Глава 4. Возвращение Тимура в Самарканд. Поход в Китай. Смерть. Смута в империи. Преемники Тимура. Бабур

В конце концов, сложив к своим ногам всю Сирию, Месопотамию и Малую Азию, после почти пятилетнего отсутствия император Тимур в середине 1403 года отправился в обратный путь на родину. Задержавшись по дороге, чтобы закончить покорение Грузии и неспокойных кавказских провинций, он по прибытии в трансоксианскую столицу полностью погрузился в дела правосудия и реформу правительства, чтобы исправить его злоупотребления. Его возвращение в Самарканд было встречено громким ликованием всего народа от мала до велика, и в течение многих недель и двор и город представляли собой одну непрерывную сцену буйных пиров и веселья; чагатаиды бросились в развлечения и удовольствия, и в один день в императорском дворце были отпразднованы бракосочетания шестерых внуков Тимура. После церемонии император задал пир для родственников и подданных, на который пригласили испанских послов из Кастилии, «ибо и самой малой рыбе, – говорит высокомерный персидский историк, – найдется место в океане»; и затем он принял у себя посланцев из Египта, Аравии и Индостана и нескольких сановников из семьи Тохтамыша, изгнанного ордынского хана. Им он дал слово когда-нибудь в будущем помочь их злосчастному повелителю вернуть свои утраченные владения, но пока что у монгольских армий достаточно планов на покорение других земель, а именно на завоевание и обращение в ислам всей Поднебесной империи.

В то время он как будто начал испытывать некие угрызения совести за ужасные кровопролития, которыми были отмечены его многочисленные походы; и, выступая с речью перед солдатами, он оправдывал новую войну тем, что призвал своих ветеранов очистить мечи от крови единоверцев-мусульман, то есть османов, омыв их в крови неверных и мятежников Китая. «Поскольку мы совершили наши завоевания, – сказал он, – ударами сабель и гибелью многих созданий Всевышнего[219], я вознамерился добродетельным поступком искупить грехи моей прошлой жизни; а каков наилучший способ получить помилование за наши прегрешения, как не разрушить идолища неверных в священной войне, а вместо них построить мечети и здания для поклонения пророку».

Почти за сорок лет до того местный китайский вождь восстал против выродившейся Монгольской династии, занимавшей тогда трон Пекина, и после долгой и ожесточенной войны и взаимного убийства миллиона человек ему удалось изгнать последнего китайского императора из рода Чингисхана за Китайскую стену, в татарские пустыни. Тимур, по его словам, предпринял свой китайский поход, как раз чтобы отомстить за это оскорбление, нанесенное монгольскому народу, который ушел вместе со свергнутым вождем в Монголию, – выгнать из Китая преемника Хунъу[220], узурпатора, и увеличить число приверженцев Мухаммеда; и 8 января 1405 года он выехал из Самарканда, чтобы присоединиться к своей армии и эмирам, которые еще раньше выступили в путь. Несмотря на свой возраст и суровое время года, он проехал 500 километров верхом на лошади, пересек застывший Сейхун (Сырдарью) и прибыл в монгольский лагерь возле Отрара, где его войска, завоевавшие Сирию, собрались числом 200 тысяч с обозом в 5 тысяч больших повозок с багажом и провиантом и множеством нагруженных лошадей и верблюдов. Однако там императора ждал некто более могущественный, чем он сам; и 25 марта его охватила сильная лихорадка, и ему почудилось, будто он услышал зов гурий, сказавших ему: «Покайся, ибо ты должен предстать пред Богом!» Тогда он приказал собрать вокруг него родных и военачальников и попросил их не жаловаться напрасно после его смерти, а помолиться за его душу и потом сказал: «Слава Аллаху, что сегодня и в Иране, и в Туране нет такого, кто мог бы выступить против. Я уповаю надежду на Господа Бога, что, несмотря на то что у меня много грехов, Он смилостивится надо мной, ибо я укоротил руки угнетателей относительно угнетенных. Я не допустил, чтобы в мое время сильный притеснял слабого». Он сказал, что очистил империю от врагов и возмутителей ее народа; но если его потомки допустят между собой разлад, то их постигнут несчастья во всех их начинаниях, непоправимый вред будет причинен и власти, и религии, поэтому они должны понимать, что в Судный день строго спросится с тех, кому он доверил безопасность и покой своего народа. Затем он назвал преемником своего внука Пир-Мехмед-Джихангира, как старшего члена императорской семьи, так как два его старших сына давно уже умерли, и приказал всем бекам и военачальникам: «Вы все должны подчиниться ему, согласованно должны выполнять порученные им дела, так мир не будет расстроен, и мусульманам не будут доставлены тревоги и вред. И многолетние мои труды не пропадут даром». Через несколько дней, в ночь на 31 марта 1405 года, Тимур испустил дух на своем походном шатре на шестьдесят девятом году жизни и тридцать шестом от начала своего насыщенного событиями правления; и его тело перевезли в мавзолей, который он воздвиг в Самарканде, и положили рядом с его выдающимся внуком мирзой Мехмедом и гробом знаменитого мусульманского пророка.

Тимур оставил тридцать шесть сыновей и внуков, самыми знаменитыми из которых были его третий сын мирза Миран-шах, правитель Персии, и его сын Халил, выбранный императором группой знати в противовес мирзе Пир-Мехмеду; Шахрух, его младший и любимый отпрыск, который, столь же известный, как и отец, мужеством и человечностью, впоследствии на несколько лет объединил под своим влиянием соперничающие фракции, раздиравшие отцовскую империю; а Хусейн, сын дочери императора Тагайшах, который в Сирии перебежал к египтянам, противостоя совету военачальников после смерти деда и расформировав свои полки, заставил монгольскую армию вернуться по домам и отказаться от войны с Китаем. Старший сын Тимура мирза Джихангир умер вскоре после того, как его отец взошел на трансоксианский престол, и его сын Мехмед, битый палками за злоупотребления в Персии, а затем ставший генералиссимусом при императоре в Малой Азии, где он весьма отличился в Османскую кампанию, слег от тяжелой болезни, вернувшись в 1403 году от границ Турецкой империи в Анатолии, и скончался в возрасте двадцати девяти лет, так и не успев добраться до Самарканда. Мирза Пир-Мехмед был следующим сыном после него, но, хотя Тимур выбрал его своим преемником, вскоре он был вынужден отказаться от притязаний на оспариваемый трон, который захватил и удерживал несколько лет Халил, и в его правление вся империя пала жертвой междоусобной войны. Несколько эмиров избрали его сразу же после смерти императора, когда собрались на совет, чтобы принять решение о целесообразности осуществления или отказа от запланированного похода в Китай, и в конце концов решили, что дело должно быть продолжено под его началом, поскольку он был храбрым и опытным военачальником в войске деда и считался среди царевичей самым способным довести поход до славного завершения, а затем и воины армии окончательно и единодушно выбрали его как преемника на императорском троне. Однако его права оспаривали многие беки и мирзы, а также ближайшие родственники умершего монарха, которые поддержали Пир-Мехмеда, ведь его выбрал своим наследником сам Тимур. В то же время Хусейн поднял мятеж среди войск и распустил свои эскадроны, отказавшиеся признать его вождем; с небольшой группой сторонников он выступил на Самарканд, но был перехвачен приверженцами Халила и вынужден уйти в Персию, в то время как Мехмед, который до тех пор удерживал столицу, покинул ее вместе с женами и визирями и обосновался в Бухаре, где его провозгласили ханом. Мятеж Хусейна породил смуту в армии и заставил Халила собрать сторонников и вернуться с ними Самарканд, где его объявили императором; лед на Сейхуне, когда через него переправлялись повозки и вьючные верблюды, сломался, и несколько из них утонули в реке, так как были тяжело нагружены золотом. Таким образом, кампания была полностью сорвана, и империя Чагатая погрузилась в распри и беспорядки, Халил, процарствовав несколько лет, растратил все сокровища, накопленные его дедом во многих войнах, а Сирия, Грузия и Малая Азия вернулись к своим прежним хозяевам. Халила свергли в 1411 году его собственные подданные, и на престол взошел Шахрух.

Однако для империи монголов уже наступил закат, и после смерти Тимура начался ее быстрый и неотвратимый упадок. Китайские армии Хунъу выгнали их из Китая в пустыни и сожгли и разрушили до основания все главные города и крепости Монголии, так что их руины, так и не восстановленные жителями, по сию пору разбросаны по степям. Люди вернулись к прежнему патриархальному образу жизни в палатках, окруженные своими стадами. После смерти Шахруха его потомков перебили или угнали в рабство турки, а страну разделили между собой многочисленные местные царьки, и местные жители поочередно стонали то под их тиранией, то под угнетением захватчиков из соседних стран. В конце концов эти провинции в 1510 году были объединены мощной рукой персидского шахиншаха Исмаила Сефеви, и его потомки продолжали править государством до 1716 года, когда их сменила Афганская династия, вскоре также свергнутая под натиском знаменитого Надир-шаха. Но император Шахрух хранил мир и процветание своих владений до последних дней жизни и, крепко сплотив твердой рукой разбросанные ханства империи, правил Трансоксианой и Персией, Кандагаром, Хорасаном и частью Индии. Он знаменит своими достоинствами и справедливостью правления, но также и своей алчностью, благодаря которой скопил огромные богатства; и в 1419 году он отправил дружественное посольство в Пекин и заключил наступательный и оборонительный союз с древними недругами своего народа – Поднебесной империей. Его старший сын Улугбек, прославившийся в веках благодаря составленным по его указаниям астрономическим таблицам, наследовал ему в 1425 году, а второй – Ибрагим – получил в руки скипетр персидского Фарсистана; но Улугбека в 1448 году убил его собственный сын Абд аль-Латиф, который расправился с собственным братом, но через шесть месяцев его постигла та же судьба, и он погиб от руки воина; после него опасным престолом завладел его двоюродный брат Абдулла, сын Ибрагима. Через годы раздоров и дурного управления страной этот султан, последний потомок Шахруха, был побежден и казнен мирзой Абу-Сеидом, правителем Ферганы и внуком Миран-шаха. Новый император оставался у власти до 1468 года, когда его взял в плен и убил его мятежный подданный Хасан-бей; его сына Захир-ад-дин Мухаммеда, или Бабура, ставшего преемником Абу-Сеида[221], узбекские татары изгнали из Самарканда, и он удалился в Газни, откуда впоследствии вышел как великий завоеватель и сделался повелителем богатой и обширной империи Индостана.

Этот правитель, превосходный поэт и талантливый ученый, несмотря на свои разнообразные поприща и бессчетные военные походы, в которых он принимал активное участие, родился в 1482 году, когда владения его отца сократились до малозначительной Ферганской провинции и великолепного города Самарканда. Он рано лишился своей столицы из-за врагов с севера и в один момент оказывался номинальным главой огромной, но неспокойной империи, а в другой – разве что владельцем одной палатки, поскольку нес поражения почти так же часто, как одерживал победы, и, пока он не достиг зрелости и не приобрел опыт, ему, как видно, недоставало таланта великого полководца, хотя он и обладал непоколебимой доблестью и непревзойденными энергией и дерзостью. Подобно своему великому предку Тимуру, он оставил чрезвычайно интересные записки о необычайных событиях своей разнообразной и романтической жизни, и в них он дал описание разнообразных свойств и произведений стран, в которых побывал, настолько правдивое и подробное, что ему мог бы позавидовать любой современный путешественник. Говоря о Трансоксиане той эпохи, его переводчик господин Эрскин замечает: «Очевидно, что вследствие защищенности народов Мавераннахра благодаря их регулярному правительству, тамошние города имели возможность наслаждаться значительными удобствами и, возможно, еще большей красотой и культурой. Однако вся эпоха Бабура была эпохой великой смуты. Ничто не сыграло такую же большую роль в возникновении постоянных войн и окончательном разорении страны, чем отсутствие каких-либо определенных законов престолонаследия, ибо идея царского происхождения согласно первородству была совершенно размыта, как вообще на всем Востоке и во всех деспотических государствах. Смерть одареннейшего государя становилась лишь сигналом к общей войне. Соперничающие стороны при дворе или в гареме султана поддерживали разных претендентов, и каждый соседний монарх считал, что имеет полное право урвать свою долю добычи. Вельможи двора, занимая место подле выбранного кандидата, по всей видимости, не считали верность ему какой-либо важной добродетелью; и знать, неспособная предвидеть событий даже одного года, превратилась в шайку эгоистичных, расчетливых, хотя, быть может, и по-своему отважных интриганов. Положение, богатство и удовольствия, не в будущем, а сейчас, стали их единственным объектом поклонения; и правитель находился под влиянием общего отсутствия стабильности и сам был воспитан в беспринципных воззрениях авантюриста». Таково было состояние Трансоксианы в то время, когда потомки Тимура были вытеснены за воды Окса; и Бабур, изгнанный врагами даже из Ферганы, когда число его сторонников сократилось всего до двухсот сорока человек, принял смелое решение напасть на хорошо обороняемый Самарканд, которым тогда владела крупная армия узбеков во главе с их ханом Шейбани. При помощи друзей в стенах города Бабур штурмовал Самарканд и овладел им, и хан бежал; но вскоре враги снова окружили и осадили город, и Бабур, лишившись надежды на какую-либо помощь, когда его храброе войско терзали муки голода, ночью покинул цитадель и отступил в Кабул[222], где столкнулся со значительным сопротивлением и вызвал на поединок и убил поочередно пять военачальников, после чего обосновался в Газни, откуда в 1526 году, по его собственным словам, «поставив ногу в стремя решимости», отправился из своего скалистого царства за Инд, чтобы завоевать и подчинить Индостан. В своей биографии он так описывает осаду Самарканда узбеками:

«Во время осады мы каждую ночь обходили кругом крепость по валу; иногда ходил я, иногда – Касим-бек, иногда – еще кто-нибудь из беков или придворных. От ворот Фирюза до ворот Шейх-Заде можно было проехать по валу верхом, в других местах шли пешком. Те, которые совершали обход пешком, заканчивали круг к рассвету.

Шейбани-хан повел бой между воротами Аханин и воротами Шейх-Заде. Так как я был в резерве, то едва начался бой, отправился туда. Воротам Газиристан и воротам Сузенгеран мы не уделили внимания. В этот день, стоя у самых ворот Шейх-Заде, я метко поразил стрелой из самострела лошадь одного начальника конной сотни; эта стрела ее убила.

Между тем враги так сильно потеснили наших, что дошли до подножия вала возле Шутур-Гардана. Занятые битвой и сражением в другом месте, мы совсем забыли о той стороне. Там было приготовлено двадцать пять – двадцать шесть лестниц, каждая – такой ширины, что по ней могли подняться два или три человека в ряд. Шейбани-хан спрятал в засаде, против стены, между воротами Газиристан и воротами Сузенгеран, семьсот или восемьсот отборных йигитов с этими лестницами, а сам вел сражение в другой стороне. Когда мы были всецело поглощены битвой с Шейбани-ханом и укрепления оставались пустыми, те люди вышли из засады, быстро подошли и разом приставили лестницы к валу, между двумя воротами, напротив двора Мухаммед-Мазида-тархана… Беки – начальники постов остались с одним или двумя простолюдинами и рабами. Кучбек, Мухаммед-Кули Каучин, Шах-Суфи и еще один йигит очень хорошо сражались и совершили смелые дела. Некоторые воины неприятеля взобрались на вал, другие еще лезли; упомянутые четыре человека, подбежав, начали храбро сражаться; они сбросили врагов с вала и обратили их в бегство. Лучше всех бился Кучбек, и это был один из достохвальных и замечательных его подвигов.

…Была уже пора созревания хлебов, однако никто не вез нового хлеба. Дни осады продлились, и люди терпели большие лишения; дошло до того, что бедные и нищие начали есть собачье и ослиное мясо. Так как корм для коней стал редкостью, то люди давали коням листья деревьев. Опыт показал, что из всех листьев лучше всего годятся коням листья тута и карагача. Некоторые строгали сухое дерево, бросали стружки в воду и давали коням.

Три или четыре месяца Шейбани-хан не подходил близко к Самарканду. Он кружил вокруг крепости издали, переходя с места на место.

…Мы рассчитывали на помощь и поддержку соседних и окраинных властителей, но у каждого из них были свои планы. Столь смелый и опытный государь, как Султан-Хусейн-мирза, не оказав нам никакой помощи, не прислал даже посла, чтобы укрепить наше сердце».

В конце концов Бабур оставил Самарканд со своими приверженцами, и они сбились с пути среди множества каналов той местности; но, вернувшись на нужную дорогу, они обрадовались солнечному утру и погнали лошадей в галоп, что едва не стоило султану жизни: его седло перевернулось, он упал на землю и ударился головой. «Хотя я сейчас же встал и сел на коня, – рассказывает он, – но разум до самого вечера полностью ко мне не вернулся. События, происходившие в этом мире, мелькали и проходили перед глазами и в душе, точно сон или призрак… Из Халилийе мы пришли в Дизак. В это время в Дизаке находился сын Хафиз-Мухаммед-бека-Дулдая, Тахир-Дул-дай. Жирное мясо и белый хлеб были там дешевы, сладкие дыни и хороший виноград – изобильны. После такой нужды мы нашли небывалую дешевизну, после стольких бед – полную безопасность». У источника, где они сделали привал в пути, Бабур вырезал на камне по-персидски такие слова:

У этого ручья, как мы, многие отдыхали

И ушли, не успев мигнуть глазом.

Захватили мы мир мужеством и силой,

Но не унесли с собою в могилу.

Впоследствии спутники объединились с войсками дружественного хана, который помог императору в его походе на Кабул, где он установился примерно в 1506 году и откуда двадцать лет спустя он выступил на делийского султана Ибрагима. Монгольская армия насчитывала всего 13 тысяч конников, а их противник вел за собой 100 тысяч всадников и тысячу слонов; но храбрые и несгибаемые лучники Газни, несмотря на превосходящее число врага, оказались непобедимы для изнеженных индусов, чьи рати были сметены и бежали целыми полками, предоставив двум вождям решать исход битвы практически единоборством. Она закончилась смертью Ибрагима, проявившего настоящее геройство; и несколько его спутников, которые еще оставались с оружием в руках вокруг него, сразу же бросились в бегство, так что Бабур в 1526 году провозгласил себя султаном Дели.

Но война продолжалась в западных областях Индостана благодаря энергии и доблести брата покойного султана Махмуда, который, отказавшись признать узурпатора, собрал армию в 100 тысяч человек, чтобы поддержать свои права. Паника охватила монгольских всадников, которые пытались уговорить своего повелителя вернуться в Кабул. «Никогда! – воскликнул он. – Смерть никого не минует, и слава в том, чтобы встретить ее храбро, лицом к лицу, а не бежать ради того, чтобы еще несколько лет влачить жалкое и позорное существование, ведь за могилой мы не наследуем ничего, кроме славы». Потом он обратился к религиозному пылу своих объятых ужасом войск, которых заставил поклясться на Коране, что они или победят, или умрут; и сам поклялся именем пророка никогда больше не пить вина, которым до той поры позволял себе увлекаться сверх меры, и велел разбить и раздать бедным все свои золотые кубки и другие сосуды для питья. Затем он повел свою маленькую армию на громадное войско Махмуда, хотя Бабур обладал над ним огромным преимуществом, которое состояло в превосходстве и числе его мушкетеров и артиллерии, ведь такой способ ведения войны был почти неизвестен в Индостане; и после долгой и кровопролитной битвы, в которой большая часть вражеских военачальников и офицеров полегла на поле боя, он обратил все войско неприятеля в бегство и завладел индийским престолом, хотя его владычество еще долго оспаривали мятежники и в Дели, и в Кабуле и окрестных местностях. Но менее чем через пять лет после этого, в 1530 году, его постигла смерть на сорок девятом году жизни, когда он передал потомству свое имя, которое, хотя порой и было запятнано жестокостью по отношению к его врагам, в целом стало примером необычайного милосердия и терпимости для азиатского завоевателя; сквозь все свои величайшие беды он всегда оставался веселым и жизнерадостным спутником, иногда великодушным воином и неизменно искренним и верным другом. Невоздержанность в питье, видимо, была главным пятном на его личных качествах, и, более того, она в конце концов укоротила ему жизнь; и в своей биографии он часто оплакивает эту склонность, которую приобрел, когда в 1506 году нанес визит ко двору султана Хорасана. «Так как мы были гостями в доме Музаффар-мирзы, – рассказывает он, – то Музаффар-мирза посадил меня выше себя. Кравчие наполнили чаши наслаждения и начали подносить их присутствующим, расхаживая между ними, а присутствующие глотали процеженные вина, словно живую воду. Пирушка разгорелась, вино поднялось в голову. [Участники попойки] имели намерение заставить меня выпить и ввести меня тоже в круг [пьяниц]; хотя я до этого времени не пил вина допьяна и не знал как следует, каково состояние и удовольствие от нетрезвости и опьянения, но склонность пить вино у меня была, и сердце влекло меня пройти по этой долине… Мне пришло на ум, что если уже меня так заставляют и к тому же мы прибыли в такой великолепный город, как Герат, где полностью собраны и приготовлены все средства развлечения и удовольствия и имеются налицо все принадлежности и предметы роскоши и наслаждения, то когда же мне выпить, если не сейчас». После этого первого падения он, видимо, стал задавать бесконечные пиры, хотя и не позволял им препятствовать государственным делам; но после того как на одном из пиров произошел трагический случай – его друг свалился в пропасть, и император оплакивал его целых десять дней, – Бабур принял твердое решение отказаться от вина по достижении сорока лет; и в одной из глав своих мемуаров он рассказывает, что, когда ему оставался лишь год до указанного срока, он предался неумеренному питию. Однако в 1527 году, когда ему грозили войска Махмуда, он дал зарок воздержания и, видимо, хранил его и даже издал фирман с объявлением о своей реформе и посоветовал всем подданным последовать его примеру. «В письме, – рассказывает он, – которое я послал Абд Аллаху, было написано, что пребывание в долине воздержания причинило мне много беспокойств. Вот рубаи, выражающее мои затруднения:

Из-за отказа от вина я в расстройстве,

Не знаю я, что мне делать, и смущен.

Все люди каются [что пили вино] и дают обет воздержания;

А я дал такой обет и теперь каюсь.

За минувшие два года мое стремление и влечение к пирушкам было беспредельно и безгранично; иной раз тоска по вину доводила меня чуть не до слез. В нынешнем году это беспокойство духа, слава Аллаху, совершенно улеглось; по-видимому, помогли счастье и благословение, ниспосланные мне за перевод в стихах».

Захир-ад-дин Мухаммед Бабур оставил наследником своего пошатнувшегося трона старшего сына Хумаюна, а его сын – знаменитый Акбар – за долгое пятидесятиоднолетнее правление упрочил императорскую власть своей династии; и Индостан, всего лишь поменяв одних чужеземных деспотов на других, неохотно принял династию Великих Моголов[223].