2. Амфитеатр Тита. — Зрелища и страсть к ним римлян. — Охота на зверей. — Цирк, игры в нем и цирковые партии

2. Амфитеатр Тита. — Зрелища и страсть к ним римлян. — Охота на зверей. — Цирк, игры в нем и цирковые партии

Кассиодор останавливается дольше на амфитеатре Тита и на Circus Maximus, так как во время владычества готов эти великолепные здания, бывшие известными всему миру, все еще служили местом игр, которые были так любимы римлянами. Народ стекался в эти здания смотреть на состязания борцов, на звериную охоту и на бег колесниц. Драматические представления у римлян даже во время расцвета их политической жизни не могли подняться на благородную ступень греческого театра; в эпоху упадка стали непристойным, пошлым скоморошеством. Гистрионы, или актеры, потворствовали грубым инстинктам толпы, и к актерам причислялись даже возницы. В Одеуме Домициана , имевшем более 10 000 мест для зрителей, и, может быть, также в театрах Бальба, Марцелла и Помпея певцы, шарманщики и танцовщицы будили чувственность римлян. Интерес разыгрываемой комедии сводился к самым безнравственным разговорам, а пантомима, сопровождаемая хоровым пением, со всей разнузданностью воспроизводила всевозможные непристойности. И жалобы Сальвиана на глубокое падение таких зрелищ во всех городах нисколько не преувеличены. «В театрах, — говорит этот епископ, — изображаются такие позорные вещи, что стыдно даже упоминать о них, а не только рассказывать: душа помрачается похотливыми желаниями, глаз развращается зрелищем и ухо позорится произносимыми речами; нет слов для всей этой непристойности, для этих постыдных телодвижений и жестикуляции». Достаточно вспомнить о сценах получившей такую дурную славу пьесы Majuma. После долгой борьбы ревностным епископам удалось положить в Риме конец нелепому празднеству луперкалий; но влияние епископов на общественные нравы все-таки не было настолько велико, чтоб изгнать позорные зрелища, против которых, как дьявольского дела, отцы церкви говорили проповеди уже в течение трех веков. Оставались бесплодными также и законы византийских императоров; так, в 494 г. непристойные комедии были запрещены Анастасией I. И самому Теодориху ничего не оставалось, как только сокрушаться о том, что мимика свелась к одной пошлости, что на место тонкой грации, которой наслаждались древние, выродившееся потомство поставило распущенность и заменило благопристойное развлечение раздражением похоти. Римский народ не мог уже обходиться без всего этого; его преобладающей страстью было чувственное наслаждение; он хотел умереть среди потехи. В числе должностей, называемых Кассиодором, есть также должность tribimus voluptatum, начальника общественных развлечений в Риме, и этот начальник был судьей над всеми гистрионами и применял к ним полицию нравов.

Сокрушаясь о непристойной грубости развлечений римлян, король, однако, нашел, что с ней приходится мириться, так он видел, что римляне охотнее откажутся даже от последних остатков своей национальной самостоятельности, чем от своих зрелищ. Поэтому при каждом торжественном случае, преимущественно же при вступлении в должность консула или кого-нибудь другого высшего государственного чина, все еще устраивались общественные увеселительные зрелища. Немногие историки той эпохи все отмечают как важное обстоятельство, что Теодорих, пребывая в Риме, устраивал для народа зрелища в амфитеатре и цирке. При этом называются только эти два увеселительных здания, о цирках же Фламиния и Максенция уже ничего не упоминается.

Амфитеатр Тита в то время еще был цел, хотя в 422 г. он, вероятно, пострадал от сильного землетрясения, которым были повреждены многие памятники Рима, так как при Валентиниане III этот амфитеатр пришлось реставрировать, о чем свидетельствует надпись. Исправления производились еще также между 467 и 472 гг. Затем Колизей был, по-видимому, поврежден вторым землетрясением в начале VI века и был исправлен префектом города Децием Марием Венантием Василием в 508 г., в правление Теодориха.

Но, с одной стороны, истощение государственной кассы и обеднение сената, с другой — мораль времени, получившая христианское содержание, уже исключали возможность тех внушительных и жестоких зрелищ, которые давались в Древнем Риме. Бои гладиаторов исчезли с арены при Гонории; если б они еще существовали, Кассиодор должен был бы непременно сказать о них в том замечательном эдикте, в котором он подробно говорит о представлениях в амфитеатре. Точно так же, хотя позднее, чем в Риме, эти бои были отменены навсегда в Византии в 494 г. эдиктом императора Анастасия I. Тем не менее римляне, привыкшие наслаждаться видом крови, не вполне были лишены приятного зрелища людей, которые за скудную плату готовы были быть растерзанными на глазах у публики. То были venztores, или звериные охотники, чередовавшиеся на арене с борцами. Иногда эти звериные игры по тем огромным расходам, которых они стоили, напоминали прежние времена; так было в 519 г., когда зять Теодориха, Евтарих, после торжественного въезда в Рим праздновал свое вступление в консульство раздачей богатых денежных подарков и играми в амфитеатре. С этой целью так же, как в древности, из Африки были доставлены звери, и их незнакомый вид, говорит Кассиодор, повергал в изумление толпу. Кассиодор описывает искусство звериной охоты, как оно издревле практиковалось; он рассказывает об аренарие, как с помощью деревянного шеста этот охотник перепрыгивал через нападавшего на него медведя или льва, полз на коленях и на животе навстречу диким животным, спускался на них по блоку и, как еж, укрывался от зверей в футляре из тонкого и гибкого тростника. Глубокими, проникнутыми гуманным чувством сожалениями об участи этих людей сопровождает Кассиодор, как христианин, все свои описания. Такие сожаления казались бы смешными и были неслыханны в устах министра во времена Адриана и Антонинов. Если говорит Кассиодор, натертые мазью борцы, шарманщики и певицы могут рассчитывать на щедрость консулов, то тем больше имеет прав на то venator, который отдает свою жизнь на потеху зрителя. Своею кровью venator поддерживает веселье толпы и своим роковым искусством он забавляет народ, который вовсе не хочет чтоб venator думал о своем спасении. Борьба с дикими животными, одолеть которых силой venator не может и помыслить, — зрелище, внушающее отвращение, борьба прискорбная! И в заключение Кассиодор восклицает: «Горе миру, впадающему в такое жалкое ослепление! Если б существовало хоть какое-нибудь понятие о правде, те самые богатства, которые теперь в таком количестве растрачиваются на то, чтоб убивать людей, — эти богатства были бы употреблены на спасение жизни людей». Восклицание, преисполненное благородной скорби, которое должен повторять себе вслед за Кассиодором каждый министр современных воинствующих государств, сколько-нибудь проникнутый желанием блага человечеству.

С меньшим возмущением относился гуманный Теодорих к унаследованным от древности цирковым играм, которые давали повод к кровавым столкновениям только вследствие безумной, страстной борьбы существовавших в народе партий. Римский цирк создавался в течение веков; после пожара при Нероне постройка цирка была закончена Траяном, а Констанций поставил в цирке последнее украшение — огромный египетский обелиск, превосходивший на 40 пальм обелиск, воздвигнутый в цирке Августом. Оба обелиска существуют до сих пор; но тогда они оба стояли вместе на стене (spina), шедшей вдоль цирка, теперь они отдалены судьбой друг от Друга: первый обелиск стоит перед Латераном, второй — на площади del Popolo. Живейший интерес возбуждает то последнее восхваление римского величия, которому отдается Кассиодор, описывая этот цирк со всем его нетронутым великолепием. Уменьшившееся население Рима уже давно не могло наполнить собой всех расположенных эллипсом ярусов цирка; 150 000 — 200 000 мест в цирке для зрителей было слишком много для римских граждан того времени. Когда Траян устраивал свои игры и для потребностей города даже не хватало цирка, никто из римлян тогда поверил бы, что наступит такое время, когда цирк будет слишком велик для Рима, когда для всего его населения будет вполне достаточно одной четвертой части мест для зрителей. Правда, в 500 г. многие сидения из мрамора уже были разрушены, многие части портика были повреждены, а наружные лавки и кладовые были покинуты, точна так же многие статуи, воздвигнутые в цирке Септимием Севером, были, вероятно, похищены вандалами, а другие стояли в нишах изуродованными. Цирк был древний и должен был пострадать от времени; все это гигантское здание, служившее народу целые века, должно было носить на себе печать глубокой старины наравне с соседними дворцами цезарей, отделенными от цирка одной только улицей. Но тем не менее этим зданием пользовались вполне еще и тогда. Ворота с двенадцатью проходами, стена с обоими обелисками (spina), проходившая вдоль цирка, семь остроконечных колонн, или metae, euripus, или канал, который шел вокруг арены, даже тарра, или салфетка, которой давали знак к состязанию, desultores или equi desultatori, наездники, спешившие к началу состязаний, — словом многое, что входило в обиход цирка и игр в нем, — все это упоминается Кассиодором. Конечно, уже не было больше той торжественной процессии, которая прежде в сопровождении богов и жертвенных животных двигалась от Капитолия к цирку, народ довольствовался гораздо более скромной церемонией. Но консулы при своем вступлении продолжали руководить играми, и нам известны стихи одного консула в которых он прославляет их.

По-видимому, выдающиеся возницы константинопольского ипподрома являлись иногда в римский цирк или для гастролей, или по приглашению какой-нибудь цирковой партии, враждовавшей с другой. В эдикте Кассиодора, относящемся к цирковым играм, упоминается о вознице Фоме, которому было назначено месячное жалованье, так как он, — и министр говорит об этом с некоторым почтением, – быв впереди всех в своем искусстве, отказался от своего отечества и избрал своим местом жительства столицу западной империи. В Риме точно так же, как и в Византии, цирковые партии, — prasina, или партия зеленых, и veneta, или партия серо-голубых, — яростно враждовали между собой. Так обозначались партии в цирке. Первоначально, впрочем, различали четыре цвета в цирке, и Кассиодор объясняет названия их соответствием с временами года: prasina — соответствовала зеленой весне, veneta — облачной зиме, розово-красный цвет — знойному лету, белый цвет — осени, когда все покрывалось инеем. С той поры, как римский император, следуя своим низменным инстинктам, опустился до того, что сам стал брать на себя роль возницы и принимал сторону то зеленых, то голубых, раздор в цирке упрочился и остался навсегда. Отдаваясь этой партийной борьбе в цирке, народ заменял ею утраченное им участие в государственной жизни, и народные политические мнения проявлялись до некоторой степени в этой шумной форме. В римском цирке не происходило таких кровавых столкновений, как в Византии, где в 501 г. во время одной драки голубых и зеленых было убито более 3000 человек, тем не менее и в Риме не было недостатка во враждебных столкновениях. Надо удивляться, говорит Кассиодор, до какой степени именно при этих играх умами овладевает бессмысленная ярость. Побеждает зеленый, — и одна часть народа погружается в скорбь, оказывается в беге впереди голубой, и еще большая часть народа скорбит о том. Ничего не выигрывая и не теряя ни в том ни в другом случае, народ тем с большей силой наносит оскорбление противной стороне и тем глубже чувствует себя оскорбленным, волнуясь так, как бы дело шло о спасении отечества от опасности.

В 509 г. в цирке произошла битва: два сенатора, Импортун и Теодорих, приверженцы голубых, напали на партию зеленых, и в свалке был убит один человек. Народ «празины» (таково выражение эдикта) в пылкой Византии в одно мгновение поджог бы в этом случае город и обагрил бы его кровью, но в смиренном Риме этот народ рассудительно обратился к защите начальства, и Теодорих приказал предать обоих сенаторов обыкновенному суду. Затем король издал строгий закон, каравший всякое насилие сенатора над свободным человеком, а равно и оскорбление сенатора кем-нибудь из лиц низшего класса, и старался защитить возниц более слабой партии. В то же время тех сенаторов, которые в своем аристократическом высокомерии не умели отнестись с добродушием к оскорбительным и презрительным возгласам народа, король увещевал не забывать о том, в каком месте они находятся, так как «в цирке не приходится искать Катонов». В общем, король признается, что он в глубине души презирает зрелище, которое совсем помрачает здравый смысл, ведет к нелепой вражде и упраздняет всякую благопристойность, — зрелище, которое некогда у древних было достойным обычаем, у враждующих же между собою потомков утратило свое благообразие, и далее, — что он сохраняет цирковые игры только потому, что не находит в себе сил бороться с детскими наклонностями народа и думает, что мудрость велит делать иногда уступку глупости.

Таково было отношение великодушного гота к памятникам Рима и к обычаям народов, таков был дух царствования Теодориха. Оно достигло нравственной высоты самых гуманных столетии, опередило свое время и составляет одинаково славу и короля, и его министра, — короля, который внес в царствование свой великий дух, и министра, который своей просвещенностью и талантливостью дал этому духу на правление и нашел ему выражение.