Глава XII ЖЕНЩИНЫ И РЕВОЛЮЦИЯ

«Любовь, труд и знание есть источники нашего существования — они должны править жизнью».

Вильгельм Райх

1. Революционное переустройство

После революции, потрясшей общество до основания, мужчины (реже женщины), полные страха перед экстремизмом и насилием, уставшие от господства террора, постоянных чисток или культурных революций, принимались за создание умеренных режимов. Русская революция не была исключением, хотя она обычно описывается как такой взрыв политического террора и репрессий, каких не знала человеческая история. Немногие исследователи будут отрицать, что смерть диктатора в 1953 г. была решающим поворотным моментом в советской истории. Еще задолго до настоящего времени были заметны признаки того, что советское общество приобретает более-менее устойчивую форму, и что завоевания революции опробованы и изучены, причем некоторые из них отвергнуты как безнадежно утопические. Что касается женского равенства, то оно было максимально ограничено в период Второй мировой войны. Но основные принципы освобождения всерьез никогда не ставились под угрозу, и после 1953 г. было восстановлено многое из утраченного. Теперь, когда легендарные женщины-комиссары сошли со сцены, героини двух войн умерли или вернулись к своим мирным занятиям, мрачный тиран пал, пронзительные вопли сексуальной революции превратились в отдаленный гул, напрашивался вопрос: «Что, собственно, русская женщина получила от революции?».

Первые советские пророки и пропагандисты женского освобождения воспринимали его как процесс уничтожения социальных, психологических и политических препятствий, мешающих свободе и равенству женщин — препятствий, которые возникли задолго до революции в России и которые занимают твердые позиции во всем мире. Вкратце это означало следующее: полное равенство с мужчинами, понимаемое как возможность трудиться и развиваться как полноценная человеческая личность, за исключением только тех различий, которые связаны с биологическими ролями полов. Большевистские лидеры, как мужчины, так и женщины, редко высказывались по поводу отдельных аспектов женского вопроса — работы, образования, власти и секса — так как они рассматривались как неотъемлемые составляющие диалектики эксплуатации и освобождения. Согласно раннекоммунистическим представлениям появление освобожденной женщины невозможно до тех пор, пока не появятся такие социальные факторы, присущие социализму, как кооперативные домохозяйства, государственная забота о детях (чтобы освободить ее для любой работы в соответствии с ее квалификацией), выполнение оставшихся семейных обязанностей обоими супругами в равной степени, образовательная политика (позволяющая женщине достичь вершины своих возможностей и использовать их с максимальной отдачей) и привлечение ее до этого скованных сил на благо социалистического строительства. Дух этой программы можно в сжатом виде представить в трех изречениях ее основных пророков: «Счастье невозможно без труда» (Бебель); «от каждого по способностям, каждому — по труду» (Маркс), «сейчас палку должно много перегнуть на другую сторону» (Чернышевский). Степень ее реализации, однако, определялась не только основными принципами освобождения, но и требованиями модернизирующегося режима.

Сразу же следует заметить, что многие советские женщины ничего не получили от русской революции — кроме горя, боли и ужасной смерти. Кроме выживших представительниц старого режима, которые подвергались дискриминации, остракизму и преследованиям со стороны социалистического общества[801], миллионы женщин-работниц арестовывались, допрашивались, их мучили нравственно и физически, разлучали с детьми, бросали в тюрьмы, в жуткие условия лагерей, морили голодом, избивали, насиловали и даже казнили — и все это делалось коммунистическими властями в эпоху Великого террора. Среди них мы можем встретить не только эсерок, меньшевичек, аристократок и анархисток, но и коммунисток — стойких членов партии, руководительниц женотделов и ветеранок Гражданской войны; не только русских, но и татарок, евреек, полек, грузинок и узбечек; не только жен оппозиционеров, но и работниц, крестьянок, врачей, историков, географов, агрономов, парашютисток и балерин. Каждая женская тюрьма или отделение в лагере, с одной стороны, представляли собой впечатляющий срез степени и разнообразия женского участия в экономической, политической и культурной жизни нации, с другой — страшное напоминание о том, что революция способна пожирать своих детей с такой же готовностью, как и освобождать их[802].

Основные принципы освобождения женщин, пережив эти и другие кошмары советской истории, стали постоянным компонентом системы, и уже ничья личная прихоть и никакие административные кампании не могли серьезно изменить то, что стало такой же неотъемлемой частью советской жизни, как и отсутствие капитализма. Их основой является законодательно закрепленное равенство женщин и мужчин в сферах экономики и образования, идеологически подкрепляемое всеобщим убеждением, что женщина наравне с мужчиной способна к любым видам деятельности, доступным в наше время человечеству. Этим убеждениям соответствовала официальная теория, гласящая, что советские граждане обоих полов лучше, чем кто-либо в мире, подготовлены к выполнению тех задач, которые могут выдвинуть наука и техника в ближайшем будущем. Эта глубокая уверенность, особенно характерная для образованных женщин, уходит корнями в непоколебимый оптимизм радикальной интеллигенции XIX в. И если говорить о главном результате этапа женского освобождения, то следует признать, что этим результатом было преобразование в национальный миф представлений о том, что женщины способны на великие трудовые свершения и что они должны иметь возможность полностью без какого-либо препятствия со стороны мужчин реализовывать свои способности.

При рассмотрении вопроса об участии советских женщин в экономике, следует прежде всего обратить внимание на соотношение между уровнем их занятости и степенью распространенности защитного законодательства. Идеальным всегда считались полная и без каких-либо ограничений женская занятость и развернутая обязательная программа льгот и норм для работающих женщин. В 20-30-х годах эти две цели плохо согласовывались. Во времена нэпа высокий уровень женской безработицы держался как за счет якобы капиталистической системы экономики, так и благодаря противодействию мужчин, рассматривающих женщин как конкуренток в борьбе за рабочие места. Эта ситуация, усугубившаяся после принятия закона о разводе 1926 г., заставила многих разведенных безработных женщин оставить детей или стать проститутками, а иногда сделать и то и другое. И ни законы, запрещающие увольнение женщин, ни усилия по их проведению в жизнь со стороны женотделов, какими бы новаторскими и достойными восхищения они ни были, не дали большого результата. De facto неравенство в оплате за равный труд, будучи незаконным после революции, все равно сохранялось до 30-х годов. Власти открывали специальные школы повышения квалификации для женщин и периодически осуждали отношение мужчин к женщинам как отсталое, но это было бесполезно. Позитивные действия женотделов и других организаций также были бессильны преодолеть сопротивление производственной системы того времени[803].

Женщины, которым удавалось получить работу в период нэпа (менее трети всех занятых в 1928 г.), получали дополнительные преимущества за счет социального обеспечения и защитного законодательства, предоставленных им революцией. Первое трудовое законодательство 1918 г. ввело восьмичасовой рабочий день и должность женщин-инспекторов на фабриках, запретило ночные и сверхурочные работы, а также труд на производствах, вредных для женского здоровья. Но применение этого закона было нерегулярным даже после того, как исчезла возможность оправдывать это ссылками на чрезвычайное положение военных лет (1918–1920). Чиновники в Наркомате труда и профсоюзы были против «чрезмерной» защиты женщин, да и сами женщины-работницы перед лицом безработицы часто предпочитали иметь хотя бы какую-нибудь работу. Вершиной законодательных достижений в отношении женщин была программа по охране материнства, разработанная А. Коллонтай еще до революции и претворенная в закон вскоре после Женского конгресса 1918 г. Закон об охране материнства гарантировал полностью оплачиваемый декретный отпуск продолжительностью восемь недель, перерывы на кормление в течение рабочего дня, оборудованные места для отдыха на фабрике, бесплатное дородовое и послеродовое медицинское обслуживание и денежные выплаты. Его выполнение контролировалось Комиссией по охране материнства и детства (Матмлад), созданной при Комиссариате здравоохранения под руководством врача Веры Лебедевой, большевички и революционерки. Широкая сеть роддомов, консультаций, молочных кухонь, яслей и домов матери-и-ребенка, созданная Матмлад, была, наверное, единственным действительно популярным среди российских женщин нововведением советской власти[804].

В 30-е годы в связи с бурным началом индустриализации происходит увеличение женской занятости и сокращение защитного законодательства. Начиная с первого пятилетнего плана партия развернула широкую кампанию по вовлечению женщин в производство, таким образом отвергнув старую русскую поговорку «Бабе дорога — от печи до порога». Основными способами достижения этой цели были пропаганда, ценовой механизм и создание новых рабочих мест, часто на основе специальных квот для женщин, с предварительной профессиональной подготовкой. Комиссариат труда, Совнарком, Совет Труда и Обороны — все издавали декреты, устанавливающие минимальный процент обязательного участия женщин в производстве, в учебе, в профессиональной подготовке. К концу второго пятилетнего плана количество работающих женщин утроилось по сравнению с 1927 г. Снова вспомнили о боевом воодушевлении периода Гражданской войны, что привело к появлению на производственном фронте ударных женских батальонов, иногда более многочисленных и более производительных, чем мужские. Но горячка индустриализации и растущий авторитаризм ВКП(б) в 30-е годы также вели к сокращению женских прав в сфере охраны труда. В период с 1936 г. до окончания Великой Отечественной войны была сокращена продолжительность отпуска по беременности и родам, так же как и другие меры, ограничивающие использование женского труда. И хотя защитное законодательство было постепенно восстановлено после войны, не следует забывать, что российские женщины, помимо прочих страданий, что выпали на их долю, были страшно перегружены работой и совершенно незащищены в эти годы[805].

Накануне Второй мировой войны женщины составляли 45 % всех занятых, в настоящее время[806] этот показатель превысил 50 %. Данные начиная с 1957 г., показывают, что женщины, составляя 53,8 % от общей численности населения, занимают соответствующие позиции в экономике: 51 % рабочих и служащих и 53 % от занятых в сельском хозяйстве. Занято около 80 % трудоспособных женщин. Десять лет назад этот показатель в два раза превышал соответствующий показатель в Соединенных Штатах. Преобладание женщин особенно заметно в здравоохранении, образовании и социальной работе. С другой стороны, значительное число женщин вовлечено в «материальное производство», в том числе в сельскохозяйственный и низко квалифицированный тяжелый труд, и определенная часть высококвалифицированных женщин выполняют монотонную и малозначительную работу, которую едва ли можно назвать перспективной. Также справедливо и то, что женщины чаще, чем мужчины, выполняют работу, которая по западным стандартам является достаточно непроизводительной. Тем не менее, если мы признаем, что право на труд и возможность трудиться и зарабатывать себе на жизнь являются основным принципом женской эмансипации, мы можем согласиться с заключением Нортона Доджа о том, что едва ли где-нибудь еще, кроме как в советском обществе, сделано больше в этом направлении[807].

Широкий спектр профессий, открытых для советских женщин впечатляет. Они не только играют на скрипке, издают газеты, делают операции и преподают в школе; они также работают с отбойным молотком, водят большегрузные машины, передают новости по радио и летают вокруг Земли на космическом корабле. Если Валентина Николаева-Терешкова, знаменитая своим только что упомянутым подвигом, является символом образованной советской женщины, то это не благодаря ее героизму, чем едва ли удивишь советских женщин, а благодаря ее техническому образованию и научной любознательности, которая с ранних лет воспитывается в советских девочках. Именно огромное разнообразие женских профессий и большое количество женщин-инженеров создают тот социальный контекст, который делает карьеру Терешковой не курьезом, а настоящим социальным феноменом.

Труд не является обязательным для женщин в Советском Союзе. Трудовые договоры заключаются непосредственно на предприятиях и трудоустройство в соответствии с квалификацией гарантируется государством. Заработная плата и покупательная способность советских женщин несопоставимы с западными, но тем не менее она сопоставима с мужской. Законодательство и конституция провозглашают принцип «равной оплаты за равный труд», и этот принцип соблюдается[808]. Даже среди развитых стран этот принцип редко является преобладающим как de jure, так и de facto. Советские женщины пользуются некоторыми преимуществами по трудовому законодательству, наиболее важными из которых являются льготы матерям. Последняя версия коллонтаевского закона, принятая в августе 1973 г. гарантирует всем работающим женщинам оплачиваемый шестнадцатинедельный декретный отпуск, право на легкий труд по возвращении на работу, бесплатное медицинское обслуживание во время беременности и родов и либо бесплатные ясли, либо право оставаться с ребенком дома без заработной платы, но с сохранением рабочего места и должности. Незамужние, разведенные и вдовы обеспечиваются еще больше[809]. Эти меры дают советским матерям чувство определенной защищенности и самоуважения.

Равное образование для мужчин и женщин было ключевым моментом у теоретиков женского вопроса начиная с 60-х годов XIX в., и то, что советский режим сумел осуществить его в полной мере — достижение, которым он в полной мере может гордиться. Накануне революции в деревне были неграмотными 17 млн человек, из них — 14 млн женщин[810]. Неграмотность была в основном женской проблемой, и поэтому на ее решение именно женщины направили свои таланты и свою энергию. Закаленная революционерка Анна Курская руководила Всероссийской чрезвычайной комиссией по ликвидации безграмотности (Ликбезом)[811], созданной при Народном комиссариате просвещения в 1920 г. В 1923 г. для поддержки деятельности Ликбеза по всей стране стали возникать добровольные общества «Долой неграмотность», в которых также работали в основном женщины. Женотделы также направили часть своих сотрудниц на борьбу с неграмотностью. Эта кампания, самая значительная из всех государственных кампаний подобного рода, дала поразительные результаты: к 1926 г. читать и писать могло 42,7 % российских женщин, к 1939 г. их число увеличилось до 83,4 %. Таким образом, неграмотность была почти ликвидирована, а затем были претворены в жизнь все принципы светского образования, сформулированные еще в XIX в. Оно стало всеобщим, бесплатным, обязательным и совместным. Образовательная политика носила массовый характер, хотя и спустя пятьдесят лет половина женщин не имели семилетнего образования, и в некоторых районах восточных республик можно было встретить малограмотных или неграмотных женщин[812].

Первые декреты советской власти провозглашали совместное обучение в школах, равный доступ к образованию для обоих полов, запрет телесных наказаний, одинаковые учебные программы для мальчиков и девочек. Учеников теперь не разделяли по признаку пола на будущих домохозяек и будущих деятелей общественной сферы. Для всех были в одинаковой мере доступны все предметы, включая естественнонаучные и технические дисциплины. Девушек, чьи скрытые таланты в естественных и точных науках были разбужены таким подходом, убеждали, что для них, как и для юношей, карьера в этой области является приемлемой. Как отметила в 1921 г. Н. К. Крупская, равенство полов в жизни должно строиться уже в начальной школе и начинаться с равенства в образовании. Так вера в разнообразные способности женщин, долгое время вынашиваемая женщинами-интеллигентками XIX в., стала частью советской системы образования. Даже отмена Сталиным в 1943 г. совместного обучения, не смогла серьезно изменить принцип равенства в образовании: даже во время десятилетнего периода раздельного обучения программы для мальчиков и девочек по основным предметам оставались одинаковыми и с начальных классов девочки также обучались широкому кругу дисциплин[813].

Важным направлением в достижении равенства в образовании была попытка внедрения женщин в так называемые специализированные средние учебные заведения[814], бывшие промежуточными центрами подготовки ученых и инженеров. К 1927 г., во многом благодаря усилиям женотделов, женщины составляли 40 % учащихся этих школ. С началом индустриализации правительство провозгласило, что женщин должно быть не менее 30 % во всех школах подобного рода, а к началу Второй мировой войны их доля составляла половину учащихся. Квоты и поощрительные методы с такими же впечатляющими результатами использовались и для увеличения количества женщин в университетах и институтах. Данные середины 1960-х гг. показывают, что женщины составляли 53 % студентов-медиков, от 75 до 80 % биологов, 25 % — агрономов, около 2/3 студентов-химиков, почти половину всех обучающихся на математических факультетах и от 25 % до 40 % — на физических и геологических. Эти цифры особенно впечатляют при сравнении с аналогичными показателями в других странах. Результатом этого является необычайно большое число женщин-ученых и инженеров. Согласно данным Доджа, женщины составляли 63 % всех специалистов со средним специальным образованием, 92 % среднего медицинского персонала, 75 % плановиков, статистиков и бухгалтеров. Действительно более половины работников умственного труда в Советской России — женщины, и это в стране, где за два десятилетия до революции озадаченный крестьянин мог спросить женщину-аптекаршу: «А скажите, барышня, можно ли женским умом вникнуть в такие вопросы?»[815].

Перед выпускниками советских школ открывался широкий спектр профессий и занятий. Наиболее показательна разница в советском и западном подходе к использованию женских талантов в медицине и технике. Традиции женского движения XIX в. и массовые эпидемии, которые пережила Россия после революции, привели к активному привлечению женщин в медицинскую профессию. Уже в 1926 г. женщины составляли половину всех студентов-медиков, а к 1935 г. — половину всех врачей. Этот показатель с тех пор неуклонно повышался, и сейчас[816] медицина считается в основном женской профессией. Многие первые советские женщины-доктора были революционерками и ветеранками Гражданской войны, прошедшими через работу в подполье, санитарных поездах и в мирное время посвятившими себя медицинской профессии. Женщины-инженеры, техники и ученые встретили больше препятствий, чем женщины-медики, но враждебное отношение к ним, существовавшее вначале, не продлилось долго. Во время Гражданской войны они проектировали и строили мосты и железные дороги, в 1920-е годы они участвовали в электрификации Ферганской долины в Туркестане, а в 1930-е годы стали обычным явлением в экономической жизни страны[817]. Однако последние исследования показывают, что безоблачные картины полного равенства в праве на труд и образование, представляемые официальной советской идеологией, не соответствуют действительности. «Двойной подход» и «политика пола» продолжают создавать препятствия тем женщинам, которые стремятся добиться большего и сделать карьеру в избранной профессии. Существуют даже официальные, хотя и не предающиеся огласке, директивы, нарушающие принятую доктрину равенства, как например существующая сознательная практика предпочтения мужчин в некоторых высших учебных заведениях, опирающаяся, как считает один исследователь, на убеждение, что женщины после завершения образования менее перспективны, чем мужчины. Как бы ни мотивировалась эта позиция, по сути она является отходом от эгалитарной концепции женского образования, вынашиваемой русской интеллигенцией с 60-х годов XIX в. Это является свидетельством существования, хотя и в меньшей степени, чем на Западе, системы профессиональной сегрегации женщин, вследствие которой женщины направляются в основном в относительно низкооплачиваемые и низкостатусные виды деятельности, некоторые из которых (торговля, медицина, преподавание) оказались успешно «феминизированными». Это одна из причин, почему вопреки законодательно установленному принципу равной оплаты за равный труд, в Советском Союзе до сих пор сохраняется заметный разрыв в доходах мужчин и женщин[818].

Советская модель решения женского вопроса выглядит еще более впечатляющей в сравнении с другими странами и другими эпохами[819]. Несмотря на успехи русских феминисток, количество женщин, допущенных к получению высшего или специального образования до 1917 г. оставалось незначительным. В настоящее время во всех развитых демократиях Запада (после столетия борьбы феминисток за права женщин) сохраняются огромное неравенство и мужская монополия в тех сферах человеческой деятельности, которые в Советском Союзе открыты для женщин, и вследствие этого происходят непростительные потери таланта, энергии и образования. Некоторые могут возразить, что американские и европейские женщины удовлетворены своим высоким жизненным уровнем и совсем не стремятся оказаться в положении советских женщин, которые обязаны работать. Это могло быть справедливым несколько лет назад, но это уже совсем не так для все возрастающего количества женщин на Западе. Эта проблема слишком хорошо известна в Соединенных Штатах для того, чтобы останавливаться на ней здесь подробно. По данным исследования Европейского экономического сообщества, три четверти женщин вообще не заняты, хотя многие из них бесплатно работают на ферме или в другом семейном бизнесе. Для оплачиваемых работниц положение 119 статьи Римского договора о равной плате за равный труд остается пустым звуком. Эвелин Суллеро, автор отчета, убеждена, что многие европейские женщины желают «избавиться от скуки домашнего очага и достигнуть благодаря работе относительной экономической и психологической независимости»[820]. В Советском Союзе для женщины, когда она решает проблему работать ей или нет, это означает свободу в выборе работы, на Западе этот выбор, как правило, означает свободу остаться дома. Возникают еще два вопроса. Может ли женщина быть независимой психологически, если она не является экономически независимой? Может ли она быть действительно экономически независимой, если деньги, которые она тратит, зарабатывает кто-то другой?

«Народы, чьи женщины вынуждены выполнять более тяжелый труд, чем это принято у нас, — писал Энгельс, — часто испытывают значительно больше уважения к своим женщинам, чем мы, европейцы, к своим»[821]. И хотя было бы глупо утверждать, что это утверждение Энгельса универсально, к российскому обществу оно применимо. В культурах, где мужчины захватили все наиболее важные виды деятельности и имеют монополию на власть, женщины вынуждены, часто не осознавая этого, определять себя, ориентируясь на представления другого — деятеля, производителя, кормильца, другими словами, мужчины. Женщины, которые в таких обществах выполняют высококвалифицированную работу, под давлением существующей в них системы ценностей ощущают себя аномалией. Только в обществах, где женский труд и женские достижения являются общепринятой нормой, женщина обладает тем непринужденным чувством собственного достоинства, которое веками считалось прерогативой мужчины. Американские и английские жены, также как и большинство европейских замужних женщин, представляются как миссис такая-то или жена доктора такого-то. Подтекст здесь таков: вы должны знать моего мужа, он тот-то; а я всего лишь его жена. Русские замужние женщины редко представляют себя, ссылаясь на своих мужей. Советская женщина имеет своих собственных друзей, как женского, так и мужского пола, свой круг общения, в который муж не обязательно входит, не потому что он «выше» этого, а потому, что он имеет свой собственный. В основе всего этого лежит то обстоятельство, что жена в большинстве случаев имеет свою собственную работу и свою идентичность.

Эта традиция в целом разделяется мужчинами, так как в противном случае у нее было бы мало шансов на существование. Конечно, в советском обществе существуют мужчины, которые открыто демонстрируют свое грубое и пренебрежительное отношение к женщине, так же как и те, которые скрывают его под маской показного уважения. Но в сравнении с другими обществами их удивительно мало. Недавно снятый фильм о Гражданской войне под названием «Белое солнце пустыни» (1972) представляет героя-большевика, который, будучи назначен опекать гарем из десяти[822] жен местного бая, сразу же помещает их в «Первое общежитие освобожденных женщин Востока», над входом которого висит плакат «Женщина тоже человек»[823]. Нетрудно представить, какой фильм сняли бы на этом сюжете западные кинематографисты, ориентирующиеся на вкусы своей зрительской аудитории. Без сомнения, этот фильм благоговейно воспроизводит официальный имидж большевика, но он также отражает широко распространенное отношение советских мужчин, унаследованное от русской интеллигенции и тиражированное средствами массовой информации. Уважение к личности женщины, возможно, частично объясняется сохраняющейся памятью о той роли, которую женщины играли в революции и двух великих войнах. Но это уважение не сохранилось бы надолго (как показал западный опыт отношения к женской службе во время войны и после нее), если бы женщины не стали играть существенную роль в национальной экономике и управлении. Галантность американского или английского генерала по отношению к женщине заметно отличается от того сдержанного уважения, которое генерал Красной Армии проявляет по отношению к острой на язык сотруднице высокой квалификации.

Некоторые обозреватели и критики, ссылаясь на эту психологическую связь между мужской и женской индивидуальностью, пишут о пуританстве советского общества. В действительности же советское отношение к сексу не является ни пуританским (то есть негативным по отношению к сексу), ни викторианским (то есть невежественным или притворяющимся невежественным в отношении него). Современные советские взгляды на любовь и секс достаточно полнокровны, хотя это можно сказать скорее о частной жизни, чем о публичных высказываниях. Для них, тем не менее, характерна открытая враждебность к порнографии, и выразителей этих взглядов можно считать духовными наследниками тех поразительных представителей русской интеллигенции, которые яростно боролись против распространения санинизма за много десятилетий до этого. Антипорнографическая традиция интеллигенции восходит даже к еще более ранним временам. «Порнографические книги, — писал А. Н. Радищев в 1790 г., - полные двусмысленных описаний, выставляющие порок, каждая страница и строка которых зияют неприкрытой наготой, наносят вред юношеству и неокрепшим душам. Поощряя уже и без того воспаленное любопытство, возбуждая тайные чувства и пробуждая мирно спящее сердце, они ведут к преждевременному половому созреванию, обманывают юношеские чувства по поводу их кажущейся выносливости и приводят их к преждевременному истощению»[824]. Искусственная стимуляция чувственности при помощи женской наготы с советской точки зрения одинаково вредна как для наблюдателя, так и для объекта наблюдения и способствует возбуждению страстей, которые не так легко удовлетворить.

Официальная позиция в отношении секса гласит, что воздержание не наносит ущерба здоровью, что в сексуальные отношения лучше вступать по достижении психологической и физиологической зрелости, и что беспорядочные и добрачные половые связи одинаково вредны как для мальчиков, так и для девочек. Некоторые даже склонны вспоминать Домострой, когда «попирается самое святое в жизни женщины»[825]. Но сохранение девственности до брака не является таким же важным моментом для советской супружеской пары, каким это было еще несколько лет назад в странах с жесткими пуританскими и викторианскими традициями. Секс до брака не одобряется, но не прямо. Например, Юрий Гагарин, вторя Ленину, дает наказ подрастающему поколению готовить себя к строительству коммунизма, успевая в учебе, занимаясь спортом и помогая по дому[826].

Жизнь в Советском Союзе, точно так же как и в других странах, не соответствует официальному этосу. Добрачные связи — достаточно обычная вещь среди молодых советских женщин, причем они не окружаются такой секретностью и не сопровождаются чувствами вины и стыда, как это было еще совсем недавно у американских девушек. Многие пары живут вместе, не регистрируя брак; трудности у них возникают скорее из-за юридических проблем, нежели из-за общественного мнения. Термидорианское бичевание беспорядочных и безответственных сексуальных связей никогда серьезно не покушалось в России на свободу поведения. Вероятно, режиссер Лариса Шепитько выразила в 1969 г. отношение молодого поколения к этому вопросу, сказав: «Всякое вмешательство общества в личную жизнь взрослых людей крайне опасно до тех пор, пока само общество не станет идеальным. Но в идеальном обществе не будет необходимости вмешательства в личную жизнь». Хотя, с другой стороны, найдется мало российских граждан, которых бы не шокировали западные радикальные идеи в области сексуальных отношений, как например предложение датской феминистки-философа Ирен ван дер Витеринг о том, что все девочки должны приобретать сексуальный опыт сразу после достижения половой зрелости, и что они не должны выходить замуж, не приобретя сексуального опыта. Девушкам-комсомолкам подобные вещи, так же как и рассказы о сборищах нудистов, групповом сексе, шведских семьях и обмене женами кажутся не только отвратительными, но и невероятными[827].

Семья и брак по-прежнему остаются нормами советской жизни и целью, хотя и не единственной, для большинства женщин. Такое отношение к этим институтам, по-видимому, сохраняется повсюду, несмотря на волны сексуального бунта, которые, впрочем, не раз разбивались о них в течение этого века. Социологи, как на Западе, так и на Востоке, до сих пор едины во мнении о том, что семья — один из наиболее стабильных общественных институтов. Один из них, М. Янг, предсказывал, что в 1984 г. произойдет очень много изменений в нашем образе жизни, «все мелкие инструменты будут визгливо исполнять новые мелодии, но в басовой партии семьи мы услышим ту же тему, что и теперь»[828]. Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что сексуальная и семейная революции в Советской России 1920-х гг. не была просто следствием Октябрьской революции или утопическим экспериментированием. Они скорее были частью более широкого феномена подгонки социальных и сексуальных отношений под требования индустриализации, которая достигла своего пика в 1920-х гг. в Германии, Англии, США и других странах. Последующие компаративные исследования без сомнения обнаружат большее, чем это принято думать сейчас, сходство между западным и советским опытом. Во всех странах мира семья и брак подвергались нападкам, хотя эти атаки в англо-саксонских странах не носили такой идеологической окраски, как на континенте. Во всех случаях, впрочем, включая и наиболее опасный советский вариант, жертва этих нападок — семья, выжила, хотя и в несколько измененном виде.

Новое семейно-брачное законодательство 1968 г., принятое пятьдесят лет спустя после первого семейного кодекса, разрушило баланс между радикальными преобразованиями 1916–1926 гг. и контр-преобразованиями 1936–1941 гг. Развод и аборты снова стали доступными, но de facto брак охранялся неюридическими методами. Заключению брака теперь предшествует месячное ожидание, или «помолвка», для предотвращения поспешных браков. Эта мера многими молодыми людьми воспринимается как оскорбительная, но при определенных обстоятельствах ее можно обойти. Если бракосочетание происходит в ЗАГСе, то достаточно простого предъявления документов и номинальной платы. Власть, однако, поощряет более сложную церемонию во Дворце бракосочетаний, что подразумевает предварительную запись, свадебное платье, свидетелей со стороны жениха и невесты, цветы, свадебный кортеж, марш Мендельсона и семейный банкет в завершение. В советском браке личные и имущественные права женщины сохранились без изменений. Раздельное проживание не поощряется, но и не запрещается, и некоторые пары, следуя старой традиции, полагают, что жить отдельно и встречаться только во время праздников и отпусков более романтично и соответствует их интересам. Советский брак разнообразен, так же как и всюду и было бы глупо рассуждать о специфичности советского семейного образа жизни или о взглядах на брак типичной советской женщины. И еще одна короткая иллюстрация, подводящая итог многому из того, что я слышал на этот предмет. Молодая женщина объясняет читателям, что и она, и муж имеют одинаковое образование и одинаковую заработную плату, хотя она много читает, а ее муж проводит свое время на футболе и хоккее. «Почему, — спрашивает она, — он должен заслуживать больше уважения, чем я?»[829].

Ни советское, ни любое другое общество не смогли решить древние, как и сам брак, проблемы, связанные с несовместимостью супругов, скукой размеренной жизни и прочими неизбежными явлениями, которые становятся проклятьями семейной жизни, продолжающими подстерегать супружеские пары. Ликвидировать эти проблемы не в состоянии ни работа для женщин, ни полное равенство полов. Поэтому в Советском Союзе принята гуманная и разумная процедура развода как законный и либеральный способ разрыва неудавшихся союзов. Фактически она является возвращением закона 1917 года. Некоторые современные советские авторы полагают, что закон 1944 г. привел к росту незарегистрированных браков и искусственному сохранению фактически распавшихся семей. Движение за реформу началось сразу после смерти Сталина с апеллирования к ленинским идеям о свободном браке и разводе со стороны ее поборников, которым противостояли консерваторы, отвечающие безразличием, молчанием и бюрократическими проволочками. Указ 1965 г. существенно упростил процедуру развода, заменив двукратные слушания однократными и убрав такие неприятные моменты, как обязательная огласка процесса. Впоследствии как судебная практика, так и общественное мнение привели к его дальнейшему упрощению, и в семейное законодательство 1968 г. были включены новые статьи о разводе. По взаимному соглашению бездетные супружеские пары могли быстро и безболезненно оформить развод в ЗАГСе уже через три месяца после свадьбы. Остальные должны пройти через формальную процедуру примирения; при его невозможности каждый случай рассматривается в местном суде, который принимает во внимание как экономические и психологические факторы, так и интересы детей. Заявления о разводе отклоняются очень редко и по решению суда можно подавать апелляцию в вышестоящие инстанции[830].

В результате если в 1965 г. разводимость в СССР (1,6 на 1000 человек) была ниже, чем в США (2,4 на 1000 человек), хотя и вдвое выше, чем в Англии и Франции, то к 1967 г. она возросла до 2,7, превысив показатель Соединенных Штатов[831]. Разводимость выше в западных республиках и ниже в восточных, значительно выше в городах, чем в сельской местности. Так, уровень разводов в Москве за три года (с 1964 по 1967) подскочил с 3,6 до 6,0. Ленинград отстает ненамного. Согласно последним данным во многих случаях инициаторами разводов становятся женщины, и супружеские пары практически обречены на развод, если образовательный уровень жены выше уровня мужа. Сетования прессы подтверждают это. Но если обратиться к причинам распада браков, то в них нет ничего неожиданного: в их основе в различных комбинациях лежат несходство характеров и жизненных целей, перегрузки на работе и в учебе, соблазны городской жизни, стесненные жилищные условия, проживание под одной крышей с родственниками, — все это зачастую сдобренное изрядными дозами алкоголя[832].

Право на аборт было возвращено советским женщинам даже еще ранее права на развод. Двадцатилетний период, в течение которого он был запрещен, убедил советские власти, что такая политика ведет к нелегальным абортам, вследствие чего наносится серьезный ущерб безопасности и здоровью женщин; и после 1953 г. они смогли, не опасаясь подвергнуться резким нападкам, это признать. Закон 1955 г. восстановил право женщины на аборт по ряду медицинских показаний, а в случае ее требования и по социальным показаниям. И хотя Б. Мэдисон отмечает наличие бюрократических препятствий в начале 1960-х гг., сейчас они практически исчезли; и положение о том, что «женщины имеют право сами решать иметь или не иметь ребенка, и какое количество детей они хотят иметь» соответствует реальному положению вещей. Советские женщины независимо от их личных взглядов на брак и материнство одобряют такую позицию и не понимают, почему «богатые» страны с прекрасным медицинским обслуживанием не могут предоставить право аналогичного выбора своим женщинам[833]. Аборты — обычная вещь в России и не только в многодетных семьях. И хотя к незамужним матерям здесь редко относятся свысока, многие молодые женщины предпочитают при помощи аборта избежать этой участи[834].

И еще несколько заключительных слов о женщинах и сексе. Советскому режиму, несмотря на все его попытки, не удалось искоренить проституцию. В 1930-х гг. она заметно и быстро сократилась за счет политики реабилитации проституток, устройства их на работу и тюремного заключения для так называемых «неисправимых». Но последние десятилетия проститутки снова появились в столице, развлекая туристов и богачей. И хотя группы проституток теперь не дефилируют по своим дореволюционным маршрутам, Невскому или Лиговке, их можно встретить в валютных барах, в такси, курсирующих по улице Горького в Москве или у входа в гостиницы. Конечно, во всем Советском Союзе нет ничего подобного Репербан, Пигаль, Кюрфюстендам или амстердамской Канал-стрит. Нет публичных домов, хотя есть определенные места, где вы можете заняться сексом с девушкой, готовой продать себя за валюту, подарки или одежду. Есть и сутенеры. Но преобладающее большинство советских женщин не продает себя ни в качестве проститутки, ни в каком-либо другом — жены на содержании мужа, секс-символа, живого товара, эскорт-герл, модели или гейши, и не позволяют другим продавать себя. Хотя по западным стандартам они обладают немногим — у них есть работа, собственный заработок, и они пользуются уважением со стороны мужчин и общества.

Главным пунктом обвинения в господстве и доминировании, предъявляемого мужчинам американскими феминистками в последние годы, является чрезмерная феминизация женщин путем привязывания их к дому и обеспечения их различными электробытовыми приборами и приспособлениями, которые отупляют ум и душу и фетишизируются, стимулируя жажду их приобретения и заставляя забыть о реализации своих способностей. В отличие от американской домохозяйки советская жена не наслаждается элегантной праздностью, различными бытовыми приспособлениями, предметами роскоши и самым высоким в мире уровнем жизни. Но, с другой стороны, она пользуется официальным признанием ее достоинств как человеческой личности, правом на работу, возможностью продвигаться до определенного уровня по служебной лестнице и благодаря предоставленным ей экономическим возможностям ощущает себя равной своему мужу или возлюбленному. Конечно, в обоих обществах имеются исключения из правил. Иногда и в Советской России можно увидеть праздных женщин, сплетничающих и лузгающих семечки во дворах, несмотря на то что они вполне способны зарабатывать себе на жизнь. Американские женщины, особенно молодые, также все менее стремятся выйти замуж за загородный дом, гараж на две машины и страховой полис. Они намерены учиться, работать, жить и любить в соответствии со своими собственными представлениями о жизни, без помощи церкви или рекламы. Американки с таким уровнем развития сознания имеют значительно больше общего с вчерашними и сегодняшними советскими женщинами, чем им это кажется.

2. Нерешенные вопросы

Выше мы рассмотрели положительные стороны статуса советской женщины. Теперь необходимо взглянуть на невыполненные обещания и противоречия между советской доктриной равенства полов и действительным положением вещей. Большинство из них в большей или меньшей степени подпадают под следующие категории: деревенская жизнь, где сохраняется приниженное положение женщины и так называемая двойная нагрузка, которая осложняет жизнь городской женщины, взваливая на нее бремя и работы, и домашнего хозяйства, а также сексистские взгляды, присущие всем социальным и экономическим группам.

В крестьянской среде особенно заметен замедленный процесс освобождения женщины. Даже через шесть месяцев после свершения революции крестьянская женщина еще испытывала дискриминацию даже в способе наказания. Например, одна крестьянка вместе с любовником была обвинена в убийстве мужа, и если любовника просто расстреляли, то ее, привязав к телу казненного, закопали живьем. Через десять лет после революции, спустя годы упорной работы Женотделов и других организаций Н. К. Крупская сетовала на то, что русские крестьянки, несмотря на многие свои замечательные качества, «очень отстали в своем развитии». Неграмотность, недостаток возможностей в получении образования и отсутствие каких-либо альтернативных ролей для женщины в деревенской жизни исключали развитие по вертикали, в то время как развитие по горизонтали блокировалось существовавшим на селе отношением к разводу и оставлению семьи. Мужчины в российской деревне не поддерживали своих женщин в их стремлении к эмансипации. Эта идея не вписывалась в представления русских крестьян о «бабе». Их враждебность к феминизму часто проявлялась в реакции на относительно безобидные вещи, как например в отношении участия их жен в Международном женском дне. Как решил муж одной из них: «Они обойдутся и без тебя. Ты слишком грязная и глупая, ты годишься только для того, чтобы ходить за коровой». Литература того времени пестрит описанием подобных эпизодов. Бесконечные резолюции и декреты принесли мало пользы и к 30-м годам большинство российских крестьянок оставались вне сферы партийного влияния[835].

Массовой коллективизации в Советской России предшествовал такой интересный феномен как «женские коммуны», созданию которых способствовало большое количество женщин, оставшихся одинокими из-за войн 1914–1920 гг. Например, есть свидетельства о существовании в 1919 г. такой коммуны в Харьковской области. Вдовы, незамужние девушки и другие крестьянки, оставшиеся по разным причинам одинокими, жили вместе и сообща ухаживали за детьми, готовили еду и стирали. К подобного рода объединениям относились Свободная трудовая артель и Товарищество одиноких вдов имени Розы Люксембург; в конце 1920-х гг. наиболее известной была Женская коммуна Артюхиной, созданная в 1929 г. женщиной-работницей в Сальской степи и состоящая из поденщиц. Одно из последних подобных предприятий, с общей кухней, пекарней и прачечной, объединившее 424 женщины и 254 мужчины как семейных, так и одиноких, существовало в 1931–1932 гг. Но огромное большинство российских крестьянок сохраняло враждебное отношение к коммуне как к форме социальной и производственной организации. В их представлении она ассоциировалась с чуждой цивилизацией, где присутствовали атеизм, многоженство или отрицание брака, групповой секс на огромных кроватях, конфискация детей и сатанинская атмосфера разврата. Таким образом, коммуна как социальный институт, на который возлагали надежды не одно поколение социалистов от Чернышевского до Коллонтай, как на средство полной эмансипации женщин, не смогла прижиться в российской деревне[836].

Коллективизация не испытывала недостатка в женских кадрах. Полмиллиона подготовленных женотделами уполномоченных, женщины-председатели сельсоветов, около 5000 женщин, работавших заместителями начальника политотделов МТС, женсектор агитмассотделовских женских бригад ударниц, включая женщин-участниц движения пятисот, получавших по пятьсот центнеров сахарной свеклы с гектара, и, наконец, женщины-трактористки, чей прототип Паша Ангелина символизировала союз отсталого человечества с самодвижущимся металлом — все они принимали в ней активное участие в стремительном и тщательно организованном движении к экономической модернизации[837]. Как крестьянки воспринимали коллективизацию? Если не считать миллионов тех, кто вместе с мужьями и детьми был раскулачен во время насильственной коллективизации или умер от голода, который был непременным ее спутником, русские женщины в целом, кажется, без особой враждебности приняли новый порядок. Деревенские женщины теперь по закону получили равные права на имущество и свободу распоряжаться своим заработком. Эти изменения в законодательстве наряду с льготами матерям предоставили крестьянке до некоторой степени экономическую независимость, не прибегая при этом к ненавистным коммунам, которые, как она боялась, могли лишить ее семьи, огорода и добродетели. Но в целом о крестьянке заботились мало, перегружая ее непосильным трудом, а та роль, которая когда-то предназначалась ей в общественной жизни, постепенно поблекла, хотя и не была совсем забыта[838].

После того как во время коллективизации крестьянки получили право на самостоятельный заработок, полное равноправие перед лицом закона, систему социального обеспечения и возможность получения профессионального образования, мало что изменилось в их статусе. В середине 1960-х гг. 83 % сельских женщин занимались низкоквалифицированным трудом в полях и на фермах, выполняя при этом всю домашнюю работу. Занятия лишь немногих из них были связаны с техникой. После Второй мировой войны легендарная трактористка Паша Ангелина перестала символизировать женский труд в деревне. В деревне нет такой специализации труда как в городе, и здесь по-прежнему доминирует мужская точка зрения, что именно мужчины должны занимать наиболее ответственные посты. Это особенно заметно в колхозной администрации. В 1961 г. газета «Известия» отмечала, что, «как оказалось, мужчины управляют, а женщины работают»[839].

Несбалансированные экономические отношения порождают неравенство в частной сфере и наоборот. Сельские девушки даже до замужества значительно менее свободны в своем поведении, чем городские, и деревенские ревнительницы нравственности до сих пор готовы вымазать дегтем ворота дома, дающего приют «бесстыднице». С трудом отмирающие традиции приводят к стремлению возродить прежнее отношение к ухаживанию и браку. Так, например, молодежный клуб безуспешно старается вытеснить «улицу» — милый, но слегка сексистский вариант ярмарки невест, а пары молодоженов после посещения унылого деревенского ЗАГСа обязательно совершают прогулку вокруг местной церкви. В доме муж продолжает быть «хозяином», даже по официальному определению, выступая, как в свое время всемогущий «большак», в качестве ответственного представителя семьи. Известное советское этнографическое исследование «Деревня Вырятино» правдиво описывает жену как «хозяйку, воспитательницу детей и организатора повседневной жизни». Вряд ли можно ожидать в ближайшем будущем серьезных изменений в данной ситуации, учитывая циклический и стабильный характер сельской жизни, низкий уровень капиталовложений в сельскохозяйственный сектор и недостаток рабочей силы в сельском хозяйстве[840].

У городских женщин, которые получили значительно больше преимуществ от коммунистической программы эмансипации, проблемы другого плана. Обладая большей мобильностью, лучшим образованием и более широкими возможностями для выбора профессии, чем их сельские сестры, они, по иронии судьбы, практически не имеют времени для использования этих возможностей настолько, чтобы превратить в реальность декларированное равенство. Для огромного количества так называемых «семейных женщин», тех, у кого есть мужья, дети и родственники, о которых нужно заботиться, самым главным препятствием для достижения равенства является так называемая «двойная нагрузка», подразумевающая, что средняя советская женщина отработав полный рабочий день в учреждении или на фабрике, сразу после его окончания должна выполнять свои домашние обязанности, связанные с хождением по магазинам, работой по дому, уходом за детьми, в результате чего количество ее рабочих часов по сравнению с теми, кто не обременен этими обязанностями, удваивается. По этому поводу несколько лет назад Бетт Ставракис написала: «Советы не просто опровергли теорию о том, что место женщины в доме, они трансформировали ее в другую теорию, утверждающую, что место женщины и на работе, и дома»[841].

Эта двойная нагрузка не фиксируется в социалистической теории, которая всегда учила, что в домашней работе и воспитании детей жене частично будут помогать коммунальные службы и частично муж. Идеи Бебеля, Энгельса и Коллонтай повторялись в советских декларациях по этому вопросу вплоть до середины 1930-х гг. Вторая партийная программа предлагала уничтожить «ярмо домашней экономики путем учреждения жилищных коммун». «Азбука коммунизма» (1920) вопрошала, как женщина-труженица «сможет осуществлять свои права, когда она должна вести дом, хозяйство, ходить на рынок, стоять в очередях, стирать, смотреть за детьми, нести тяжелый крест этого домашнего хозяйства»? Во время первой пятилетки жалобы и воззвания достигли наивысшей точки. «Долой кухню!» — восклицал педагог периода индустриализации Ильин. «Мы уничтожим эту тюрьму! Мы освободим миллионы женщин от домашнего хозяйства. Они, так же как и все мы, хотят работать. На фабрике-кухне один человек сможет приготовить от пятидесяти до ста обедов в день. Мы заставим машины чистить картошку, мыть посуду, резать хлеб, мешать суп, делать мороженое». Лозунги типа «Кастрюля — враг партийной ячейки» или «Долой горшки и сковородки» стали ключевыми в экономической и политической агитации[842].

Эти лозунги не были просто декларацией. И во время, и после Гражданской войны организовывались широкие кампании и затрачивались большие усилия на то, чтобы по соседству с каждой открывающейся фабрикой находилась столовая. Но общественные кухни и столовые в жилых домах так и не прижились, и в 1936 г. редакционная статья «Правды» осуждала проект жилого дома без индивидуальных кухонь как «левый уклон» и попытку «искусственного насаждения коммунального образа жизни». Дома-коммуны так никогда и не появились в городах, а в период коллективизации и сельские коммуны были заменены более индивидуалистическими колхозами. Несмотря на то, что полное общественное обеспечение сохранилось как идеал, общая тенденция развития общества уводила все дальше от того, чтобы сообща питаться, жить и вести хозяйство. В последнее время наблюдается необратимая тенденция замены коммунальных квартир, или «коммуналок», являвшихся удобным сочетанием социалистических принципов с решением проблемы дефицита жилья, отдельными квартирами. Тихое и постепенное отмирание коммунального образа жизни частично связано с партийным решением укрепить нуклеарную семью, частично — с недостатком энтузиазма со стороны большинства россиян в отношении этой специфической черты классического социализма[843].

Аналогичной была участь идеи коллективного воспитания детей. Мечта Коллонтай, которую сейчас разделяет известный экономист академик С. Г. Струмилин, о воспитании всех детей в круглосуточных яслях, никогда не была претворена в жизнь. Также никогда не был законодательно оформлен вопрос о том, какую часть обязанностей по воспитанию детей возьмет на себя государство, хотя оно всегда лелеяло задачу создания полной сети дошкольных учреждений, дающих женщинам возможность работать. Эта сеть стала создаваться сразу после революции, когда ясли еще были редким явлением, и стала постепенно разрастаться в 1920-е годы, совершив резкий скачок в развитии во время первой пятилетки. Она сократилась в середине 30-х и продолжала уменьшаться в соответствии с реальными нуждами во время и после Второй мировой войны. В настоящее время только около 10 % детей до двух и около 20 % от трех до семи лет, причем в основном городские, посещают ясли и детские сады. И хотя плата за пребывание ребенка в этих учреждениях невысока и по карману семье, многие женщины предпочитают не отдавать туда маленьких детей и более склонны доверить уход за ними бабушке, если таковая имеется. Тем не менее спрос на ясли и детские сады превышает предложение, что приводит к тому, что многие женщины, которые не могут пользоваться этими службами, выпадают из экономической жизни или вынуждены выполнять работу, не соответствующую их профессиональному уровню[844].

Женщина продолжает нести основную ответственность за воспитание детей и за выполнение домашней работы, независимо от того пользуется ли она услугами детского сада или нет. Официальная идеология провозглашает, что для мужчины помогать в выполнении домашних обязанностей и воспитании детей является его социалистическим долгом в укреплении равенства полов. Согласно недавнему опросу 75 % молодых мужчин и женщин считает, что муж должен принимать участие в домашней работе. С другой стороны, исследование, проведенное в Ленинграде, показало, что 81,5 % опрошенных замужних женщин сами выполняют всю работу по дому. В книге 1962 г. издания помещена карикатура, изображающая жену, занятую уборкой, в то время как муж спрашивает ее: «Неужели ты не читала Ремарка? Боже, как ты отстала!». Официальный статус советской женщины открыто подытоживается в недавно изданной работе о положении женщин в мире. «Работающая женщина выполняет несколько социальных функций. Как трудящаяся она участвует в производстве материальных ценностей, необходимых для существования общества, как гражданка принимает участие в государственной и общественной жизни, как мать дает жизнь новому поколению и воспитывает его. Кроме того, она ведет домашнее хозяйство, что тоже имеет общественное значение, ибо этим самым она обеспечивает нормальные условия быта и отдыха для членов семьи, которые работают или учатся»[845]. Но кто тогда наслаждается отдыхом? Хотя количество часов, затрачиваемых ежедневно на домашнюю работу сократилось с 6 часов в 1923 г. до 3,2 часа и уменьшился разрыв между рабочим временем жены и мужа, женщина все еще больше работает и меньше отдыхает, нежели другие члены семьи. Женщина затрачивает в два раза больше времени, чем мужчина на непроизводительную работу. Хождение по магазинам занимает у нее приблизительно 40 % всего времени, затрачиваемого на домашние дела, и положение усугубляется явной нехваткой бытовых электроприборов и вспомогательных служб, таких как кулинарии, прачечные, химчистки и тому подобное. Для многих замужних женщин это приводит к отказу от работы, либо к перегрузкам, либо к поиску работы недалеко от дома, что не всегда соответствует их квалификации[846].

Как женщины относятся к этому? С одной стороны, есть такие, кто, придерживается позиции, сходной с точкой зрения Веры, которая в интервью с Сьюзен Джакоби отрицательно характеризовала систему государственного воспитания детей. Она заявила: «Они [старые большевики] не являются реалистами, в чем бы то ни было. Эта идея [построения коммунизма] достаточно дискредитирована в нашей стране и не соответствует человеческой природе. Я считаю себя хорошей коммунисткой, но это не дело партии воспитывать моего сына». Другая респондентка Джакоби выразила желание оставаться дома и получать зарплату как профессиональная мать[847], идея получившая академическую поддержку со стороны демографа Переведенцева. Но это точка зрения меньшинства. Предложения Переведенцева были названы юристом Березовской «ничем не лучше рабства»[848]. Другая женщина-автор утверждает, что превращение инженеров, врачей и ученых в «кухонные комбайны» нанесет ущерб не только производству, но и положению женщин[849]. Это утверждение, учитывая западный опыт, довольно трудно опровергнуть. Недавний опрос, проведенный без сомнения среди тщательно отобранной группы респонденток, показал, что 90 % опрошенных женщин выразили желание выполнять все три роли идеальной советской женщины: в экономике, в общественной жизни и в семье[850]. Но фактически только у немногих женщин остается время для общественной деятельности. Большинство советских женщин убеждены, что хотя работа не ведет автоматически к освобождению, истинное освобождение без нее невозможно, и эта точка зрения получает все большее распространение во многих странах.

Какие бы меры не предприняла власть в ближайшем будущем, безуспешно пытаясь заставить мужчин на равных делить со своими женами домашнюю работу и воспитание детей, она вряд ли сможет решить проблему. Усилия по развитию службы быта и воспитательных учреждений уменьшат проблему, но не устранят ее полностью. Пока существует двойная нагрузка, она будет приводить к меньшей занятости женщин на работе, а это в свою очередь означает для них меньшие возможности в продвижении по службе и меньше доступа к власти. Вот каков итог политики в отношении полов в советском обществе. Главной причиной такого подхода может быть просто стремление мужчин сохранить ведущую роль, но его институциональной основой является решение семейного вопроса, предпринятое в 1930-х гг. и модифицированное и усовершенствованное в послесталинскую эпоху. Ставшее результатом этого неравенство лежит на поверхности советской системы властных отношений.

Если поставить перед собой задачу выстроить основные советские общественные институты в соответствии с задействованностью в них женщин на руководящих постах, то обнаруживается, что в армии, партии и бюрократии очень мало женщин-руководителей, в то время как структуры экономики, науки, здравоохранения и образования постепенно заполняются женщинами. Профессиональная армия — практически полностью мужская сфера, так же как и в большинстве других обществ в прошлом и настоящем. Со времен Гражданской войны ни одна женщина не училась в Академии Генерального штаба и не командовала крупным воинским подразделением. После войны женщины были демобилизованы, и воинская служба снова стала традиционно мужским занятием. Амазонство было такой же случайностью, как и другие воинские нововведения, появившихся в эйфории бурных революционных лет, и оно прекратило свое существование вместе с военной демократией и эгалитаризмом.

Необходимость — лучший разрушитель предрассудков, поэтому во время Второй мировой войны партия снова вспомнила о военных талантах своих женщин, и студентки, работницы, школьницы и снайперы-доброволки снова стали востребованы Красной Армией, где они были артиллеристками, танкистками, партизанками, летчицами и штурманами. Они также были связистками, врачами и политработниками. Особенно впечатляют женщины-партизанки, подвиги которых заставляют вспомнить их революционное прошлое. Одна партизанка уничтожила расположение немцев, подорвав гранатой и их, и себя, другая под видом горничной убила Вильгельма Кубе, гауляйтера Белоруссии прямо в его постели. Зоя Рухадзе, стоя перед немецкой расстрельной командой, выкрикнула имя Веры Фигнер. Самая известная из них, восемнадцатилетняя комсомолка Зоя Космодемьянская, заставляла вспомнить Бардину, Перовскую и других, когда она с достойным их мужеством, стоя под виселицей в декабре 1941 г. выкрикнула: «Вы можете повесить меня, но я не одна. Нас двести миллионов и всех нас вам не перевешать»[851]. Но постоянное присутствие женщин в армии, особенно на руководящих постах, все же не воспринималось в обществе как нормальное явление, и после войны женщины вернулись к мирному труду, и армия снова стала практически недоступной для женщин[852].

Женское участие в партийных и правительственных структурах в плане количества, процентного соотношения и степени влияния не претерпело значительных изменений с 30-х гг., когда были установлены его нормы. Членство женщин в партии составляет приблизительно одну пятую от общего числа. Только немногие женщины достигают вершин партийной карьеры, ни одна женщина никогда не занимала ни один их трех основных руководящих постов в советском государстве. В святую святых КПСС — Политбюро или Президиум ЦК КПСС — женщина (Фурцева) была допущена только во времена Хрущева. В это же время женщины стали впервые после Коллонтай назначаться министрами. Но хотя советские женщины, без сомнения, лучше представлены в различных законодательных органах, чем в других странах, их присутствие на вершине власти очень незначительно. Та же самая ситуация наблюдается в любой другой советской структуре: на фабрике, в колхозе, профсоюзе, партийной организации, в социальной, культурной и образовательной сферах. Управляющие, директора, главврачи, ректоры, председатели практически всегда мужчины. Как справедливо отмечают Н. Додж и другие авторы, хотя советские женщины и имеют доступ к служебной карьере, закрытый для женщин практически повсюду в мире, вершина этой карьеры остается для них недоступной[853].

Таким образом, получается, что мужчины-лидеры в советском обществе разделяют аристотелевскую точку зрения о том, что «хотя могут быть исключения из законов природы, мужчина по своей природе так же более женщины способен командовать, как взрослый превосходит более молодого и незрелого»[854]. Способны или нет советские женщины «командовать» и управлять механизмами принятия решений на самых высоких уровнях, до сих пор остается открытым вопросом. Однако факт остается фактом: по решению прошлого и настоящего мужского руководства женщины были лишены возможности бороться на равных за высшие административные посты в силу их основной роли в семье. Никто не будет отрицать, что у женщин достаточно сил и энергии для выполнения самых трудных задач в деле строительства социализма в Советском Союзе, но их осуществление требует самоотверженности, долгих часов непрерывного сосредоточенного труда, которые не должны прерываться стоянием в очередях за колбасой и огурцами. В результате советские женщины лишены, опять же по решению мужчин, необходимых для такой интенсивной деятельности времени и возможности полностью посвятить себя работе, чтобы выполнять те социальные функции, которые государство предпочло не перекладывать на свои плечи.

Кроме того, советские мужчины в действительности не готовы предоставить женщинам полное равенство. На эту мысль наводят действия лидеров советского государства, и она подтверждается разговорами с советскими мужчинами. Мужчины, и не только в России, до сих пор боятся власти женщин — гинекократии. Идеалом советской женщины является женщина, состоявшаяся в профессиональном плане (при этом она может быть инженером, врачом, космонавтом, деятелем культуры, но не управляющим, премьер-министром или командующим), имеющая мужа и благополучную семью. Этот идеал соответствует реальности и определяет границы возможностей советской женщины. Таким образом, хотя женщины в Советском Союзе достигли большего равенства, чем в других странах, это равенство не является полным.

Как же советские женщины отвечают на вечный вопрос «Что делать?». Наиболее частый ответ применительно к вопросу женского равенства звучит так: «Вы о чем?». Некоторые из отвечающих подобным образом относятся к категории скептиков, которые искренне верят, что женский вопрос будет существовать до тех пор, пока существует разделение на два пола, и что имеется неразрешимое противоречие между женской потребностью в семье и детях и революционной традицией по вовлечению женщин в производство и общественную деятельность. Если женщина работает — ее удел переутомление, если нет — скука. Но большинство настаивает на том, что в Советском Союзе больше нет женского вопроса, так как он был решен в ходе революции. И американцы, и русские должны знать, что успешные революции склонны положительно оценивать собственные усилия по усовершенствованию общества. Вспомним, например, как Кэрол Клэпсэдл описала отход израильских женщин от феминизма, объясняя это тем, что «дымовая завеса прошлых достижений» рассеялась[855]. Израильское освобождение женщин, ставшее по воле случая в значительной степени результатом деятельности еврейско-русской интеллигенции, в последние годы так же деградировало, как и в Советском Союзе, хотя я не ставлю здесь своей целью проводить их сравнительный анализ. Обычная российская горожанка так занята повседневными проблемами, связанными с учебой, работой, ценами, детскими учреждениями, что она также, как и мужчины, склонна воспринимать с иронической улыбкой упоминание о женском вопросе, как о чем-то странном и относящемся к далекому прошлому.

В начале 60-х на фабриках, в школах и в других учреждениях сначала спонтанно и неофициально появились так называемые «женсоветы», целью которых было «улучшение условий жизни» посредством инспектирования, выработки оценок и рекомендаций по исправлению того или иного аспекта жизни женщин. В 1976 г. при Центральном совете ВЦПС была создана «женская комиссия». Оба эти факта можно рассматривать как частичное возрождение старой системы делегирования в рамках женотделов. Однако основной национальный орган — Комитет советских женщин — является далеко не продолжением женотделов. Основанный в 1941 г. как Антифашистский комитет советских женщин он способствовал созданию в Париже четырьмя годами спустя Международной демократической федерации женщин, и с этих пор был больше задействован в международных кампаниях — борьбе с фашизмом, поддержке освободительной борьбы в странах Третьего мира и движении за мир, чем в решении внутренних проблем советских женщин. Его президент Терешкова в 1970 г. в статье, посвященной Международному женскому дню, подтвердила обязанности советских женщин, настаивая при этом на необходимости «глубокого научного исследования» проблемы сочетания этих ролей с «максимальным освобождением женщины от непроизводительного домашнего хозяйства и решительной перестройкой нашего быта». Но кроме организации конференций и провозглашения деклараций комитет не проявляет признаков независимой феминистской деятельности[856].

Это не означает, что в Советском Союзе нет женского активизма или программы реформ, просто они имеют распыленный характер и часто принимают форму журналистской агитации. Один из наиболее сильных аргументов в этой агитации был выдвинут специалисткой по женскому вопросу Толкуновой: «В сравнении с числом женщин, которые задействованы в экономике, и количеством женщин-специалистов очень немногие из них выдвигаются на ответственные административные посты на региональном, территориальном, республиканском или союзном уровнях». Для устранения этого и других недостатков в жизни женщин она рекомендует перестройку общественной морали и изменение взглядов на женщину, развитие общественного питания и службы быта, а также соотнесение рабочего графика мужей и жен[857].

Все это очень мало похоже на то, что на Западе называется «женское освободительное движение», и совсем не имеет ничего общего с радикальным феминизмом, который в соответствии с американской точкой зрения «направлен на искоренение всех форм доминирования и элитизма в человеческих отношениях»[858]. Если бы советский режим действительно захотел добиться полного равенства, он бы либо способствовал продвижению женщин на вершину власти наравне с мужчинами, таким образом лишив карьеры и отправив к домашнему очагу многих мужчин, либо ему бы пришлось обобществить всю домашнюю работу и освободить женщин, чтобы они смогли проявить себя в полной мере. Ничего этого не случилось. И похоже, что большинство советских женщин, даже самые сознательные и талантливые из них, не скоро получат доступ к вершинам власти и выйдут на уровень принятия решений, к тому же, кажется, они сами не слишком стремятся взвалить на себя бремя ответственности. Они вполне мирятся с ситуацией, когда те немногие, кто стремятся пробиться, могут это сделать, в то время как все остальные могут иметь больше возможностей для отдыха, учебы и профессионального роста, насколько это им позволяет сейчас несправедливость двойной нагрузки. Это максимум, на что способно «феминистское» женское сознание в Советском Союзе.

Если бы, однако, по каким-либо причинам, за исключением военной опасности, коммунистическая партия отказалась от своих сегодняшних обещаний предоставить женщинам больше удобств, больше свободного времени и больше возможностей для карьеры, природа неудовлетворенности могла бы измениться. «Я верю, — писала Елизавета Дьяконова в 90-е годы XIX в., - что в будущем в России роль женщины будет интересна: в стране утвердится мысль о высшем образовании для женщин и явится целый ряд женщин, способных к участию в управлении страною. Но вдруг, после будущих исторических событий мы будем вновь уничтожены отнятием у нас этого драгоценного права, неужели мы сдадимся без борьбы? Нет! Нет, товарищи! Если мне жизнь поставит veto на работу, пусть останется этот дневник и послужит памятником моего самосознания»[859].

3. Природа освобождения

Чем же большевистское освобождение женщин отличалось от того, что обычно на Западе называется «эмансипацией» женщин? Во-первых, необходимые компоненты освобождения включают: высвобождение и мобилизацию энергии, талантов и умений женской части населения отсталого общества, неиспользуемых и невостребованных до этого; использование сил женщин на общее благо, развитие у них чувства востребованности и институализация этого процесса путем законодательного закрепления сексуального, образовательного, экономического и политического равенства. Для реализации всех этих компонентов равенства, для полного использования женской рабочей силы и женского интеллектуального потенциала наиболее необходимы образовательное и экономическое равенство. Через ворота фабрик, школ и институтов женщины проходят бесконечным потоком, многое получая, но и много отдавая взамен; двери, ведущие в коридоры власти теоретически открыты для все женщин, но практически открываются только для их незначительного меньшинства. В основе этого порядка лежит миф о советской жизни, который учит: женщины равны мужчинам по способностям и возможностям.

Высвобождение сил, обычно называемое историками «карьера, открытая для таланта», была центральной идеей европейского феминизма, который появился на свет в то время, когда лишь немногие были убеждены, что конституционализм, представительное правление и демократия станут возможны в недалеком будущем. В таких странах, как Россия, феминизм, борющийся за образование и равные возможности (сначала для некоторых, но в итоге — для всех), десятилетиями развивался в атмосфере, где легальная политическая деятельность была не более чем мечтой. Было вполне естественно, что ранние феминистки в окружении огромного количества лишенных права голоса граждан мужского и женского пола вначале стремились устранить препятствия для профессиональной карьеры и полной реализации женщин как человеческих личностей. Медицинские и юридические реформы были средством для достижения этой основной цели. С развитием суфражизма в конце XIX в., поскольку мужчины продолжали создавать препятствия на пути равенства в профессиональной сфере, женщины естественным образом сконцентрировали свои усилия на завоевании права голоса, хотя это и рассматривалось многими как обходной метод для решения их основных задач. На рубеже веков очарование суфражизма затмило все остальные цели, и основная масса феминистской энергии была направлена в суфражистское движение. Движение превратилось в настоящий крестовый поход, который, как горячо верили в то время, наконец-то даст женщине человеческие права. Завоевание западными феминистками права голоса оказалось эфемерной победой. Оно не принесло заметных выгод для женщин в профессиональной сфере или в получении образования и даже не имело большого значения для достижения законодательного и сексуального равенства. И так как повсюду на Западе женское движение было расколото на сильное буржуазное феминистское движение и более слабое пролетарское женское движение, что впоследствии еще более усугубилось появлением в его рамках этнических и религиозных групп, продолжающиеся усилия по продвижению женщин в публичную сферу на основе равноправия зачастую были растрачены впустую в топтании на одном месте и взаимных претензиях. Таким образом, лишенный единства, власти, поддержки мужчин, находящихся во власти, исключенный из политических программ, западный феминизм не смог достичь даже основной своей цели: открыть путь для реализации женских возможностей. Ни прямые действия, ни косвенное воздействие через избирательную систему не смогли привести к этому. Великобритания и Соединенные Штаты, безусловно, самые худшие примеры в этом отношении, оставались таким же миром мужчин в 1960-х гг. XIX в., как и в те времена, когда протестующие суфражистки подвергались насильственному кормлению.

В основном большевистское освобождение отличалось от западного опыта по двум позициям — оно происходило в отсталом обществе, и оно осуществлялось революционными силами. Кроме того, ему предшествовали теоретические размышления и социальные движения нескольких поколений. Идея преемственности между дореволюционными движениями и большевистским освобождением до сих пор не находит достаточного признания в скудной литературе по истории русского женского движения, намеренно игнорирующей деятельность феминисток вплоть до недавнего времени. Советские ученые прослеживают историю развития событий только до начала в 1913–1914 гг. женского пролетарского движения, в то время как просоветские западные исследователи, например Хэлл и Мэндел[860], предваряют свои исследования о советских женщинах ссылками на великих героинь народнического движения 70-х годов XIX в. Феминистки же едва упоминаются как часть этого процесса.

Однако именно феминисткам поколения 1860-х гг. и 1905 г., в большей степени, чем интеллигенции, принадлежит заслуга превращения женского вопроса в проблему огромной общественной значимости путем привлечения внимания к ее сложности, агитации в поддержку женского высшего образования и в конечном счете завоевания этого и других прав для женщин. Именно российские феминистки, а не Бебель, обозначили проблему, включив в нее такие явления, как например проституция, которые марксисты отказывались серьезно изучать до тех пор, пока послереволюционная ситуация не заставила их это сделать. В дореволюционном женском движении существовало три направления: либеральное феминистское движение, пролетарское женское движение и традиционное участие женщин в более широких революционных движениях. Каждое из них, время от времени сталкиваясь и конфликтуя друг с другом, внесло большой вклад в развитие женского сознания накануне революции и именно благодаря им сразу после ее свершения женское движение имело программу, зачатки организаций и популярность[861].

Большевистское освободительное движение также шло тремя иногда перекрывающими друг друга волнами, каждая из которых характеризовалась различным соотношением полов его участников. Первой была волна основных законодательных актов в 1917–1920 гг., которая раз и навсегда дала женщинам все гражданские, юридические и политические права. Эти декреты были подписаны в основном мужчинами, но их вдохновительницами были женщины, и эти отношения были символичными благодаря очень значимому и плодотворному сотрудничеству Гойхбарх-Коллонтай, Семашко-Лебедевой и Луначарского-Крупской. Вторая волна, исторически совпадающая со временем существования женотделов, является, пожалуй, самой интересной и важной в плане женского самоосвобождения и абсолютно отличной от западного опыта. Это были целенаправленные усилия сотен уже «освобожденных» женщин по включению их надежд и целей в основные цели пролетарского и крестьянского движений. Это была классическая социальная революция — процесс, а не событие; он не мог быть приведен в действие простой сменой власти, сфера деятельности которой ограничивалась центром и чьи усилия сводились к принятию декретов и законов, провозглашавших принципы равенства. Подлинная социальная революция в неразвитом обществе не заканчивается с перераспределением собственности и министерских портфелей; она является результатом мобилизации масс. Проще говоря, это означает формирование органов управления из числа людей с четкими планами, навыками, охваченных революционной эйфорией; это означает обучение, раскачивание, привлечение на сторону революции неграмотных отсталых масс посредством основной составляющей любой радикальной пропаганды — убеждения в том, что революция должна свершаться ежедневно.

Массовое движение большевиков и большевичек в русскую деревню в первые годы революции, агитпоезда, организация изб-читален, литературных и оздоровительных кампаний не могут не напомнить тем, кто изучает русскую историю, предшествующее «хождение в народ» революционеров-народников. Но в XX в. безыскусные чаяния народников были подкреплены хорошо организованной партийной структурой, а на смену субъективной индивидуальности первых романтиков пришла жесткая объективность политической власти. Женотделы, сочетая свой революционный мессианский пыл с современными механизмами политической и социальной мобилизации, смог заложить основы для первого в истории подлинного социального освобождения женщин. «Процесс эмансипации, происходящий в настоящее время в России, — писала в 1932 г. Фанина Хэлл, — отличается от всех предшествующих в обозримой истории человечества тем, что он осуществляется в соответствии с планом и в беспрецедентных масштабах. И хотя в ходе исторического развития этот процесс может быть свернут, один результат уже достигнут: гуманизация женщины»[862].

Первой волной этого движения, зачастую без поддержки мужчин, руководили сами женщины. Однако следующая волна женского движения в значительной степени утратила импульс самостоятельности, и практически все решения в отношении женщин уже принимались мужчинами. В конце 1920-х гг. начался процесс индустриализации, продолжавшийся в течение последующего десятилетия. При знакомстве с источниками и свидетельствами того периода трудно не прийти к выводу, что несмотря на достижения женотделов, самые большие победы в обретении новых возможностей — полная занятость и позитивные действия были достигнуты во время первой пятилетки и особенно — после ликвидации женотделов на подъеме индустриализации. Борьба женщин за равные возможности в профессиональной деятельности соответствовала потребностям режима — потребностям в физическом и интеллектуальном труде всего населения. Это обстоятельство позволяет говорить о том, что советскому режиму было присуще манипулирование массами, что привело к осуществлению целого ряда регрессивных мероприятий в последнее десятилетие сталинской эпохи. В целом направление освобождения женщин в советской России определялось совпадением некоторых женских интересов с интересами мужской правящей элиты, иначе говоря, совпадением принципов гуманистической идеологии с требованиями быстро развивающейся экономики[863].

Если рассматривать советский опыт как историческую или социальную модель женского освобождения, пригодную для других стран, ее методология и ее результаты следует рассматривать как два отдельных, хотя и не всегда разделимых, компонента этой модели. В развитых обществах, в которых не наблюдается никаких серьезных признаков марксистско-ленинского или маоистского движений, иначе говоря, на Западе, больше интереса проявляется не к процессу освобождения или его революционному характеру, а к его результатам. Эти общества склонны находить больше точек соприкосновения с первой (законодательной) волной, чем со второй (мобилизационной) или третьей (индустриализационной). Западные феминистки стремятся оценить советский опыт, как позитивный, так и негативный, по его результатам в сферах работы и учебы; в обеспечении равенства в получении образования и, доступа к профессиям, в последовательном культивированном уважении к женщине; по его программам охраны материнства работающих женщин, по его широкими мероприятиям в здравоохранении и социальном обслуживании, в создании сети яслей и детских садов, по участию мужчин в домашней работе и по следствию этих реформ — изменению сексуальных отношений; наконец, в контексте своих собственных обществ, они захотят проверить, как все эти нововведения обеспечивают постепенное продвижение женщин на ответственные и властные посты сначала в частных структурах общества, а затем — в государственных.

Национальные освободительные движения в развивающихся странах, возможно, проявят больше интереса к роли женщин в революционных действиях, к их организаторским и боевым способностям, к использованию женских кадров для мобилизации масс женщин в поддержку программ национального и социального освобождения, к их роли после революции в вовлечении отсталых элементов общества (женщин и крестьян) в процесс модернизации и, наконец, к профессиональной ценности женщин, когда придет время индустриализации. И действительно примеры такого привлечения женщин, независимо от того осознанно или неосознанно они заимствуются из так называемой марксистско-ленинской модели, в изобилии встречаются у развивающихся и освобождающихся наций в последние десятилетия даже там, где примитивная экономика и религиозная специфика не позволяют этой модели эффективно себя проявить[864].

Будем надеяться, что мужчины и женщины, перестраивающие отношения между полами, чтобы обеспечить женщинам более содержательное существование и в результате более здоровые условия жизни для обоих полов, найдут много поучительного в истории борьбы русских женщин за место в обществе, достойное их огромного созидательного потенциала. Заимствование стилей, методов борьбы и лозунгов, разработанных в столь специфическом культурном пространстве, как Россия, весьма рискованное дело. Вместе с тем вполне очевидно, что местные Фигнер, Коллонтай или женотделовки необходимы для успешного освободительного движения, революционного или иного в любом обществе. Тем не менее в богатой и яркой истории российских женских движений и в их конечной судьбе содержится колоссальный опыт, который многое может рассказать о природе общественных движений, причем существовавших не только в прошлом России, но и в современном мире в других странах. Однако подобные аналогии следует проводить весьма осторожно. Более важно, что революционная роль женщин в российской жизни с ее недостатками и блестящими достижениями может послужить уроком для женщин и мужчин грядущих времен.