Глава IV АНГЛИЙСКИЕ ГОРОДА

От только что описанных несправедливостей и кровопролития иноземного завоевания мы переходим к мирной жизни и прогрессу самой Англии.

В эпоху трех Эдуардов весь строй английского общества был постепенно преобразован двумя переворотами, почти не обратившими на себя внимания наших историков. Первого из них — усиления нового класса земельных арендаторов — мы коснемся позже в связи с великим крестьянским восстанием, известным как восстание Уота Тайлера. Второй — рост ремесленного класса в городах и борьба его за власть и привилегии со старыми гражданами — представляет собой самое замечательное явление обозреваемого периода истории Англии.

Первоначально английский город был просто общиной или группой общин, жителям которых для торговли или защиты удалось теснее, чем в других местах, объединиться друг с другом. Эта особенность наших городов наиболее отличает их от городов Италии и Прованса, сохранивших муниципальные учреждения римской эпохи, от немецких городов, основанных Генрихом Птицеловом с особой целью избавить промышленность от притеснений окрестных феодалов или от коммун Северной Франции, вызванных к жизни возмущением против насилия феодалов в городских стенах. В Англии римская традиция исчезла совсем, а насилия феодалов были ограничены королями. Поэтому английский город вначале был просто частью всей страны, устроенной и управлявшейся точно так же, как и окружавшие его общины.

Вероятно, город был более укрепленным поселением, чем обычная деревня: его окружал ров или вал вместо живой изгороди (tun), от которой получила свое название деревня (township). Но его устройство было то же, что и всего народа. Горожане, как и жители окрестных сел, обязаны были держать в порядке вал и ров, посылать отряд в ополчение, а старосту и четырех выборных — на собрание сотни и графства; внутреннее управление городом, как и соседними деревнями, находилось в руках фрименов, собиравшихся на городское вече. Но общественный переворот, произведенный войнами с датчанами, требование закона, чтобы у каждого непременно был свой лорд, повлияли на города так же, как и на остальную страну. Некоторые города перешли в руки соседних вельмож, другие оказались на землях короля. Этот переворот выразился в появлении новых чиновников — приказчиков лорда или короля. Приказчики стали созывать вече и отправлять на нем суд; они же собирали доходы владельцев, или ежегодный городской оброк, и взыскивали натуральные повинности с горожан.

На теперешний взгляд, эти повинности ставили последних почти в полную зависимость от владельца. Когда Лестер, например, из рук Вильгельма Завоевателя перешел к его графам, то его жители были обязаны убирать хлеб владельца, молоть на его мельнице, выкупать заблудившийся скот из его загороди. Большой лес, окружавший городок, принадлежал графу, и только по его милости горожане могли выгонять своих свиней в лес или пасти скот на прогалинах. Суд и управление городом находились в руках его владельца, назначавшего правителя, собиравшего с его жителей оброки и штрафы, а с его ярмарок и рынков — пошлины и сборы.

Но, однажды уплатив эти сборы и отбыв повинности, английский горожанин становился человеком действительно свободным. Его права определялись обычаем так же строго, как и права его лорда. Личность и собственность одинаково гарантировались от произвольного захвата. По всякому обвинению он мог требовать правильного суда, и хотя суд вершился приказчиком владельца, но в присутствии и с согласия других горожан. По звону колокола городской башни горожане собирались на общую сходку, где пользовались правами свободы речи и свободного совещания о своих делах. Их купеческая гильдия на своем «пивном празднике» регулировала торговлю, распределяла между горожанами городские сборы, следила за исправностью ворот и стен и, в сущности, играла почти ту же роль, что и теперешнее городское собрание. Притом эти права не только были обеспечены обычаем с самого начала, но и постоянно расширялись с течением времени.

Знакомясь с внутренней жизнью английского города, мы всюду находим прогресс того же мирного переворота, исчезновение повинностей вследствие отвыкания от них или упущения, покупку привилегий и изъятия за деньги. Владелец города — будь то король, барон или аббат — обычно бывал расточителен или беден, и вот пленение рыцаря, поход государя или постройка нового собора приором вызывали обращение к домовитым гражданам, которые охотно пополняли казну своего лорда в оплату за клочок пергамента, предоставлявший им свободу торговли, суда и управления. Иногда с этой освободительной работой нас знакомит случайный рассказ.

В Лестере одним из главных стремлений горожан было вернуть себе старый английский обычай очистительной присяги, это грубое предвестие суда присяжных — обычай, отмененный графами в пользу нормандского поединка. «Случилось так, — говорится в тамошней грамоте, — что два родственника, Николай, сын Акона, и Жоффри, сын Николая, вступили в поединок из-за известного клочка земли, относительно которого между ними произошел спор, и бились они с первого часа до девятого, побеждая поочередно. Тогда один из них, отступая перед другим, дошел до маленькой ямы, и когда он стал на краю ямы и был близок к тому, чтобы упасть в нее, родственник закричал ему: «Берегись ямы, обернись, чтобы не упасть в нее». Из-за этого среди стоявших и сидевших вокруг поднялись такие крик и шум, что их услышал в замке граф и поинтересовался, отчего там такой крик; ему ответили, что там бились два родственника из-за клочка земли, и что один из них отступал, пока не дошел до маленькой ямы, и что когда он стал над ямой и готов был упасть в нее, другой остерег его.

В результате горожане прониклись состраданием и заключили с графом договор, по которому обязались платить ему ежегодно по три пенса за каждый дом на Верхней улице, имевший шпиль на крыше, с условием, что он позволит, чтобы впредь все дела, могущие возникнуть между ними, рассматривались и разрешались двадцатью четырьмя присяжными, издавна существовавшими в Лестере. Большей частью вольности наших городов были приобретены именно таким путем — при помощи упорного торга. Древнейшие английские хартии, кроме Лондонской, относятся к тем годам, когда казна Генриха I была истощена его войнами в Нормандии, а грамоты, пожалованные анжуйцами, являлись, вероятно, результатом дорогостоящего пользования наемными войсками. В конце XIII века эта борьба за освобождение уже почти закончилась. Более крупные города обеспечили отправление суда на своем городском вече, право самоуправления и надзор за торговлей, а их вольности и хартии послужили образцами и побуждением для более мелких общин, добивавшихся свободы.

По мере успехов этого внешнего переворота и внутренняя жизнь английского города, так же медленно и полусознательно, преобразовывала общие формы народной жизни в формы собственно городские. Внутри, как и вне рва или частокола, составлявших древнейшую ограду города, с самого начала признаком свободы служила земля, и гражданами считались только землевладельцы. Для пояснения этой основной черты в истории наших городов мы можем, пожалуй, привести пример из истории другой страны.

Когда герцог Бертольд Церинген задумал основать Фрейбург («вольный город») в Брейсгау, то собрал кучку ремесленников и каждому из них дал во владение клочок земли вокруг будущей рыночной площади новой общины. В Англии безземельный человек, живший в городе, не принимал участия в его общинной жизни; для целей управления и хозяйства город был просто союзом живших в его пределах землевладельцев, и в первоначальном устройстве этого союза не было ничего особенного или исключительного. Устройство английского города, как ни разнообразились впоследствии его формы, было сначала вполне схожим с устройством сельской общины. Известно, что у германских племен в основе общества лежал родовой союз, члены которого селились и сражались бок о бок, а также были связаны взаимной ответственностью перед всеми другими и перед законом. Когда общество стало более сложным и менее устойчивым, оно естественно переросло эти простые кровные связи. В Англии это разложение родового союза, по-видимому, совпало с тем временем, когда вторжение датчан и рост феодализма сделали обособленную жизнь для фримена чрезвычайно опасной. Единственным выходом для него было искать защиты у других фрименов и заменить прежнее родовое братство добровольным союзом соседей в тех же целях порядка и самозащиты.

В IX—X веках стремление соединяться в такие «гильдии мира» стало общим во всей Европе, но на материке оно встретило отпор и преследование. Преемники Карла Великого грозили за образование добровольных союзов бичеванием, изувечением и изгнанием. Даже союз бедных галльских крестьян против пришельцев норманнов был уничтожен оружием франкских вельмож. В Англии отношение к союзам королей было совсем другим. После датских войн за основу общественного порядка была принята система ручательства соседей друг за друга, известная впоследствии под названием «frank pledge», или круговой поруки. Рядом с ответственностью родичей Альфред признал общую ответственность членов «гильдий мира», а Этельстан принял последние в «Лондонских постановлениях» как основной элемент городской жизни.

Итак, в древнеанглийском городе «братство мира» вполне походило на союзы, составившие основу общественного порядка во всей стране. Для ее членов место родовой связи заступила клятва взаимной верности; ежемесячный братский праздник в общей зале заменил собрание родичей вокруг их родового очага. В этой новой семье братство стремилось установить столь же тесную взаимную ответственность, как и в старой. «Пусть все разделяют один жребий, — гласил его закон, — если кто совершил преступление, все должны отвечать за него». Брат мог требовать помощи у товарищей, если ему приходилось отвечать за преступление, совершенное по несчастью. Он мог призывать их на помощь в случае совершенного над ним и его близкими насилия или нанесенной обиды; если его ложно обвиняли, братья вместе с ним давали очистительную присягу на суде; они оказывали ему помощь при разорении и хоронили его после кончины.

С другой стороны, он отвечал перед ними, как они перед государством, за порядок и подчинение законам. Обида, нанесенная одним братом другому, была также обидой для всего братства и наказывалась штрафом или, в крайнем случае, исключением обидчика из братства, ставившим его вне закона, делавшим изгоем. Единственное различие между этими союзами в деревне и в городе состояло в том, что в последнем случае они, ввиду их близкого соседства, неизбежно стремились к слиянию. При Этельстане лондонские гильдии соединились в одну для более успешного проведения своих общих стремлений; позднее гильдии Бервика постановили, что «где несколько союзов оказываются рядом в одном месте, они могут составить одно целое, иметь одну волю, а в сношениях одного с другим выказывать крепкую, сердечную любовь».

Процесс их объединения, вероятно, был долгим и трудным, потому что братства, естественно, сильно различались по общественному положению, и даже после объединения заметны следы существования иных, более богатых или аристократичных гильдий. В Лондоне, например, «рыцарская гильдия», по-видимому, стоявшая во главе других, долгое время сохраняла отдельную собственность, а ее эльдормен, — так назывался глава каждой гильдии, — стал эльдорменом объединенной гильдии всего города. В Кентербери была известна похожая гильдия танов, из которой, по-видимому, обычно выбирались главные сановники города. Но хотя объединение и было несовершенным, однако если оно произошло, город из простого скопления братств превратился в сильную организованную общину, характер которой неизбежно определялся обстоятельствами ее возникновения.

Вначале население наших городов, по-видимому, занималось преимущественно сельским хозяйством: первые «Лондонские постановления» специально рассматривали вопрос о розыске принадлежавшего горожанам скота. Но по мере того как улучшение безопасности в стране побуждало землевладельца и помещика селиться особняком на своих землях, а города развивались благодаря растущему богатству и торговле, резче определялось различие между городом и деревней. Лондон, очевидно, шел во главе этого движения. Даже во времена Этельстана каждый лондонский купец, совершивший за свой счет три дальних поездки, становился равным с таном. Корабельная гильдия Лондона (lithsmen) уже при Гарткнуте пользовалась таким значением, что ее члены участвовали в избрании короля, а его главная улица уже самим названием (Чипсайд, или Торговая площадь) говорит о быстром росте торговли. С нормандским завоеванием значение торговли еще более усилилось. С тех пор соединенное братство почти всегда называли уже не «городской гильдией», а купеческой.

Такая перемена в занятиях городского населения имела важные последствия для системы городских учреждений. Превратившись в купеческую гильдию, союз горожан расширил свои полномочия в области законодательства, взяв на себя надзор за внутренней торговлей и промыслами. Главной задачей гильдии стало получение от короля или владельца города более широких торговых привилегий: права чеканить монету и устраивать ярмарки, освобождения от пошлин; в самом городе она издавала распоряжения относительно продажи и качества товаров, контроля над рынками, уплаты долгов. Еще более важную перемену вызвал рост количества городского населения вследствие приумножения богатства и развития промышленности.

Масса новых поселенцев из беглых крепостных и торговцев, не владевших землей, из семей, утративших свои городские участки, и вообще из ремесленников и бедняков, не принимала участия в текущих городских делах. Право торговли и ее регулирование, вместе со всеми другими формами суда, находились целиком в руках только что упомянутых граждан-землевладельцев. Их имущественное преобладание привело, естественно, к новому разделению горожан на «граждан» купеческой гильдии и на бесправную массу. В английских городах сказалось, хотя с меньшей силой, то же движение, которое во Флоренции отделило семь главных «искусств», или промыслов, от четырнадцати мелких и которое даже в кругу привилегированных оставило преобладание банкирам, фабрикантам и владельцам красилен. Члены купеческой гильдии постепенно сосредоточились на крупных торговых операциях, требовавших большого капитала, а занятие мелкими промыслами предоставили своим бедным соседям.

Подобное разделение труда проявилось в XIII веке в обособлении торговцев тканями от портных или торговцев кожевенным товаром — от мясников. Всего сильнее оно повлияло на устройство городов. Представители промыслов, покинутых богатыми гражданами, сами создали ремесленные цехи, скоро ставшие опасными соперниками старой купеческой гильдии. Чтобы быть полноправным членом цеха, необходимо было пройти семилетнее ученичество. Цеховые постановления отличались чрезвычайной подробностью: они строго определяли качество и цену работы, ее продолжительность («от рассвета до вечернего звона»), строго запрещали конкуренцию труда. Члены цеха собирались каждый раз вокруг цехового ящика, в котором хранились правила общества, и при его вскрытии стояли с обнаженными головами. Старшина и выборные из цеховых составляли совет, следивший за исполнением правил, осматривавший все работы членов цеха, отбиравший негодные инструменты или плохие товары; неповиновение приказам совета наказывалось штрафами или, в крайнем случае, исключением, которое влекло за собой потерю права на промысел.

Взносы членов составляли общий фонд, из которого не только покрывались текущие расходы цеха, но и основывались часовни, заказывались обедни, вставлялись раскрашенные стекла в церкви святого покровителя братства. Еще и в настоящее время в соборах, рядом с гербами прелатов и королей, часто видны расписные гербы цехов. Но такого значения цехи достигли очень медленно и постепенно. Всего труднее были для них первые шаги. Чтобы сколько-нибудь успешно достигать своих целей, цеху нужно было, во-первых, чтобы в его состав входила вся масса ремесленников, занимавшихся известным промыслом, и, во-вторых, чтобы ему был обеспечен надзор за отправлением ремесла. Для этого была необходима королевская хартия, за получение которой ремесленники начинали борьбу с купеческой гильдией, до того пользовавшейся исключительным правом надзора за городскими промыслами.

Первым цехом, добившимся королевского утверждения в царствование Генриха I, были ткачи, но и им пришлось отстаивать свою самостоятельность еще при Иоанне, когда граждане Лондона посредством подкупа добились временной отмены их цеха. Эксетер противился учреждению цеха портных уже при Ланкастерских королях. Однако с XI века эти союзы постоянно распространялись, а надзор за промыслами переходил от купеческих гильдий к ремесленным цехам.

Говоря языком эпохи, это была борьба «младших», или «коммуны», против «лучших людей», то есть всей массы населения против кучки «разумных» (prudhommes). Когда она, не ограничиваясь одним регулированием промышленности, затронула все городское управление, то произвела великий гражданский переворот XIII—XIV веков. На материке, и особенно в долине Рейна, борьба была тем упорнее, чем полнее было преобладание старых граждан. В Кельне ремесленники были низведены почти до крепостного состояния; в Брюсселе купец мог сколько угодно бить по щекам «человека без сердца и чести, живущего своим трудом». Такое притеснение одного класса общества другим целый век вызывало в городах Германии кровавые столкновения.

В Англии социальная тирания была ограничена общим характером права, и потому борьба классов в большинстве случаев принимала более мягкие формы. Дольше и ожесточеннее всего велась она, естественно, в Лондоне, потому что нигде поземельный строй не укоренился так глубоко, нигде олигархия землевладения не достигла таких богатств и влияния. Город делился на кварталы, каждый из которых управлялся эльдорменом, выбиравшимся из правящего класса. Притом в некоторых кварталах должность эта стала, по-видимому, наследственной. «Магнаты», или «бароны», купеческой гильдии одни решали все вопросы городского управления и регулирования промыслов, они по своему усмотрению распределяли городские доходы или повинности.

Такое положение давало повод к подкупам и притеснениям самого возмутительного свойства, и, по-видимому, первое серьезное недовольство было вызвано в 1196 году именно общим сознанием того, что бедных несправедливо обременяют налогами и что на низшие классы неправильно сваливают повинности. Во главе заговора, в котором, по мнению перепуганных граждан, участвовало пятьдесят тысяч ремесленников, стоял Уильям Длинная Борода, сам принадлежавший к правившему сословию. Его красноречие и смелое сопротивление эльдормену на городской сходке принесли ему широкую популярность, и окружавшая толпа приветствовала его как «спасителя бедняков». К счастью, один из современных ему слушателей сохранил для нас одну из его речей. По средневековому обычаю, он начал ее текстом из Библии: «Вы с радостью будете черпать воду из источника Спасителя». «Я, — сказал он, — спаситель бедняков. Вы, бедные люди, испытавшие тяжесть рук богачей, черпайте из моего источника воды спасительного наставления, и притом с радостью, ибо близко время вашего освобождения. Я отделю воды от вод. Вода — это народ, и я отделю смиренных и верующих от надменных и неверующих; я отделю избранных от осужденных, как свет от мрака».

Напрасно старался он своими обращениями привлечь короля на сторону народа. Поддержка состоятельных классов была необходима Ричарду в его дорого стоивших войнах с Францией, и после временного колебания юстициарий, архиепископ Губерт, отдал приказ схватить Уильяма. Последний поразил секирой первого приблизившегося к нему солдата и, укрывшись с немногими спутниками в башне святой Марии (St. Mary-le-Bow), призвал своих приверженцев к восстанию. Но Губерт уже ввел в город войска и, пренебрегая правом убежища, поджег башню и тем вынудил Уильяма к сдаче. Когда тот выходил, его поразил сын убитого им гражданина, и с его смертью распри затихли более чем на полвека.

Действительно, до начала «войны баронов» других волнений в Лондоне не было, но в течение всего этого промежутка времени недовольство волновало город: неполноправные ремесленники под предлогом охраны порядка тайно образовали свои «братства мира», и время от времени толпы принимались грабить дома иностранцев и богатых граждан. Открытая борьба возобновилась не раньше начала междоусобной войны. Ремесленники добились доступа на городское вече, низложили эльдорменов и магнатов и выбрали в 1261 году своим старейшиной Томаса Фиц Томаса. Хотя несогласия продолжались и в царствование Эдуарда II, эго избрание можно рассматривать как доказательство конечной победы ремесленных цехов.

При Эдуарде III прекратились, по-видимому, все споры: всем ремеслам были дарованы грамоты, их уставы были формально признаны и внесены в протоколы суда старшины (мэра), цехам была присвоена форменная одежда, которой они обязаны существующим и ныне названиям «ливрейных товариществ». Богатые граждане, потеряв прежнюю власть, вернули себе влияние, записавшись в члены цехов, и сам Эдуард III поддался общему настроению и вступил в цех оружейников. Этот факт определяет эпоху, когда городское управление действительно стало более демократичным, чем было когда либо впоследствии до издания в наши дни закона о муниципальной реформе. Из рук олигархии управление городами перешло к средним классам, и ничто еще не предвещало того попятного движения, которое превратило ремесленные цехи в столь же узкую олигархию, как и низложенная ими.