Предисловие

Предисловие

Каждое столетие русской истории имеет свои отличительные черты, проявляющиеся как в управлении, экономике, культуре, общественном сознании, повседневной жизни народа, так и в военном деле. Не являлась исключением и военная история России XVII столетия, повествование о которой мы начинаем.

В. И. Ленин называл XVII век началом нового периода русской истории. Если раньше, в эпоху Московского государства, были еще заметны следы феодальной раздробленности, «государство распадалось на отдельные „земли“, частью даже княжества, сохранявшие живые следы прежней автономии, особенности в управлении, иногда свои особые войска (местные бояре ходили на войну со своими полками), особые таможенные границы и т. д.»[1], то теперь положение стало меняться. «Только новый период русской истории (примерно с 17 века) характеризуется действительно фактическим слиянием всех таких областей, земель и княжеств в одно целое. Слияние это, вызывалось усиливающимся обменом между областями, постоянно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок».[2] Политическое объединение страны подкреплялось теперь экономическим единством. Складывалась русская (великорусская) нация. На этой основе оформлялось, по словам В. И. Ленина, «русское самодержавие XVII века с боярской Думой и боярской аристократией»,[3] которое в тех конкретных исторических условиях обеспечивало мобилизацию и единение всех военных сил страны для решения важнейших внешнеполитических задач. А таких задач перед Россией в XVII веке стояло много.

Южным границам непрерывно угрожало Крымское ханство и другие кочевые орды — обломки недоброй памяти Золотой Орды (Ногайская орда). Продолжалась экспансия в Восточной Европе султанской Турции. Украинские и белорусские земли оставались под властью Польши и Литвы, более того — польский король претендовал и на древние русские города, например, на Смоленск. Швеция господствовала на Балтийском море, но только отрезая России самый удобный путь в Европу, но и реально угрожая северо-западным рубежам. Больших усилий стоило дальнейшее продвижение в Сибирь. Военное напряжение не спадало. Если за предыдущее столетие Россия воевала в общей сложности сорок три года (не считая почти ежегодных татарских набегов на «украину»), то в XVII столетии — сорок восемь лет. На каждый мирный год приходился год войны!

Следует помнить, что воевать Россия вынуждена была теперь с противниками более сильными и опасными, чем раньше. Абсолютные монархии Европы уже имели регулярные армии, укомплектованные профессионалами-наемниками — с кастовым офицерским составом, с усовершенствованным ручным огнестрельным оружием и артиллерией, с маневренной стратегией и передовой по тому времени линейной тактикой. Война вступила в свой «мануфактурный период», свойственный эпохе буржуазных революций, смело ломавших многие каноны феодального военного искусства.

Первая регулярная армия нового типа сформировалась в ходе Нидерландской буржуазной революции (1566–1609). В ее создании, усовершенствовании военной организации и развитии военного искусства в целом большую роль сыграл выдающийся голландский полководец, военный реформатор конца XVI — начала XVII века Мориц Оранский. В военных работах Фридриха Энгельса сущность изменений, происходивших тогда в военном деле, определялась так: «Война, вызванная восстанием Нидерландов, оказала большое влияние на организацию армий. Как испанцы, так и голландцы значительно усовершенствовали все рода войск… Мориц Нассауский составил первый строевой устав нового времени и этим заложил основы единообразного обучения целой армии. Пехота снова начала маршировать в ногу; она стала значительно более однородной и сплоченной. Теперь она подразделялась на более мелкие единицы: роты, насчитывавшие до этого от 400 до 500 человек, были уменьшены теперь до 150–200 человек, причем 10 рот составляли полк. Усовершенствованный мушкет оттеснил пику; треть всей пехоты состояла из мушкетеров, соединенных в каждой роте с пикинерами. Эти последние, нужные только для рукопашного боя, сохранили свои шлемы, нагрудники и стальные рукавицы; мушкетеры освободились от всякого защитного вооружения. Пикинеры строились обыкновенно в две шеренги, мушкетеры в 5–8 шеренг; произведя залп, первая шеренга отходила назад, чтобы снова зарядить свои мушкеты. Еще большие перемены произошли в кавалерии, и здесь опять-таки Мориц Нассауский сыграл ведущую роль. Ввиду невозможности сформировать тяжелую кавалерию из тяжеловооруженных всадников он организовал легкую конницу, которую набрал в Германии, снабдив ее шлемами, кирасами, наручниками, стальными рукавицами и высокими сапогами; а так как с одним копьем она не могла бы тягаться с тяжеловооруженной испанской кавалерией, то он дал ей палаш и длинные пистолеты. Этот новый вид кавалеристов, близкий нашим современным кирасирам, скоро показал свое превосходство над значительно менее многочисленными и менее подвижными испанскими тяжеловооруженными всадниками, лошадей которых новая конница успевала перестрелять прежде, чем на нее могла обрушиться эта медленно движущаяся масса. Мориц Нассауский обучал своих кирасиров так же тщательно, как и пехоту; он достиг в этом таких успехов, что мог отважиться в сражении на перемену фронта и на другие эволюции мелкими и крупными отрядами».[4] «Великий голландский полководец Мориц Оранский впервые ввел для своих рейтаров организацию, до некоторой степени сходную с современной тактической организацией. Он обучал их производить атаки и эволюции отдельными отрядами и в несколько линий, совершать повороты, отрываться от противника, строиться в колонну и линию, менять фронт, не нарушая порядка и действуя отдельными эскадронами и взводами. Таким образом, исход кавалерийского боя уже решался не одной атакой всей массой конницы, а последовательными атаками отдельных эскадронов и линий, поддерживающих друг друга. Кавалерия Морица Оранского строилась обыкновенно глубиной в пять шеренг. В других армиях она вела бой в глубоких колоннах… В XVII столетии, в связи с полным исчезновением дорогостоящих тяжеловооруженных всадников, численность кавалерии чрезвычайно возросла. Ни в один другой период этот род войск не занимал такого большого места в любой армии. Во время Тридцатилетней войны от ²/₅ почти до ¹/₂ каждой армии обыкновенно составляла кавалерия; в отдельных случаях на одного пехотинца приходилось два кавалериста».[5]

Дальнейшее развитие военного искусства связано с именем шведского короля Густава II Адольфа (1594–1632), которого Ф. Энгельс называл великим полководцем и великим военным реформатором XVII столетия. Для нас его деятельность представляет особый интерес, потому что Швеция — ближний сосед России, со шведскими войсками русским воеводам в XVII столетии неоднократно приходилось иметь дело, сначала как с союзниками, затем как с опасным противником в нескольких войнах.

Но вернемся к военным работам Фридриха Энгельса:

«С Тридцатилетней войны начинается период Густава-Адольфа, великого военного реформатора XVII столетия. Его пехотные полки состояли на две трети из мушкетеров и на одну треть из пикинеров. Некоторые полки состояли только из мушкетеров. Мушкеты были настолько облегчены, что для ведения огня из них подставка стала излишней. Густав-Адольф ввел также бумажные патроны, чем значительно облегчил заряжание. Глубокое построение было упразднено; его пикинеры строились в 6 шеренг, а мушкетеры только в 3 шеренги. Эти последние обучались стрельбе повзводно и шеренгами. Громоздкие полки, насчитывавшие 2 000 или 3 000 человек, были уменьшены до 1 300 или 1 400 человек, сведенных в 8 рот, причем из двух полков была образована бригада. При помощи такого строя он побеждал густые массы своих противников, построенных часто, подобно колонне или каре, в 30 шеренг, среди которых его артиллерия производила страшное опустошение. Кавалерия была реорганизована на тех же началах Тяжеловооруженные всадники были совсем упразднены. Кирасиры лишились наручников и некоторых других бесполезных частей своего защитного вооружения, что сделало их значительно более легкими и подвижными Драгуны Густава-Адольфа сражались почти всегда как кавалеристы. И кирасиры, и драгуны строились лишь в три шеренги, и им строго приказывалось не терять времени на стрельбу, а сразу атаковать с палашом в руке. Они были подразделены на эскадроны по 125 человек Артиллерия была усовершенствована придачей ей легких пушек. Прославились кожаные пушки Густава Адольфа, но они недолго оставались на вооружении Их заменили чугунными 4-фунтовыми пушками, на столько легкими, что они могли перевозиться двумя лошадьми; эти пушки были в состоянии производить шесть выстрелов за то время, пока мушкетер делал два выстрела; каждому полку пехоты было придано по две таких пушки. Так было установлено деление полевой артиллерии на легкую и тяжелую; легкие пушки сопровождали пехоту, тогда как тяжелые оставались в резерве или занимали какую-либо позицию на все время сражения. В армиях этого времени начинает обнаруживаться все возрастающее преобладание пехоты над кавалерией… Число пушек также увеличилось с введением легких орудий; у шведов часто было от 5 до 12 пушек на каждую тысячу солдат…»[6].

Боевой порядок шведской армии устанавливался следующий: в центре строя — пехотные бригады; на флангах — кавалерия; полковая артиллерия — в интервалах между подразделениями; тяжелая артиллерия — на флангах или в резерве. Армия вытягивалась в длинную линию, чтобы максимально использовать огонь мушкетов и пушек. Одновременно такой строй меньше страдал от ответного огня противника, позволял ротам и эскадронам маневрировать. В полках вводилось однообразное военное обмундирование и снаряжение, зарождалось централизованное снабжение продовольствием и фуражом.

Важно выделить и еще одно обстоятельство, появившееся во времена Морица Оранского, — формирование профессионального офицерского корпуса, обладавшего военными знаниями, опытом ведения войны, своеобразной корпоративной честью; это были уже не предводители феодальных ополчений, набиравшиеся по признаку знатности и родовой власти, а подлинные специалисты войны. Отличались они и от прежних капитанов отрядов наемников-ландскнехтов. Известный военный теоретик Дельбрюк писал: «Старые капитаны ландскнехтов во главе своих рот являлись вождями и передовыми бойцами. Нидерландские же капитаны вместе с остальным помогавшим им командным составом были офицерами в том смысле, в каком мы их привыкли понимать теперь. Они не просто вели солдат, но сперва создавали и вырабатывали бойцов, которых затем вели в бой. Мориц Оранский возродил искусство обучения солдат и стал отцом подлинной военной дисциплины; тем самым он сделался и творцом офицерского корпуса…»

Наемные армии Западной и Центральной Европы широко практиковали приглашение не только иноземных солдат, но и специалистов войны — офицеров. Даже Швеция, ядро армии которой было национальным, вербовала офицеров и солдат во многих странах Европы: Германии, Англии, Шотландии, Франции. Военные историки считают, что наемники составляли не менее половины шведской армии. Подобную же картину мы наблюдаем и в Польше. В королевской армии служили голландцы, немцы, французы. Здесь тоже внедрялась линейная тактика, новое вооружение и новые приемы боя. Происходило своеобразное выравнивание боевых качеств регулярных армий, причем на достаточно высоком для того времени уровне.

Не оставалась в стороне от новых тенденций в военном искусстве и Россия. Известно, что стрелецкая пехота, наиболее организованная часть войска, знала элементы линейной тактики, применяла массированный залповый огонь из пищалей. Появилась полевая артиллерия. На службу стали приглашаться иностранные офицеры. Например, французский капитан Жак Маржерет, поступивший на службу к русскому царю в 1600 году и командовавший пехотной ротой, прожил в России более десяти лет (о нем мы будем вспоминать неоднократно). Накануне Смоленской войны (1632–1634) в Северную и Западную Европу были специально посланы посольства для найма иностранных офицеров, началось формирование солдатских и рейтарских полков иноземного строя. Внимательно следили в России и за развитием европейской военной мысли.

В начале XVII века Юрьевым и Фоминым была переведена с немецкого языка «Воинская книга», в которой подробно изложены рецепты изготовления пороха и правила стрельбы из пушек и пищалей. В 1606 году подьячему Онисиму Михайлову было велено написать книгу о том, «как подобает всем служити», причем предписывалось использовать иностранный военный опыт, «понеже в те лета различныя ратныя хитрости в воинских делах, изрядными и мудрыми и искусными людьми в розных странах строятся во Италии, и во Франции, и во Ишпании, и Цесарской земле, в Голландии, и во Англии, и в королевстве Польском и Литовском и во иных разных господарствах». Работа Онисима Михайлова над «Уставом ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки» полностью завершилась в 1621 году. В уставе подчеркивалась необходимость изучения «изряднейших славных старых книг ратного дела, кои в давние лета писаны», обучаться современному воинскому делу «в тех или иных государствах», чтобы приобрести «благое искусство». Большое внимание уделялось подбору военачальников, которые побеждали бы «смыслом разума, а не силою телеси своего». По мысли автора устава, в армии должно быть полное единоначалие. Командующий — большой полковой воевода, «много испытанный и в воинстве искусный муж» — имеет «полную власть и мочь над всеми воинскими людьми, конными и пешими, над малым и старым, над богатым и убогим, над великим и над малым…» Всем остальным воеводам он дает «статьи письменные», «чтоб всякий ведал по статьям обстояние делу, а на которой мере какому быти, и что кому делати». Онисим Михайлов допускал службу в армии наемников, но явно предпочитал им своих ратников, потому что «тутошной уроженец мещанин или посаженин не только за единово себя, но и за жену и дети свои и житье и бытье хочет заступити и защитити, а чужеземец домой к себе помышляет и на то не смотрит, что ни делается, лишобы ему деньги взяти, да в свояси уйти».

Большое внимание уделялось в уставе обучению войска, потому что только «ежедневное навыкание дает и приносит мастерство». Подробно регламентируется походный порядок армии, устройство лагерей, расстановка полков в сражении; этому в уставе посвящался специальный «Указ о уряде полков пеших людей», в котором использовались элементы передовой тогда линейной тактики. Отдельные разделы устава были посвящены службе охранения, разведке, «как в осаде в городех сидети» и как самим осаждать и брать крепости. Особенно подробно говорится в уставе о «пушкарском деле» — ему отведены более пятисот статей из общего числа в шестьсот шестьдесят три.

В 1647 году вышла первая русская печатная военная книга «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», созданная неизвестным автором, причем издана она была огромным по тем временам тиражом в тысячу двести экземпляров. Основное ее содержание и цель определяется автором так: помочь ратным людям «легкими трудами себе великую прибыль, а недругу большую поруху учинити» и «добро воевати». Войско должно быть постоянным, служить круглый год, обучаться ратному строю, «оружия дополна имети, и ратному делу и как оружием владети научити». В этом документе содержалась широкая и продуманная программа развертывания регулярной армии.

В вооруженных силах Российского государства шли серьезные изменения — в духе передовых военных идей своего времени. Увеличивалось количество солдатских и рейтарских полков, стрелецкой пехоты, дворяне и «дети боярские» переводились на «государево жалование», ротно-полковая организация постепенно вытесняла прежние виды войска. В середине XVII века дворянская поместная конница составляла значительно меньше одной трети войска.

Но все эти изменения произойдут позднее, а в XVII век, который принес России страшные испытания «Смутного времени», страна вступила с вооруженными силами, оставленными в наследство предыдущим столетием. Это было наследство Московского царства, о котором В. И. Ленин писал как об эпохе, когда еще сохранялись в политическом строе живые следы прежней автономии, в том числе и в военном деле.

В начале XVII столетия русское войско состояло из служилых людей «по отечеству» (думных и московских «чинов», городовых дворян и «детей боярских») и служилых людей «по прибору» (стрельцов, казаков, пушкарей). В войско входили также отряды служилых татар, башкир и других нерусских народов. Служилые люди «по отечеству» обеспечивались поместьями и денежным жалованьем, в мирное время проживали в своих поместьях и вотчинах, а в военное время являлись со своим оружием, конями, запасами продовольствия и военными холопами. Из дворян и «детей боярских» формировались сотни во главе с головами, из сотен составлялись полки разной численности, которыми командовали воеводы. Таким образом, это не было постоянное войско, оно собиралось только во время смотров и на войну, не проходило регулярного военного обучения, состав полков периодически менялся.

Служилые люди «по прибору» набирались из вольных людей или родственников ранее поступивших на службу стрельцов, казаков и пушкарей. Они получали денежное жалованье, небольшие участки земли для прокормления или хлебное жалованье. Стрельцы получали оружие из казны, казаки обязаны были являться на службу на своих конях, со своим оружием. Служилые люди «по прибору» селились в городах особыми слободами и несли службу и в мирное, и в военное время. Они объединялись в «приказы» (полки)[7] численностью в пятьсот человек под управлением голов. Приказы делились на сотни во главе с сотниками, а сотни — на десятки. Командный состав (головы, сотники) назначался из дворян и «детей боярских».

В военное время к ратной службе привлекались «посошные» и «даточные люди», набранные из тяглого крестьянского и посадского населения. Они обслуживали обозы, лагеря, строили укрепления, а иногда даже принимали участие в сражениях.

По подсчетам военных историков, в конце XVI столетия в России общее число «ратных людей» достигало ста тысяч человек, в том числе конных дворян и «детей боярских» (вместе с их военными холопами) — пятьдесят тысяч, стрельцов — двадцать — двадцать пять тысяч, служилых казаков, татар, башкир и других — двадцать тысяч, иноземцев-наемников — четыре тысячи. Конница, таким образом, составляла три четверти всей армии.

Во время походов обычно формировалось пять полков: большой, передовой, правой руки, левой руки, сторожевой. Иногда к войску присоединялся «государев полк», в который входили думные и московские чины. Особую часть войска составлял «наряд» (артиллерия), делившийся на «осадный» (стенобитный) и «полковой (полевой) наряды». Главнокомандующим считался воевода большого полка. В помощь ему назначались «товарищи». Большому воеводе правительство давало письменные «наказы», в которых перечислялись выделенные в его распоряжение военные силы, определялась цель похода и способы военных действий. Общие планы войны обсуждала Боярская Дума.

Таким, вкратце, представляется состояние русского войска к началу XVII столетия. Более подробно мы взглянем на него глазами капитана Жака Маржерета, — используя выдержки из его книги «Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета». Учтите — это взгляд современника, очевидца, непосредственно служившего в русской армии на протяжении десяти или двенадцати лет, а потому взгляд, представляющий особый интерес.

Жак Маржерет начинает с постоянного ядра войска, сосредоточенного в столице в мирное время, без объявления общей мобилизации:

«Императорская гвардия состоит из десяти тысяч стрельцов, проживающих в городе Москве: это аркебузиры,[8] у них лишь один генерал. Они разделены на приказы, то есть отряды по пятьсот человек, над которыми стоит голова, по-нашему — капитан; каждая сотня человек имеет сотника и каждые десять человек — десятника, по-нашему капрала; у них нет ни лейтенантов, ни прапорщиков. Каждый капитан получает, смотря по заслугам, тридцать, сорок, до шестидесяти рублей годового жалованья и на тех же основаниях землю. Большинство сотников получает землю и от двенадцати до двадцати рублей, капралы — до десяти рублей, а стрельцы — четыре-пять рублей в год; помимо этого, каждый ежегодно получает двенадцать четвертей ржи и столько же ячменя. Когда император выезжает на прогулку, хотя бы всего на шесть или семь верст от города, большинство их едет за ним, и на лошадях из конюшен императора; если их посылают куда-нибудь в армию или в гарнизон, то дают им лошадей. Кормить их назначены слуги. Каждые десять человек имеют телегу, чтобы перевозить припасы.

Кроме вышеназванных (московских) дворян, проживающих в Москве, избирают в каждом городе знатных дворян, владеющих землями в округе, которых называют выборные дворяне города, смотря по величине его, шестнадцать, восемнадцать и до двадцати, даже до тридцати, которые проживают в городе Москве в продолжении трех лет, затем выбирают других, а этих распускают, что обеспечивает изрядное число кавалерии. Поэтому император редко выезжает, не имея с собой восемнадцати и двадцати тысяч всадников…».

Затем любознательный французский капитан останавливается на командном составе и организации русского войска:

«Что касается военных, то в первую очередь нужно сказать о воеводах, то есть генералах армии. Их выбирают обычно из думных бояр и окольничих, так делают при появлении неприятеля; в противном случае их ежегодно выбирают из думных и московских дворян и посылают на границу Татарии, чтобы помешать вторжению скопившихся татар, которые являются временами, чтобы угонять лошадей с гарнизонных пастбищ, и если не встречают сопротивления, то сверх того грабят. Армию они разделяют на пять частей, именно: авангард, располагающийся около какого-нибудь города вблизи татарских границ; вторую часть — правое крыло, располагающееся у другого города; третью — левое крыло; затем основную армию и арьергард. Все части отделены одна от другой, но генералы обязаны при первом уведомлении явиться на соединение с главной армией. В армии нет другого командования, кроме сказанных генералов, разве только все воинство, как кавалерия, так и пехота, подчинено капитанам, а лейтенантов, прапорщиков, трубачей и барабанщиков нет. У каждого генерала есть свое знамя, которое различается по изображенному на нем святому; они освящены патриархом, как другие изображения святых. Два или три человека назначены его поддерживать. Кроме того, у каждого генерала есть свой собственный набат, как они называют, это такие медные барабаны, которые перевозятся на лошади; у каждого их десять или двенадцать и столько же труб и несколько гобоев, которые звучат только тогда, когда они готовы вступить в сражение, или в стычке, кроме одного из барабанов, в который бьют, чтобы выступить в поход или садиться на коней…»

Наибольший интерес, конечно, представляют не такие красочные подробности, а общие сведения капитана Маржерета о русском войске, которые подтверждаются другими историческими источниками и вместе дают объективную картину состояния вооруженных сил Российского государства на рубеже XVI и XVII столетий:

«Русские силы состоят большей частью из кавалерии; кроме вышеназванных дворян, нужно включать в нее остальных — выборных дворян и городовых дворян, детей боярских и сыновей боярских, их большое число; отряды именуются по названию города, под которым они имеют земли. Некоторые города выставляют триста, четыреста, и до восьмисот, и до тысячи двухсот человек, например, Смоленск, Новгород и другие; есть множество таких, как эти, городов. И нужно, чтобы кроме себя лично, каждый снарядил одного конного и одного пешего воина с каждых 100 четвертей земли, которую они держат, разумеется, в случае необходимости, так как в другое время довольно их самих. Так собирается невероятное число…

Знатные воины должны иметь кольчугу, шлем, копье, лук и стрелу, хорошую лошадь, как и каждый из слуг; прочие должны иметь пригодных лошадей, лук, стрелы и саблю, как и их слуги.

Кроме того, есть казанские войска, которые, как считают, составляют вместе с черемисами почти 20 000 всадников; есть далее татары, которые за ежегодную плату служат императору вместе с мордвинами, они составят от семи до восьми тысяч всадников, их жалованье — от восьми до тридцати рублей; затем есть черкесы, их от трех до четырех тысяч; затем иностранцы — немцы, поляки, греки, их две тысячи пятьсот, получающие жалованье от двенадцати до шестидесяти рублей, некоторые капитаны получают до 120 рублей, не считая земли.

Наконец, есть даточные люди; их должны снаряжать патриархи, епископы, игумены и прочие священнослужители, владеющие землями, а именно одного конного и одного пешего с каждых ста четвертей; порой, когда нужно, берут у сказанных священнослужителей вместо людей большое количество лошадей, чтобы перевозить артиллерию и прочие боевые припасы, и для стрельцов и для прочих, которых нужно снабжать лошадьми; этого бывает достаточно для кавалерии.

Лучшая пехота, как было сказано выше, состоит из стрельцов и казаков, о которых еще не было речи; помимо десяти тысяч аркебузиров в Москве, они есть в каждом городе, приближенном на сто верст к татарским границам, смотря по величиие имеющихся там замков, по шестьдесят, восемьдесят, более или менее, и до ста пятидесяти, не считая пограничных городов, где их вполне достаточно. Затем есть казаки, которых рассылают зимой в города по ту сторону Оки, они получают равную со стрельцами плату и хлеб; сверх того император снабжает их порохом и свинцом. Есть еще другие казаки, имеющие земли и не покидающие гарнизонов. Их наберется от 5 000 до 6 000 владеющих оружием.

Затем есть настоящие казаки, которые держатся в татарских равнинах вдоль таких рек, как Волга, Дон, Днепр и другие, и часто наносят гораздо больший урон татарам, чем вся русская армия; они не получают большого содержания от императора, разве только, как говорят, свободу своевольничать, как им вздумается. Они располагаются по рекам числом от 8 до 10 тысяч, готовясь соединиться с армией по приказу императора, что происходит в случае необходимости. Половина из них должны иметь аркебузы, по два фунта пороха, четыре фунта свинца и саблю.

Остальные подчиняются тем, кто их посылает, и должны иметь лук, стрелы и саблю или нечто вроде рогатины. Кроме того, и купцы должны при необходимости снаряжать воинов в соответствии со своими средствами, кто трех, кто четырех, более или менее».

Сообщает Маржерет и о снабжении войска продовольствием. Накануне войны «по всей стране отдается приказ, чтобы, пока лежит снег, все отправляли съестные припасы в города, у которых решено встретить неприятеля. Эти припасы перевозят на санях в сказанные города; они состоят из сухарей, то есть хлеба, нарезанного на мелкие кусочки и высушенного в печке, как сухарь. Затем из крупы, которая делается из проса, очищенного ячменя, но главным образом из овса. Затем у них есть толокно, это — прокипяченный, затем высушенный овес, превращенный в муку; они приготовляют его по-разному, как для еды, так и для питья: всыпают две-три ложки названной муки в хорошую чарку воды, выпивают и считают это вкусным и здоровым напитком. Затем соленая и копченая свинина, говядина и баранина, масло и сушеный и мелко толченый, как песок, сыр, из двух-трех ложек его делают похлебку; затем много водки и сушеная и соленая рыба, которую они едят сырой. Это пища начальников, так как остальные довольствуются сухарями, овсяной крупой и толокном с небольшим количеством соли».

Иноземца-наемника удивляло, что «и во время войны, и без нее император почти ничего не тратит на воинство, разве что на вознаграждение за какие-нибудь заслуги, именно: тому, кто возьмет пленного, убьет врага, получит рану, и тому подобное, так как им в соответствии со званием дарят кусок золотой парчи или другой шелковой материи на платье».

Здесь Маржерет не совсем прав: служилым людям разных чинов выплачивали «государево жалованье», снабжали порохом, свинцом и хлебом, но все эти выплаты, по-видимому, шли на военные расходы их самих; наемниками в западноевропейском понимании этого слова русских ратников нельзя было считать. Но главное он все-таки подметил — все без исключения сословия Российского государства в той или иной мере были связаны военной службой, общим долгом перед Отечеством. Это было исторической традицией, укреплялось долгими столетиями борьбы русского народа с иноземными завоевателями.

Революционер-демократ А. И. Герцен писал, что каждый русский сознает себя частью всей державы, сознает родство свое со всем народонаселением. Оттого-то, где бы русский ни жил на огромных пространствах между Балтикой и Тихим океаном, он прислушивается, когда враги переходят русскую границу, и готов идти на помощь Москве так, как шел в 1612 и 1812 годах.

Князь Бисмарк, предостерегая своих воинственных соотечественников от нападения на Россию, в свое время писал: «Об этом можно было бы спорить в том случае, если бы такая война действительно могла привести к тому, что Россия была бы разгромлена. Но подобный результат даже и после самых блестящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах собственно русских. Эти последние, даже если их расчленить международными трактами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезаемого кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей».[9]

Комментируя эти слова Бисмарка, автор историкопублицистической книги «Связь времен» Ф. Ф. Нестеров писал: «Вот, собственно, ключ к пресловутой русской загадке. Он кроется в особом отношении русского народа к своему государству, в безусловном служении ему… Русские „чувствуют себя частицей одной державы“. Для нее, если требовалось, они оставляли на произвол судьбы нажитое добро, поджигали свои дома, оставляли на гибель родных и близких, отдавали ей столько крови, сколько нужно, чтобы вызволить ее из беды. Взамен платы не спрашивали — они не наемники. Таким-то узлом и завязывалась Россия».[10]

Это высказывание помогает осознать исторически сложившиеся особенности русского войска, ту национальную нравственную основу, на которой формировались личности выдающихся русских полководцев. Чувство принадлежности к единой державе, несмотря на противоречия и неразбериху «Смутного времени», объединяло русских людей под знаменами национально-освободительной войны против интервентов в начале XVII столетия. Идея «безусловного служения» Отечеству определяла деятельность русских полководцев, придавала этой деятельности последовательность и стойкость в самых сложных обстоятельствах, даже при отсутствии единой власти и разброде в правящем классе. Ориентир был один — Россия!

Этот могучий патриотический заряд в конце концов обеспечил победу…

Вместе с тем, нельзя не указать и на слабые стороны русского войска в начале XVII столетия. Дворянская поместная конница, составлявшая большую часть вооруженных сил страны, не была постоянным войском, не проходила регулярного военного обучения; мобилизация ее, особенно во время внутренних потрясений, была связана с немалыми трудностями, проходила медленно. Дворянская поместная конница не имела единообразного вооружения, не отличалась крепкой воинской дисциплиной (самовольные отъезды дворян и «детей боярских» в свои поместья были обычным явлением). Отсутствовало централизованное обеспечение ратников оружием, боеприпасами, продовольствием. Огромные обозы снижали маневренность войска. Большие трудности существовали в подборе на командные должности способных и опытных военачальников в связи с сохранившимся местничеством[11]. Поместная конница не знала «стройного боя», атаковала преимущественно густой «лавой», от чего регулярные армии уже отказались. Более организованным и обученным являлось стрелецкое войско, но в мирное время стрельцы были разбросаны по многим городам, согласованные действия большими массами в сражениях были для них непривычными. Русским полководцам приходилось перестраиваться буквально на ходу, осваивая новую тактику и новые приемы боя, творчески воспринимая и применяя к русским условиям передовые достижения военного искусства. Они учились сами и обучали по-новому своих ратников, используя кратковременные передышки между сражениями. Русская освободительная армия, вышвырнувшая иноземных интервентов из России в начале XVII столетия, создавалась буквально в ходе войны. Тем больше заслуги выдающихся русских полководцев того времени, которые выступали не только в роли военачальников, но и создателей вооруженных сил, способных на равных сражаться с регулярными армиями интервентов…

Начало XVII века, время народных бедствий и героических подвигов во славу Отечества, выдвинуло много замечательных полководцев. На памятнике «Тысячелетие России», что стоит в центре Новгородского кремля, в барельефном ряду «Военные люди и герои» к XVII столетию относятся пять изображений.

Вот они, герои, навечно запечатленные в бронзе:

Молодой князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, талантливый полководец, реорганизатор русской армии, превративший за считанные недели феодальные ополчения в непобедимые полки, неистощимый на военные хитрости. Польские и литовские полковники и ротмистры были бессильны против острожков, которые по приказу Михаила Скопина-Шуйского строили русские ратники перед сражениями.

Новгородский купец и земский староста Козьма Минин, создатель народного ополчения, освободившего Москву от польских интервентов в 1612 году.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, выдающийся полководец, военный руководитель народного ополчения, освободившего Москву.

Келарь Авраамий Палицын, автор патриотического «Сказания об осаде Троице-Сергиева монастыря от поляков и литвы и о бывших потом в России мятежах», участник многих сражений.

Костромской крестьянин Иван Сусанин, народный герой, отдавший жизнь за Отечество.

К этому «официальному списку» по праву следовало бы добавить героя «Смоленской обороны» (1609–1611) воеводу Михаила Борисовича Шеина, который впоследствии попал в опалу и был казнен по ложному обвинению, воевод Алексея Никитича Трубецкого и Юрия Алексеевича Долгорукова, прославившихся в победоносной войне с Речью Посполитой в середине XVII столетия, Григория Григорьевича Ромодановского — героя Чигиринских походов, полководцев начала петровского времени — Алексея Семеновича Шеина и Бориса Петровича Шереметева.

Достойны памяти потомков и славные донские атаманы, совершавшие смелые рейды на турецкие и крымские крепости, захватившие и удерживавшие несколько лет сильнейшую турецкую крепость Азов; русские «береговые» и «полевые» воеводы, оборонявшие южную «украину» России, водившие полки против турок, татар, шведов, польских шляхтичей.

Источники XVII столетия не балуют биографов подробностями личной жизни даже выдающихся людей того времени. Они появляются на страницах летописей и исторических повестей, в записях разрядных книг и посольских «статьях» преимущественно в связи с какими-либо значительными историческими событиями. Не много прибавляют и записки современников-иностранцев. Не всегда удается установить даже внешность исторического героя, черты его характера, степень образованности. Но о самих исторических событиях, в которых они участвовали и которые порой направляли, мы знаем достаточно много, и это помогает воссоздать образы наших великих предков. Ведь личность исторического героя проявляется через деяния его, запечатленные и в письменных сочинениях, и в устной памяти народной.