Часть 6. Создание Белинским теории научного коммунизма

Первоначально осваивая философию, Белинский в соответствии с тогдашним общим настроением считал её чистой наукой, чуждой политики, а саму политику - вредной ересью, вносящей раздоры в человеческую среду.

В одном из своих писем от 7 августа 1837 Белинский писал: "Политика у нас в России не имеет смысла и ею могут заниматься только пустые головы. И если бы каждый из индивидов, составляющих Россию, путём любви дошёл бы до совершенясва, тогда Россия без всякой политики сделалась бы счастливой страной в мире".91

Однако, по мере развития своего философского творчества, Белинский всё более утверждался в том, что связь философии с политической деятельностью и политикой является органической и неотъемлемой.

Переход Белинского на позиции диалектического материализма поэтому был естественно связан с появлением у него социалистических и коммунистических взглядов.

Первые признаки глубокого интереса Белинского к социалистическим идеям обнаруживаются в середине 1841 г. В одном из писем этого периода он выражает своё восхищение французским утопическим социализмом: "Каковы же французы, которые без немецкой философии поняли то, что немецкая философия ещё и теперь не понимает. Чёрт знает, надо мне познакомиться с сен-симонистами".92

В августе 1841 Белинский в письме Боткину писал: "Итак, я теперь в новой крайности - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Всё из неё, для неё и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она для меня поглотила историю и философию".93

Нужно при этом отметить, что в этих более чем эмоциональных строках Белинского уже тогда раскрылась одна из важнейших характерных черт теории коммунизма - всеобщность и целостность. Невозможно быть коммунистом в политике, не будучи им в философии, истории и других общественных науках.

Возникший в этот период времени интерес Белинского к социализму был не случаен. В 40-х гг. XIX в. вся интеллектуальная атмосфера Петербурга и Москвы была насыщена социалистическими идеями и даже тогдашние решительные противники социализма в лице Гоголя и славянофилов вынуждены были учитывать эту популярность.

По сведениям петербургской полиции, во второй половине 40-х гг. XIX в. в Петербурге ежегодно в книжных магазинах нелегально продавались сотни томов произведений европейских социалистов-утопистов и левых гегельянцев, в том числе и Маркса.94

В период 1841 - 1844 гг. Белинский внимательно изучает труды Сен-Симона, Фурье, Кабе, Леру, Прудона, Оуэна. Однако, при всём увлечении европейскими социалистами в этот период, Белинский не разделял присущего им социально-политического благодушия, веры в мирный прогресс: "Смешно думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови".95

Однако, скепсис Белинского по отношению к утопическому социализму касался не только Европы. Говоря о попытках основоположников русского утопического социализма Герцена, Огарёва, Петрашевского разработать вопросы применения социалистической теории в России, Белинский отмечал, что главным вопросом в России того времени являлся не социализм, а отмена крепостного права: "Мы стали бы играть роль Дон Кихота, горячась из-за них. У себя, вокруг себя - вот где мы должны искать вопросы и их решения". Отвечая на теорию "русского общинного социализма" Герцена, Белинский указывал, что "общины были не у одних славянских племён, а у всех племён и народов".96

Осторожность Белитнского в вопросах применения социализма в России была связана с общей неразработанностью социалистической теории в то время как в России, так и в Европе, где социалистическая теория пребывала в состоянии не науки, а утопических систем и благих пожеланий.

По мере усвоения Белинским диалектического материализма, его коммунистическое мировоззрение приобретало всё более научный характер. С ним происходила та же эволюция, что и с Марксом и Энгельсом на Западе в то время.97

Сам Белинский указывал на этот процесс после ознакомления в январе 1845 с содержавшимися в "Немецко-французском ежегоднике 1844 года" статьями Маркса "К критике гегелевской философии права", "К еврейскому вопросу" и Энгельса "Наброски критики политической экономии", "Положение рабочего класса в Англии". Говоря о содержании этого ежегодника, Белинский отмечал, что несмотря на большое впечатление от статей Маркса и Энгельса, они не оказались для Белинского чем-то новым или неожиданным. В письме Грцену Белинский писал: "Кетчер писал тебе о "Ярбюхере" и что будто я от него воскрес и переродился. Вздор! Я не такой человек, которого тетрадка может удовлетворить".98

Говоря о немецко-французском ежегоднике, Белинский часто выражал сожаление, что он не может в тогдашней России выражать свои взгляды так же свободно, как и его авторы: "Я ещё принуждён жействовать вне моей натуры, вне моего характера. Природа осудила меня лаять собакой и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкой и вертеть хвостом".99

Впрочем, несмотря на вынужденную сдержанность Белинского, содержание его политических взглядов не было тайной для его политических противников. Так, консервативный литератор князь П. А. Вяземский говорил: "Белинский был ничто иное как литературный бунтовщик, который занеимением у нас места бунтовать на площади, бунтовал в журналах".100

В феврале 1848 в политическую полицию поступило анонимное письмо, в котором указывалось, что "Белинский всегда обращал на себя внимание резкостью суждений, в его сочинениях есть что-то похожее на коммунизм, а молодое поколение может от них сделаться вполне коммунистическим".101

Об этом же, только с противоположной стороны, писал Чернышевский: "Тысячи людей стали людьми благодаря ему. Целое поколоение воспитано им".

Раскрывая вопрос о происхождении теории и практики научного коммунизма, Белинский считал его неизбежным и закономерным порождением исторического развития человеческого общества, и прежде всего его будруазной стадии: "Не спешите обвинять наш век, правда, он торгаш, спекулянт, разжившийся всеми неправдами, но он очень умён и, что мне больше всего нравится в нём, очень верен себе, самому себе, логически последователен. Он, видте ли, лучше своих предшественников смекнул, на чём стоит и чем держится общество, ухватился зап принцип собственности и развивает его до последних следствий, каковы бы они не были. Из старой морали он удержал только то, что пригодно ему как полицейская мера. Чудный век! Нельзя нахвалиться им! Потому что открытая им великая тайна теперь уже не тайна не для одних капиталистов, живущих чужим трудом, но и для тех, которые на них трудятся, и они уже знают, на чём мир стоит".102

Эти мысли Белинского перекликаются с вышедшим незадолго до его смерти "Манифестом коммунистической партии" - о том, что буржуазия сама создаёт своего могильщика - пролетариат, и то, что Белинский назвал "великой тайной, открытой 19-м веком" - есть осознание того, что власть принадлежит тому, кому принадлежит собственность.

Продолжая развивать эту мысль, Белинский писал следующее: "Бедный наш век, каким чудовищем считают его! И всё это за железные дороги, за пароходы - эти великие победы его над пространством и временем. Правда, дух меркантильности уж чересчур овладел им. Правда, он чересчур низко поклоняется золотому тельцу. Но это отнюдь не значит, чтобы человечество дряхлело и чтобы наш век выражал это дряхление. Нет, это значит только, что человечество в XIX веке вступило в переходный период своего развития, а всякое переходное время есть время дряхления, разложения и гниения. И пусть за этим дряхлением последует смерть. Человечество старым и дряхлым умирает на земле, для того чтобы на земле и воскреснуть юным и крепким. Если наш век индустриален, то это нехорошо для нашего века, а не для человечества. Для человечества - это очень хорошо, потому что через это его будущая общественность упрочивает свою победу".103

По мнению Белинского, обеспеченное капитализмом бурное развитие материально-технической базы человечества хакладываетматериальный фундамент для его будущего социального освобождения: "Эти паровые машины, железные дороги, электрические телеграфы - предвестник близкого освобождения человека от материальных работ, унижающих душу и сокрушающих волю, от рабства нужды и вещественности".104

Белинский постоянно полемизировал с защитниками феодализма в России: "Весь фельетон "Северной пчелы" наполнен нападками на конкуренцию. "Северная пчела" - отъяфвленный враг всякой конкуренции и любитель монополии. Же теперь старинные гродетуры и гроденапли, кожаные венецианские золочёные и расписанные обои, гобелены, севрский и майнский фарфор, богемское стекло, брабантские кружева - восклицает она. Все эти вещи, бесспорно, очень хороши, но так дороги, что ими пользовалась только небольшая часть привилегированных людей. Благодаря дешевизне, свободному производству индустрии XIX века, теперь несравненно большее по сравнению с прошлым веком число людей пользуется благодеяниями цивилизации и образованности".105

Белинский диалектически оценивал роль буржуази в жизни общества, в зависимости от исторических условий: "Буржуазия в борьбе и бурдуазия торжествующая - не одна и та же. В начале её движения она выхлопотала права не одной себе, но и народу, думая, что народ с правами может быть сыт и без хлеба. Но теперь она сознательно морит народ голодом, но ведь теперь она - буржуазия не борьщаяся, а торжествующая".106

Оценивая обстановку в России в конце 1-й половины XIX в., Белинский считал, что ей ещё предстоит длительный путь буржуазного развития: "Мой верующий друг доказывал, что избави бог Россию от буржуазии. А теперь ясно видно, что внутренний процесс развития в России начнётся не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуазию""107

По мнению Белинского, уничтожение буржуазных отношений происходит не в силу чьих-то субъективных решений: "Я не принадлежу к числу тех людей, которые утверждают за аксиому, что буржуазия зло, что её надо уничтожить и только без неё всё будет хорошо. Не хочу заниматься решением такого вопроса, который может быть решён только опытом. Пока буржуазия есть и пока она сильна - я знаю, что она должна быть и не может не быть. Я знаю, что промышленность источник великих зол, но знаю, что она же - источник великих благ для общества. Собственно, она только последнее зло во владычестве капитала, его тирани над трудом".108

Рассматривая борьбу рабочего класса с буржуазией, Белинский в письме к Боткину, написанном в декабре 1947, в отличие от европейских социалистов-утопистов, даёт чёткую характеристику структуры самой буржуазии и отличия рабочего класса от всех других классов и общественных слоёв буржуазного общества. По мнению Белинского, это отличие рабочего класса заключается в отсутствии у него какой-либо собственности: "Слово "буржуазия" не совсем определённо по его многовместимости и растяжимости. Буржуа: и огромные капиталисты, управляющие судьбами современной Франции, и всякие другие собственники, мало имеющие влияния на ход дел и мало прав. Кто же не буржуазия? Разве рабочий, орошающий свои потом, чужое поле".109

Поражает сходство взглядов Белинского и Маркса на природу буржуазного строя и на проблему его уничтожения. Они оба на примере анализа романа французского писателя Эжена Сю "Парижские тайны" пришли по этим вопросам к одинаковым выводам. В своей работе "Святое семейство" Маркс и Энгельс, используя в качестве примера сюжеты из романа Эжена Сю, писали примерно следующее: "Когда дело было сделано, рабочих оттеснили в сторону, и буржуазия одна воспользовалась плодами революции".110

В своей рецензии на этот же роман, написанной в 1844 г., Белинский описывал эти события так: "Рабочий класс в Париже был искусно приведён в волнение партией среднего сословия (буржуа). В слепом, безумном самоотвержении народ не щадил себя, сражаясь против нарушения прав, которые нисколько не делали его счастливее и, следовательно, так же мало касались его, как вопрос о здоровье китайского богдыхана. Когда дело было кончено, буржуа повыползали из своих нор и по трупам ловко дошли до власти, оттеснив от неё всех честных людей. А народ, который лил свою кровь за слово, за пустой звук, что же выиграл себе этот народ? Увы! Этот народ с ужасом вскоре увидел, что его положение не только не улучшилось, но и значительно ухудшилось против прежнего".111

Гневно разоблачал Белинский распространяемые буржуазной пропагандой демагогические рассуждения о якобы равенстве перед законом всех классов буржуазного общества: "Французский пролетарий перед законом равен самым богатым собственникам и капиталистам. Тот и другой судятся одинаковым судом и по вине наказываются одинаковым наказанием, но беда в том, что от этого равенства пролетарию ничуть не легче. Вечный работник капиталиста, пролетарий весь в его руках, ибо тот даёт ему работу и произвольно назначает за неё плату. Этой платы рабочему не всегда хватает на дневную пищу, лохмотья для него и для его семейства. Хорошо равенство! И будто легче умирать в холодном подвале или на холодном чердаке с хартией, за которую было пролито столько крови. Собственник смотрит на работника, как плантатор на негра. Правда, он не может его насильно заставить работать на себя, ноон может не дать ему работу и заставить умереть с голоду".112

Когда Эжен Сю пытался доказать, что пороки буржуазного общества заключаются в плохих или ошибочных законах, Белинский указывал: "Зло скрывается не в каких-нибудь отдельных законах, а в целой системе французского законодательства, во всём устройстве общества".113

Разоблачая буржуазную филантропию Эжена Сю, Белинский соглашался, что он сочувствует бедам простого народа, но "как сочувствует - это другой вопрос. Он желал бы, чтобы народ не бедствовал и, перестав быть голодною, оборванною и частью поневоле преступною чернью, сделался бы сытой, опрятной и прилично себя ведущей чернью, а буржуа оставались бы по-прежнему господами во Франции".114

Исходя из данного анализа буржуазного общества, Белинский пришёл к выводу, что сам по себе рабочий класс, не говоря уже о народе в целом, не в состоянии добиться социального освобождения без наличия у него политической партии, возглавляемой великой личностью: "Вся будущность Франции в руках буржуазии, народ тут может играть пассивно-вспомогательную роль. Когда я при моём верующем друге сказал, что России нужен новый Пётр Великий, он напал на мою мысль как на ересь, говоря, что сам народ должен всё для себя сделать. Что за наивная, аркадская мысль! После этого отчего же не предположить, что живущие в русских лесах волки соединятся в благоустроенное государство, заведут у себя сперва абсолютную монархию, потом конституционную монархию, и наконец республику".115

На этом же основании Белинский отвергал славянофильские иллюзии утопического социализма Герцена, который считал русскую крестьянскую общину середины XIX в. исходной базой для построения социализма в России. Белинский считал крестьянскую общину не имеющей будущего, отжившей формой общественного устройства.116

Единственным средством установления социализма Белинский считал массовую народную революцию и установление революционной диктатуры или, как выражался сам Белинский, соединение социализма с робеспьеризмом".117

Необходимость использования революционной диктатуры для построения социализма была ясна Белинскому ещё тогда, когда его социализм носил утопический характер. В письме Боткину от 27-28 июня 1841 он писал следующее: "Я понял и французскую революцию. Понял и кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую нанависть ко всему, что хотело отделиться от братства с челвечеством. Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливой большую часть его, я бы огнём и мечом истребил остальную". В другом письме Боткину в апреле 1842 он писал: "Тут нечего объяснять, дело ясное, что Робеспьер был не ограниченный человек, не интриган, не злодей, не ритор и что тысячелетнее царство божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами - обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов".118

Причём слово "обоюдоострый меч" означало для Белинского, что этот меч не только для буржуазии, но также и для непоследовательных революционеров.

Таким образом, Белинский в 1841-1842 гг., за несколько лет до Маркса, отбросил всякую мысль о какой-либо возможности мирного перехода к социализму без посредства народной революции и революционной диктатуры.

Однако, Белинский предостерегал против того, чтобы смешивать революционаризм с волюнтаризмом и авантюризмом: "Их презрение к толпе так велико, что они не могут понять, каким образом сам гений потому только и велик, что служит толпе, даже борясь с нею. Поэтому они не хотят снизойти до ознакомления с толпой, до изучения её характера, положения, потребностей, нужд. Они смотрят на толпу, как на стадо, которое может гнать перед собой куда угодно первый умник, если вздумает взяться за это дело. Их любовь и доверенность к теориям (разумеется, преимущественно к своим собственным) так велика, что они скорее решат признать существование целого народа, который не подходит под их теорию, нежели отказаться от неё".119

Белинский выступал за реальную борьбу за построение социалистического общества, а не за попытки разработать на бумаге детальные подробности будущего социалистического общества, как это пытались сделать Луи Блан, Консидеран, Прудон, Вейтлинг и ряд других теоретиков европейского утопического социализма 30-40-х гг. XIX в. Да и Маркс и Энгельс тоже.

Социализм для Белинского, по его же словам, "это вопрос и решение вопросов социального бытия".120 Он не может быть чем то полученным в готовом виде. Он представляет будущее, которое будет достигаться не на словах, а самим ходом жизни: "Разум не создаёт действительности, а осознаёт её".121

Социализм для Белинского - это логический вывод исхода всемирного и национального развития.

Белинского интересовал ряд общих вопросов социализма: мораль и труд в социалистическом обществе. Белинский считал, что носителем новой морали социалистического общества будет новый человек: "Знаю, что средние века - великая эпоха. Но мне приятнее XVIII век - эпоха падения религии. В средние века жгли на кострах еретиков, вольнодумцев. В XVIII веке рубили на гильотинах головы аристократам, попам и другим врагам разума и человечности. И настанет время, я горячо верю этому, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить голову, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе казни и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть. Когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства".122

Говоря о значении труда в социалистическом и коммунистическом обществе, Белинский писал: "Но этот новый труд возможен только тогда, когда новые исторические идеи перестанут быть мнениями и взглядами хотя бы и "высшими", а сделаются сознанием".123