в то время поговорка: «При короле Эдвине женщина с ребенком могла пройти безопасно от края до края его королевства». Сообщение было действительно вполне безопасно, находившиеся по дороге источники были обозначены вехами, и у каждого из них находилась для удобства жаждущих путников медная кружка.

Смутное предание о римском прошлом бросало последние лучи славы на эту новую империю англов, и часть этого прошлого, без сомнения, возвратилась вместе с наступившим миром. Королевский штандарт из пурпура и золота развевался перед Эдвином, когда он объезжал свои владения, а копье с султаном из перьев — римская «tufa» — всегда предшествовало его прогулкам по улицам. Повелитель Нортумбрии приобрел в Британии такую власть, какой не пользовался еще ни один английский король. К северу его государство простиралось до Форта и замыкалось городом, названным в честь короля городом Эдвина — Эдинбургом. На западе он был властелином Честера, а сооруженный им флот подчинил ему острова Энглези и Мен. Все области к югу от Гумбера, кроме Кента, также признавали его суверенитет, да и сам Кент был тесно связан с Нортумбрией женитьбой Эдвина на сестре кентского короля.

Вместе с этой королевой прибыл из Кента в Нортумбрию Паулин, один из спутников Августина; согбенная фигура, орлиный нос и черные волосы, обрамлявшие худое и истомленное лицо прибывшего, долго помнили северяне. Вскоре королеве и Паулину удалось обратить Эдвина в христианство, и «мудрецы» (wise men) Нортумбрии стали часто собираться, чтобы поговорить о новой вере. Для более тонких умов прелесть христианства заключалась в некотором свете, который оно проливало на тайну жизни, на мрак прошедшего и будущего. «Жизнь человеческая, о король, — воскликнул один из эльдорменов, — подобна воробью, влетевшему в теплую залу, где ты сидишь у пылающего огня, в то время как на дворе идет дождь и бушует буря; воробей влетает в одну дверь, остается на миг в свете и тепле и затем, вылетая в другую, исчезает во мраке, из которого перед тем прилетел. Не точно ли так же созерцаем мы всего лишь один миг и жизнь человека, но что предшествовало, что последует за ней, то нам неведомо? Если новое учение откроет нам хоть что-нибудь об этом, то мы примем его». На большинство толпы, однако, всегда влияют более грубые аргументы. «Никто из твоего народа, Эдвин, не почитал богов усерднее меня, — проговорил, обращаясь к королю, жрец Койфи, — но существует много людей, гораздо богаче и счастливее меня. Если бы эти боги имели какую-нибудь силу, то они помогали бы своим служителям», — с этими словами Койфи вскочил на коня, ударил копьем в священный храм при Годмангеме и вместе с остальными «мудрецами» принял веру своего короля.

Но вера Одина и Тора не могла исчезнуть без борьбы. Со смертью Этельберта начались выступления против христианства даже в самом Кенте. Король Восточной Англии Редволд счел уместным служить одновременно и Христу, и старым богам, и в его государстве христианские и языческие алтари стояли рядом в одном и том же храме. Молодые короли восточных саксов ворвались однажды в церковь, где епископ лондонский Меллит причащал народ, с криками: «Дай нам белого хлеба, который давал нашему отцу Сабе!», — и когда епископ отказал, изгнали его из государства. Реакция на некоторое время приостановилась после принятия христианства Эдвином, но вдруг в защиту старых богов выступила Мерсия. При Эдвине это королевство было подчинено Нортумбрии, но ее король Пенда увидел в возрождении старой религии средство снова завоевать независимость. Этот король добился весьма значительного могущества Мерсии, подчинив своей власти Среднюю Англию до Лейстера, Южную Умбрию и Линдисвар и даже отняв у Уэссекса его владения по Северну; и хотя после смерти Пенды эти области опять отделились на какое-то время от Мерсийского государства, тем не менее под именем Мерсии теперь уже понималась совокупность всех этих земель. Но даже с такими силами Пенде было опасно соперничать с Нортумбрией, и потому он решился, воспользовавшись прекращением борьбы между англами и бриттами, вступить в союз с валлийским королем Кадваллоном для совместных действий против Эдвина.

Оба войска сошлись при Гетфильде, и в произошедшей там битве войска Эдвина были разбиты, а сам он убит. Смерть Эдвина вызвала в Нортумбрии борьбу партий, которой и воспользовался Пенда в своих честолюбивых целях. Чтобы довершить завоевание Средней Британии, он прежде всего обратил свое оружие против Восточной Англии, которая тем временем от странной смеси религий, господствовавшей в ней при Редволде, обратилась к чистому язычеству; этот порядок вещей, однако, продержался недолго, и новая религия снова восторжествовала при короле Сигеберте. Испугавшись могущества Пенды, Сигеберт променял престол на монастырь, но при известии о нашествии неприятеля народ принудил своего короля покинуть келью, так как существовало убеждение, что присутствие Сигеберта принесет армии милость неба.

Король-монах стал во главе своей армии, но отказался иметь в руках что-либо, кроме посоха, и пал на поле сражения. Его смерть повлекла за собой бегство войска и подчинение государства Пенде. Между тем Кадваллон опустошал в это время Дейру и даже захватил Йорк, но это торжество бриттов было так же скоротечно, как и неожиданно. Освальд, второй сын Этельфрида, стал во главе своего народа, собрал небольшую армию нортумбрийцев и расположился с ней около римской стены. Вместо знамени король собственноручно держал большой крест, приказав солдатам рыть яму для его водружения. Потом, упав на колени, он воззвал к своему войску, прося его молиться «Богу живому», и Кадваллон, последний герой бриттов, пал в битве на «небесном поле», как впоследствии назвали поле сражения у римской стены. В течение последовавших семи лет могущество Освальда равнялось могуществу Этельфрида и Эдвина.

В этой борьбе Освальда с язычниками за торжество креста был решительно ни при чем миссионер Паулин, убежавший из Нортумбрии тотчас же после смерти Эдвина, да и сама римско-христианская церковь в Кенте впала ввиду языческой реакции в полное бездействие. Но тем энергичнее началась в это время деятельность миссионеров из Ирландии. Чтобы понять все значение этой перемены, необходимо напомнить, что до прибытия англов в Британию христианская церковь уже охватила все европейские страны, исключая Германию, и простиралась на север до самой Ирландии. Завоевание Британии язычниками-англами внедрило языческие алтари в самое сердце христианского мира и разделило его на две неравные части: с одной стороны — подчиненные римской курии церкви Италии, Испании и Галлии, с другой — самостоятельная церковь Ирландии.

Положение этих двух частей западного христианства было совершенно различным: сила христианства в Италии, Испании и Галлии расходовалась больше всего на борьбу за существование, тогда как оставшаяся в стороне от всяких нашествий Ирландия развила в себе после обращения в христианство такую энергию, какой никогда уже больше не проявляла. Христианство было там принято с энтузиазмом, и вслед за ним появились в Ирландии и своя литература, и свое искусство. Изгнание из Европы науки и изучение Библии нашли убежище в знаменитых школах Дэрро и Арма, ставших университетами западного мира. Новая христианская жизнь забила таким ключом, которому скоро стали тесными пределы Ирландии. Не прошло и полвека со смерти Патрика, первого миссионера Ирландии, как уже ирландские христиане ревностно бросились на борьбу с язычеством, еще сильно коренившимся в христианском мире. Они стали работать среди пиктов Шотландии и фризов северных морей. Ирландский миссионер Колумбан основал монастыри в Бургундии и в Апеннинах, а кантон Сент Галль носит и поныне имя другого ирландского миссионера, перед которым с воем исчезали за Константским озером духи лесов и вод. Некоторое время казалось, что течение всемирной истории изменяется, что побежденная римлянами и германцами кельтская раса одерживает нравственную победу над своими завоевателями и что не латинское, а кельтское христианство возьмет в свои руки судьбы западной церкви.

На каменистом и неплодородном острове напротив западного берега Шотландии ирландский выходец Колумбан основал знаменитый монастырь Ионы. Там нашел убежище в дни своей юности Освальд, а вступив на престол Нортумбрии, он вызвал оттуда к себе христианских миссионеров. Первый проповедник, явившийся по его зову, не имел успеха. Он возвратился в монастырь, где и заявил братии, что среди такого упрямого и варварского народа, как нортумбрийцы, никакая пропаганда немыслима. «Что же служит этому причиной, их ли упорство или твоя строгость, — заметил рассказчику один из братьев, Айдан. — Разве ты забыл слово божие, что надо давать сперва молоко, а уже потом мясо?» Взоры всех присутствующих обратились на говорящего, увидев в нем человека, наиболее способного занять в Нортумбрии место миссионера, и по их общему настоянию Айдан отправился туда и учредил епископскую кафедру на острове Линдисфарне. Из основанного там же монастыря, благодаря которому и сам остров стал называться Святым островом, проповедники рассеялись по языческим странам. Боизиль водил небольшую группу миссионеров даже в долину Твида, а сам Айдан ходил пешком по Берниции, проповедуя Евангелие поселянам.

Христианская проповедь послужила прелюдией к новому политическому верховенству Нортумбрии, и святость Освальда не мешала ему думать о восстановлении своего королевства в прежних границах. Установив свой суверенитет над бриттами Стратклайда и подчинив Линдисфарн, он решил вернуть себе господство над Уэссексом. Принятие и там новой веры служило признаком признания его верховенства. Один из проповедников, Бирин, прибыл в Уэссекс из Галлии, вестсаксонский король принял крещение в присутствии Освальда и согласился на учреждение епископской кафедры в королевском городе Дорчестере на Темзе. Таким образом, Освальд стал управлять государством, по обширности не уступавшим владениям его предшественника, но в последующие времена воспоминание о его политическом могуществе как-то потонуло в воспоминаниях о его благочестии. Новый взгляд на королевскую власть стал сливаться с прежними понятиями о воинской славе Этельфрида и мудром правлении Эдвина, но нравственное влияние короля, так сильно развившееся впоследствии при Альфреде, ведет свое начало от Освальда. Сам король нередко служил переводчиком при попытках миссионеров обращать в христианство его танов. «Вследствие привычки молиться и приносить благодарение небу руки короля всегда были сложены, как для молитвы». Обедая однажды с епископом Айданом, Освальд выслал одного из своих танов раздать народу милостыню, но возвратившийся тан доложил королю, что на улице стоит целая голодная толпа. Услышав это, король тотчас же приказал отнести бедным еще непочатые кушанья и отдать им, разбив на куски, всю его серебряную посуду. «Да не состарится никогда рука сия!» — воскликнул Айдан, схватив руку короля и благословив ее.

Несмотря на то, что принятием христианства в Уэссексе язычество в центральных округах Англии притеснялось со всех сторон, оно, тем не менее, отчаянно боролось за существование. Душой этой борьбы явился Пенда, все долгое царствование которого было сплошной войной против новой религии, хотя, в сущности, он боролся не столько против креста, сколько против верховенства Нортумбрии. Полем брани между обоими государствами стала Восточная Англия, для освобождения которой от власти Пенды Освальд выступил в 642 году в поход, но в сражении, названном сражением при Мазерфельде, его войска были разбиты, а сам он погиб. Его тело было изрезано на куски, которые свирепый победитель приказал насадить на колья. Легенда гласит, что когда все члены тела Освальда совершенно почернели и разложились, осталась нетронутой лишь «белая рука», которую некогда благословил Айдан. В течение нескольких лет после мазерфельдской победы Пенда стоял во главе Британии. Уэссекс признал его главенство так же, как признал раньше главенство Освальда, и его король, отрекшись от христианства, женился на сестре Пенды. Даже Дейра, по-видимому, склонилась перед новым завоевателем, и лишь Берниция еще не уступала. Проникая из года в год все дальше на север, Пенда достиг даже построенного на скале неприступного города Бамборо. Отчаявшись взять город приступом, он начал разбирать стоявшие вокруг города дома и складывать их под стенами города с целью поджечь Бамборо. Когда подул благоприятный для такого плана ветер, Пенда исполнил свое намерение. «О господи! Взгляни, что делает злой Пенда!» — воскликнул Айдан в своей маленькой келье на островке Фарне, увидев расстилающийся над городом дым. Нортумбрийская легенда гласит, что вслед за этим восклицанием ветер переменился и погнал пламя на стан Пенды.

Несмотря на различные преследования, христианство все более укоренялось, Берниция так и осталась верной кресту, вестсаксы снова обратились к новой вере. Наконец и сын самого Пенды, которого он поставил правителем над Средней Англией, крестился и допустил к себе проповедников из Линдисфарна. Христианские миссионеры бесстрашно появлялись даже между мерсийцами, и Пенда не стал им препятствовать. Сам он так и остался до конца жизни язычником, но относился с глубоким презрением к тем, кто, «принимая новую веру, не исполнял ее предписаний». Однако большие пространства, которые обходили монахи в Нортумбрии, указали Пенде на ее возрастающее могущество, и старик еще раз собрался с духом, чтобы нанести удар врагу. После смерти Освальда на престол был призван Освью, армия которого встретилась с войском язычников в 655 году при реке Винведе. Тщетно нортумбрийцы пытались избежать сражения, предлагая Пенде дорогие подарки. «Если язычники не принимают наших даров, — воскликнул Освью, — то отдадим их тому, кто их примет!» и поклялся посвятить богу свою дочь и одарить двенадцать монастырей в своем государстве, если бог дарует ему победу. Произошла битва, и победа осталась на стороне Христа. Река, через которую пришлось бежать мерсийцам, разлилась от дождей и поглотила остатки языческой армии, сам Пенда был убит, и дело старых богов погибло навеки.

За страшной борьбой последовал некоторый период мира. Винведская победа привела Мерсию к полной покорности Освью, но в 659 году всеобщее восстание снова свергло иго Нортумбрии. Новое освобождение Мерсии не повлекло, однако, за собой восстановления язычества. Оно умерло вместе с Пендой. «Освободившись от нортумбрийцев, — повествует нам Беда, — мерсийцы со своим королем стали служить истинному царю, Христу». Все три провинции Мерсии, т.е. древняя Мерсия, Средняя Англия и Линдисвар, создали одну епархию под управлением Кеадды, епархию св. Чеда (St. Chad), который считается основателем личфилдской кафедры. Кеадда был монах из Линдисфарна, по характеру столь простой и непритязательный, что все свои долгие миссионерские путешествия совершал не иначе как пешком до тех пор, пока архиепископ Теодор собственноручно не посадил его на коня. Христианская поэзия облекла легендой его последние часы: она рассказывала, как в маленькой келье, где лежал умирающий, послышались с неба голоса, певшие чудные песни. Потом эти песни снова улетали на небо, откуда пришли. Это приходила с небес в сопровождении хора ангелов душа брата Кеадды, миссионера Кеадды, усладить последние минуты умирающего епископа.

Слава Кутберта почти затмила в Нортумбрии деятельность других миссионеров. Ничто не даст нам такого ясного понятия о религиозной жизни той эпохи, как рассказ об этом апостоле Нижней Шотландии (Lowlands). Рассказ вводит нас в северную часть Нортумбрии, в долины Чевиота и Твида. Кутберт родился на юге Ламмермура и с восьмилетнего возраста жил в доме бедной вдовы в деревеньке Ренголме. Крепкое телосложение и поэтическое настроение с детства отличали мальчика, даже в мелочах обыденной жизни обнаруживалось его призвание к великим делам. Путешественник в белой мантии, съехавший с горы и остановившийся, чтобы осмотреть случайно ушибленное колено мальчика, показался Кутберту ангелом. Пастушеская жизнь привела его в горы, славящиеся и теперь своими прекрасными пастбищами для овец, хотя чахлая зелень едва покрывает там песчаные скалы; здесь метеоры небесные казались ему ангелами, уносящими ввысь душу епископа Айдана, здесь созрела и его решимость сделаться монахом. Наконец Кутберт направил свои стопы к группе бревенчатых домов, в которых монахи из Линдисфарна устроили миссионерский пункт, — в Мельрозу.

Ныне это страна поэзии и романа. Чевиот и Ламмермур, Эттрик и Тевиотдель, Ярроу и Аннануотер полны звуков старых баллад и песен менестрелей. Эти долины прекрасно обработаны, а дренаж и сила пара превратили поросшие осокой болота в луга и фермы. Но для того, чтобы представить себе Нижнюю Шотландию в том виде, в каком она была в дни Кутберта, нужно отрешиться от зрелища этих лугов и ферм и вообразить себе группы жалких лачуг, разбросанных в обширной пустоши, по болотистым дорогам которой путники ехали не иначе как вооруженными, боязливо озираясь вокруг. Нортумбрийское крестьянство в основном было в то время христианским лишь по имени, приняв новую веру с тевтонским равнодушием, уступая желаниям своих танов, как сами таны уступили желанию короля; поэтому в их среде рядом с христианским богослужением процветали и старые суеверия. Каждая болезнь, каждое несчастье заставляли их обращаться к помощи талисманов и амулетов, а если что-либо подобное случалось с жившими среди них христианскими проповедниками, то это служило доказательством гнева прежних богов.

Однажды, когда плоты с материалами для постройки аббатства и находившимися на них рабочими-монахами были унесены из устья Тайна в море, то стоявшие тут же на берегу крестьяне, вместо помощи погибающим, кричали: «Не молитесь за них, не жалейте тех, кто отнял у нас нашу прежнюю веру и не научил тому, что следует делать, чтобы держаться их новомодных обычаев!» Пешком и верхом странствовал Кутберт среди этих людей, предпочитая отдаленные деревушки, от которых других проповедников отпугивали бедность и грубость их жителей. Проходя из деревни в деревню, он не нуждался, подобно другим своим ирландским товарищам, в переводчиках, и трудолюбивые нортумбрийцы охотно слушали такого же, как они, крестьянина, выучившегося их грубому наречию на берегах Твида. Его терпение, юмористический склад ума, ясность взгляда так же говорили в его пользу, как и его крепкое телосложение, вполне приспособленное к избранному им тяжелому образу жизни. «Ни один из верных служителей Бога не умирал еще с голоду, — восклицал он, когда ночь заставала его голодным в пустыне, — взгляните на орла, парящего над вашими головами! И он прокормит вас, если на то будет Божья воля». И действительно, один раз он утолил голод рыбой, оброненной к его ногам вспугнутой птицей. Снежная буря пригнала однажды его лодку к берегу Файфа. «Снег засыпал дорогу по берегу, а буря преградила путь по морю», сетовали тогда его товарищи. «Но путь к небу все таки открыт», — возразил им на это Кутберт.

В то время, когда миссионеры работали таким образом среди нортумбрийского крестьянства, в Нортумбрии возникало множество новых монастырей, братия которых не была связана суровыми правилами бенедиктинского устава, а собиралась обычно вокруг какого-нибудь богатого и знатного человека, искавшего в глуши пустыни спасения своей душе. Самой известной из таких обителей стал Стрине июльский монастырь, воздвигнутый Гильдой, женщиной царской крови, на вершине утесов Уитби, высившихся над Северным морем. Этот монастырь стал школой священников и епископов, а у самой Гильды часто просили советов короли и знатные дворяне. Святой Джон Беверлейский был одним из ее учеников. Но особенную славу приобрел монастырь после того, как из уст одного из его послушников впервые прозвучала чисто английская песня.

Послушник Кедмон был уже пожилым человеком, но, несмотря на это, не имел никакого понятия о стихосложении и не обладал искусством составлять аллитеративные напыщенные фразы (alliterative jingle), которыми забавлялись его товарищи. Поэтому, бывая иногда на вечеринках, где все должны были петь по очереди, Кедмон вставал и уходил, как только очередь доходила до него. Однажды, поступив таким образом, Кедмон ушел в хлев, в котором ночью стерег скот, как вдруг явился к нему некто и сказал ему: «Спой, Кедмон, песню мне». «Я не могу петь, и именно по этой причине я оставил пирушку и пришел сюда», — отвечал Кедмон. «Как хочешь, но ты должен мне спеть», — снова сказал тот, кто с ним разговаривал. «Что же должен я петь?» — молвил Кедмон. «О сотворении мира», — отвечал тот.

Утром Кедмон пришел к Гильде и рассказал ей о своем видении. Аббатиса и братия тут же решили, что «особая милость Божия почиет над Кедмоном», перевели для него одно место из Священного писания и просили, если он может, переложить это в стихи. На следующий день Кедмон передал Гильде превосходные стихи, и тогда аббатиса, уверившись окончательно в его Божественном даре, попросила его покинуть мирские занятия и посвятить свою жизнь Богу. Кедмон согласился и по частям переложил на стихи всю Священную историю. «Он воспел сотворение мира и человека, историю Израиля, исход его из Египта и вступление в Землю обетованную, воплощение, страдания и воскресение Христа, ужасы Страшного суда, муки ада и радость рая».

Людям той эпохи этот внезапно обнаружившийся дар поэтического творчества, конечно, казался чем-то сверхъестественным. «Старались слагать религиозные поэмы и другие, но никто не мог соперничать с Кедмоном, потому что он воспринял это искусство не от людей, а от Бога». По внешней форме английская песня мало продвинулась вперед со времен Кедмона. Сборник поэм, связанных с его именем, дошел до нас в позднейшей, западносаксонской версии, и хотя критики до сих пор спорят об имени их творца и эпохе их появления, но они принадлежат, без сомнения, разным авторам. Стих этих поэм, — кому бы они ни принадлежали, Кедмону или другим певцам, — стих сильный и прямой, производящий скорее впечатление силы, чем красоты, но он затемнен излишеством метафор и запутанными оборотами, вместе с тем это, краткое и чувственное выражение страстных эмоций, напоминающее песни воинов. Образ за образом, мысль за мыслью являются в этих ранних поэмах ярко, четко и выразительно. Стихи падают, как удары меча в пылу битвы.

Любовь к описанию красот природы и некоторая отличающая английские песни меланхоличность присущи и тем ранним певцам. Но вера в Христа создала, как мы видели, новый простор для поэтического творчества. Легенды о небесном свете или рассказ Беды «О воробье» указывают на ту сторону английского характера, которая была наиболее доступна христианскому воздействию, — на инстинктивное осознание беспредельности мира, тайны жизни и неудовлетворенность узкими границами познания, определяемыми наблюдением и опытом. Новый мир поэзии соединился со старым в так называемых эпических поэмах Кедмона. В этих поэмах смелость тевтонского воображения заходит в своей образности за пределы самой еврейской истории и вводит нас «в мрачный ад без света, хотя и полный огня, освежаемый лишь на заре ледяным дыханием восточного ветра, с лежащими на полу этого ада связанными падшими ангелами».

Энергия германской расы и осознание ею индивидуальной силы превратили в английских песнях еврейского Искусителя в мятежного Сатану, восставшего против своих вассальных отношений к Богу. «Я могу быть таким же богом, как и Он! — восклицает Сатана среди своих мучений, — и мне кажется недостойным кланяться Ему ради какого-нибудь блага». В следующем возгласе падшего духа можно уже заметить патетическую нотку, которая занесена с севера и в нашу поэзию: «Для меня главное горе заключается в том, что Адам, созданный из праха, занимает мое место, живя в радости, тогда как я томлюсь в этой муке. О, как бы я желал только на один час иметь в своих руках власть, я бы с моей ратью… но я окован железными путами, и это подымает мою желчь!»

С другой стороны, энтузиазм, возбуждаемый христианским Богом, вера в которого была куплена годами отчаянной борьбы, выражается в длинном ряде звучных похвал и молений. Характеру поэтов были настолько же близки огонь и страсть еврейских песнопений, насколько события их времени имели сходство с постоянной борьбой и странствованиями, изображенными в Библии. «Волки затянули свою мрачную вечернюю песнь, и хищные птицы с намокшими от росы перьями каркали, жаждая сражения, над ратью фараона», — говорил германский поэт, и разве не навеяны эти строки знакомым ему зрелищем воющих волков и парящих орлов, сопровождавших армию Пенды? И повсюду заметны величие, глубина и теплота, сообщенные германской расой религии Востока.

Но еще прежде, чем раздалась песнь Кедмона, христианская церковь Нортумбрии разделилась на две части вследствие борьбы, которая имела место и в том самом Уитби, в котором жил поэт. Трудами Айдана и победами Освальда и Освью английская церковь, казалось, присоединилась к ирландской: монахи Линдисфарна и других вновь основанных монастырей стали руководствоваться традициями не Рима, а Ирландии, ссылаться на наставления не Григория, а Колумбы. Каковы бы ни были тогда притязания кентерберийской кафедры на духовное верховенство над всей Англией, но на севере всецело господствовал авторитет аббата Ионы. С прибытием туда из Кента супруги Освью появилась и партия сторонников Рима, объединившаяся вокруг королевы, усилия которой в этом направлении были поддержаны двумя до фанатизма преданными Риму танами. Вся жизнь Уилфрида Йоркского прошла в ряде поездок из Англии в Рим и обратно с целью поддержания папского верховенства, и его усилия сопровождались рядом замечательных удач, сменявшихся столь же замечательными поражениями.

Бенедикт Бископ стремился к той же цели, хотя более спокойно и рассудительно, привозя из-за моря священные книги и реликвии и заботясь о привлечении опытных зодчих и художников к построению храма и монастыря в Уирмуте, братия которого обязана была оказывать безусловное повиновение Папскому престолу. В 652 году оба тана в первый раз посетили имперский город, но вскоре возвратились оттуда и занялись энергичной проповедью против ирландских обрядов, приведшей к открытой борьбе между сторонниками и противниками Рима. Чтобы положить конец этой борьбе, Освью решил провести в 664 году большой собор в Уитби, который должен был решить вопрос о зависимости английской церкви. Спорные пункты не представляли первостепенной важности. Кольман, преемник Айдана на Святом острове, настаивал на сохранении ирландских тонзуры и пасхалии, Уилфрид стоял за римские. Один из спорщиков ссылался на авторитет Колумбы, другой — на авторитет святого Петра. «Ты признаешь, — вмешался наконец, обращаясь к Кольману, король, — что Христос дал ключи от Царства Небесного Петру? Дал ли он такую же власть Колумбе?» Епископ вынужден был отвечать отрицательно. «Так я лучше буду слушаться привратника Неба, чтобы он не отвернулся от меня, когда я приду к нему, и чтобы не остались поэтому предо мной двери Неба запертыми».

В этом смысле и было принято постановление собора, после которого Кольман в сопровождении всех ирландских и тридцати английских братьев оставил кафедру Айдана и направился в Иону. Какими бы ни были маловажными пункты разногласий между обеими церквями, но вопрос о том, к какой из них будет принадлежать Нортумбрия, был весьма важен для последующих судеб Англии. Победи на соборе церковь Айдана — и дальнейшая церковная история Англии, вероятно, мало отличалась бы от церковной истории Ирландии.

Лишенная организаторских способностей, которые составляли силу римской церкви, кельтская церковь приняла у себя дома в Ирландии систему клана как основу церковного управления. Племенные раздоры и церковные разногласия дошли до безнадежной путаницы, и духовенство, лишенное всякого влияния на массы, только увеличивало беспорядки в стране. Сотни бродячих епископов, духовный авторитет наследственных глав кланов, религиозность, разобщенная с нравственностью, отсутствие широких и гуманизирующих влияний более обширного внешнего мира, — вот картина ирландской церкви позднейших времен, и от подобного хаоса была спасена Англия победой римской церкви на соборе в Уитби.

Внешние формы английской церкви явились результатом забот назначенного Римом тотчас же после победы в Уитби на кафедру в Кентербери греческого монаха Феодора из Тарса. Для своей деятельности Феодор имел почву, уже подготовленную предыдущей историей английского народа. Континент Европы был завоеван или уже христианскими племенами (готы), или хотя и языческими, но быстро принявшими веру покоренных ими народов (франки). Этому-то единству религии победителей и побежденных обязано своим сохранением все то, что осталось от римского мира. Церковь осталась повсюду неприкосновенной. Христианский епископ сделался защитником покоренных народов Италии и Галлии против готских и лангобардских завоевателей, посредником между германцами и их новыми подданными, заступником от варварского насилия и гнета. В глазах варваров он был, с другой стороны, олицетворением того, что заслуживало уважения в прошлом, живым воплощением законов, литературы и искусства.

Но в Британии вместе с народом погибло и христианское духовенство. Когда Феодор явился для организации английской церкви, память о бывшем когда-то здесь христианстве уже совершенно утратилась. Первые миссионеры Англии, чужестранцы в земле язычников, держались, естественно, двора королей, принимавших первыми христианство и тем самым подававших пример своим подданным. Вследствие этого английские епископы были сначала не более чем капелланами королей, и границы их епархий совпадали с границами приютивших их государств. Кентское королевство стало одновременно и кентерберийской епархией, Нортумбрийское — йоркской. Поэтому память о когда-то существовавших государствах жива и теперь в названиях епархий. Рочестерская кафедра представляла до последнего времени забытое королевство Западного Кента, а границы древнего королевства Мерсия можно восстановить, следя по карте за границами бывшего епископства личфилдского.

Первым делом Феодора по прибытии в Англию было приведение в порядок своих епархий, учреждение новых и объединение их всех вокруг одного центра — Кентербери. Все связи английской церкви с ирландской он резко оборвал, и после удаления Кольмана и его монахов слава Линдисфарна быстро померкла. Часто собиравшиеся на соборы новые прелаты признали авторитет своего примаса. За организацией епископств последовало в течение следующего столетия развитие системы приходов. Беспорядочная система прежних миссионерских пунктов и монастырей, откуда предпринимали свои путешествия по стране проповедники, подобно Айдану из Линдисфарна или Кутберту из Мельроза, естественно, исчезла, когда вся страна стала христианской и миссионеры превратились в оседлых священников. Подобно тому, как капеллан короля стал епископом, а королевство составило его епархию, так капеллан английского дворянина сделался священником, а имение дворянина — приходом; источником доходов для духовенства стала десятина, т.е. приношение в пользу церкви одной десятой всех продуктов земли. В среде самой церкви дисциплина поддерживалась целым выработанным сводом о преступлениях и наказаниях, и коренной принцип тевтонского законодательства о возмездии проник и в представления об отношениях между Богом и человеческой душой.

Своей организаторской работой, увеличением числа епархий, упорядочением их внутреннего быта, сосредоточением их вокруг одного центра, национальными соборами и духовными канонами Феодор бессознательно творил и политическую сферу. Старые разделения королевств и племен, явившиеся по большей части результатом случайных завоеваний, быстро исчезали. В ту эпоху небольшие королевства были уже, в сущности, поглощены тремя большими государствами, да и из этих трех Мерсия и Уэссекс временно признавали господство Нортумбрии, и таким образом сказалось стремление к национальному объединению, которое составило характерную черту последующей истории Англии.

Этому стремлению, основывавшемуся до того исключительно на праве меча, политика Феодора дала иное, духовное освящение. Единый престол единого Кентерберийского примаса приучил к мысли о едином троне светского главы в Йорке или, впоследствии, в Личфилде и Уинчестере. Подчиненность священников епископам и епископов примасу послужила образцом и для гражданской организации государства. Но наибольшее значение имели созывавшиеся Феодором соборы как первые национальные собрания для решения законодательных вопросов. Только через много лет «мудрецы» (уитаны) Уэссекса, Мерсии и Нортумбрии приучились сходиться на общие для всей Англии уитенагемоты. Пример церковных синодов указал путь национальным парламентам, а канонические правила этих синодов прокладывали дорогу национальной системе законодательства. Таким образом, стремление церкви к централизации шло рука об руку с общественным движением по пути национального объединения, но торжеству такого порядка вещей мешала борьба отдельных королевств за преобладание.

Как мы уже говорили, Мерсия стряхнула с себя владычество Освью и избрала королем Вульфера, который оказался энергичным и деятельным правителем; мирное царствование Освью позволило ему восстановить над многими племенами влияние, утраченное после смерти Пенды. Владения Вульфера протянулись за Северн и охватывали нижнюю долину Уай. Его достижения превзошли даже успехи Пенды. После большой победы над вестсаксами он проник в самое сердце Уэссекса и тем открыл себе путь к Темзе. На востоке его верховенство признали Эссекс и Лондон, а на юге Вульфер распространил свое господство на Сэррей. Вскоре и Сассекс, быть может, из боязни перед вестсаксами, принял покровительство Вульфера, и его король получил за это в подарок два крайних поселения ютов — остров Уайт и земли Меонуора вдоль саутгемптонских вод, — поселения, вероятно, покоренные мерсийцами.

Таким образом, политическое преобладание Мерсии, простиравшееся от Гембера до Ла-Манша, было важнейшим фактором в эпоху появления в Англии Феодора. И действительно, со смертью Освью в 670 году всякие попытки Нортумбрии раздавить своих соперников в Центральной и Южной Британии совершенно прекратились.

Рука об руку с военными успехами шел в Мерсии и промышленный прогресс. Леса на ее западной границе и болота восточного побережья были расчищены и осушены усилиями монастырских колоний, — факт, свидетельствующий о влиянии христианства на народ в этой стране. Но язычество все-таки процветало в западных лесах, и, вероятно, демоны, заглушавшие в легенде об уорстерском епископе Эгвине голос епископа стуком молотов, были поклонявшимися Одину альчестерскими рудокопами. Но, невзирая на их молоты, проповедь Эгвина оставила после себя и там прочный след. Однажды епископ услышал, что выбравшийся на светлую прогалину из лесной чащи свинопас видел женские фигуры (принадлежавшие, вероятно, «Трем Прекрасным Девам» древнегерманской мифологии), сидевшие вокруг куста и певшие неземные песни. Пылкое воображение епископа немедленно превратило этих дев в христианскую Богоматерь, и на дотоле безмолвной просеке воздвиглось аббатство в честь Богородицы, а под сенью его возник и город Ившем, прославившийся впоследствии поражением при нем графа Симона Лестерского.

Еще более дикой, чем западные леса, была болотистая страна на восточной окраине королевства, простиравшаяся от «Holland», низин Линкольншира, до русла Узы и представлявшая собой пустынную местность, залитую водой и усеянную островками, окутанными туманами и населенными лишь стаями крикливых птиц. Здесь, благодаря щедрости короля Вульфера, возникло аббатство Мидсгемстед, позднейшее Питерсборо. Здесь отшельник Ботульф основал маленькую обитель, из которой впоследствии вырос «город Ботульфа», или Бостон, а жена короля Эгфрита, преемника Освью на нортумбрийском престоле, леди Этельтриг воздвигла аббатство Или. Здесь же юноша из мерсийского королевского дома Гутлак искал убежища от суеты мирской в пустынях Кроуленда и приобрел такую славу, что через два года после его кончины над его могилой уже было воздвигнуто величественное Кроулендское аббатство. При сооружении этого аббатства землю привозили в лодках, а постройки ставили на глубоко вбитых в болото дубовых сваях; на месте бывшей кельи отшельника появилась каменная церковь, и труд жившей в обители монастырской братии превратил окружавшие топи в прекрасные луга.

В то время как Мерсия утверждала свое владычество в Средней Британии, Нортумбрия все еще пользовалась значительным могуществом. Наследовавший в 670 году Освью Эгфрит не пытался восстановить свою власть над королевствами Южной Британии и был занят больше войнами с бриттами, чем со своими соотечественниками — англами. Прекратившаяся со времени битвы при Честере война между бриттами и англами разгорелась снова лет за двадцать перед тем, вследствие движения вестсаксов на юго-запад. Не будучи в состоянии спасти от захвата Пенды местности по долине Северна и на Котсуольдских горах, король Уэссекса Сенуил воспользовался моментом борьбы Пенды с Нортумбрией, чтобы вознаградить себя за счет своих соседей — уэльсцев. Победа при Брэдфорде-на-Эйвоне дала ему возможность захватить местность возле Мендипа, а победа на окраинах большого леса, покрывавшего Сомерсет, отдала в руки вестсаксов и источники Перрета.

Вероятно, пример Уэссекса ободрил Эгфрита в намерении также начать нападения на бриттов, которых он изгнал из Южной Кумбрии, обратив в английские округ Карлайля, Ланкашир и местности Озерной страны (Lake country). За успехами на юге последовали победы над скоттами за Клейдесдалем и пиктами, жившими за Фортом, территория которых стала считаться с того времени нортумбрийской, а находившийся при Форте Аберкорнский монастырь епископ Тремуайн сделал центром новой епархии. В 675 году на южные границы Нортумбрии напал Вульфер, но и здесь сильный и энергичный Эгфрит оказался для Мерсии иным врагом, чем вестсаксы или юты, и потерпевший поражение Вульфер был рад купить мир уступкой Нортумбрии Линдисуоры или Линкольншира.

Большая часть местностей Озерного округа была причислена к Линдисфарнской епархии, кафедру которой занял человек, уже известный нам как апостол Нижней Шотландии. После многих лет работы в Мельрозе Кутберт переехал на Святой Остров и так же энергично занялся проповедью в тамошних болотах, как делал это раньше на берегах Твида. Проповедник оставался там и во время великого раскола, последовавшего за собором в Уитби, и сделался приором уменьшившейся монашеской братии, ведшей бесконечные споры, которые он тщетно пытался прекратить терпением и добродушием. Истомившись, наконец, этими бесплодными словесными турнирами, он ушел на маленький скалистый островок Бамборо, недалеко от крепости Иды, покрытый лишь водорослями и населенный только чайками и тюленями. Среди этого островка Кутберт выстроил из дерна и камней избушку, покрыв ее бревнами и соломой, но слава о его святой жизни достигла Эгфрита, который и пригласил его занять вакантную епископскую кафедру в Линдисфарне. Он прибыл в Карлайль, отданный епархии королем, когда вся Нортумбрия ждала результатов нового похода Эгфрита на пиктов.

Между тем могущество Нортумбрии было уже сильно подорвано. На юге Мерсия пыталась отомстить за поражение Вульфера. Его преемник Этельред снова захватил Линдисвар, и начатая им война окончилась только при посредстве архиепископа Феодора миром, отдавшим в руки Этельреда Среднюю Англию. Смуты на северной границе принудили Эгфрита идти к Форту. Предчувствие несчастья тяготело над Нортумбрией; оно поддерживалось и воспоминанием о проклятиях, которым предавали ирландские епископы короля за разорение его флотом ирландских берегов, что казалось святотатством для всех, кто любил отечество Айдана и Колумбы. Однажды, когда Кутберт стоял, склонившись над уцелевшим среди развалин Карлайля римским фонтаном, смущенным зрителям показалось, что его губы шепчут слова какого-то злого предсказания. «Может быть, — слышался им его шепот, — в этот самый час все опасности битвы кончились и дело сделано». Спрошенный на другой день о значении этих слов Кутберт отвечал только: «Ждите и молитесь!» Еще через несколько дней единственный уцелевший после страшного побоища солдат принес весть, что пикты при вступлении английской армии в Файф дрались отчаянно и что Эгфрит, вместе с цветом своего дворянства, лежит мертвым на далеком поле Нектансмира.

Это известие было смертельным ударом и для Кутберта: он вскоре оставил епископскую кафедру и удалился на свой остров, а еще через два месяца уже лежал на смертном одре, произнося тихим голосом слова мира и любви. Монахи поспешили сообщить о его смерти посредством сигналов: один из них побежал, держа в каждой руке по зажженному факелу, к месту, откуда свет мог быть замечен монахом, стоявшим на линдисфарнской сторожевой башне. Когда огонек там заметили и монах поспешно пошел с этим известием в церковь, случилось так, что братия Святого Острова пела слова псалма: «Ты, показавший своему народу свет Неба…». Это было похоронной песнью не только Кутберту, но и его Церкви и народу. Чужестранцы, не знавшие ни Ионы, ни Колумбы, завладели наследием Айдана и Кутберта. Римское исповедание снова водворилось там, и народ забыл, что почти исчезнувшая теперь церковь некогда боролась с Римом за духовное главенство над западным христианством и что в течение долгой борьбы с язычеством новая религия имела своим центром не Кентербери, а Линдисфарн.

Но работа нортумбрийцев не пропала бесследно. Их миссионерами и их мечом Англия была отторгнута от языческого мира и обращена в христианство; им обязана Англия и началом своей поэтической литературы. Но еще большая заслуга Нортумбрии состоит в том, что именно она впервые объединила различные племена англов и в течение полувека приучала их к совместному образу жизни, т.е. готовила почву, на которой выросла и развилась современная Англия.