Глава 6. Война Москвы и Польши. Коронация Дмитрия. Смерть Ивана III. Восшествие на престол Василия IV. Князь Михаил Глинский. Разграбление Москвы. Война с Казанью. Смерть Василия. Восшествие Ивана Грозного. Взятие Казани и Астрахани. Упадок монголов в Европе
Правители XVI века
Московия
1462–1505 гг. – Иван III Великий
1505–1533 гг. – Василий III
1533–1584 гг. – Иван IV Грозный
1584–1598 гг. – Федор I
Османская империя
1481–1512 гг. – Баязид II Святой
1512–1520 гг. – Селим I Грозный
1520–1566 гг. – Сулейман I Великолепный
1566–1574 гг. – Селим II
1574–1595 гг. – Мурад III
1595–1603 гг. – Мехмед III
Германия
1508–1519 гг. – Максимилиан I
1519–1556 гг. – Карл V
1556–1564 гг. – Фердинанд I
1564–1576 гг. – Максимилиан II
1576–1612 гг. – Рудольф II
Франция
1498–1515 гг. – Людовик XII
1515–1547 гг. – Франциск I
1547–1559 гг. – Генрих II
1559–1560 гг. – Франциск II
1560–1574 гг. – Карл IX
1574–1589 гг. – Генрих III
1589–1610 гг. – Генрих IV
Испания
1475–1504 гг. – Фердинанд V и Изабелла I
1504–1555 гг. – Хуана I Безумная
1516–1556 гг. – Карл V Габсбург (Карлос I)
1556–1598 гг. – Филипп II
1598–1621 гг. – Филипп III
Португалия
1495–1521 гг. – Мануэл I Счастливый
1521–1557 гг. – Жуан III Благочестивый
1557–1578 гг. – Себастьян I
1578–1580 гг. – Энрике I
С 1580 года Португалия объединена с Испанией
Англия
1485–1509 гг. – Генрих VII
1509–1547 гг. – Генрих VIII
1547–1553 гг. – Эдуард VI
1553–1558 гг. – Мария I
1558–1603 гг. – Елизавета I
Польша
1492–1501 гг. – Ян I Ольбрахт
1501–1506 гг. – Александр Ягеллончик
1506–1548 гг. – Сигизмунд I Старый
1548–1572 гг. – Сигизмунд II Август
1574 г. – Генрих III Валуа
1575–1586 гг. – Стефан Баторий
1587–1632 гг. – Сигизмунд III Ваза
Швеция
1497–1501 гг. – Юхан II
1501–1503 гг. – Стен Стуре Старший, регент
1504–1511 гг. – Сванте Нильссон, регент
1512–1520 гг. – Стен Стуре Младший, регент
1520–1523 гг. – Кристиан II
1523–1560 гг. – Густав I
1560–1568 гг. – Эрик XIV
1568–1592 гг. – Юхан III
1592–1599 гг. – Сигизмунд I
Шотландия
1488–1513 гг. – Яков IV
1513–1542 гг. – Яков V
1542–1567 гг. – Мария I Стюарт
1567–1625 гг. – Яков VI
Дания
1481–1513 гг. – Иоганн
1513–1523 гг. – Кристиан II
1523–1533 гг. – Фредерик I
1534–1559 гг. – Кристиан III
1559–1588 гг. – Фредерик II
1588–1648 гг. – Кристиан IV
Венгрия
1490–1516 гг. – Уласло II
1516–1526 гг. – Лайош II
1526–1540 гг. – Янош I
1540–1571 гг. – Янош II
1571–1572 гг. – Максимилиан II
1572–1608 гг. – Рудольф II
Несколько лет шла война между Москвой с одной стороны и Литвой и Польшей – с другой, пока польский король Казимир не скончался в 1492 году и его на варшавском троне не сменил третий сын Ян Ольбрахт; старший сын Казимира Владислав к тому времени уже царствовал в Венгрии, а средний Казимир носил рясу священника польской церкви. Литовцы в то же время избрали великим князем младшего брата Яна Александра, так что обе страны снова оказались под властью разных монархов и правительств; и это разделение, взаимно ослабив оба государства, оказалось наиболее выгодным для России, где агенты Казимира давно и успешно втайне занимались подстрекательством раздоров и недовольств в московских княжествах и постоянно толкали их к мятежу посулами помощи и награды. Ян едва успел воссесть на трон, как вместе с двумя братьями вторгся в Молдавию, чей господарь Стефан был союзником и родственником Ивана, и царь немедленно отправил на Литву 100 тысяч человек.
Между тем объединенные армии, заплутав в лесах Буковины, были застигнуты врасплох и полностью разбиты молдаванами; и Александр, поспешно вернувшись, чтобы возглавить сопротивление московскому врагу, от которого он сперва попытался избавиться с помощью яда, пришел в ужас перед огромной ратью, выставленной Иваном III на поле боя, и предложил ему заключить мир почти на любых условиях. Государи устроили совет, который окончился договором о браке между Александром и Еленой, старшей дочерью царя, и ее отец оговорил, что в Вильне должна быть построена для нее православная церковь и обеспечены соответствующие священники. Но условия этого договора так и не были претворены в жизнь; Александр, фанатичный католик, отказался построить часовню для своей невесты и, напротив, попытался заставить тех своих подданных, которые еще принадлежали к православной вере, отказаться от своих заблуждений и перейти в латинскую церковь и после смерти брата в 1501 году, когда Александра выбрали королем Польши вместо покойного, поляки из-за своей религии отказали его супруге Елене дочери Ивана III в праве разделить с ним корону. Разгневанный Иван III, возмущенный таким оскорблением и невыполнением договора, заключенного с литовским князем, заявил, что Польская Русь вплоть до Березины прежде принадлежала его предкам и должна принадлежать ему. Отправив три армии разными путями в Литву, он опустошил страну до стен Смоленска, овладел Новгородом-Северским и победил гетмана великого Литовского Острожского у реки Ведрож, где тот, опрометчиво положившись на силу и храбрость своих хорошо вооруженных сил, пренебрег общими мерами предосторожности и попал в засаду московских войск. Город Брянск вместе с другими пограничными крепостями попал в руки захватчиков; и литовцы за эту скоротечную кампанию проиграли, не считая Смоленска, все завоевания Витовта, тяжелым трудом доставшихся им плодов многолетней и кровопролитной войны, а их полководец перешел на службу к Ивану III и в награду за дезертирство получил крупные землевладения.
Но это не смогло заставить его окончательно отказаться от своего государя и полностью разделить судьбу и походы его врагов; и, прожив несколько лет в Москве под строгим надзором, он осознал, что почти не отличается от раба, и при первой же возможности сумел скрыться от своих стражей в столице и сбежать к соотечественникам через густые и непроходимые леса. Александр, заручившись помощью брата, вывел на поле новую громадную армию, состоявшую в основном из иноземных отрядов силезцев, чехов и моравцев; но русские отправили всю свою добычу в Московию и твердо укрепились в захваченной крепости; и великий князь, отчаявшись вернуть себе отнятые территории, чье население, когда-то относившееся к России и связанное с ней обычаями и религией, всегда было настроено враждебно к правительству, охотно принял предложения Ивана III и согласился заключить перемирие на несколько месяцев.
Царь воспользовался передышкой, чтобы пойти на Ливонию, чьи хозяева – тевтонские рыцари – в союзе с Александром незадолго до того пересекли русскую границу и разграбили местность вокруг Новгорода; но 7 сентября 1502 года воле Пскова его армия понесла самое сокрушительное поражение и потеряла убитыми более 10 тысяч человек; и хотя через несколько недель ему удалось добиться некоторых преимуществ перед врагом, он тем не менее незамедлительно отправил посла к магистру Вальтеру фон Плеттенбергу и заключил с ним пятидесятилетний мир. В то же время он попросил фон Плеттенберга, чей преемник в конце концов окончил свои дни в русской тюрьме, прислать в Москву одного из тех железных драгун, которые сыграли столь доблестную роль в последней битве; он осмотрел меч и снаряжение солдата и, удовлетворив свое любопытство, сделал ему ценные подарки и отпустил домой.
Следующим летом возобновилась война с Польшей; и так как наследник Ивана III царевич Иван Молодой умер за шесть лет до того (1490) и его лекаря Леби (Леона) обезглавили за то, что ему не удалось спасти его жизнь, царь отправил войско под командованием своего второго сына, угличского князя Дмитрия Жилку, с приказом взять Смоленск любой ценой. Русские войска долго и мужественно сражались перед стенами города, но гарнизон оказал им самое упорное сопротивление; и в конце концов прибытие короля Польши с многочисленными подкреплениями вынудило Дмитрия снять осаду и отступить со своими силами; вскоре после этого поляки заключили с Москвой мир на шесть лет, а русские вернули всех пленных, захваченных в предыдущей войне.
После смерти царевича Ивана Молодого в 1490 году Иван III назначил его единственного сына Дмитрия наследником московского престола, и, чтобы обеспечить его правопреемство, против которого выступала Софья, желавшая возложить царский венец на одного из своих сыновей, царь велел официально венчать его на великое княжение еще при своей жизни, и церемония состоялась 4 февраля 1498 года. Она прошла так же, как обычная коронация царей. Посреди Успенского собора поставили три трона: для царя, его внука и митрополита; напротив них были помещены шапка Мономаха и бармы, и храм был переполнен архиепископами, архимандритами, игуменами и другими сановниками московской церкви. При входе Ивана III и Дмитрия дьяконы по обычаю пропели «многие лета» великому князю Ивану, «Да царствует он над нами!». Затем последовал молебен к Пресвятой Богородице и святому Петру, после чего два князя поднялись на свои троны, и Иван обратился к митрополиту с такими словами: «Отче митрополит, по Божественной воле, по древнему соблюдавшемуся доселе нашими предками, великими князьями, обычаю великие князья-отцы назначали своим сыновьям-первенцам великое княжение, и как по их примеру родитель мой, великий князь, при жизни благословил меня великим княжением, так и я при всех благословил великим княжением первенца моего Иоанна. Но как по воле Божией случилось, что оный сын мой скончался, оставив по себе единородного Димитрия, которого Бог даровал мне вместо сына, то я равно при всех благословляю его, ныне и после меня, великим княжением владимирским, новгородским и прочая, на которые я благословил и отца его»[265]. После этого митрополит велел внуку приблизиться к назначенному месту, благословил его крестом и велел дьякону читать молитву. Окончив молитву, митрополит велел двум архимандритам подать шапку Мономаха и бармы (оплечье), которые царь возложил на внука, в то время как митрополит осенил его крестом во имя Святой Троицы. Затем дьякон начал литанию, после чего священники пропели перед алтарем: «Многие лета великому князю Иоанну, благоверному, христолюбивому Богом избранному и Богом превознесенному, великому князю Иоанну Васильевичу владимирскому, новгородскому и всея Руссии монарху, на многие лета!» Этот хор подхватили и повторили священники во всех частях собора, пока весь он не зазвучал эхом их голосов; и в то же время сыновья Ивана и все духовенство выступили вперед и поклонились Дмитрию. Затем митрополит Симон обратился к юному князю с таким наставлением: «Господине и сыне, великий княже Димитрий, по Божественной воле дед твой, великий князь, оказал тебе милость, благословил тебя великим княжением, и ты господине и сыне, имей страх Божий в сердце твоем, люби справедливость и праведный суд, слушайся деда твоего, великого князя, и всем сердцем заботься о всех православных. И мы благословляем тебя, господине сыне, и молим Бога о твоем здравии». Богослужение завершилось еще одной литанией, и царь удалился в свои покои; а его внук в сопровождении толпы духовенства, бояр и царских сыновей проследовал в церковь Михаила Архангела, чтобы помолиться перед гробницами предков; после чего они вернулись в Кремль и закончили праздник пиром, который затянулся далеко за полночь. Среди прочих русских священников, присутствовавших на венчании, были митрополит Симон, архиепископ Ростовский и Ярославский Тихон, архиепископ Суздальский Нифонт, тверской епископ Вассиан, епископ Рязанский и Муромский Протасий, епископ Коломенский Афраний и епископ Сарский и Подонский Евфимий, а также Серапион, игумен монастыря Святой Троицы, Блаженного Сергия, и Макарий, игумен монастыря Святого Кирилла.
Но жизненный путь юного князя, начавшийся столь благоприятно, был обречен на краткость и жалкий и трагический конец. Когда Иван III состарился и уже не так крепко держал бразды правления, его честолюбивая и властная жена-гречанка приобрела самое неограниченное влияние на супруга и после долгих уговоров убедила его в 1502 году сместить Дмитрия и бросить его в темницу, а вместо него сделать наследником Гавриила, на тот момент его старшего сына из оставшихся. Однако, лежа на смертном одре, в исповеди архиепископу царь вспомнил все тягостные события и проступки прошедшей жизни, и его сердце сжалось от этой жестокости и несправедливости к внуку, и он приказал выпустить внука Дмитрия из подземелья и привести его в покои, где он лежал, охваченный последней предсмертной агонией; взяв его за руку, он сказал: «Увы, мой дорогой внук, я согрешил пред Богом и тобою, заключив тебя в темницу и лишив законного наследства. Поэтому молю тебя, отпусти мне обиду, причиненную тебе, будь свободен и пользуйся своими правами». Произнеся эти слова, Иван рухнул и испустил дух; но едва молодой царевич, в сильном волнении от этой сцены, успел выйти за порог, как его схватили сторонники его дяди Гавриила и бросили в глубокий и мрачный подвал Кремля, где не было ни тепла, ни света и где через несколько недель он погиб, как думают одни, от голода и холода или, как утверждают другие, задохнувшись дымом.
Иван Великий умер 27 марта 1505 года в возрасте шестидесяти пяти лет после насыщенного событиями сорокачетырехлетнего правления и был с великой пышностью похоронен среди предков под торжественным сводом собора Святого Михаила в Москве. Его царствование до последних лет, когда его омрачило неудачи русских войск в Ливонии и у Смоленска, а также мятеж его вассала – казанского хана, являло собой почти непрерывную череду успехов и процветания и в целом могло считаться самым успешным, которым может похвастать горестная летопись России. Хотя сам он никогда не был блестящим воином, в нем проявился дар выбирать талантливых полководцев и умело руководить войной, так что молдавский господарь Стефан часто говорил о нем: «Сват мой есть странный человек: сидит дома, веселится, спит спокойно и торжествует над врагами. Я всегда на коне и в поле, а не умею защитить земли своей». Он, пожалуй, улучшил жалкое состояние крестьянства, постановив, что если работник нанялся к хозяину, то один день в неделю ему разрешается посвятить своим делам и что каждый землевладелец должен дать своим крестьянам по участку поля для их собственного пропитания, а также он сильно обуздал злоупотребления знати и духовенства, когда сделал их ответственными перед законом и впервые разрешив для них страшное наказание кнутом. В 1491 году князя Ухтомского, боярина Хомутова и архимандрита Чудовского выпороли за подложную грамоту, сочиненную ими на землю, принадлежавшую одному из братьев царя. Его указы часто отличались самой несоразмерной строгостью и суровостью; «Робкие женщины, – пишет российский историк, – падали в обморок от гневного, пламенного взора Иоаннова; что просители боялись идти ко трону». В старости он часто засыпал за трапезой, так что «вельможи трепетали и на пирах во дворце, не смели шепнуть слова, ни тронуться с места, когда Государь, утомленный шумною беседою, разгоряченный вином, дремал по целым часам»; и хотя сам часто излишне предавался питию, он не терпел невоздержанности у вельмож. Страстный, резкий и вероломный, он не обладал множеством прекрасных свойств, которые зарекомендовали бы его перед потомками; и подданные, пожалуй, встретили весть о его смерти без особой скорби и сожаления.
Во время его правления по всей империи во второй раз была проведена перепись населения с целью призыва новобранцев. Первая проводилась по приказу золотоордынского хана Берке, чтобы потребовать с каждой области дань, соразмерную количеству жителей.
Сразу же после смерти Ивана и заточения Дмитрия Гавриил стал регентом империи за своего племянника, так как не осмеливался открыто узурпировать трон при жизни законного наследника; и хотя спустя некоторое время после смерти молодого князя он принял именование царя и великого князя[266] и сменил имя с Гавриила на Василия, он так никогда публично и не венчался на царство, как его предки.
Сразу же после восшествия на престол, поскольку он еще не состоял в браке, Василий собрал совет и пожелал услышать мнение его министров: что было бы наилучшим для страны – взять жену из чужой страны или найти ее среди своих подданных. Все согласились в том, что их государю гораздо лучше жениться на москвичке, чем на иноземной принцессе, поскольку вторая могла бы ввести в России прежде неизвестные там привычки и обычаи, да и к тому же многие ее соотечественники в ее свите наверняка будет упорствовать в своей приверженности иной вере. На этом совете, в частности, настаивал Дмитрий Траханиот, которого Василий всегда считал самым верным другом и который, будучи казначеем и хранителем печати при Иване, после его смерти получил вместе с некоторыми другими боярами золотой крест в знак памяти, согласно последней воле великого князя. Считается, что Дмитрий дал такой совет в надежде, что царь выберет в жены его собственную дочь Анну, но его надеждам не суждено было сбыться, ибо все дворяне царства получили приказ, по старинному обычаю Московского княжества, доставить своих дочерей в Кремль, чтобы царь мог выбрать из них подходящую невесту; и когда во дворце собралось полторы тысячи молодых дев, Василий выбрал из них Соломонию, дочь боярина Юрия Сабурова, и разделил с нею трон.
Год спустя его зять Александр скончался в Польше от тяжелой и затяжной болезни; и сразу после того, как до него дошло известие о его смерти, Василий написал сестре, вдовой королеве, прося ее использовать все свое влияние, чтобы убедить сеймы Польши и Литвы выбрать его королем, обязавшись соблюдать права, свободы и конституцию обоих государств. Однако его письмо прибыло уже после того, как королем избрали брата покойного монарха Сигизмунда; и этот князь, бывший, по словам польских историков, человеком недюжинных талантов и благородного характера, взошел на неспокойный польский трон.
В последний год правления Александра крымские татары проникли в самое сердце Литвы, но были отбиты, а их силы – почти полностью уничтожены армией поляков под началом князя Михаила Глинского, дворянина из рода Рюрика[267], который при этом монархе полностью взял на себя руководство делами его немаловажного государства. Он получил образование в Германии и в молодости служил под знаменем саксонского герцога Альбрехта и в Фрисландии, где заслужил честь и славу среди воинов и дворян любого ранга и положения, а по возвращении в Польшу приобрел самую неограниченную власть над слабым и ничтожным монархом. Однако своим управлением и тем глубоким уважением, которое питал к нему Александр, а также собственным надменным и властным поведением он настроил против себя множество недругов, особенно среди тех фанатиков-неофитов в Литве, которые незадолго до того перешли в католическую церковь, поскольку сам Глинский придерживался православной религии. Среди них одним из самых опасных и заклятых его врагов был Ян Заберезинский (Забржезинский), маршалок великий Литовский, которого король под его влиянием лишил высокого и завидного поста, и после смерти Александра тот попытался отомстить Глинскому, обвинив его перед Сигизмундом в измене. Глинский потребовал, чтобы в его дело рассматривал справедливый суд, но король отказался прислушаться к его желанию; после чего уязвленный поляк написал московскому царю и предложил, если Василий обеспечит ему безопасность и независимость и принесет в том самую торжественную клятву, отдать в руки Москвы крепости, которыми он командовал в Литве, со всеми их солдатами, арсеналами и боеприпасами. Получив положительный ответ на свое предложение, он тайно отправился в российскую столицу, но сначала остановился по пути в поместье возле Гродно, где жил его противник Заберезинский. Там он поставил солдат, чтобы сторожить дом и не дать своей жертве сбежать, а затем подослал к нему в спальню убийцу-татарина, который напал на злосчастного Яна, пока тот спал, и варварски отрезал ему голову. После этого убийства Глинский со своими сторонниками бежал в Россию; и в войне, которая разразилась через несколько месяцев между Москвой и Польшей по причине гневного протеста царя, который, негодуя из-за оскорбления, нанесенного его сестре в Польше, также обвинил Сигизмунда в том, что он подстрекал Казань к мятежу, польский ренегат был назначен воеводой Московского войска при взятии Смоленска – оплота Литвы и Польши. В прежние времена он был знаком с комендантом этой крепости и полагал, что его можно подкупить; поэтому Василий обещал пожаловать Глинскому весь город и его окрестности на вечное владение ему и его потомкам, если он сможет уговорить коменданта крепости сдаться без утомительной и затратной осады. Вскоре воевода при помощи золота выполнил царское желание; и польский изменник сдал Смоленск без всякого сопротивления и со всеми его офицерами, кроме бежавших в Польшу, перешел на службу к московскому царю. Обычных солдат, хотя и совершенно невиновных в подлой сделке, военачальники легко убедили в том, что им не удастся спокойно вернуться в Литву, и потому они обосновались в России; и когда Смоленск наконец-то оказался в его власти, Василий, как всегда вероломный и ненадежный, отказался выполнить обещание, данное Глинскому, но попытался обмануть его новыми посулами награды, если тот будет ему и дальше искренне служить. Польский военачальник, возмущенный таким поведением, сразу же вступил в переписку с бывшим государем и предложил ему, если Сигизмунд выступит на помощь Смоленску, сдать крепость вместе с войском польскому королю. Однако ответное письмо от польского короля, который с радостью ухватился за это предложение, попало в руки московских часовых у входа в лагерь и было доставлено царю; Василий приказал немедленно арестовать двойного изменника и доставить к нему в оковах. «Вероломный, – сказал он, когда Глинский предстал перед ним, – я учиню тебе достойное наказание по заслугам». На что полководец смело ответил: «Я не признаю возводимого тобой на меня обвинения в вероломстве, ибо если бы ты сдержал данное мне слово и обещания, то я был бы самым верным из всех твоих слуг. Но раз ты, как я убедился, их ни во что не ставишь, а кроме того еще и насмехаешься надо мной, то единственное, о чем я жалею, – это что я не смог осуществить своих против тебя планов. Смерть я всегда презирал и встречу ее тем охотнее, что мне не придется более лицезреть тебя, тиран» (Герберштейн). После этих слов по царскому приказу его увели, хотя и без оков, и доставили в Вязьму, где московский военачальник, командовавший расквартированными там войсками, бросил перед ним на землю тяжелые цепи и воскликнул: «Михаил, как ты знаешь, государь оказывал тебе великие милости, пока ты служил верно. Но когда ты пожелал быть сильным изменой, он по заслугам твоим жалует тебе этот дар», после чего велел наложить на него оковы. Когда Глинского вели по городу по дороге в Москву, он обратился к толпе, собравшейся вокруг него, с такими словами: «Чтобы у вас не распространялось ложной молвы о моем пленении, я разъясню в немногих словах, что я сделал и за что схвачен, дабы хоть на моем примере вы поняли, какого имеете государя и чего каждый из вас должен или может от него ожидать». Затем он рассказал все обстоятельства своей измены и почему его схватили, но сопровождавшие его офицеры не дали ему договорить; а по прибытии в Москву его много лет держали в суровом заточении, предпринимались некоторые попытки его освобождения, и даже император Максимилиан написал Василию несколько писем в его защиту. В конце концов он ненадолго вернул себе свободу, но лишь затем, чтобы оказаться в еще горшем положении, причем при довольно необычных обстоятельствах. В 1526 году царь, пробыв двадцать лет в браке с Соломонией, которая так и не родила ему детей, собрал Боярскую думу, чтобы обсудить целесообразность развода. Никто не посмел перечить государю, и все настоятельно советовали ему сделать этот шаг, хотя в православной церкви не допускается развода; и угодливый митрополит, надеясь заслужить благосклонность господина, пообещал объявить его брак расторгнутым, если царица уйдет в монастырь. Лишь два инока: московский по имени Вассиан и Максим Грек, приехавший из Константинополя, чтобы исправить по византийским переводам многочисленные ошибки, постепенно накопившиеся в русской Библии и других религиозных книгах, осмелились заявить, что расторжение святых уз брака противоречит всем божеским и церковным законам и что брать вторую жену, пока еще жива первая, есть гнусный и нечестивый грех; однако наградой за их мужество стал приговор к вечному строгому заключению в монастыре. Несчастную и сокрушенную Соломонию, несмотря на все ее стенания и плач, доставили в монастырь; и когда митрополит Даниил стал обрезать ей волосы и настоятельница подала ей обычный монашеский куколь, она с негодованием бросила его на землю, плача, и стала топтать. Тогда один из советников царя по имени Иван Шигона несколько раз жестоко ударил ее своей плеткой и воскликнул: «Неужели ты дерзаешь противиться воле государя? Неужели медлишь исполнить его веление?» – после чего она призвала в свидетели всех присутствующих в том, что надевает куколь против воли, по принуждению и умоляет Всевышнего отомстить обидчикам за ее беды и несчастья.
Через месяц после этого Василий женился на Елене Глинской, племяннице заключенного полководца и дочери Василия Глинского, тоже польского перебежчика, и по просьбе жены выпустил из узилища ее дядю и назначил его на случай своей смерти, пока его наследники не достигнут совершеннолетия, регентом государства вместе с Еленой.
Но вернемся к польской войне в 1513 году, которая продолжалась несколько лет с ужасным кровопролитием. Узнав о том, что их король приближается к ним, жители Смоленска восстали с оружием в руках против московских властей; но Василий, который велел доставить из Москвы несколько пушек, приказал установить их под самыми стенами осажденного города и разрушил его почти до основания; и Сигизмунд, узнав об аресте и заточении Глинского и окончательном покорении Смоленска, немедленно отступил в Борисов. Тем не менее он отправил армию под командованием князя Константина Острожского, того самого полководца, который ранее бежал из Москвы, чтобы встретить наступающие русские войска под началом князя Ивана Андреевича Челяднина, которые шли из Смоленска на Оршу. 8 сентября 1514 года польская конница пересекла Днепр недалеко от места, где стояли лагерем русские войска; и многие офицеры Челяднина искренне умоляли его атаковать и смять эту часть вражеской армии, прежде чем к ней присоединятся остальные силы. Но русский военачальник не послушал их совета и только сказал в ответ: «Если мы сомнем эту часть войска, то останется еще другая часть, с которой, вероятно, смогут соединиться другие войска, так что нам будет грозить еще большая опасность. Подождем до тех пор, пока не переправится все войско, ибо наши силы настолько велики, что, без сомнения, мы без особого усилия сможем либо смять это войско, либо окружить его и гнать, как скот, до самой Москвы. В конце концов нам не останется ничего другого, как занять всю Литву». Таким образом была потеряна благоприятная возможность, и вся польская армия переправилась через Днепр и остановилась в 5 километрах от врага, который, снявшись с лагеря, подошел на очень короткое расстояние к Острожскому, так что воюющие стороны простояли друг против друга на протяжении всей ясной и звездной ночи.
Встало солнце и ярко разгорелось на безоблачном небе, и, как только первые утренние лучи едва окрасили восток, русские войска выстроились в боевой порядок; два крыла отошли на некоторое расстояние вправо, чтобы окружить врага с тыла, основной корпус остался посередине, а третья часть немного выдвинулась вперед, чтобы вызвать литовцев на бой. Поляки расположились в длинном строю, встав по порядку княжеств и народов, так как каждая провинция прислала своих солдат вместе с собственным командиром; и едва они успели занять свои места, как московиты затрубили наступление и яростно бросились в атаку. Завязалась долгая и свирепая битва, причем ни одна сторона не имела преимущества, до тех пор пока литовцы не сделали вид, что отступают; и русские войска, обремененные кирасами, которых они еще не привыкли носить, преследуя поляков, пришли в замешательство. Тогда поляки внезапно развернулись и поразили русских залпом из пушек, который оказался смертельным для многих из их рядов. Московиты в смятении обратились в бегство и, пытаясь спастись во мраке ночи, не зная окружающей местности, оказались у реки по имени Кропивна в нескольких километрах от Орши, и столь многие упали в воду с ее крутых и скользких берегов, что груды мертвых запрудили течение реки. Старый воевода Челяднин, чье бездействие и апатия и были главной причиной их разгрома, в бою попал в плен вместе почти со всеми своими подчиненными и в цепях отправлен в Вильну, где они много лет оставались в железных оковах и, доведенные до крайней нужды, с радостью приняли несколько талеров от нескольких посетивших их там немецких путешественников. Большинство в конце концов умерло в неволе. Римский папа приказал читать благодарственные молебны в церквях за эту победу польских католиков над еретиками-московитами; и Сигизмунд, дамы выразить свою признательность понтифику, отправил к нему посольство с даром: четырнадцатью русскими боярами, взятыми в плен в недавней битве, которых в Западной Европе разглядывали с любопытством как некие редкости из terra incognita. Но император Максимилиан, находившийся в дружественных отношениях с Москвой, перехватил их в Инсбруке и отправил с прекрасными дарами в Россию через Любек и Ливонию, отчего польский король был крайне уязвлен и раздосадован и утверждал, что данный акт есть нарушение королевского доверия и установленных международных законов.
Услышав о сокрушительном поражении своей армии под Оршей, Василий оставил Смоленск под началом своих воевод и вернулся в Москву, но сначала приказал уничтожить два его форта в Литве, чтобы те не попали в руки неприятеля. Поляки сразу же выступили на Смоленск, но русские силы отбросили их от его стен; и Сигизмунд благодаря своей победе получил лишь три небольших замка, поскольку приближение зимы положило конец кампании. Но через четыре года Василий снова вторгся в Литву и опустошил страну порохом, огнем и мечом. Как-то ночью на его лагерь внезапно напал отряд полоцкого воеводы Альбрехта Гаштольда. Литовцы подожгли стога сена у палаток московских солдат и, когда те выбежали в ужасе и смятении, полуголые и почти безоружные, убили несколько сотен и многих захватили в плен. Некоторым русским удалось спастись в лесу, где они какое-то время жили тем, что грабили близлежащие поместья, пока их всех постепенно не перебили местные жители, но Василий все же гарантировал свою власть над Смоленской и окружающей областью за счет того, что услал троих из четверых местных в Россию и заменил их московитами. Однако его по-прежнему окружали враги; татары, и крымские и казанские, грабили отдаленные области его владений, а император Максимилиан, заключив союз с Сигизмундом, отправил посла в Москву, желая, чтобы Василий положил конец войне. Василий отказался посылать какой-либо ответ на это высокомерное требование, но сообщил австрийскому послу, что император покинул его в самое неподходящее время и что он не может столь внезапно прекратить военные действия, которые его императорское величество сам же побуждал начать. Поэтому кампания возобновилась следующей весной, так как король Польши отказался заключать мир, если Василий не вернет Смоленска, а на это царь не соглашался ни при каких условиях; поляки присоединились к крымским татарам и постоянно вторгались в московские земли, но так и не сумели вернуть эту важную крепость, вплоть до 1520 года, когда летом заключили союз с мятежными татарами Казани.
Казанцы восстали против Ивана Великого за несколько месяцев до его смерти, а их хан велел схватить в городе 15 тысяч живших там россиян, бросить их в узилище или отдать в рабы и отобрать их дома и товары, после чего татары выступили на Нижний Новгород, в ожесточенной битве одержали победу над московитами и на несколько лет обеспечили независимость своего государства. Но в 1519 году тот же хан Мухаммед-Амин вызвал недовольство своих подданных, когда отказался вести их на московитов, и был свергнут, а затем и задушен, и его троном завладел касимовский хан Шах-Али, который долго жил при московском дворе, и женился на его вдове. Однако новый хан оставался у власти всего два года, за которые вернул московитов в Казань и поставил их на многие высокие государственные посты; и его подданные, недовольные таким поведением, отправили послов с предложением занять ханский престол к Сахибу Гераю, брату крымского хана, а от Шаха-Али потребовали отказаться от него. Тот, оказавшись без какой-либо поддержки, посчитал самым разумным повиноваться и бежал в Москву с женами и детьми; а в это время крымский хан Ахмед Герай[268] с большим и мощным войском сопроводил своего брата в Казань, после чего вернулся к себе в ханство, перешел через Дон и продолжил путь на Москву. Василий послал ему навстречу армию под началом воеводы и князя Димитрия Бельского, молодого военачальника, который более выделялся своим происхождением, чем способностями и опытом; и на Оке он потерпел сокрушительное поражение от казанских татар, которые в Коломне соединились с войсками крымского хана и вместе с ними вошли в Москву. Царь оставил город под командованием своего зятя князя Петра и с несколькими батальонами отправился в Литву, чтобы сдержать наступление поляков; но в это время его столица подверглась разорению и опустошению от рук захватчиков, и огромный вал народа хлынул в Кремль, пытаясь найти в нем укрытие, из-за чего сотни были затоптаны и задохнулись под грудой тел. Татар сопровождало несколько польских офицеров, а в Москве оказались заперты немецкие пушкари; но они не смогли подвезти к Кремлю большие пушки и ударить из них по неприятелю по причине недостатка пороха и боеприпасов, а также их громадной величины[269], поскольку потребовалось бы не менее трех дней, чтобы доставить их из цитадели на более подходящее место. Несколько ливонских послов, которые тоже были в то время в городе и сумели спастись из него, без остановки проехали 36 миль за восемь часов из Москвы до Твери. После двух дней смятения и ужаса князь Петр отправил к Ахмеду Гераю посольство с дарами и несколькими бочками меда и предложил заключить мир. Хан согласился при условии, что Василий обязуется выплачивать ему ежегодную дань за каждого своего подданного, как это делали его отец и предки, и признает себя вассалом татар в грамоте, подписанной его собственной рукой. В то же время он приказал поставить в Москве статую, изображавшую его самого, но русские разбили ее сразу же, как только татары покинули их город, и потребовал, чтобы царь лично принес первую дань и распростерся перед ним ниц. Василий отправил хану деньги и письменное согласие, но уклонился от последнего условия; и Ахмед ушел из Москвы с 8 тысячами пленников и огромной добычей. Он подошел к Рязанскому княжеству и там попытался взять город, но был отбит тамошним русским воеводой Иваном Хабаром Симским и едва не распрощался с жизнью. Здесь он дерзко устроил аукцион или ярмарку, чтобы продать русским часть добычи, награбленной в их собственной столице, и согласился обменять некоторых из бесчисленных пленников на такое же количество пленных татар. Тем не менее два хана, крымский и казанский, увели, по словам Герберштейна, невероятное число рабов – 800 тысяч, в основном пожилых мужчин, женщин и детей, из которых все, кто был слишком немощен для продажи, были отданы татарской молодежи, чтобы те расстреляли их или насмерть забили камнями, а остальных продали в Астрахани на Каспийском море и оттуда развезли по Персии и Индии или в Каффе, где они обычно попадали в собственность турок-османов. Одна рабыня, русская девушка, впоследствии оказалась в константинопольском гареме султана и некоторое время спустя стала главной женой султана Сулеймана Великолепного.
Как только татары покинули Москву и ее жители снова оказались в безопасности за своими стенами, среди военачальников побежденной армии возник конфликт относительно зачинщика их поспешного бегства. Старейшие возлагали вину на князя Бельского за то, что он пренебрег их советами и позволил татарам перейти Оку по своей неосторожности и беспечности, в то время как он сам утверждал, что виной всему князь Андрей, младший брат царя, командовавший центральным корпусом войск, и нет никаких сомнений, что именно он первым из русских обратился в бегство. Однако Василий отказался наказывать брата и удовольствовался заключением другого военачальника, который тоже участвовал в поспешном отступлении с Андреем; лишив его должности и княжества провинции, царь не стал дальше разбираться в этом деле.
Однако в следующем году Василий отказался платить дань татарам и приготовился к очередной войне с Казанью. Для начала он послал гонцов к Мехмеду в Крым, чтобы вызвать его, если возможно, на честный и открытый бой, заявив, «что в прошлом году он (Василий) подвергся нападению без объявления войны, из засады, по обычаю воров и разбойников». На это хан ответил, «что для нападения на Московию ему известно достаточно дорог и что войны решаются оружием столько же, сколько и обстоятельствами, поэтому он привык вести их по своему усмотрению, а не по чужому»; но больше не пытался истребовать с русских оговоренную дань (Герберштейн).
В июне 1523 года Василий выступил на Казань. Он стал лагерем на Гостиновозере, или на Купеческом острове, в месте слияния Волги и Оки, и сделал его штабом своих сил.
С этого места он заранее отправил вперед вооруженный отряд, который поджег несколько деревянных крепостей вокруг Казани и своей пушкой проделал множество брешей в ее стенах; но их воевода, считая, что у них не хватит сил подняться на крепостной холм и штурмовать город, стал ждать подхода остальных войск, чтобы начать осаду. Между тем Сахиб Герай послал одного из своих племянников переодетым проникнуть через районы, занятые московитами, и вызвать к нему на помощь брата, крымского хана; но юному князю, к несчастью, пришлось идти через независимую территорию под Казанью, на которой правил отшельник или пророк, которого столь высоко почитали на соседних землях, что иноземные сановники целовали его ноги, а цари стояли с непокрытой головой, пока он сидел на коне. Этот старец, хотя и принял юношу весьма любезно, тайно симпатизировал Василию и, узнав, что в его руки попал казанский посланец, сразу же отдал вероломный приказ его убить. Шах-Али, бывший хан, также прибывший на нескольких судах по Волге на помощь московитам, которые теперь собрали все свои силы у Казани, послал письмо Сахибу Гераю в лагерь, который он расположил недалеко от города, требуя, чтобы тот сдался ему (Шах-Али) как законному и наследственному правителю; но Герай лишь ответил: «Если ты добиваешься моего царства, давай решим дело оружием: пусть владеет им тот, кому оно будет даровано судьбой». С его стороны хана поддерживала большая конница черемисов[270] – дикого финского племени, которое по сей день населяет эти края, и они, сражаясь подобно татарам и казакам, весьма досаждали и изнуряли русский лагерь; и Василий дожидался только нового запаса провизии, который должны были доставить на сотне кораблей по Волге из Нижнего Новгорода, чтобы укрепить свои издерганные и голодающие войска и смело пойти в наступление. Но после нескольких недель ожидания корабли так и не прибыли, и Василий в конце концов послал отряд в пятьсот конников прочесать местность в поисках провизии и разузнать хоть что-то о его кораблях. Из них вернулось всего девять человек с известием, что капитан флотилии Иван Палецкий потерял большую часть своих судов и явился лишь с немногими и что их отряд подвергся нападению черемисских лучников, которые и убили всех, кроме девяти добравшихся до лагеря. Через несколько дней объявился и сам Палецкий и подтвердил правдивость их сведений, заявив, что черемисы захватили девяносто его кораблей в бою, когда весь берег был окутан густым туманом, под покровом которого ему с остальными удалось скрыться; и русские, доведенные до отчаяния, не имея ни пропитания, ни пороха, сразу же приступили к осаде, но были вынуждены снять ее после нескольких безуспешных попыток пробиться за ворота и, понеся тяжелые потери, заключили перемирие и устало отправились в обратный путь в Москву. Несколько татарских послов явились с ними в столицу, чтобы обсудить условия постоянного мира; но прошло несколько лет, прежде чем они сумели прийти к полюбовному соглашению, и в конце концов переговоры завершились, когда Казань освободилась от обязательства выплачивать дань. Василий хотел перенести ежегодную ярмарку с Купеческого острова, где она проходила уже несколько столетий, в Нижний Новгород и ввел суровое наказание на русских купцов, которые посмеют торговать с Гостиновозером; поскольку Россия была главным поставщиком соли для казанцев, он надеялся, лишив их этого товара, заставить их подчиниться; но запрет в конечном итоге пагубно повлиял на торговлю России с Востоком. После восшествия на престол императора Карла V царь отправил в Вену посла – князя Ивана Ярославского с поздравлениями, и тот получил много подарков от немецкого двора, которые он все до единого должен был, по русскому обычаю, передать Василию по возвращении в Москву. Кроме того, царь вел переписку с папой Климентом VII, который прислал в Москву посла капитана Павла, желая в очередной раз, хотя и безуспешно, попытаться объединить схизматиков греков и русских с латинской и западной церковью; но Василий, хотя в конце концов и отказался выполнить его желание, отправил в Рим посланника, князя Димитрия, чтобы понаблюдать за службами и обрядами римлян и наладить регулярное дипломатическое сношение с понтификом[271]. С Польшей было заключено пятилетнее перемирие, хотя Сигизмуд все же потребовал возвращения Смоленска, но царь твердо отказал ему; однако в его пятьдесят первый день рождения, 25 августа 1530 года, Василий в конце концов был осчастливлен рождением первенца, давно и горячо желаемого сына, и по такому случаю освободил многих узников государства и среди них польских пленных, томившихся в московских подземельях с самого конца последней литовской войны. Младенец, который в последующие десятилетия приобрел столь пугающую славу под именем царя Ивана IV, прозванного Грозным, одного из самых жестоких и выдающихся монархов в мировой истории, был с великой пышностью крещен в Троицком монастыре; его восприемниками были трое иноков, среди них святой Даниил Переславский, и его отец поместил его на гробницу святого мученика, молясь о том, чтобы святой, чей прах заключен в ней, направлял и охранял дитя в его будущей жизни, но народ вспомнил о проклятии Соломонии и считал, что оно падет на сына ее мужа.
Однако правление самого Василия уже близилось к концу – 3 декабря 1533 года, на пятьдесят пятом году жизни и двадцать восьмом – правления, он умер. На смертном одре, где встретил своего последнего врага с твердостью и решимостью, достойными более благочестивой жизни, он распорядился о всех необходимых мерах для совета опекунов царства, в число которых, по его приказу, должны были войти князья Шуйские и Бельский, Василий Глинский, брат его жены, сама царица Елена и ее дядя Михаил Глинский, которые также должны были стать опекунами Ивана и Юрия, его малолетних сыновей, поскольку он знал, что Юрий и Андрей, его единственные оставшиеся в живых братья, уже собирают сторонников в государстве, чтобы самим взойти на престол; отдав все эти указания, он пожелал, по старинному обычаю предков, принять святой монашеский постриг. Бояре, стоявшие вокруг него, желая уменьшить власть и влияние церкви, советовали ему отойти в покое и не утомлять себя этим обрядом, который его собственный отец и другие предшественники сочли ненужным, но митрополит, громко возвысив голос, воскликнул: «Никто не отнимет у меня души его. Добр сосуд сребряный, но лучше позлащенный!» – и постриг Василия в монахи, как он того желал.
Наружность царь имел благородную, был высок и красив и величествен станом, хотя и не обладал огромным ростом и физической силой отца. Не отличаясь мрачной суровостью и жестокостью Ивана, он был со всеми вежлив и любезен; так что, даже будучи вероломным, лживым и неверным, он был гораздо более любим своими подданными, и его тело перенесли в царский склеп в Архангельском соборе под слезы и жалобы народа.
Смоленск вместе с несколькими крепостями в Литве остался единственным результатом его многочисленных и кровопролитных войн, которые все, почти без исключения, оканчивались провалом. «Хотя, – говорит Герберштейн, – государь Василий был очень несчастлив в войне, его подданные всегда хвалят его, как будто он вел дело со всяческой удачей. И пусть домой иногда возвращалась едва не половина воинов, однако московиты делают вид, будто в сражении не потеряно ни одного. Властью, которую он имеет над своими подданными, он далеко превосходит всех монархов целого мира». Едва он успел испустить дух, как царица, женщина крайне честолюбивая и распутная, захватила бразды правления и объявила себя единственным регентом при своем сыне; встретив открытое сопротивление со стороны деверей Семена и Андрея, она велели их схватить и бросить в мрачную темницу, где по ее приказу их запытали до смерти.
Князь Михаил Глинский, хотя Василий и назначил его одним из регентов, так как, признавая его таланты в качестве полководца и воеводы, полагал, что из него получится наилучший защитник для престола его сына, позволил своей племяннице всецело управлять империей по собственному усмотрению, пока она не позволила своему фавориту Ивану Овчине оказывать влияние на государственные дела, и их угнетение и тирания стали настолько невыносимы, а ее поведение – настолько скандально для государства, что пожилой князь попытался ее увещевать, но она возмутилась его дерзостью, приказала схватить его и варварски ослепить; после чего он провел несколько горьких лет в тесном узилище, где его страдания облегчала только любовь его дочери, которая самоотверженно попросилась разделить с ним заточение. Но Елена пробыла у власти едва ли пять лет, как ее постигла скоропостижная смерть от яда; и князья Шуйские вместе с ее братьями завладели царскими детьми и престолом, а ее любимца Овчину народ разорвал в клочки. Между регентами сразу же возникло соперничество за главенство, из-за чего столичные лица заполнились трупами, и юный Иван, воспитанием которого никто не занимался, рано привык к сценам ужаса и крови. Князь Бельский и митрополит выступали против влияния Шуйских и за это были выгнаны из дворца и Москвы; но внезапное вторжение татар всех повергло в замешательство, и изгнанники, возвратившиеся с увеличенными силами, подняли юного царя с постели и отвезли его к себе в замок, в то время как князь Бельский погиб по их приказу от руки наемного убийцы. Глава Шуйских погиб, разорванный толпой, а князь Глинский стал главой Боярской думы; и с того времени до коронации Ивана в 1547 году, когда он взял на себя все управление государственными делами, Москва была одной непрерывной сценой ужаса и войны, а окружающие земли – добычей хаоса и татарских захватчиков. Поляки проникли в империю, сожгли несколько крепостей и город Смоленск, хотя и не смогли захватить цитадель этой важной крепости; и плоды всех войн, которые Иван и Василий вели так долго с их восточными и западными недругами, казалось, будут вот-вот безвозвратно утеряны.
Золотоордынская империя прекратила существование в 1506 году с пленением Ахмеда, ее последнего хана, который в союзе с польским королем Александром пошел войной на крымского хана Мехмед Герая; но, победив крымских татар в яростном степном сражении, литовцы вышли из войны, предоставив союзникам продолжать ее, не имея никакого приюта, кроме палаток; началась необычайно суровая зима, и воины Ахмеда тяжело страдали из-за глубокого снега и сильного мороза. Его жена, сопровождавшая его во всех походах, тщетно пыталась уговорить его порвать с Польшей, ушла вместе с половиной войска к царю Тавриды; тот с легкостью разбил Ахмеда с немногими оставшимися сторонниками, и тот с жалкими остатками своих сил, состоящими всего лишь из трехсот всадников, бежал в Киев. Там он был предательски схвачен по приказу неблагодарного польского короля и содержался в заключении в замке Троки возле Вильны, где и умер после двадцатилетнего пленения. За обладание его землями долго боролись крымские татары и казаки, до тех пор пока пятьдесят лет спустя, после окончательного падения Астрахани, казаки не прогнал противников за Дон; и после этого, отняв Азов[272] у турок, сделали эту крепость своим оплотом и сдерживали монголов в границах их полуостровного убежища вплоть до окончательного завоевания Крыма. После пленения Ахмеда Мехмед Герай, объединившись с ногайским вождем Мамаем, осадил и разграбил город Астрахань, у русских прозванный Звездой пустыни из-за его положения как оазиса среди степей, и оба вождя занимали город в течение нескольких месяцев, отдав его своим диким и неуемным кочевническим войскам; но между ними возник спор о том, кому в итоге должен достаться город, и Мамай приказал отравить своего союзника на пиру, выгнал всех крымских татар из города и вернул его Батыру, его прежнему правителю.
Прошли годы, тревожное детство Ивана IV закончилось[273], и среди надежд и восторгов подданных он взошел на престол своего отца, когда хан Казани, которая со времен правления Василия была независима от Москвы, отправил в Россию большую армию и разграбил местность вокруг столицы. Высланные против него войска проникли в самое сердце Казани; хан поспешно бежал и укрылся в ногайских степях, а его супруга с детьми была взята в плен и доставлена в Москву[274]; и русские, разместив в городе сильный гарнизон и поставив там своего наместника, распустили остальную часть войска. Но два года спустя казанцы восстали против московитов, которые гибли во всех частях города от яда или кинжала; и, отправив гонца в Астрахань, они просили султана Едигера прийти и защитить их от врагов и в награду за помощь предложили ему престол. Известие о том, что мусульмане устроили резню их соотечественников, вся Россия встретила ужасом и негодованием, и против мятежников незамедлительно выступила большая рать, которая в результате кампании, длившейся шестнадцать месяцев, завоевала всю местность вокруг Казани, но при этом так и не смогла взять сам город. В конце концов осада настолько изнурила и подорвала моральный дух русских войск, что они стали громко требовать возвращения на родину; некоторые из них, по-прежнему намеренные стоять до конца, заявили, что отступить сейчас было бы позором и если они вернутся домой, ничего не добившись столькими трудами и кровопролитием, то станут предметом насмешек и презрения всех русских патриотов. Как только царь узнал о таких настроениях, он вместе с князь ями Курбским, Адашевым и Серебряным поспешил к Казани с подкреплениями, сопровождаемый крупным флотом судов, которые шли по Волге и в течение всей кампании обеспечивали армию провизией, фуражом и боеприпасами из Нижнего Новгорода, а также позволял быстрее и легче доставлять солдат, чем долгий и утомительный марш. Русские заранее построили город на небольшой реке возле Казани и назвали его Свияжск, и там они выгрузили с кораблей и собрали все свои запасы; пушки и батальон конных мушкетеров, которых ввел в армии покойный царь Василий, составляли самую важную часть их сил; по обычаю русские войска были разделены на три больших крыла, или дивизии, каждая из которых делилась на роты со своей отдельной организацией – этот порядок весьма напоминает тот, что был принят в огромных ратях Чингисхана.
Как только Иван прибыл к главному штабу русских войск у Казани, он попытался возродить в них мужество, которое уже начало их покидать. Перед солдатами зачитали обращение митрополита, который увещевал недовольных, призывая к покорности. Среди прочих наставлений митрополит Сильвестр говорит: «Соблюдайте Божьи заповеди и не пренебрегайте служением церкви, ходите пред ним честно и трезво, без невоздержанности, мятежа и недовольства. Храбро бейтесь с неверными, вооруженные кинжалом веры, и не знайте покоя, пока не прогоните их с земли, и не брейте бороды, чтобы заслужить милость Всевышнего, награду государя и благословение церкви». Однако недовольные солдаты не стали слушать ни государя, ни священников и даже напали на более отважных своих товарищей, которые желали продолжать войну. Иван бросился между противниками и со своими офицерами заставил их разойтись; они угрожали ему расправой, и никакие обещания добычи и высоких почестей не могли заставить их отказаться от намерения вернуться в Россию; поэтому царь, к своей величайшей досаде, вынужден был уступить их желанию, ибо приближалась зима, и даже самые восторженные его приверженцы заявили, что теперь, с уменьшенными силами, среди снега и льда, продолжать осаду будет невозможно.
Когда Иван вернулся в Москву, его ожидало еще одно разочарование; триста ремесленников и механиков, отправленных по его просьбе императором Карлом V в Любек, чтобы оттуда отправиться в Россию, были остановлены там купцами из Ливонии, которые в самых ужасных красках описали им империю и ее правительство и написали германскому правителю, что весьма опасно посылать мастеров для обучения тамошнего народа, ибо тот столь жесток и многочислен, что при достаточном вооружении может сокрушить не только Ливонию, но и половину Европы[275]. Царь твердо вознамерился в будущем отомстить за это оскорбление ливонцам, но покамест его полностью занимали казанские дела.
Сразу же по прибытии в столицу он созвал всех начальников недовольной части своей армии, которая составила целых 2 тысячи человек, во дворец на пир, где, по московскому обыкновению, подарил каждому великолепное платье. Зачинщикам он раздал одежду из черного бархата, а затем, обратившись к ним, стал говорить о поведении солдат в Казани, их отказе подчиниться его приказам и попытке убить его; он сказал, что, какую бы скорбь ни причинил ему бунт подданных, он еще горше опечалился, узнав, что подстрекателями недовольства оказались те, к кому он питал безоговорочное доверие, кто звались и должны были быть его советниками, и что теперь всем, кто еще надеется хоть на каплю жалости, следует немедленно признать свои заблуждения и отдаться на милость царя. Некоторые бросились на колени и выразили раскаяние, другие остались немы и неподвижны, а большинство в страхе и изумлении взмолились о том, чтобы им оставили хотя бы жизнь; но Иван приказал сразу же схватить и казнить главных преступников, менее виновных освободил после короткого заключения, а остальных полностью помиловал при условии, что они докажут раскаяние и верность своей храбростью перед воротами Казани.
Той же весной Иван, которому было почти двадцать два года, снова вышел с армией в 300 тысяч человек, встал лагерем на прежнем месте у холма, где стояла татарская столица, и сразу же начал осаду. Его отец Василий ввел небольшой корпус пехоты в свои вооруженные силы, но она, хотя, как правило, была наиболее эффективной при штурме крепости, на протяжении многих лет не поддерживалась в боеготовом состоянии и не нравилась москвичам, которые не привыкли ходить пешком и обычно проезжали верхом за стены захваченного города, а во время отступления им сильно мешали их длинные кафтаны. Сила русской армии в бою обычно заключалась в их первом мощном натиске. Если их противник устоял перед ударом, они редко выигрывали большое преимущество при столкновении с равным числом врага на открытом поле.
Ежедневное поддержание осады обычно весьма однообразно и утомительно, а осада Казани затянулась надолго. Рядом с царским шатром установили походную часовню, где каждое утро проходили службы, перед тем как солдаты и инженеры приступали к своим обязанностям; и так как осада продвигалась медленно и русские несли тяжелые потери, поскольку татары продолжали осыпать их непрерывным градом стрел и камней, Иван приказал своим военачальникам подорвать стены цитадели, притом что такой способ ведения войны никогда еще не использовался в Московии и был совершенно неизвестен казанцам. В воскресенье 2 октября 1552 года, в день, на который в русской церкви по сию пору приходится пост, князь Курбский объявил, что подкоп закончен, после чего царь выстроил войско в боевой порядок, встал во главе и приказал инженерам произвести подрыв, в то время как священники распевали торжественный молебен, а диакон читал священные слова: «Будет едино стадо и един пастырь», и мина взорвалась с оглушительным грохотом, не оставив камня на камне от части города. Московиты стремительно бросились в образовавшуюся брешь, неся разрушение и смерть; татары, в ужасе и ошеломлении, думая, что удар вызван землетрясением и что само Небо на стороне их врагов, сначала еще пытались обороняться, но потом развернулись и бросились бежать через бурливую реку Казанку и искали убежища в лесах на противоположном берегу. Несколько часов царила неразбериха, и солдаты грабили город, пока офицеры не отозвали их от добычи, как волков; над позолоченными минаретами казанской цитадели реяли московские знамена, царь въехал в татарский кремль – дворец мусульманских ханов, и с наступлением темной и туманной ночи наконец-то был восстановлен порядок.
Всем тем мусульманам, которые согласились принять крещение, вернули их дома и земли. В городе назначили епископа с указанием применить любые средства, которые только есть в человеческой власти, чтобы заставить неверных принять христианство; татарские мечети превратили в церкви или безжалостно разрушили до основания, возвели монастыри по приказу царя, поместья и владения татарских вождей передали московским воинам и дворянам, которые участвовали в войне, а все мусульманские крестьяне и прочее население стали крепостными государства.
В Казань назначили правителя, и ее делами заведовал специальный государственный орган, учрежденный в Москве сразу после ее завоевания; до конца XVI века он назывался Казанским приказом.
Завершив подчинение Казанского ханства, Иван вернулся мыслями к песчаным и бесплодным регионам соседнего родственного государства. Астрахань, стоявшая одиноко среди просторных, бездорожных пустынь, обладавшая безопасным и удобным портом и господствовавшая на Каспии, в основном занималась тем, что вела торговлю с Персией и Индией; и до тех пор, пока ее хан, к несчастью для его собственной свободы и народа, не возложил на себя опасный венец Казани, она мало участвовала в политических событиях и раздорах, которые в то время занимали Азию и Европу. Однако ее миролюбие и бездействие не принесли ей пользы. Хана Едигера с семьей доставили в Москву, где, чтобы получить те же свободы и удобства, которые имели русские дворяне, они согласились окреститься; хотя, находясь по-прежнему в плену, они были не в состоянии оказать какую-либо помощь своему народу и с сожалением предоставили свою страну ее неминуемой участи. Спустя два года после взятия Казани Иван со своей армией сел на струги и, проплыв по Волге, окружил Астрахань с суши и воды; 20 тысяч турецких солдат, посланных Сулейманом Великолепным к ней на помощь, погибли под жгучими лучами солнца в диких и безмолвных степях; и 1 августа 1554 года город пал перед московитами, которые штурмовали его при помощи подкопов, и ее венец вместе с венцами Казани и Сибири теперь принадлежит к регалиям русских царей.
Через несколько лет турки предприняли попытку вырвать Астрахань из рук России, чтобы облегчить доставку войск в Персию, с которой Порта тогда была в состоянии войны и чьи войска понесли тяжелые потери из-за холода, голода и усталости во время перехода через заснеженные горы Армении и бесплодные ветреные пустоши Азербайджана. Визирь султана Соколли в то же время предложил своему господину соединить Дон и Волгу каналом, чтобы его армии могли совершить менее утомительное путешествие по воде, так как в этом случае они пересекли бы бурные волны Каспия и высадились на противоположном персидском берегу. Направив в Азов 3 тысячи первопроходцев и 5 тысяч янычар, чтобы обеспечить проход, он также отрядил 30 тысяч татар на Дон для начала этой важной и трудной работы. В то же время 3 тысячи янычар и 30 тысяч турецких всадников выступили из Азова на Астрахань и сразу же осадили ее, но были отбиты с огромными потерями русскими войсками, которые предприняли энергичную вылазку из города и заставили турок вернуться на берег Черного моря, в то время как у Азова на рабочих и янычар обрушилась армия в 15 тысяч человек под началом князя Серебряного и обратила их в бегство. Еще одно войско турок и татар потерпело поражение на Дону; и первые, обескураженные этим провалом, в конце концов полностью отказались от попыток овладеть Астраханью; а когда они пересекали неспокойные эвксинские воды на своем пути, на их флот обрушилась буря, и только 7 тысяч уцелевших сумели добраться до гавани Золотого Рога. «Их татарские союзники, – говорит Кризи, – сознавая, что близкое соседство турок заставит их самих покориться султану, охотно прилагали усилия к тому, чтобы османы возненавидели проект Соколли, и с этой целью преувеличивали ужасы сурового климата Московии и особенно опасностей, которым короткие летние ночи ее северных краев подвергают душу или тело истинно правоверного. Поскольку мусульманский закон требует, чтобы вечерняя молитва совершалась через два часа после захода солнца, а утренняя повторялась на рассвете, мусульманину, по словам татар, пришлось бы вовсе распрощаться со сном в течение короткой трехчасовой ночи или нарушить заповедь пророка». В следующем году посол граф Новосильцев прибыл в Константинополь из Москвы, чтобы выразить Порте протест против этого ничем не спровоцированного вторжения во владения царя и нападения на Астрахань, но все же предложить на будущее мир и союз между двумя империями. В разговоре с турецкими министрами Новосильцев подробно рассказал о том, с какой терпимостью относится Иван к мусульманам своего государства, и утверждал, что ни царь, ни его народ не являются врагами веры и последователей Мухаммеда.
С завоеванием и присоединением Казани и Астрахани исчезли последние независимые царства монголов к западу от Урала, ибо Крым теперь стал вассалом и данником Порты. Татары – тавридские – в царствование Ивана еще раз вторглись в Москву и, покинув разграбленный и горящий город, увели 100 тысяч пленных[276] и столько же оставили мертвыми на пепелищах их домов; но с того времени им приходилось довольствоваться грабежами пограничных провинций империи; и когда Россия консолидировала и увеличила свои силы, она постепенно подчинила себе весь Крым[277], хотя крымцы яростно и отчаянно сопротивлялись и покорились ей с унынием и неохотой. Колонизируя и возделывая плодородные берега Волги и Дона, московиты также держали в подчинении калмыков – последний остаток золотоордынского ханства. В XVII веке к ним присоединились несколько племен того же народа из Китая и стали ценными помощниками русских и казаков в их войнах с Германией и Портой; но в царствование императрицы Екатерины переселенцы из Поднебесной разгневались на какой-то новый налог или пренебрежение в адрес их главы и начали военные действия против московитов; они подожгли русские деревни и траву в степи во время бегства, когда полмиллиона человек их народа бежали по замерзшей Волге в разгар зимы и по киргизским пустыням по снегу метровой глубины, чтобы искать защиты во владениях китайского императора Цяньлуна, который с радостью принял их как своих подданных. Но холод и усталость во время путешествия, протяженностью 3 тысячи километров, сократили их число до менее чем половины от первоначального; и казаки, которые следующей весной отправились за ними в погоню и преследовали до тех пор, пока не были отбиты армией Китая на окраинах империи, проследили путь, которым шли калмыки, по костям их гниющих мертвецов. В память о душах, погибших во время этого необычайного бегства, был учрежден религиозный обряд, называемый далай-ламой, и по приказу Цяньлуна на границах степи был воздвигнут монумент в виде больших колонн из гранита и меди, которые в ознаменование этого события несут следующую надпись:
«По Божьей воле здесь, на краю пустынь, которые начинаются отсюда и простираются беспредельно, безлесно и безводно на тысячи верст, вдоль границ владений множества могущественных народов, покоятся от своих трудов и великих страданий, под сенью китайских стен и по милости Цяньлуна, наместника Божьего на земле, те древние дети пустыни, торгутские татары[278], бежавшие от гнева греческого царя, блуждающие овцы, забредшие вдаль от Поднебесной в 1616 году, но ныне, после бесконечных скорбей, милосердно принятые вновь в паству своего всепрощающего Пастыря. Да будет это место свято навечно, и да святится сей день. 8 сентября 1771 года».
Трава выросла на полях, которые монголы усыпали человеческими костями; давно высохла кровь, которой они залили более трети земли; но что осталось от их влияния и владычества в Восточной Европе, кроме того отпечатка, который их деспотизм оставил на нравах, обычаях и характерах тамошних жителей? Ни справедливого закона, ни величественного памятника, ни полезного учреждения не ввели они в России за более чем два века; их могущество отмечено одними угнетением и тиранией, не смягченным ни единым достоинством и не оставившим ни одного монумента, который запечатлел бы их имена; и они исчезли из Европы, пожалуй, уже навсегда, не заслужив от потомства ни жалости, ни сочувствия к их краху.