Глава 2. Киевские князья. Бату-хан. Завоевание России и разграбление Польши и Венгрии. Послы папы при дворе великого хана. – Выборы хана Гуюка. Каракорум. Лагерь Бату в Сарае

После внезапного отступления монголов от Киева – хотя их страна была полностью опустошена, их князь Мстислав пал на Калке и страшный голод и мор уже обступили всю страну – киевляне предались самому безудержному ликованию: грохот войны сменился музыкой бесконечных пиров и развлечений, а лязг мечей и пыль битв – охотой, танцами и другими излюбленными забавами русских. Но эти занятия слишком скоро сменились другими, более мрачными заботами: разрозненные половецкие племена, бродившие по южным границам империи после изгнания из Дешт-и-Кипчака, то и дело нападали на русские поселения и через несколько лет после смерти Мстислава взяли в плен его преемника Владимира IV, князя из династии Мономаха, и жестоко расправились с ним. Природа как будто объединилась с врагами несчастного Киева, и в течение нескольких лет между первым и вторым вторжениями монголов множество домов было разрушено и людей погибло из-за нескольких землетрясений, обрушившихся на Южную Россию; а летом страна была окутана густым туманом, который уничтожил посевы и привел к страшному голоду, повлекшему за собой еще более ужасный мор. Сокращение населения и подавленность народа, вызванные этими бедствиями, лишь усугубили неспособность русских оказать достаточное сопротивление надвигающейся буре татарского нашествия; и в довершение всего народ казался совершенно безразличен к опасности, так что повсюду распространилось безрассудно равнодушное отношение к обороне и самой жизни.

После смерти Владимира княжеский венец снова стал причиной войн и междоусобиц; им владели друг за другом несколько князей, каждый из которых в конечном счете был вынужден уступить его более могущественному претенденту и каждый, если сумел сохранить жизнь, был обречен лишь на жестокое лишение зрения от рук удачливого соперника или на жалкое прозябание в темнице или монашеской келье. В конце концов в Киеве воцарился черниговский князь Михаил, но после второго приближения татар он покинул город и бежал в Венгрию, предоставив защищать свои владения старшему сыну, самому достойному и храброму представителю его рода.

В 1235 году Угэдэй, сын и преемник Чингисхана, закончив покорение всей Центральной Азии, приготовился утвердить свое владычество над восточными странами Европы. Его армия состояла из 15 тысяч человек – ибо каждый монгол, достигший зрелого возраста, был воином, а кроме того, силы хана увеличились за счет пленников из многих народов, которых завоевания его отца и самого Угэдэя низвели до состояния рабов. Он разделил войска между несколькими полководцами для покорения Индии, Кореи и более далеких стран Запада и вверил 500 тысяч воинов из подданных финских, тюркских и славянских народов вместе со 160 тысячами монголов командованию его племянника хана Бату, правителя Дешт-и-Кипчака, который после великого праздника, отмечавшегося сорок дней в татарском лагере в Каракоруме, выступил в эту грандиозную экспедицию и, одолев Болгарское царство, вошел в Россию[167]. Умелые в искусстве ковки металлов, которые в изобилии содержались в их стране, татары, вооруженные пиками с крюками на концах, тяжелыми луками с железными стрелами, и огромными таранами, которые в один день снесли киевские укрепления, без труда одолевали деревянные мечи и пращи русских и совершали самые ужасные опустошения везде на своем пути. Невозможно даже описать всю чудовищность пыток и мук, на которые они обрекали местных жителей любого возраста и положения, и едва ли им найдется параллель даже в страшных казнях Китая или зверствах диких индийских племен Северной Америки. Во многих частях империи уцелеть удавалось едва ли одному из пятидесяти, и одно только Киевское княжество потеряло 60 тысяч человек, не считая женщин и детей. Рязань, чьи князья Олег и Федор обратились за помощью и получили ее от великого князя Юрия, была взята и разрушена до основания – все ее бояре, священники и жители погибли в последовавшей резне, а ее войско с союзниками было полностью уничтожено, и ту же судьбу разделили Переславль, несмотря на храбрую оборону его юного князя, Ростов, Москва, Тверь и все Суздальское княжество. Наконец татарское полчище подошло к Владимиру и обступило его, и великая княгиня с сыновьями пытались защитить город в отсутствие князя Юрия, который отправился на свадебный пир недалеко от столицы. Но их храбрость, воодушевляемая отчаянием, оказалась бессильна против яростной атаки татар. Разрушив стены и бастионы, они убили двух князей вместе со всеми горожанами, которые попали к ним в руки. Княгиня, укрывшись с дочерями и боярскими женами и слугами в соборе, отказалась открыть двери захватчикам, вопреки всем их посулам безопасности и пощады, спокойно приняла последнее причастие из рук архиепископа и погибла в огне пожара, когда монголы подожгли храм, чтобы заставить ее выйти из-под его защиты. Несчастный Юрий, узнав об участи семьи, рвал на себе волосы и чуть не сошел с ума от отчаяния и затем, собрав небольшую армию, отправился биться с хорошо вооруженными полчищами противника, но был разгромлен и пал в бою на берегу реки Сити 4 марта 1238 года, и его воины погибли до последнего человека – причем раненых и пленных, среди которых был его племянник Василько, безжалостные победители убили, подвергнув ужасным мукам. Чтобы подсчитать количество мертвых, оставшихся лежать на поле боя, моголы после сражения обычно отрезали у них уши; и в 1239 году они собрали 270 тысяч этих гнусных трофеев с опустошенных равнин России; а после битвы при Легнице, где они разгромили объединенные силы поляков, силезцев и тевтонских рыцарей, татары наполнили девять мешков правыми ушами, собранными с поля боя.

Завершив полное уничтожение Владимирского и подчиненных ему княжеств, Бату повел войска к Новгороду, но не стал продолжать нашествия дальше на север; а когда Ярослав, брат Юрия и новгородский князь, покорился ему и изъявил верность, он сделал его великим князем Владимирским и обязал княжество отныне выплачивать дань.

Уйдя вместе с армией с севера России, Бату отправился в более плодородные и густонаселенные княжества юга, где, разграбив города и деревни, предав огню и опустошению все леса и поля, через которые прошли его войска, он приступил к древнему городу Киеву, который столь часто оказывался в руках захватчиков. Ни единый мост в то время не прерывал широкого течения Днепра, а лодок у монголов не было; но они быстро преодолели водное препятствие, переправившись через реку по обычаю древних скифов – они закрепили поклажу на покрытых шкурами бревнах и привязали их к лошадиным хвостам, сами уселись на них и, пользуясь луками как веслами, таким образом благополучно добрались до другого берега. После переправы они выстроились пред городом, князь которого оставил оборону своих владений на опыт и отвагу старшего сына Дмитрия при энергичной помощи бояр. Тем долго удавалось сдерживать напор врага, но грозные осадные машины и горючий порох секретного для остального мира состава, при помощи которого они напускали дым и огонь посреди сражения, чем приводили в смятение врагов и внушали им веру в то, что они противостоят не простым смертным, а демонам, вскоре позволили им войти в город.

По своему обычаю, они без разбору и милосердия перебили многих горожан, среди которых оказался и греческий митрополит Руси Иосиф, и подожгли все дома. Но военачальник упорно отказывался сдаться, и, после того как все церкви и монастыри, укрепленные киевлянами, по очереди пали перед врагом, он с остальными спутниками засел в соборе Святой Софии, готовый до последнего вздоха противостоять всем попыткам монголов вырвать его из последнего оплота и убежища. Но их усилия были напрасны, ибо крыша сломалась под тяжестью толп, искавших убежища на верхних этажах и всех частях здания, и многие погибли под обломками, а князя взяли живым, увели в плен и поставили перед свирепым и кровожадным Бату-ханом. Однако, когда его привели перед лицо монгольского вождя, хладнокровие и бесстрашие князя даже татарам внушили некоторое уважение к его отваге и несчастью; и, пощадив его жизнь, Бату позволил князю обратиться к нему с просьбой пощадить и его немногих оставшихся сторонников, которые, успев зарыть в земле немалые деньги подальше от жадных глаз врагов, большим выкупом спасли собор Святой Софии от разрушения, хотя весь остальной город был сожжен дотла; в то же время победитель выслушал доводы пленника, который попытался отговорить его от продолжения грабительского нашествия по Руси. Дмитрий сказал Бату, что его страна давно истощена распрями своих князей и постоянными вторжениями чужеземцев, которые захватывали ее княжества, грабили города и настолько разорили и ослабили ее, что она совершенно не способна сопротивляться татарам, ибо они, захватив и разрушив ее главные города, опустошив все ее поля и возделанные земли, не получат ни славы, ни добычи, если продолжат завоевательный поход, а только будут страдать от нехватки фуража и провизии, и что в таком поверженном состоянии Россия не сможет восстать и нанести ответный удар монголам, если они оставят ее и пойдут искать славы в более благодатных странах Запада. В Польше и Венгрии, убеждал он, есть железные рудники, которые могут дать ценное сырье для починки сломанного и заржавевшего оружия татар; к тому же они много лет наслаждались благами мира, добились процветания, скопили богатства и возделали свою землю; на их полях найдется корм для монгольских лошадей, и к тому же они уже готовятся противостоять армиям захватчиков.

Бату отпустил русского князя с богатыми дарами и знаками почета и, решив действовать по его совету, вторгся в Галицкое княжество, Силезию и Польшу и разбил объединенные армии этих государств, вставшие под одни знамена с тевтонскими рыцарями в отчаянной битве при Легнице, в которой их возглавлял герцог Силезии и польский король Генрих II. Перед боем мать Генриха святая Ядвига покинула монастырь, в который давно ушла от мира, и прошла перед рядами солдат, призывая их героически сражаться за родину и веру Христову. Они в самом деле оказали отчаянное сопротивление и нанесли врагу тяжелые потери; но крестоносцы, потребовавшие себе чести начать битву, которая состоялась 9 апреля 1241 года, были обмануты уловкой монгольской конницы. Монголы сначала отступили, а потом бросились вперед; тевтонцы отделились от основного корпуса в погоне, и тогда враг сосредоточил силы и опрокинул разделившихся европейцев по очереди, так что и сам король и герцог остался лежать на поле боя среди бесчисленных трупов. Варвары отрубили нечастному монарху голову, водрузили ее на пику и поставили перед Легницей, призвав ее жителей к сдаче; но прежде чем поляки успели что-либо ответить на этот приказ, монголы с яростью прорвались за ворота и отдали город на поток и разграбление. Опустошив всю страну, они сковали несчастных пленников всех возрастов и положений и толпой поставили перед своими войсками, а затем отправили английского изгнанника к королю соседней Венгрии, требуя сдаться. Но после его уверенного отказа выслушать их предложения они три года разоряли Венгрию и отступили в свой лагерь на Волге, оставив в этом королевстве[168] только три города и заставив несчастного монарха искать убежища на унылом одиноком острове в Адриатическом море.

Еще прежде монголы опустошили берега Дуная, который перешли по льду, и, торжественно пообещав беглецам, спасавшимся из пылающих городов в лесах, простить и пощадить их, они перерезали всех без капли жалости; триста женщин, которые избежали беспощадной резни и принадлежали к самым знатным родам дворянства, были хладнокровно казнены в присутствии татарского вождя. Когда Бату со своими войсками подошел к границам Австрии и Чехии, ее король Вацлав, тревожась за свою безопасность, написал всем соседним правителям, призывая их объединиться для отпора общему врагу. В письме герцогу Брабантскому он говорит: «Бесчисленное войско свирепых варваров подошло к нашим границам. Бедствия, посланные за людские грехи, как говорит Святое Писание, обступили нас со всех сторон» – и в заключение замечает, что «и на севере, и на юге люди столь угнетены этим несчастьем, что с Сотворения мира они еще не испытывали столь жестокой кары». Но в 1246 году, когда монгольский полководец уже был готов вступить в Чехию, его внезапно призвала в Азию смерть Угэдэя, чей сын Гуюк унаследовал ему как глава Золотой Орды[169]; это событие, вероятно, спасло Европу, чьи армии повсюду несли поражение и чьи троны падали везде, где они осмеливались оказать сопротивление монголам, ведь после временного возвращения в Каракорум их честолюбивые планы обратились уже к другим частям земного шара.

Монах Рогерий Варадинский, очевидец татарского вторжения в Венгрию, оставил сочинение, озаглавленное «Горестная песнь о разорении Венгерского королевства татарами», в котором рассказывает о пережитых ужасах.

«После того, как однажды внезапно появились татары [у города Варадин], я усомнился в том, что мне следует оставаться в этом городе. Уходить в замок я не желал, а убежал в лес, где постарался прятаться как можно дольше. Татары же, быстро захватив город и предав огню большую его часть… перебили на улицах, в домах и на площадях как мужчин, так и молодых и пожилых женщин… Прятавшиеся в соседних лесах люди вернулись туда, чтобы найти что-нибудь съестное. И когда они осматривали руины и тела умерших, татары неожиданно вернулись и не оставили в живых никого из выживших, кого там вновь обнаружили… Мы же, прятавшиеся в лесу от облав… добрались до некоего острова, который был сильно укреплен… Когда я увидел столь защищенное место, оно мне понравилось, и я там остался». После этого на остров пришли татары и всех, кого не взяли в плен, перебили… Я же, скрываясь в лесах, всеми покинутый, просил о помощи, и кому я прежде давал многое, теперь едва подавал мне милостыню. Так что, когда ночью голод и жажда проявились более жестоко, я был вынужден пойти на остров, чтобы найти спрятанные муку и мясо или что-либо другое съедобное. И все, что я ни находил ночью, я уносил в лес… В тех лесах они [татары] искали на протяжении месяца и более. И поскольку в тех местах всех людей они не смогли уничтожить, то прибегли к новому виду обмана. Они поймали некоторых из прячущихся в лесах людей и выказали им свое сочувствие такими словами, что любой захотел бы им поверить… А поскольку леса там были большие и не было числа людям, которые там прятались, через три дня земля была вновь заселена… Все канезии [старосты] в послании получили наперед некое повеление, чтобы к ним с дарами из определенных поселений явились мужчины, женщины и дети… Канезии же, подойдя к приготовленным дарам, взяв их, отвели всех собравшихся в одну долину и там, обманным образом раздетых и обнаженных, всех их перебили».

Далее он говорит, что сдался венграм, находившимся в подчинении у татар. «Татары заставили меня выполнять различные работы и, превратив в раба, считали, что я был удостоен великой милости. И пока в течение нескольких дней я оставался с ними, у меня всегда перед глазами была смерть. …И когда [после захвата поселения и его жителей] деньги, оружие, одежда и прочее добро были у них отобраны, и после того как некоторым дамам и девицам была сохранена жизнь, и они были уведены для утех, все прочие были жестоко перебиты секирами и мечами. Те же, кто остался в живых и по воле случая лежал среди мертвых, хотели укрыться, испачкав себя чужой кровью». А так Рогерий говорит о разрушении города Эстергом: «Из всего города не уцелело и 15 человек, кто не был бы внутри или снаружи преступно убит. Там татары напоили свои мечи кровью и в пламени, которое развели, живых людей жарили, как свиней».

«По повелению старших королей [татар] мы стали по обезлюженной земле возвращаться с повозками, нагруженными добычей и снаряжением, со стадами скота и вьючных животных… Пройдя Венгрию, они вступили в Команию. Теперь татары уже не допускали, чтобы, как прежде, для пленников зверей истребляли без разбора, а отдавались им лишь их внутренности, ноги и головы. Тогда нам стало казаться, и прочие сообщали о том же, что если мы покинем Венгрию, то все неизбежно окажемся в водовороте мечей».

Дальше он рассказывает, как ему удалось бежать вместе с прислужником и они несколько дней прятались в лесу, мучаясь от голода, пока наконец они не забрались на дерево, чтобы осмотреть окрестности. «О печаль! Мы принялись осматривать разоренную ими пустую и обезлюдевшую землю. Друг за другом в нашей страшной дороге нас направляли колокольни базилик, а дороги и тропы были приведены в негодность и заросли терновником и виковой чечевицей. Порей, лук и все другое, найденное в деревенских садах, отдавались мне как лучшее кушание, другие же ели мальву и корни цикут. Наконец, только лишь на восьмой день после выхода из леса, мы подошли к городу Дюлафехервар, в котором не было ничего, кроме костей и голов погибших, разбитых и подкопанных стен дворцов и базилик, которые кровопролитие запятнало лужами христианской крови… В 16 километрах от леса там находилось поселение, которое в просторечии называется Фратра, а в 6 километрах за лесом – чудная и высокая гора, на вершине которой были странные камень и скала. Там спаслось великое множество людей, которые нас со слезами охотно приняли и начали расспрашивать о наших мытарствах, о чем мы им в немногих словах рассказать не могли. Наконец нам предложили черный хлеб из муки и истолченной коры дубов, но нам его сладость показалась большей, чем у чего-либо иного, когда прежде достававшегося кому-то из моих спутников.

В то же время, когда Бату вторгся в Россию, другая армия татар вошла в Грузию, которую они сожгли и разграбили вместе с Албанией и Великой Арменией, и тамошние цари, не в силах оказать им успешное сопротивление, подчинились монгольскому военачальнику Чормагану и согласились служить в его армиях, хотя грузинская царица снова настоятельно просила помощи у западных держав; в письме, адресованном папе Григорию IX, она заявила, что полностью признает главенство Святого престола и обещает присоединить Грузию к римской церкви. Но в отчет папа написал ей, лишь что горько оплакивает постигшие Грузию беды, но не может послать ей какую-либо помощь, поскольку император Фридрих II только что взбунтовался против церкви; но все же он весьма одобряет ее замысел привести Грузию под крыло римской веры и пришлет к ней нескольких монахов из ордена святого Доминика, чтобы помочь ей в этом благочестивом труде. Однако доминиканцы, если они и доехали до Грузии, не смогли помочь ей в борьбе с врагами, хлынувшими через грузинские границы; и Русудан, брошенная всеми христианскими королями, в конце концов вовсе отвергла христианство и приняла ислам[170].

Все правители Европы испытывали, и не без причины, эту же тревогу и опасались за безопасность своих тронов, слыша о завоеваниях татар. Французскую корону в то время носил храбрый и добродетельный Людовик IX; и Матвей Парижский рассказывает, что его мать, королева Бланка, узнав о вторжении Бату в Европу, разразилась слезами и послала за королем, восклицая: «Возлюбленный мой сын, какие ужасные слухи! Нашествие тартар грозит полным уничтожением всем нам и нашей церкви». – «Обратимся к Небесам за поддержкой и утешением, матушка, – ответил он, – и если явятся эти тартары, мы прогоним их обратно в Тартар, откуда они и вышли, или они всех нас отправят в рай наслаждаться вечным блаженством, кое обещано избранным»[171].

Императору Фридриху Барбароссе, чья долгая война с папским престолом заставила недругов упрекнуть его в том, что он приветствует и способствует нашествию татар, а папа винил его, что он ведет себя как праздный, многоречивый краснобай, а не правитель христианского государства во главе своих войск, предложили от имени великого хана принести присягу верности за его подданных, а взамен пообещали дать ему при ханском дворе какой-нибудь пост или сан, как подчиненным царям Азии. Фридрих сострил и заметил, что, хорошо разбираясь в хищных птицах, предпочел бы должность сокольничего, но тем не менее он, как видно, хорошо осознавал опасность, грозившую его государству, и в письме английскому королю Эдуарду I нарисовал такую картину общего врага: «Не так давно с крайних пределов мира, из южной области, вышел народ, варварский по происхождению и образу жизни, который долго скрывался в выжженном солнцем поясе, в раскаленной пустыне и который потом в северных краях, внезапно захватив эти районы, долго пребывал и множился, как саранча, и нам неизвестно, по месту или по происхождению называется он тартарами. Не без умысла Божьего сохранился он до сего времени для порицания и исправления его Божь его народа – о, если бы не для истребления всего христианского мира!.. Ведь народ этот дик и не ведает человечности и законов. Однако он имеет повелителя, за которым следует, которому послушно повинуется и которого по читает и величает Богом на земле. Что касается роста, то люди они низкорослые, но крепкие, коренастые и кряжистые. Они жилисты, сильны и отважны и устремляются по знаку своего предводителя на любые рискованные дела. У них широкие лица, косой взгляд; они издают ужасные крики, созвучные их сердцам. Одеты они в невыделанные воловьи, ослиные или конские шкуры. Доспехи у них сделаны из нашитых на кожу железных пластин; ими они пользуются до сего времени. Но, о чем не без сожаления можем сказать, теперь-то они вооружились награбленным у побежденных христиан оружием, лучшим и более красивым, дабы, по замыслу разгневанного Бога, мы были преданы более позорной и страшной смерти нашим собственным оружием. Кроме того, теперь они владеют лучшими конями, вкушают изысканнейшие яства, наряжаются в красивейшие одежды. Эти тартары, несравненные лучники, возят с собой сделанные из кожи пузыри, на которых спокойно переправляются через озера и быстротечные реки. Говорят, что, если не хватает пищи, кони их, которых они ведут с собой, довольствуются древесной корой и листьями и корнями трав; и все же в нужный момент они всегда оказываются чрезвычайно быстрыми и выносливыми»[172].

После первого появления татар в Европе под началом сына Чингисхана Джучи Григорий IX объявил Крестовый поход против захватчиков и их союзников – русских, потому что многие пленники из их народа по принуждению служили великому хану и бились под его знаменами против своих же соотечественников и единоверцев-христиан; папа предлагал такое же прощение и отпущение грехов всем, кто поднимет оружие против монголов, как и тем, кто совершал паломничество в Святую землю. После отхода Бату в Азию наследник Григория Иннокентий IV попытался более мирным способом переговоров отвратить угрозу вторжения в западные страны Европы и отправил ко двору великого хана посольство из францисканских монахов, которых, подобно римским послам в лагере скифского царя на берегу Иртыша, заставили пройти между двух огней для очищения, прежде чем допустили к татарскому вождю. Покинув Польшу, они вступили во владения русского князя Василько Владимирского, или Лодомерского, который принимал их некоторое время у себя в столице и дал им в провожатые одного из собственных слуг, чтобы благополучно провести через Литву до самого Киева, который тогда находился в руках монголов. Им были вручены письма от римского понтифика, адресованные королю и народу татар, в котором Иннокентий IV уговаривал их принять христианство и почтить его в лице его послов, он призывал хана оказать уважение и защиту; совершив свое опасное путешествие и получив аудиенцию у хана, послы в 1247 году вернулись в Европу с ответом[173] папе от преемника Угэдэя Гуюка, который тогда правил монголами как великий хан. Плано Карпини[174], один из послов, оставил нам следующий интересный рассказ о беседе его спутников и его самого с татарами:

«Устроив все эти дела в Киеве… мы на лошадях тысячника и с провожатыми поспешно направились из Киева к иным варварским народам. Мы прибыли к некоему селению по имени Канов, которое было под непосредственной властью Татар… После этого мы выехали вместе с ним [начальником селения] в понедельник Четыредесятницы, и он проводил нас до первой заставы Татар… нам выехали навстречу их старейшины, бывшие на заставе, спрашивая, зачем мы едем к ним и какое имеем поручение. Мы ответили им, что мы послы Господина Папы, который является господином и отцом христиан. Он посылает нас как к царю, так к князьям и ко всем Татарам потому, что ему угодно, чтобы все христиане были друзьями Татар и имели мир с ними; сверх того, он желает, чтобы Татары были велики на небе перед Господом. Поэтому Господин Папа увещевает их как через нас, так и своей грамотой, чтобы они стали христианами и приняли веру Господа нашего Иисуса Христа, потому что иначе они не могут спастись. Кроме того, он поручает передать им, что удивляется такому огромному избиению людей, произведенному Татарами, и главным образом христиан, а преимущественно Венгров, Моравов и Поляков, которые подвластны ему, хотя те их ничем не обидели и не пытались обидеть. И так как Господь Бог тяжко разгневался на это, то Господин Папа увещевает их остерегаться от этого впредь и покаяться в совершенном… Дав подарки и получив для подвод лошадей, с которых слезли они сами, мы поспешили с их провожатыми отправиться к Коренце. Сами они, однако, предварительно послали к вышеназванному вождю вестника на быстром коне, чтобы передать ему те слова, которые мы им сказали». Далее описывается путешествие послов к Бату-хану. «Войдя же, мы произнесли свою речь, преклонив колена; произнеся речь, мы поднесли грамоту и просили дать нам толмачей, могущих перевести ее. Их дали нам в день Великой Пятницы, и мы вместе с ними тщательно переложили грамоту на письмена русские и саррацинские и на письмена Татар; этот перевод был представлен Бату, и он читал и внимательно отметил его… А этот Бату живет с полным великолепием, имея привратников и всех чиновников, как и император их. Он также сидит на более возвышенном месте, как на троне, с одною из своих жен; другие же, как братья и сыновья, так и иные младшие, сидят ниже посредине на скамейке, прочие же люди сзади их на земле, причем мужчины сидят направо, женщины налево. Шатры у него большие и очень красивые, из льняной ткани, раньше принадлежали они королю Венгерскому. Никакой посторонний человек не смеет подойти к его палатке, кроме его семейства, иначе как по приглашению… На средине, вблизи входа в ставку, ставят стол, на котором ставится питье в золотых и серебряных сосудах, и ни Бату, ни один Татарский князь не пьют никогда, если пред ними не поют или не играют на гитаре… Вышеупомянутый Бату очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх; в бою он весьма жесток; он очень проницателен и даже весьма хитер на войне, так как сражался уже долгое время. В день же Великой Субботы нас позвали к ставке, и к нам вышел раньше упомянутый управляющий Бату, сообщая от его имени, чтобы мы поехали к императору Куйюку, в их собственную землю». Затем снова следует описание долгой поездки. Когда послы приехали к Гуюку, он велел дать им шатер и продовольствие, но они много дней не могли получить аудиенцию хана. «Там на одной прекрасной равнине, возле некоего ручья между горами, был приготовлен другой шатер, называемый у них Золотой Ордой…[175] Шатер же этот был поставлен на столбах, покрытых золотыми листами и прибитых к дереву золотыми гвоздями, и сверху и внутри стен он был крыт балдакином, а снаружи были другие ткани. Тут [после пира] позвали нас пред лицо императора; и когда первый секретарь, Хингай, записал имена наши и тех, от кого мы были посланы, а также вождя Солангов и иных, он прокричал громким голосом, читая их перед императором и всеми вождями. послы принесли столь великие дары в шелках, бархатах, пурпурах, балдакинах, шелковых поясах, шитых золотом, благородных мехах и других приношениях, что было удивительно взглянуть… И нас также спросили, желаем ли мы дать дары; но мы уже почти все потратили, почему у нас ничего не было, что ему дать. Там же, на горе, вдали от ставок, было расставлено более чем 500 повозок, которые все были полны золотом, серебром и шелковыми платьями. Все они были разделены между императором и вождями… Когда император услышал от наших Татар, что мы пришли к нему, то велел нам вернуться к [его] матери ради того, что на следующий день он хотел поднять знамя против всей земли Запада, как нам говорили за верное знавшие про то… И когда мы вернулись, то пробыли немного дней и снова вернулись к нему; вместе с ним мы пробыли благополучно месяц, среди такого голода и жажды, что едва могли жить, так как продовольствия, выдаваемого на четверых, едва хватало одному, и мы не могли ничего найти купить, так как рынок был очень далеко. И если бы Господь не предуготовал нам некоего Русского по имени Косму, бывшего золотых дел мастером у императора и очень им любимого, который оказал нам кой в чем поддержку, мы, как полагаем, умерли бы… После этого император послал к нам сказать, через Хингая, своего первого секретаря, чтобы мы записали наши слова и поручения и отдали ему… Император, как сказали нам наши Татары, имел намерение отправить с нами своих послов… Нам же по многим причинам представлялось неудобным прибытие их. Первая – та, что мы опасались, что при виде существовавших между нами раздоров и войн они еще более воодушевятся к походу против нас. Вторая причина была та, что мы питали страх, не оказались бы они лазутчиками в нашей земле… На третий день после этого, именно в праздник блаженного Бриция, нам дали отпуск и грамоту, запечатанную печатью императора, и послали нас к матери императора; она дала каждому из нас лисью шубу, шерстью наружу и изнутри подбитую ватой, а также пурпур». После этого они отправились в обратный путь и следующей весной прибыли в лагерь Бату, а оттуда в Киев. «Даниил и Василько, брат его, устроили нам большой пир и продержали нас против нашей воли дней с восемь. Тем временем они совещались между собою, с епископами и другими достойными уважения людьми о том, о чем мы говорили с ними, когда ехали к Татарам, и единодушно ответили нам, говоря, что желают иметь Господина Папу своим преимущественным господином и отцом, а святую Римскую Церковь владычицей».

Татарский хан называл себя царем вселенной и прибавлял: «Бог правит на небе, а я на земле». Император Мункэ, отпуская от себя французских послов, передал с ними письмо их королю, которое заключало следующие вызывающие условия: «Существует заповедь вечного Бога: на небе есть один только вечный Бог, над землею есть только единый владыка Чингисхан, сын Божий… Во имя вечной силы Божией, во имя великого народа Моалов [монголов], это да будет заповедью Мангу-хана [Мункэ] для государя Франков, короля Людовика, и для всех других государей и священников, и для великого народа Франков, чтобы они поняли наши слова… заповедь вечного Бога состоит в том, что мы внушили вам понять. И когда вы услышите и уверуете, то, если хотите нас послушаться, отправьте к нам ваших послов; и таким образом мы удостоверимся, пожелаете ли вы иметь с нами мир или войну. Когда силою вечного Бога весь мир от восхода солнца и до захода объединится в радости и в мире, тогда ясно будет, что мы хотим сделать; когда же вы выслушаете и поймете заповедь вечного Бога, но не пожелаете внять ей и поверить, говоря: «Земля наша далеко, горы наши крепки, море наше велико», и в уповании на это устроите поход против нас, то вечный Бог, Тот Который сделал, что трудное стало легким и что далекое стало близким, ведает, что мы знаем и можем»[176].

После смерти Угэдэя, отравленного одной из его наложниц, его вдова Дорегене стала регентшей до выборов нового хана, однако она всеми силами постаралась обеспечить избрание своему сыну, и с этой целью в Каракорум вызвали всех наместников провинций из Европы и Южной Азии. Среди очевидцев великолепной церемонии его восшествия на престол были скромные монахи-францисканцы, которые оставили нам подробное описание совета, выборов и праздничных пиров. Курултай, то есть общее собрание, состоялось в месте под названием Семь Холмов неподалеку от Каракорума, и все дороги, ведущие к центру Татарии со всех сторон Азии, были запружены всадниками и пешими путниками. Потомки Чингисхана прибыли в сопровождении многочисленного военного эскорта, и среди них была вдова Толуя с детьми, сыновья Угэдэя, Джучи и Чагатая, за ними следовали главы племен, над которыми они были верховными правителями; наместники монгольских владений в Китае, Аргуне и Массенде; правители Персии, Туркестана и Трансоксианы, за которыми ехали местные князья и знать; султан Рума Рукн ад-Дин, Ярослав, русский великий князь, два князя по имени Давид, оспаривавшие между собой корону Грузии, брат правителя Алеппо и послы от халифа Багдада и принцев Измаила, Мосула, Карса и Кермана, богато разодетые и привезшие с собой великолепные дары будущему хану. Татарские князья с военачальниками собрались в огромном шатре, способном вместить 2 тысячи человек, вкруг которого стояла тысяча палаток размером поменьше, куда сошлась толпа купцов из Индии, Китая и Персии с самыми драгоценными товарами Востока; правитель ежедневно раздавал одеяния из шелка и золотой парчи участникам курултая, которые провели несколько дней в совещаниях, а вечеров – в пирах и музыке, решили избрать Гуюка и единодушно отдали ему свои голоса. По обычаю он сначала отказывался от трона, но после долгих уговоров согласился с желанием своих подданных и принял их клятву верности, причем закрывшая равнину огромная толпа пала ниц перед ним, после чего сопровождала его до другого лагеря татар в нескольких лигах от первого, где должна была состояться церемония восшествия на трон. Ее совершили князья и дворяне, которые усадили его на золотой трон, в то же время восклицая: «Мы хотим, молим и требуем, чтобы ты повелевал нами». Гуюк отвечал: «Если хотите сделать меня вашим царем, готов ли каждый из вас исполнять все мои приказы? Являться на мой зов, идти куда велю, предать смерти всякого, кого назову?» На это все они ответили утвердительно, после чего он сказал: «Отныне одно мое слово будет служить мне мечом». Затем, поднявшись с трона, он сел на расстеленный на земле кусок, тот же самый, который покрывал императорский трон Чингисхана, и получил такое наставление от главных вельмож и военачальников: «Смотри вверх и признавай Бога и помни про войлок, на котором сидишь. Если будешь хорошо управлять царством, если будешь щедрым и благодетельным, если будешь соблюдать справедливость, уважать ханов и вельмож по их достоинству и положению, то царство твое прославится и возвеличится, и вся земля покорится тебе; а если будешь поступать наоборот, станешь жалок и презрен и столь беден, что потеряешь даже войлок, на котором сидишь». После этой речи вельможи усадили рядом с ханом жену Гуюка и, подняв их на войлоке в воздух, громкими криками провозгласили их императором и императрицей всех татар. После этого состоялся огромный пир, на котором присутствовали все вельможи и сановники империи и на котором подавали только мясо и обильные количества рисового вина и кумыса, их национального спиртного напитка, пьянящей жидкости, и русские рабы и пленники верили, что стоит христианину попробовать его хоть раз, как его душа погибнет навеки.

Гости пировали долго, глубоко за полночь, под звуки музыкальных инструментов и боевые песни, и пир возобновлялся каждый вечер семь дней подряд; через неделю же император вышел из своего шатра и, подняв большое знамя, взмахнул им в сторону запада, угрожая принести огонь и меч во все страны, которые не пожелают вместе с остальной землей покориться его власти. В то время ему было около сорока лет, и миссионеры описывали его как человека небольшого роста и весьма серьезного, который никогда не говорил с иностранцем сам, а слушал и отвечал через посредника; и первым делом после своего избрания он велел казнить свою тетку, отравившую его отца. Все обращались к нему стоя на коленях.

Миссия, посланная Иннокентием IV к Байджу, татарскому военачальнику в Персии, имела не больший успех, чем посольство, которое в том же году отправилось в Каракорум, однако с этими послами обошлись гораздо более грубо и надменно, и кто-то даже предложил содрать кожу с братьев-проповедников, набить ее соломой и послать с его товарищами папе. Когда монахи ничтоже сумняшеся призвали монголов обратиться в христианство и поведали им, что папа – владыка мира и Божий наместник на земле – у христиан считается достоинством выше всех людей, монголы осведомились: «Почему вы в кичении своем говорите, что папа, государь ваш, превышает всех людей? Разве он не знает, что Хам [хан] есть сын Божий, а Байотной [Байджу] и Баты, князья его, и что имена их гремят и славятся по всюду?» Байджу направил Иннокентию письмо с его монахами-послами, где сказал: «Божественным расположением хама посылается слово Байотноево. Ведай это, – папа. Послы твои пришли и грамоту твою нам принесли. Послы твои говорили дерзкие слова: не знаем, ты ли велел им говорить так, или они говорили сами от себя. А в грамоте пишешь ты, что мы многих людей убиваем, истребляем и погубляем. Непреложная заповедь Божия и установление того, кто сохраняет лицо всея земли, таковы: слышащий установление да сидит на собственной земле, воде и отчине и отдаст силу тому, кто сохраняет лицо всея земли. Кто же, не внимая заповеди и установлению, будет делать противное, да истребится и погибнет»[177].

Богатства и роскошь, которых не было у монголов и которые они видели у завоеванных и покоренных народов, внесли громадные изменения в их простой и варварский образ жизни, и прямые преемники Чингисхана со своими главными военачальниками и вельможами переселились из шатров в дома или дворцы, где наслаждались всяческими удобствами и усладами, которые только могло предоставить мастерство ремесленников, в окружении обширного и тщательно огражденного парка вместо непроходимых лесов и бескрайних равнин, где обитали всевозможные дикие звери, чтобы великий хан с приближенными мог развлечься охотой без необходимости удаляться от лагеря на значительное расстояние в поисках дичи. В начале зимы проводилась грандиозная императорская охота, которая готовилась так же серьезно и тщательно, как военный поход. Ее устраивали ежегодно в удобном месте недалеко от Каракорума, и группы охотников от всех племен в пределах месяца пути от места встречи гнали всех замеченных оленей и волков на участок шириной примерно в 2 или 3 лиги, образуя плотную линию за оградой, чтобы ни единый зверь не избежал императорской стрелы. Первым туда входил великий хан со своими женами и стрелял столько дичи, сколько хотел, а затем удалялся на возвышенное место и наблюдал оттуда за тем, как охотятся вельможи и военачальники, которые в свою очередь уступали место офицерам более низкого ранга, а тех в конце концов сменяли простолюдины. Охота продолжалась несколько дней; и до 1824 года, когда этот обычай был упразднен из-за лености тогдашнего правителя, который не мог заставить себя покинуть роскошный дворец в Пекине ради столь трудоемкого и утомительного занятия, императоры Китая ежегодно приез жали охотиться в дикие степи Татарии по обыкновению, установленному еще при Угэдэе и Гуюке.

Французский миссионер Рубрук видел среди пленных чужеземцев в Каракоруме своего соотечественника Вильгельма (Гийома) Бушье, золотых дел мастера из Парижа, которого, как и норманнского епископа и женщину из лотарингского Меца, угнали из Белграда, когда татары вторглись в Венгрию, а также фламандского кордельера, певца по имени Роберт и множество русских ремесленников и мастеров. Они украшали дворец хана картинами и скульптурами, делали для него статуи и украшения из золота, серебра и драгоценных камней, подносы, кубки и чаши для столов и повозок, в которых на его пирах подавались роскошные яства со всей Азии, вина из Южной Европы и даже плоды и специи с далеких Индийских островов. Центр пиршественного стола хана украшал серебряный фонтан в виде дерева, поддерживаемый четырьмя массивными львами, каждый из которых извергал свой напиток из металлического горла, и за этим столом нередко сидело более тысячи гостей в один вечер. В Каракоруме терпимо относились к всевозможным сектам и конфессиям; там стояла несторианская церковь, две мечети и двенадцать храмов, посвященных разным идолам, куда ходили многие иноземные купцы, вынужденные из-за торговой выгоды или из-за бедствий войны поселиться в лагере Золотой Орды. В самом деле, до Хубилая, третьего хана после Чингиса, который принял буддизм, и Берке, брата Батыя, его преемника в качестве правителя Дешт-и-Кипчака, принявшего ислам, ханы не исповедовали иной веры, кроме веры в верховного Бога, относясь равно презрительно или снисходительно ко всем религиозным сектам и вероучениям; и наследник Гуюка Мункэ часто собирал у себя буддийских, несторианских, китайских и мусульманских священнослужителей и слушал их речи об их религиях и теологические диспуты и споры, и как-то раз он сказал Рубруку, что все люди при его дворе, которые верят в единого вечного Бога, имеют право поклоняться Ему по-своему. К нему в город также прибывали монархи-просители и пленные князья, которые владели своими престолами и сохраняли свободу только по прихоти монгольского хана и приходили искать его благоволения или положить свою дань к его ногам. Батый, наместник Запада, поставил лагерь на берегах Волги, и он, подобно деревянной столице Аттилы, занимал столько же места, сколько занимает крупный город. Он располагался на месте древнего Сарая, некогда процветающего города хазар, и построил в нем свой бревенчатый дворец, внутренность которого украшала драгоценная утварь и другие роскошные предметы, а трон, мебель и платья слуг были щедро отделаны золотом, а в центре стояли палатки его шестнадцати жен. Там он принял посольство папы на пути в Каракорум и францисканцев, посланных королем Франции Людовиком IX, когда по Европе распространились слухи, будто хан Сартак, сын Батыя и правитель области на Волге, отказался от заблуждений язычества и согласился принять крещение. Но по своем прибытии в Сарай монахи узнали, что татарский царь обратился не в католическую, а в несторианскую веру, которая была для них едва ли не хуже идолопоклонства; и когда Батый принял монахов у себя в шатре, причем они были вынуждены преклонить перед ним колена, он встретил их попытки склонить его к христианству изображением вечных мук, грозящих грешникам и неверующим, насмешливой улыбкой, а его вельможи – ироническими возгласами и хлопками. Из этого лагеря Батый издавал указы русским князьям и часто требовал их личного присутствия у ступеней его трона в качестве смиренных просителей; и там в течение двух сотен лет татарского владычества на Руси двести пятьдесят ее князей простирались ниц перед монгольскими ханами и двенадцать были казнены по их приказу в разные времена, не считая множества бояр и дворян рангом пониже.

По описаниям путешественников той эпохи, татарскую столицу в Монголии окружал земляной вал с четырьмя укрепленными железными воротами, расположенными точно по четырем сторонам света, внутри же находились государственные учреждения и рынки. Ее пересекали две улицы, которые назывались базарами китайцев и сарацин, и там иногда устраивались ярмарки, привлекавшие множество купцов и торговцев со всех частей Азии, а также русских и болгар из Восточной Европы.