3

3

Смоленск был большим и богатым торгово-ремесленным городом, с многочисленным населением. Общую численность горожан историки определяют в двадцать, двадцать пять и даже сорок тысяч человек (только на посаде было до шести тысяч домов). Некоторые иностранные источники называют даже цифру восемьдесят тысяч жителей, но она, несомненно, преувеличена. Как бы то ни было, Смоленск являлся одним из самых крупных городов тогдашней России. Смоленские посадские люди платили в казну налогов восемь тысяч рублей — больше, чем Великий Новгород. Через Смоленск шла основная торговля с Западом, проходила торная дорога из Москвы на Минск и далее на Вильну и Варшаву.

Но еще большее значение имел Смоленск как ключевая крепость на западной границе Российского государства. Кто владел Смоленском, тот был здесь хозяином положения. Когда в Боярской Думе обсуждался вопрос о строительстве новой смоленской крепости, высказывались разные мнения: одни бояре настаивали на сооружении неприступной твердыни, другие выражали опасения, что в случае захвата ее Польшей и Литвой последствия для России будут самыми тяжелыми. Эти разногласия высветились в споре Бориса Годунова, фактического правителя государства, с боярином князем Трубецким. Борис Годунов образно назвал Смоленск «ожерельем земли Русской», но князь Трубецкой возразил: «А как в том ожерелье заведутся вши, и их будет и не выжить?»

Частицы правды были и в том, и в другом мнении. Во время польско-шведской интервенции начала XVII века Смоленск сыграл выдающуюся роль, надолго задержав прямое наступление короля Сигизмунда III на Москву, а затем, попав в руки поляков, потребовал огромных и многолетних военных усилий от России, чтобы вернуть себе «ожерелье»…

Строительство смоленской каменной крепости началось в 1586 году, но велось медленно — внимание правительства отвлекла война со Швецией. И только в 1595 году после заключения мира было решено приступить к интенсивному строительству. По существу, это была вторичная закладка крепости, Как сообщает Новый летописец, «царь же Федор Иванович, помысли Смоленский поставити град каменный, посла шурина своего Бориса Федоровича Годунова и повеле места осмотрети и град заложить». Борис Годунов «прииде во град Смоленск и объеха место, како быти граду, и повеле заложити град каменный».

То, что в Смоленск поехал Борис Годунов, фактический правитель государства, само по себе свидетельствует, какое значение уделило московское правительство созданию новой крепости.

Сохранилось «Подлинное дело о строении города Смоленска», согласно которому 5 декабря 1595 года князю В. А. Звенигородскому, С. В. Безобразову, дьякам П. Шипилову и Н. Перфирьеву и городовому мастеру Ф. С. Коню было приказано «делать государеву отчину город Смоленск каменный». Фактическое же строительство каменной смоленской крепости началось в 1596 году и закончилось в 1602 году.

Сын тверского плотника, городовой мастер Федор Савельевич Конь был выдающимся военным инженером своего времени, превосходно знавшим западноевропейскую фортификацию (он побывал за границей). До этого Федор Конь руководил постройкой Белого города в Москве.

Даже в наши дни объем строительных работ кажется огромным — общая протяженность стены смоленской крепости достигала шести с половиной километров (длиннее была только обводная стена столицы Византии — города Константинополя!) и включала тридцать восемь башен. По подсчетам историков, для постройки потребовалось триста двадцать тысяч свай, тридцать две тысячи кубических сажен бутового камня, шестьсот двадцать тысяч больших белых облицовочных камней, сто пятьдесят миллионов штук кирпича, триста двадцать тысяч бочек извести, миллион возов песку, триста двадцать тысяч пудов полосового железа, пятнадцать тысяч пудов прутового железа, миллион гвоздей, пять тысяч бревен шестисаженных, тридцать семь тысяч бревен четырехсаженных, сто тысяч бревен трехсаженных, пятьсот тысяч досок и множество других материалов. Более пятнадцати тысяч человек было постоянно занято на строительных работах и подвозке материалов в течение шести лет. Это была поистине общегосударственная стройка. Летописец отмечал: «Град же Смоленск совершен был при царе Борисе, а делаше его всеми городами Московского государства. Камень возили изо всех городов…»

Мощные стены могли противостоять ядрам любых осадных пушек: мелкие ядра просто отскакивали от стен, а крупные лишь наполовину «влипали», оставаясь памятными знаками ратной доблести смолян. Смоленск выдержал пять больших осад, но ни разу стены не были пробиты неприятелем. Высота стен достигала в различных местах от тринадцати до девятнадцати метров, ширина — пяти-шести метров (фундамент — шести с половиной метров). Фундамент был углублен на три-четыре метра, что усложняло подземные минные работы против крепости. Башни имели приблизительно двадцать один метр в высоту, а Фроловская проездная башня у Днепра — даже тридцать три метра.

В цоколе стены, облицованном белым камнем, прорезали бойницы нижнего, так называемого «подошвенного» боя, а в трех ярусах башен разместили артиллерию. Весь обстрел, таким образом, как бы разбивался на три ступени: «подошвенный бой» в нижнем этаже, затем амбразуры «среднего боя» и, наконец, «верхний бой» между зубцами. Подножие стены простреливалось продольным огнем из башен. К началу осады смоленская крепость, имея достаточные запасы оружия и боеприпасов, была вооружена ста семьюдесятью пушками.

Федор Конь нашел противоядие и такому страшному средству взятия крепостей, как подземные минные подкопы. Из-под стены прорыли особые ходы — «слухи» или «послухи», которые позволяли обнаружить минные работы противника. В записках Маскевича это обстоятельство выделялось особо: «Московитяне были осторожны: ни один подкоп не мог утаиться от них: ибо смоленские стены выведены опытным инженером так искусно, что при них под землею находятся тайные ходы, где все слышно, куда ни проводили подкопы».

Стены и башни, выходившие на ровное место (главным образом — с южной стороны крепости), дополнительно защищали глубокие рвы.

Но любая крепость может успешно защищаться лишь тогда, когда она занята достаточно многочисленным и боеспособным гарнизоном. А как раз ратных людей, после ухода к воеводе Скопину-Шуйскому двухтысячного отряда, у Михаила Шеина осталось мало. Поэтому первое, что он сделал, когда в июле 1609 года получил от своих разведчиков донесение, что «короля чают под Смоленск к спасову дни, а не будет к спасову дни, и король будет подлинно под Смоленск к оспожину дни», начал срочно собирать ратников. 25 июля были отозваны обратно в Смоленск стрелецкие сотни, находившиеся в Порецкой волости. Были разосланы грамоты местным помещикам и крестьянам — «садиться в осаду» в Смоленске. В середине августа Михаил Шеин приказал «Смоленского уезда с станов и с волостей и с дворянских и детей боярских поместий и с вотчин и с церковных земель собрати даточных людей для осадного времени с сохи по 6 человек с пищальми и с топоры» (в «сохе» тогда числилось до восьмисот «четвертей», то есть тысяча двести десятин пашни). Речь шла не о населении, которое должно было укрыться за стенами, а именно о ратниках, имеющих оружие. Не случайно, конечно, на первый план были выдвинуты ратники с огнестрельным оружием. Одновременно вооружалось и посадское население.

Через несколько дней была составлена «Осадная городовая роспись», по которой «осадная рать» (была еще «вылазная рать», предназначенная для вылазок и помощи «осадной рати» во время приступов) распределялась по стенам и башням. Эта «роспись» сохранилась и дает возможность определить состав и вооружение гарнизона Смоленска: «Всего по городу — по воротам, и по башням, и по стене — 39 человек дворян и детей боярских, да с ними посадских торговых людей 48 человек, а с ними у наряду подъемных и стенных людей и загороденские слободы слобожан и Смоленского яму охотников 1 862 человека».

Обращает на себя внимание тот факт, что среди «начальных людей» именовались не только дворяне и «дети боярские», то есть «государевы служилые люди», но и «посадские торговые люди»; последних оказалось даже больше. Вообще в обороне Смоленска посад играл важную роль. Историки даже считают, что обороной руководил совет, состоявший из воевод и представителей посада, которые совместно принимали важнейшие решения. Так, при подходе королевской армии к Смоленску было принято совместное решение сжечь посад, находившийся за пределами каменных крепостных стен, чтобы враги не нашли там укрытия. Об этом говорится в письме смоленского архиепископа царю Василию Шуйскому: «Боярин твой государев и воевода, Михаил Борисович Шеин с товарищи, приговори с смольняны со всякими людьми, смоленские посады велели выжечи для приступу литовского короля». Совместно с посадскими людьми принималось и решение отклонить королевские предложения о сдаче города: «Мы, твоя государева сирота, посоветовав с твоим государевым богомольцом, преосвещенным Сергием архиепископом смоленским, да с твоим государевым боярином и воеводы, с Михаилом Борисовичем Шеиным, да со князем Петром Ивановичем Горчаковым, да с дьяком с Никоном Олексеевым, и с служилыми людьми, и с стрельцы и пушкари, и со всякими жилетцкими людьми, литовскому королю и радным панам отказали…»

Воеводы, руководители гарнизона и посадские люди действовали «за один», поэтому в числе героев Смоленской обороны по праву можно назвать посадских старост Луку Горбачева и Юрия Огопьянова, а позже (старосты в Смоленске избирались ежегодно) — Оксена Дюкарева и Данилу Лешина.

Посадские люди составляли в «осадной рати» явное большинство, но возникает вопрос, насколько они были боеспособны?

На этот вопрос можно найти ответ в уже упомянутой «Городовой осадной описи». Возьмем, например, посадский гарнизон башни Бублейка, что стояла неподалеку от Копытцких ворот. Старшими на этом участке стены были Истома Соколов и посадский человек Иван Светила Рыжок, гарнизон самой башни возглавлял посадский сотник Ананий Семенович Белянинов, и было под его началом «посадских людей и их детей и племянников 47 человек» — хлебники, иконннки, плотники, сапожники, шапошники, портные, пуговичники, калачники, рукавичники, дворники, лучники, сусленники и прочий посадский ремесленный люд. Но посмотрим на вооружение посадского отряда: двадцать четыре самопала, пятнадцать бердышей, четыре рогатины и другое холодное оружие, то есть больше половины ратников были с «огненным боем»! Но и это еще не все, башня имела мощную артиллерию, которую тоже обслуживали посадские люди: «В подошвенном бою 4 пищали затинные, а к ним затинщики Ивашко скорняк да Дружиика седельщик. В среднем бою выше того пишаль сороковая, пушкарь к ней Жданко Остафьев сын Торачечник, да туто ж затинная пишаль, а к ней заттншик Никонко портной мастер. В верхнем бою пишаль сороковая, пушкарь к ней Михалко сапожник…»

Оборона Смоленска (1609–1611)

Подобная картина прослеживается по всем тридцати восьми башням смоленской крепости. Комендант любой западноевропейской крепости того времени мог бы позавидовать такой насыщенности огнестрельным оружием!

Военные историки подсчитали общую численность гарнизона Смоленска к началу осады: посадских людей — две с половиной тысячи человек, даточных людей из крестьян — полторы тысячи человек, дворян и «детей боярских» — девятьсот человек, стрельцов и пушкарей — пятьсот человек. Всего, таким образом, в распоряжении воеводы Михаила Шеина находилось пять тысяч четыреста ратников (немалая часть которых имела огнестрельное оружие) и сто семьдесят крепостных пушек.

Армия была сформирована воеводой за считанные недели, что явилось полной неожиданностью для короля Сигизмунда III. Гетман Жолкевский писал в своих записках, что поляки «надеялись, что военные люди вышли из Смоленска и что Смоленск намерен был сдаться». О том же говорил сам король на заседании сейма. По свидетельству Маскевича, он «предлагал воевать с Москвою, говоря: стоит только обнажить саблю, чтобы кончить войну!». Не рассеяли королевского заблуждения и показания первых пленных. Один из них утверждал, что «в Смоленске годных к бою только 200 бояр и 300 стрельцов». Другой пленный сообщил, что в Смоленске «мало имеют людей, годных к бою, имеют лишь 500 стрельцов; пушек имеют довольно, но некому стрелять». Правда, пленные сообщали, что кроме служилых людей «этот боярин (М. Б. Шеин) начальствует над посадскими людьми и над чернью», но эту силу, составлявшую восемьдесят процентов смоленского гарнизона, высокомерные шляхтичи вообще не приняли во внимание: чернь, по их представлениям, должна была разбежаться при первых же выстрелах!

Тем горше оказалось разочарование короля.

Начало похода на Смоленск подробно освещается в записках Маскевича, лично принимавшего в нем участие в чине поручика. Вот отрывок из записок:

«Января 14 (1609 год) был сейм в Варшаве. На этом сейме король, по совету некоторых сенаторов, предлагал воевать с Москвою, говоря: стоит только обнажить саблю, чтобы кончить войну. Сейм не изъявил согласия. Король же, не покидая своих замыслов, набрал войско квартное и, умножив число своих ротмистров, велел ему итти к Москве.

Войско выступило в поход с королем около Троицына дня. Я был в хоругви князя Порыцкого.

Сентября 29 в Михайлов день (19 сентября) пришел под Смоленск с войском блистательным и красивым; оно состояло из отрядов, бывших на жалованье, из дружин дворовых и панских (коих было немало) и из волонтеров, всего считалось 12 000, кроме пехоты, татар литовских и казаков запорожских.

Полевой гетман коронный Станислав Жолкевский за день до прихода войска прибыл к Смоленску и, внимательно осмотрев место для лагеря, заложил его над Днепром при долине, между тремя каменными монастырями — Троицы, Спаса и пресвятой Богородицы, которые русскими были уже оставлены; в одном монастыре, пресвятой Богородицы, остановился гетман коронный Жолкевский, в другом, Троицы, литовский маршал Дорогостайский, в третьем, Спаса, канцлер литовский Сапега. Последний недолго в нем гостил: вытесненный стрельбой русских, он велел построить для себя дом в долине над Днепром и там едва нашел покой.

Пехота немецкая, прибывшая из Пруссии в числе 2 000 человек, под начальством Людвига Вайера, старосты Пуцкого, расположилась лагерем против крепости; впоследствии она большею частию погибла (с нею вместе стояла и польская пехота, которой, впрочем, было немного).

В третий день по прибытии к Смоленску король с гетманом и сенаторами обозревал местоположение крепости; между тем охотникам велено было тревожить крепость, чтобы скрыть от московитян, в чем состояло дело.

Осажденные, видя, что наши уже копают шанцы и располагаются надолго, сами зажгли посады и все убрались в крепость».

Прервем на время повествование поручика Маскевича, чтобы рассмотреть вопрос, представляющий большой интерес для истории Смоленской обороны — об общей численности армии, приведенной королем Сигизмундом III под стены города.

Список воинских частей и отрядов, приложенный к «Дневнику похода польского короля на Московское государство», в общем подтверждает данные Маскевича о численности королевского войска в сентябре 1609 года: в нем было двенадцать тысяч пятьсот человек, в том числе семь тысяч конницы и четыре тысячи семьсот пехоты. Кавалерия насчитывала тысячу шестьсот пятьдесят девяти казаков, три тысячи пятигорцев, конных рейтар, литовских татар и волонтеров, две тысячи пятьдесят польских гусар (тяжелая конница), тысячу пятьдесят всадников в «квартных ротах»; пехота — три тысячи пятьсот польских и литовских солдат, тысячу сто тридцать немецких наемников. Но в это перечисление не входили запорожские казаки, которых было примерно десять тысяч. Таким образом, общая численность королевской армии превышала двадцать две тысячи человек, что обеспечивало четырехкратный перевес над осаждёнными. Такое соотношение сил, по канонам тогдашнего военного искусства, вполне обеспечивало успешнее подавление сопротивления крепости.

Но здесь следует обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство: пехота, которая являлась главной ударной силой при взятии крепостей, составляла не более сорока процентов польской армии, мало было и артиллерии — всего тридцать пушек, из которых только четыре тяжелых осадных орудия. Король рассчитывал взять Смоленск без штурма, одной демонстрацией своего многочисленного, «блистательного и красивого» войска. Это была авантюра, за которую Сигизмунд III жестоко поплатился. Его армия надолго застряла под стенами Смоленска, проиграв войну стратегически.

Это фактически признавал и гетман Жолкевский в своих записках: «Сперва мы посылали письма, желая их склонить к сдаче замка; но это было напрасно, по: тому что Михаил Борисович Шеин, тамошний воевода, не хотел входить с нами в переговоры и совещания. Это была правда, что не мало бояр и стрельцов вышло с князем Яковом Барятинским к войску Скопина, и что Барятинский, оставив в Белой несколько сот смоленских стрельцов, с боярами присоединился к войску Скопина под Торжком. Но, несмотря на это, в Смоленске осталось также не малое число стрельцов и бояр. Полагаясь ha сию толщину стен, приготовления и военные снаряды, которые были не малы: на триста почти пушек, кроме других орудий; достаточное количество пороха, ядер и множество съестных припасов, осажденные не хотели входить ни в какие переговоры».

Когда стало ясно, что добровольно Смоленск не сдастся, король приказал гетману Жолкевскому собрать военный совет, на котором «спрашивал мнения всякого, кто только мог понимать что-нибудь, каким образом брать крепости». Увы, никакого реального пути советники не нашли, гетман же предложил королю блокировать Смоленск небольшими силами, а самому двигаться с армией на Москву. Но Сигизмунд III побоялся оставить у себя в тылу сильную крепость; кроме того, речь шла личном престиже короля. Он приказал начинать осадные работы…

Но вернемся к дневнику поручика Самуила Масковича, очевидца и непосредственного участника осади города:

«Осаждали Смоленск таким образом: на западной стороне, с проезда от Польши, расположен над Днепром между тремя монастырями довольно обширный и укрепленный лагерь, в котором находился сам король с гетманов; на Днепре ниже монастыря Троицы навели мост; перед лагерем на горе, против крепости, поставили в шанцах между турами три легких орудия, которые немало вредили крепости, стреляя через стену; при них было 300 человек полевой пехоты под начальством ротмистров Дорбского и Борпяла. Еще ближе к крепости в долине, также между турами в шанцах, стояли орудия осадные; из них били по стенам, но сначала без успеха, пока привезли из Риги пушек большого калибра. От этих орудии немецкая пехота провела к крепости траншеи и посредством их так приблизилась к стене, что оставалось до нее не более 15 сажен. Отсюда она много вредила осаждённым, которые не смели даже показываться из-за стен, и неоднократно подкапывалась под крепость. Всею немецкою пехотою в шанцах начальствовал пан Вайер, сверх того там было 500 королевских венгров с Граевским и 200 Мазуров.

С другой стороны, к северу от крепости, за Днепром., на горе стоял лагерь панов Потоцких, в котором было более 2 000 всадников; бдительная стража охранял? этот лагерь. Пред ним, против крепости, за Днепром, на пепелище городского посада, устроены были шанцы литовского маршалка Дорогостанекого. У него было 700 человек пехоты и 6 орудий, из них стреляли в крепость через стену: ибо гора, на которой стоит замок, склоняется к Днепру так, что из-за реки можно было пересчитать в крепости все дома. Однажды, среди белого дня, шесть московитян, переправясь чрез Днепр в лодке, пешие осмелились ворваться в шанцы Дорогостайского и, схватив знамя, возвратились в крепость невредимыми.

На восток, вверх по Днепру, при монастыре Святого Духа, расположились казаки; их считалось до 10 000, иногда же более, а иногда менее, смотря по тому, сколько их отправлялось за съестными припасами. Гетманом у них казак был деятельный, по имени Зборовский.

С четвертой стороны, на полдень, по горам и долинам, стояла сильная стража из королевского стана, бессменно днем и ночью, имея сообщение с стражею казацкою».

Маскевич довольно точно описал диспозицию осадного королевского войска под Смоленском. Добавить к этому описанию можно было бы, пожалуй, только то, что батареи Вайера стояли «в шанцах» и с восточной стороны Смоленска, перед лагерем запорожских казаков, была сосредоточена немецкая и польская пехота для первого приступа.

И еще два небольших отрывка из записок Маскевича, представляющих интерес для читателей. Первый отрывок — описание самой смоленской крепости, такой, какой она предстала перед глазами офицера-иностранца:

«Крепость лежит на возвышении, к Днепру очень отлогом. Стена крепостная толщиною в 3 сажени, а вышиною в три копья; башен около ней четырехугольных и круглых 38. В наружной стороне каждой четырехугольной башни будет сажен 9 или 10, а башня от башни отстоит на 200 сажен. Окружность крепости более мили…»

Второй отрывок — личная характеристика Михаила Борисовича Шеина, особенно интересная потому, что она принадлежала врагу: «Воеводою у них был Шеин, воин храбрый, искусный и в делах рыцарских неусыпный».

Весьма высокую оценку Михаилу Борисовичу Шеину давал и гетман Жолкевский: «Шеин исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана; также часто говаривал перед своими, что намерен защищать Смоленск до последнего дыхания. Может быть, что поводом к этому был мужественный дух его, однако участвовало тут и упорство; ибо не имея надежды на помощь, при таком недостатке в людях и видя ежедневно смерть их, все еще упорствовал в своем намерении».

Между этими записями — почти два года героической обороны Смоленска, к рассказу о которой мы и переходим.