5

5

Операция по восстановлению суверенитета СССР над островом Врангеля привела Наркоминдел к необходимости установить границу страны в восточной части Арктики. Ту самую, проходящую по 168°49?30? западной долготы, определенную еще в 1867 году, при продаже Соединенным Штатам Русской Аляски. Ну а острая нужда в шпицбергенском угле заставила Наркоминдел сделать еще один шаг в том же направлении: вырабатывать смягченную позицию по отношению к правовому статусу Шпицбергена и Парижскому договору, — принципиально иную, нежели была выражена в ноте от 12 февраля 1920 года. Позицию, не отвергающую с классовой и революционной точек зрения общепризнанные международные правовые нормы. Позволяющую, таким образом, «мягко» вернуться в мировое сообщество, и только для того, чтобы защищать интересы страны, не прибегая к силе, к оружию.

Поначалу, в 1923 году, поиск наиболее простого и быстрого выхода из того тупика, в который НКИД невольно загнал себя нотами и от 12 февраля, и от 7 мая 1920 года, довольно скоро выявил два весьма отличных друг от друга варианта решения одной и той же задачи. Вариант наркома и вариант его заместителя.

Чичерин не без оснований полагал, что прежнюю, жесткую позицию вполне возможно сохранить. Только использовать ее как средство дипломатического давления. Исходить из несомненной, очевидной заинтересованности Норвегии в том, чтобы Москва смирилась с установлением той своего полного суверенитета над Шпицбергеном. Обещать такое — правовое — согласие, но в обмен на признание Кристианией де-юре Советской России. Затем же, в качестве следующего шага, уже на вполне законных основаниях, присоединиться к странам, подписавшим Парижский договор. Гарантировать тем возвращение российским гражданам и обществам принадлежавших им до революции угленосных участков⁶⁰. Обеспечить, наконец, топливом остро нуждающихся в нем Ленинград, Мурманскую железную дорогу, промысловые суда, приписанные к Архангельску и Мурманску.

М.М. Литвинов же придерживался более пессимистической точки зрения. Был уверен в том, что ожидать в ближайшие годы признания Советской России Норвегией, а тем более ведущими странами Запада не следует. А потому настаивал на принципиально новом соглашении по Шпицбергену. Более узкому по составу участников, даже — если потребуется — двустороннего, только с Кристианией. И выразил свою позицию в ноте от 6 января 1923 года, направленной министру иностранных дел Норвегии Мувинкелю.

«Отсутствие определенного режима на островах Шпицбергена, — сразу же подчеркивал Максим Максимович тот факт, что Парижский договор все еще не был ратифицирован всеми подписавшими его странами и потому не вступил в действие, — серьезно затрагивает жизненные интересы северных и северо-западных областей России, промышленность и средства сообщения коих всегда находились в зависимости от ввозного угля». Так, вполне откровенно объяснив нетерпение своей страны в решении проблемы, Литвинов перешел к главному: «Единственным средством для установления правового режима на Шпицбергене является совместное соглашение всех государств, участвовавших в развитии производительных сил означенной территории»⁶¹.

Однако Кристиания стремилась к совершенно иному — международному, а не нескольких стран, признанию своего суверенитета над Шпицбергеном. И лишь во вторую очередь — восстановлению всегда бывших добрососедскими отношений с Россией. Потому-то Мувинкель в ответе, направленном в Москву 2 марта, настойчиво разъяснял, что «не может быть речи о непризнании русских интересов на архипелаге». Подтверждал это наличием в Парижском договоре статьи 10, обеспечивающей «русским подданным и предприятиям такие же права, как и подданным договаривающихся сторон». Тем пытался подтолкнуть Москву прежде всего к безусловному признанию соглашения от 9 февраля 1920 года, окончательному отказу от каких-либо российских прав на полярный архипелаг, даже в форме объявления его вновь «ничейной землею», как предлагал А.Б. Сабанин, в Кристиании не могли не обратить внимания на то, что он являлся весьма высокого ранга сотрудником НКИДа. И дабы не возникло никакого сомнения в норвежской позиции, Мувинкель выразил надежду, что советское правительство «не будет продолжать поддерживать точку зрения, которую оно считало своим долгом выразить в радиограммах в феврале и мае 1920 года, а также в вашем письме от 6 января сего года относительно решения вопроса о Шпицбергене». А в конце ноты настойчиво повторил: «Я осмелюсь выразить надежду, что советское правительство… не будет поддерживать своего протеста»⁶².

Москва повторять протест не стала, но и с ответом на более чем конкретное предложение не торопилась. И отнюдь не из-за некоего тайного замысла Чичерина или Литвинова. Просто Политбюро никак не давало санкцию на завершение фактически уже шедших переговоров. На принятие какого-либо из двух вариантов, имевшихся в его распоряжении. Оно с волнением уповало на благоприятное для него, для Коминтерна развитие ситуации в Германии. Уверовалось в очень скорой непременной победе там пролетарской революции. В том, что вслед за тем всю Европу охватят кардинальные политические перемены и проблема Шпицбергена решится сама собою.

Но в Кристиании подобные утопии никого не волновали, о них даже не думали. Потому-то, так и не дождавшись даже через полгода ответа на свое предложение, правительство Норвегии подготовило памятную записку, врученную 26 сентября полномочному представителю СССР А.М. Коллонтай. В ней напоминалось, что «норвежское правительство во время международных переговоров, приведших к заключению договора о Шпицбергене, сделало все, от него зависящее, для того, чтобы интересам России на Шпицбергене был нанесен ущерб». И только затем сообщалось наиважнейшее: «В надежде на возможность достижения удовлетворительного урегулирования для российского правительства норвежское правительство готово официально представить державам — участницам договора о Шпицбергене просьбу о том, чтобы советское правительство получило возможность присоединиться к договору от 9 февраля 1920 года, несмотря на постановления статьи 10 договора. Однако, прежде чем обратиться с этим к державам — участницам договора, норвежское правительство желало бы знать, согласится ли советское правительство, со своей стороны, с таким урегулированием»⁶³.

И снова ответа, даже на столь заманчивое предложение, не последовало. Ведь Чичерин добивался совсем иного — признания СССР де-юре, а не скорейшего решения вопроса о Шпицбергене. И тогда заместитель министра иностранных дел Норвегии воспользовался протокольной встречей с Александрой Михайловной в конце сентября. По поручению своего правительства вернулся к проблеме полярного архипелага. Предложил разрешить ее не с ним, как предлагалось в памятной записке, а уже двумя способами. Либо особым соглашением двух стран, то есть Норвегии и СССР, либо присоединением Советского Союза к Парижскому договору.

«В последнем случае, — заметил замминистра, обращаясь к Коллонтай, — норвежское правительство готово предложить России свои услуги, чтобы добиться от великих держав согласия на присоединение подписи России», подчеркнул, что считает именно «такое решение вопроса более удобным для России». Да еще задал Коллонтай прямой вопрос: «Заинтересована ли Россия в присоединении своей подписи к Парижскому трактату?»

Попытка Александры Михайловны связать вопрос о Щпицбергене с признанием Советского Союза де-юре, как того хотели и Чичерин, и она сама, не увенчалась успехом. Норвежский дипломат уклончиво заметил: да, можно «употребить шпицбергенский вопрос как средство для зондирования почвы у великих держав, чтобы перейти к вопросу о признании России». Но не стал горячо убеждать собеседницу в том, что Франция даст согласие даже на право подписи СССР под договором⁶⁴.

7 ноября, когда поражение германской революции стало несомненным, НКИД в очередной раз попытался напрямую связать проблему Шпицбергена с признанием СССР де-юре Норвегией. Направил в Кристианию ноту, как бы отвечавшую на сделанные предложения.

«Правительство Союза, — для начала делался в ней глубокий реверанс, — никогда не сомневалось в добрых чувствах, которые всегда воодушевляли королевское правительство в отношении интересов России на Шпицбергене. Оно также с большим благожелательством рассмотрело предложения королевского правительства о получении согласия держав-участниц на присоединение России к договору о Шпицбергене».

И все же далее, как незадолго перед тем сделала А.М. Коллонтай, нота переходила к иной проблеме, имевшей крайне незначительное отношение к Арктике. Настойчиво проводила твердую и непреклонную линию Чичерина.

«Однако, — отмечал документ, — прежде чем высказаться окончательно по поводу инициативы, которую королевское правительство взяло бы на себя в соответствующем случае в отношении держав — участниц Парижского договора, правительство Союза хотело бы знать, не предусматривает ли королевское правительство наряду с урегулированием такого важного политического вопроса, как вопрос о Шпицбергене, обсуждение остальных политических вопросов, остающихся до сих пор не решенными между двумя правительствами»⁶⁵.

Столь своеобразно, но в то же время и предельно прозрачно Москва намекала на более значимое для нее в тот момент — на проблему признания. В данном случае — со стороны Норвегии.

О том, что последовало вслед за тем, поведала в своих дневниках А.М. Коллонтай:

«На экстренном заседании кабинета стоял наш вопрос, т. е. обсуждение нашей ноты от 7 ноября. Была перед тем у Мишеле (Кристиан Мишле, министр иностранных дел Норвегии. — Прим. авт.). Он просил меня подтвердить, что в случае признания мы одновременно подписываем суверенитет Норвегии над Шпицбергеном. Это я вполне могла подтвердить, и уверенно. Мишеле казался удовлетворенным…

Мишеле… заявил (29 декабря. — Прим. авт.), что кабинет рассмотрел нашу ноту о Шпицбергене и принял решение вступить с нами в переговоры о признании. Это шаг вперед».

Но тут же Александре Михайловне пришлось признать иное. Решающую роль, оказывается, сыграло отнюдь не использование вопроса о Шпицбергене как наиболее действенного средства давления. «Конечно, — записывала Коллонтай, — слухи о том, что Англия, Италия, Дания и Швеция собираются нас признать, подталкивают норвежцев»⁶⁶.

А.М. Коллонтай не ошибалась. Ровно через месяц Советская Россия вступит в полосу признания странами Европы. 4 февраля 1924 года — Великобританией, 7-го — Италией, 14-го — Норвегией, 25-го — Австрией. Их примеру последовали в марте — Греция, Швеция, в июне — Дания. А в октябре и Франция, от которой очень многое зависело в случае попытки СССР присоединиться к Парижскому договору.

Но еще раньше само принципиальное согласие Норвегии признать де-юре Советский Союз подтолкнуло НКИД к необходимости завершить урегулирование проблемы полярного архипелага. Вынудило отказаться от прежних притязаний на него даже в форме «ничейной земли» либо кондоминиума, чего намеревалось добиться царское правительство. Возвестила о новом курсе Москвы газета «Правда». Опубликовала 27 ноября 1923 года интервью с А.М. Коллонтай «Норвегия и СССР». Вернее, если судить по форме, содержанию, — традиционную редакционную статью, явно выражающую мнение наркомата и Совнаркома. В ней далеко не случайно небольшой, всего в четыре абзаца, раздел выразительно назвали «Признание суверенитета над Шпицбергеном».

«Россия с давних пор, — поясняла газета, — принимала деятельное участие в судьбе и в правовом режиме на Шпицбергене.

Значение Шпицбергена, являющегося важным источником угольных богатств, возрастает с каждым годом. К тому же шпицбергенский уголь обслуживал и мог бы прекрасно обслуживать наши северные порты. Поэтому признание суверенитета Норвегии над Шпицбергеном со стороны СССР, несомненно, являлось бы политической уступкой со стороны России интересам Норвегии. Отсюда ясно, что нельзя отрывать этот важный вопрос от ряда других политических вопросов, подлежащих взаимному урегулированию».

О том же, о своей готовности принять именно такое решение — признать суверенитет Норвегии над Шпицбергеном, — Наркоминдел уведомил Кристианию и нотой от 31 декабря: «Тот факт, что королевское правительство молчаливо признало в своей памятной записке от 26 сентября 1923 года законность русских претензий (подразумевалось восстановление прав российских граждан и обществ на разработку шпицбергенского угля. — Прим. авт.), расположил правительство Союза рассмотреть все предложения, которые королевское правительство соблаговолит представить ему по вопросу об окончательном статуте этих островов, скрупулезно стараясь при этом действовать так, чтобы норвежским интересам не был нанесен ущерб»⁶⁷.

В переводе с дипломатического языка на обычный нота означала одно — Советская Россия готова признать условия Парижского договора, надеясь и на уважение своих экономических интересов.

Тогда настала очередь Норвегии сделать ответный ход в партии, которая вдруг стала развиваться стремительно. Всего через три дня, 4 января 1924 года, открывая сессию стортинга, король Хокон VII, говоря об основных задачах, стоящих перед страной во внешней политике, признал желательным «урегулирование нормальных отношений с Советской Россией»⁶⁸. Иными словами, признания СССР. Теперь по неписаным правилам игры Чичерину и НКИДу следовало напомнить о предоставлении твердых гарантий регистрации советских заявок на угольные шахты и месторождения угля. Разумеется, тех, что прежде, до революции, принадлежали российским гражданам и компаниям. Однако нарком, вполне удовлетворенный достигнутой целью, забыл обо всем другом. Перестал придавать экономическим вопросам хоть какое-нибудь значение. Более того, отклонил предложение Коллонтай использовать крайне благоприятную ситуацию и приобрести у норвежцев несколько участков. Посчитал такую идею «лишней», могущей даже принести неприятности⁶⁹. Но, что не менее возможно, просто решил выждать официального заявления Кристиании.

15 февраля 1924 года Норвегия объявила о признании «правительства Союза ССР как единственной фактической и юридической властью Союза». Выполнила свои обязательства. Поспешила выполнить свои и А.М. Коллонтай. На следующий день вручила К. Мишле ноту, которой СССР признал суверенитет Норвегии над Шпицбергеном, включая остров Медвежий. При этом, как и добивалась Кристиания, было подчеркнуто: Советский Союз «в будущем не будет выдвигать возражения по поводу договора о Шпицбергене от 9 февраля 1920 года и относящегося к нему Горнорудного регламента»⁷⁰.

Так завершился более чем полувековой спор о принадлежности не только заполярного архипелага, но и острова Медвежий. Советская Россия отказалась от каких-либо прав на них. Правда, этим проблему политического размежевания в западной части Арктики разрешить полностью не удалось. Осталась без юридически установленной и признанной мировым сообществом принадлежность Земли Франца-Иосифа и острова Виктория, лежащего между норвежским Свальбардом и советской Новой Землею.

Тем временем крайне острая нужда в угле заставила государственный трест «Северолес», занимавшийся заготовкой древесины и экспортом ее морским путем из Архангельска в Европу, главным образом Великобританию, проникнуть на Шпицберген самым простым способом. Самостоятельно, не прибегая к содействию ни НКИДа, ни Наркомвнешторга. Да еще и избегнув процедуры утверждения прав у комиссара в Копенгагене.

…7 мая 1920 года эмигрант из России Г.М. Нахимсон заключил сделку с А.Г. Агафоновым, бежавшим из Архангельска, но предусмотрительно сохранившим документы, подтверждающие права его «Русского торгового дома Грумант для горных разработок» с 1912 года на несколько шпицбергенских шахт в районе Айс-фьорда. Приобрел у него две трети — 60 тысяч акций за 60 тысяч фунтов стерлингов⁷¹. Однако не располагая столь значительной суммой, вынужден был прибегнуть к займу.

Возникшая таким образом в 1923 году новая фирма «Англо-русский Грумант» (АРГ), английская по регистрации, объединила как старых пайщиков — Агафонова, сохранившего за собой 20 тысяч акций, и еще восьмерых бывших русских граждан, обладавших в обшей сложности 9700 акциями, так и нового, Нахимсона, держателя контрольного пакета⁷². И хотя АРГ стала приносить немалый доход — она сумела резко увеличить добычу угля со 129 тысяч тонн в 1920 году до 429 тысяч спустя пять лет⁷³, все же Нахимсон продолжал испытывать острую нужду в деньгах, для того чтобы расплатиться по долгам.

Этим-то и воспользовался председатель правления «Северолеса» Карл Данишевский. По совету из лондонского торгпредства, на свой собственный страх и риск, в первых числах марта 1924 года дал разрешение приобрести у Нахимсона 20 тысяч акций АРГ и выплатить за них в виде задатка 10 тысяч фунтов. Только потом вместе с Г.Л. Пятаковым обратился в Политбюро за обязательной в подобных случаях санкцией. Высший партийный орган просьбу рассмотрел незамедлительно, 20 марта. Счел необходимым поддержать ее и поручил Совнаркому СССР оформить подготовленное соглашение в установленном порядке. Правда, не преминул Данишевскому «поставить на вид» — за незаконное расходование валюты⁷⁴. Не стало затягивать решение и правительство. Утвердило сделку уже 8 апреля. Только после этого, теперь на вполне законных основаниях, 13 июня «Северолес» подписал окончательный договор с АРГ о приобретении 20 тысяч акций по два фунта стерлингов за каждую⁷⁵.

Превращение «Северолеса» в совладельца АРГ могло позволить значительно удешевить перевозки. Снабжать советские и зафрахтованные трестом лесовозы «своим», шпицбергенским углем. Да еще действовать так, ничуть не заботясь о том, присоединился ли СССР к Парижскому договору или нет. Потому-то, как могло показаться, о проблеме следовало забыть. Хотя бы ненадолго. Однако НКИД не захотел отказываться от старого замысла добиться советского присутствия на полярном архипелаге только правовым способом, при безусловном международном признании. И для того начал разыскивать проживавших в стране бывших владельцев (или их наследников) угленосных участков как на собственно западном Шпицбергене, так и на острове Медвежий.

Поиски, поначалу шедшие без особой спешки, в начале нового, 1925 года пришлось резко ускорить. Причиной же того послужило полученное 6 января в Москве уведомление правительства Норвегии о том, что Япония последней из стран, подписавших Парижский договор, ратифицировала его. А потому «Горный устав Шпицбергена (Свальбарда), а в соответствии с этим и договор вступят в силу после 1 апреля с. г. Таким образом, те, кто получил права на Шпицбергене (Свальбарде), будут иметь примерно шестимесячный срок для предъявления своих претензий датскому комиссару»⁷⁶. Словом, произошло именно то, на что так долго и упорно надеялись в НКИДе.

Стремясь наилучшим образом воспользоваться столь благоприятно сложившимся положением, А.В. Сабанин тут же обратился в коллегию наркомата. Напомнил об однажды не просто решенном, но и подтвержденном нотой от 16 февраля 1924 года. Убеждал в докладной записке коллег: «До последнего времени основным формальным препятствием на пути присоединения к конвенции (договору. — Прим. авт.) было то обстоятельство, что сообщение о присоединении к конвенции должно было направляться французскому правительству, с которым правительство СССР не находилось в дипломатических взаимоотношениях… Принимая во внимание изменившиеся условия (признание Францией в октябре 1924 года Советского Союза. — Прим. авт.), представлялось бы целесообразным вновь поставить вопрос о присоединении СССР к Парижской конвенции как перед Норвегией, так и перед Францией».

Не довольствуясь чисто внешнеполитическим аспектом поднимаемого вопроса, привел Сабанин доводы и иного характера: «Развитие разработки угольных копий на архипелаге Шпицберген, нашими организациями и связанный с этим ввоз шпицбергенского угля в СССР имеет большое значение для Севера Союза (особенно для Мурманской железной дороги), освобождая его от необходимости импортировать дорогостоящий английский уголь»⁷⁷.

Коллегия Наркоминдела на своем заседании 19 января согласилась с предложением Сабанина и утвердила подготовленный им же проект решения: «а) войти с представлением в Совнарком о присоединении к Парижской конвенции; б) просить полпредство в Осло (так с 1 января 1925 года именовалась столица Норвегии, бывшая Кристиания. — Прим. авт.) срочно доставить окончательный текст поправок к Горному регламенту; в) предложить ВСНХ разработать вопрос о наших заявках на Шпицбергене». Одновременно утвердила коллегия и проект постановления СНК СССР. Он же предусматривал: «1. Шпицбергенский трактат утвердить в целом. Поручить НКИД оформить присоединение СССР к трактату. 2. Поручить НКИД внести на согласование с 2 подлежащими ведомствами в Горный регламент необходимые поправки»⁷⁸.

Выполняя принятое решение, М.М. Литвинов прежде всего поспешил заручиться обещанной поддержкой Осло. 30 марта передал норвежскому посланнику А. Урби ноту, в которой поставил его в известность о том, что Советский Союз «предполагает в ближайшее время направить правительству Французской Республики сообщение о присоединении к договору о Шпицбергене». И дабы смысл такой, в общем, не обязательной информации стал понятнее, уточнил: «…правительство Союза будет рассматривать свое присоединение к вышеуказанному договору окончательно оформленным со дня подтверждения правительством Французской Республики получения упомянутого сообщения»⁷⁹. А 18 апреля полпред Л.Б. Красин вручил министру иностранных дел Франции А. Бриану официальное уведомление о признании Москвой полного суверенитета Норвегии над архипелагом Шпицберген, включая остров Медвежий⁸⁰.

Однако ожидаемого, предельно простого подтверждения получения ноты не последовало. Ответ Бриана от 30 апреля Красину содержал нечто не только неожиданное, но и маловразумительное. Мол, «сообщение вашего правительства не может являться тем актом присоединения, которое имели в виду державы, подписавшие договор». Пояснил, что он сам намеревается определить процедуру, при которой все заинтересованные страны получат удовлетворение»⁸¹.

Чичерину вновь ничего не оставалось иного, как обратиться 9 мая к МИДу Норвегии. Еще раз напомнить ему, что полпред СССР не так уж давно «просил королевское правительство предпринять необходимые шаги перед державами, подписавшими договор, с целью присоединения России к Парижскому договору». А заодно и с горечью поведать, что «формальности, связанные с этим присоединением, оказались более сложными, чем это предполагало правительство Союза»⁸².

Осло же, добившись от Москвы главного — признания своего полного суверенитета над полярным архипелагом, перестало интересоваться трудностями, возникшими перед Наркоминделом. Не спешило, как ожидали Чичерин, Литвинов, Сабанин, влиять на Францию. Страну, весьма далекую от проблем Арктики, но желавшую играть и пока еще игравшую первую роль во всех европейских делах. Норвегия не отреагировала на просьбу, скорее похожую на призыв о помощи. Более того, как бы ничего не ведая о происходящем, А. Урби передал 17 августа в НКИД ноту, извещавшую, что его страна с 14 августа установила полный контроль над Шпицбергеном и Медвежьим. И что работа датского комиссара по оформлению заявок на участки на Шпицбергене начинается с того же числа, а потому завершится, как предусматривалось ранее, через три месяца, то есть 14 ноября⁸³.

Наркоминдел невольно оказался в цейтноте. За остававшиеся двенадцать недель ему предстояло добиться от Бриана признания присоединения СССР к Парижскому договору. Одновременно успеть подготовить самым идеальным образом — дабы не встретить чисто формального отказа, и направить в Копенгаген необходимые заявки. И все же сотрудники экономико-правового отдела успели сделать и то, и другое.

Начали с наиболее простого. Связались с жившими в Советском Союзе тремя людьми, юридически — благодаря сохраненным ими документам — остававшимися владельцами участков на западном Шпицбергене. С работавшим в ВСНХ горным инженером Р.Л. Самойловичем, пенсионерами Е.Г. Шинкевичем и С.Н. Сыромятниковым, второй из которых в прошлом был действительным статским советником, а третий — кандидатом прав⁸⁴. Разыскали и троих наследников уже умерших владельцев участков на острове Медвежий. Дочерей отставного лейтенанта графа К.Г. Толстого и вдову капитана 2-го ранга в отставке П.П. Гуржи⁸⁵. К концу октября в Хамовническом народном суде Москвы были оформлены все необходимые доверенности, и в установленный срок заявки поступили в Копенгаген⁸⁶.

Датский комиссар принял к рассмотрению лишь три из них. Те, что относились к земельным участкам на Западном Шпицбергене. Но и их после многомесячных проволочек отклонил⁸⁷.

Столь же неудачно завершилась и попытка НКИДа добиться присоединения к договору по Шпицбергену. В ответ на запрос Я.Х. Давтяна, советника полпредства в Париже, переданный А. Бриану 17 октября, министр иностранных дел ответил не менее уклончиво, нежели в апреле. «Французское правительство, — практически повторил он свою прежнюю позицию, — и правительство Соединенных Штатов в настоящее время обмениваются мнениями, что вскоре должно привести к выработке формулировки, удовлетворительной для всех заинтересованных государств. Как только соглашение между этими двумя странами будет достигнуто, оно будет передано на рассмотрение других государств — участников договора. Надо полагать, что с этой стороны возражений не возникнет»⁸⁸.

Советский Союз, как оказалось, все еще оставался анфан терибль[14] мировой политики, и считаться с ним пока никто не собирается. Поиск «формулировки», о которой дважды писал Бриан, продолжился ровно десятилетие.

Единственное, в чем удалось преуспеть Москве, так это в некотором упрочении своего лишь экономического присутствия на Шпицбергене. Добиться того с помощью предельно простой финансовой операции. По инициативе ВСНХ и лично заместителя его председателя Г.Л. Пятакова 8 сентября 1925 года было учреждено акционерное общество «Русский Грумант». Формально — «для исследования горных и всякого рода промысловых (рыбных, звериных и т. п.) богатств Шпицбергена». На деле же — для добычи угля на шахтах, принадлежавших АРГ — акционерному обществу, уже обладавшему только потому, что было британским, всеми необходимыми правами в полном соответствии и на основании вступившего в силу Горного регламента.

Капитал новой компании составили в равных долях «Северолес» и АРГ, но так как у треста уже имелось 20 тысяч акций последнего, он в силу того автоматически и стал обладателем контрольного пакета. Кроме того, «Русский Грумант» получил еще от АРГ в полное свое распоряжение угленосный участок на западном Шпицбергене площадью свыше 300 квадратных километров⁸⁹ для развития добычи в ближайшем будущем.

Лишь после создания такой смешанной компании Москва почувствовала себя на полярном архипелаге уверенно. Взять же реванш за дипломатическое поражение, да и то весьма своеобразным способом, ей удалось только год спустя, и в совершенно ином районе Арктики. Восточном.