16. Великобритания, конспироструктуры и Россия

16. Великобритания, конспироструктуры и Россия

В Россию масонство проникло при Петре I. В течение XVIII в. численность масонов и их организаций росла: к концу века число лож дошло до 100, в них состояло около 3 тыс. человек. В первой половине XIX в. через ложи прошло более 5 тыс. человек[222]. В середине XVIII в. центром масонства был Петербург, в конце XVIII в. «центром вольного каменщичества в России… была уже Москва»[223]; в XIX в. после смерти известных масонов Н.И. Новикова (1818 г.), И.А. Поздеева и И.В. Вебера (оба в 1820 г.) произошла консолидация московских и петербургских масонов-мистиков[224]. Заграничный поход русской армии 1813–1814 гг. стал стимулом роста масонских организаций. Их участники мечтали о переделке русской жизни на французский лад. Прежде всего речь шла об ограничении самодержавия или его уничтожении — вместе с императором и его семьей. Многие будущие декабристы были членами масонских лож. «Состав лож был разнообразен. В ложи входили аристократы, чиновники и военные, купцы и ремесленники. Было много иностранцев, французских эмигрантов, поселившихся в России, но в особенности петербургских немцев, чиновников, учителей, докторов, купцов и ремесленников. Было также много поляков.

Ложи отражали самые различные направления тогдашней русской общественной жизни. В числе масонов были темные мистики и суровые пиэтисты, как школа старых московских масонов и их учеников, и озлобленные обскуранты, образчиком которых может служить Голенищев-Кутузов, и люди молодого либерального поколения, склонные к филантропии, но не к пиэтизму, смеявшиеся над обскурантами и искавшие интереса политического»[225].

1 августа 1822 г. Александр I подписал указ о запрете в России всех масонских лож. К этому моменту в России было 1600 масонов, состоявших в 32 крупных масонских ложах (в мире примерно в это же время, в 1829 г., было 3315 лож, в которых состояло около 300 тыс. членов[226]). Но, как известно, запрет не остановил масонского движения — большинство декабристов были масонами, и с ними пришлось разбираться уже Николаю I, который в 1826 г. издал указ, подтверждающий запрет масонских лож, и русское масонство ушло в подполье. С этого момента Николай становится главным врагом европейского масонства и их «братьев» и просто сочувствующих в России[227]. Именно Николая I всегда поливала грязью российская либеральная и левая интеллигенция, не говорю уже о революционерах или сомнительного фрондера вроде Герцена, желавшего жить в «английской Одессе».

Верный принципам монархизма и легитимизма, Николай I поддерживал в Европе и даже в Османской империи монархов против антисистемных движений, а в 1849 г. послал армию спасать австрийского императора от венгерского восстания. Ясно, что для всех масонов и революционеров Европы Николай I и Россия не могли не быть врагом № 1, поскольку именно Россия стояла на пути революционных потрясений в Европе, столь выгодных финансовому капиталу и КС. «Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия, — писал Тютчев. — Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества»[228].

Единственное, что не уточнил поэт-дипломат, это то, какие силы скрываются за Революцией, манипулируют ею. А силы эти — триада, трехглавый Змей-Горыныч: Великобритания (классовый, геополитический и культурно-исторический интерес), финансовый капитал (классовый интерес), классическое и «дикое» масонство, т. е. КС. А на первый план вытолкнули революционеров, спрятав за ними корыстные финансовый, классовый и геополитический интересы.

Западноевропейским финансистам было за что не любить Николая I: царь предпринял ряд мер, направленных на ослабление финансовой зависимости от Запада, прежде всего от Ротшильдов; он перестал брать новые займы у европейских банкиров, и в первую половину его царствования (1826–1840 гг.) не было взято ни одного внешнего займа[229]. Однако развитие промышленности и начало железнодорожного строительства заставило Николая 1с 1841 г. ежегодно прибегать к иностранным займам — в основном у «Братьев Бэринг» (Лондон), «Гопе и К°» (Амстердам), «Мендельсон и К°» (Берлин). Посредником выступал некто А. Штиглиц, представлявший в России не только указанные дома, но прежде всего Ротшильдов. Если Николай I (а в его лице государство российское) старался до поры не залезать в долг к Ротшильдам, то многие вельможи при посредстве Штиглица делали это охотно, что приводило к печальным последствиям: «Ротшильды, управляя капиталами российских вельмож, неизбежно в скором времени, начинали управлять ими самими»[230].

Частичное восстановление позиций финансового капитала Запада в России во второй половине правления Николая I не означало, однако, установления полного контроля со стороны этого капитала над Россией. Такой контроль можно было установить только в результате войны. Война, во-первых, должна была стать тяжелым финансовым бременем для России, побудив ее к займам и, таким образом, увеличить внешнюю задолженность; во-вторых, ослабив Россию, сделать ее более сговорчивой; в-третьих, расстроив в результате войны финансовую систему, вызвать потребность в новых займах, что еще более ослабляло государство и создавало порочный круг. Но, как известно, сами финансисты и банкиры войны не ведут, на деньги банкиров их ведут государства, располагающие армией и флотом. Таким государством, по крайней мере, что касается флота, была Великобритания. С 1820-х годов Великобритания рассматривала Россию как своего главного противника, стремясь к его всемерному ослаблению, подготавливая войну. Однако, не имея крупной армии и привыкнув воевать чужими руками, британцы должны были сколотить против России общезападную коалицию, спровоцировав на непосредственные действия Османскую империю, а в самой Османской империи найти «группы поддержки». У русских и французов такие группы были — соответственно православные и католики. Британцы в 1840 г. в лице премьер-министра Палмерстона сделали ставку на еврейские и армянские общины. Схема понравилась, и Альбион повторил ее в США. Правда, там не было армян, зато были евреи, переселявшиеся из Европы, прежде всего из Германии. При британском содействии в США был создан орден «Б’най Б’рит» (1843 г.) — до сих пор одна из крупнейших еврейских организаций США, исходно ориентировавшаяся на Великобританию.

Ослабление России как в Европе, так и в Азии соответствовало интересам Великобритании, вытекало из логики ее глобальной экспансии.

В качестве подготовки схватки с Россией британцы на рубеже 1820-1830-х годов запустили информационно-психологический (психоисторический) проект «русофобия». В нем страх перед Россией и русскими и вытекающая из него неприязнь, если не ненависть к ним, были связаны не с православием, не с самодержавием, а с враждой к России как воплощению определенного этно-исторического типа, духа. Британцы активно распространяли образ России как жандарма, обер-полицейского Европы, тогда как в реальности они сами после 1815 г. превратились в «мирового полисмена», главным оружием которого был флот[231]. Проект этот оказался успешным. По крайней мере, когда наступил «день Д» и «час Ч», о необходимости похода на Россию и сокрушении «русских варваров» начали писать на Западе столь разные по идейным установкам люди как архиепископ Парижский и Карл Маркс. С политической точки зрения, однако, британцам важно было привлечь на свою сторону Австрию и Пруссию или хотя бы отколоть их от России.

…Еще вчера австрийцы и пруссаки были вместе с Россией в Священном союзе, а сегодня воротят нос. Прежде всего потому, что этот союз больше не нужен Великобритании, она больше не боится революции, напротив, революционные действия на континенте выгодны ей, особенно если они направлены против России. После подавления польского восстания 1830–1831 гг. в русофобском проекте начинают активно работать бежавшие на Запад поляки. Либералы и революционеры еще истошнее призывают к «крестовому походу» против России. Ну а Великобритания с опаской следит за русской активностью на Востоке — Ближнем и в Средней Азии. Начинают появляться книги, в которых Россию обвиняют в экспансионистских планах. Одной из первых публикаций такого рода была книга Дж. де Ласи Эванса «О замыслах России», в которой русским приписывалась ни много ни мало идея напасть на Индию.

Британские стенания 1820-1840-х годов по поводу экспансионистских планов России — это из серии «громче всех “лови вора” кричит сам вор». Дело в том, что к мировому господству стремилась именно Великобритания. В первые 50 лет XIX в., когда Россия всего лишь ненамного расширила свою территорию, британцы побили все рекорды, увеличив подконтрольную территорию почти на 50 тыс. кв. миль. В середине XIX в. 19 млн британцев господствовали над 196 млн жителей заморских территорий, нещадно эксплуатируя их, жестоко и кроваво подавляя любую попытку сопротивления и обретения свободы — при этом британские истеблишмент и пресса постоянно обвиняли Россию, например, «в притеснениях поляков», которые на самом деле никогда не испытывали такой эксплуатации и такого гнета, каким подвергались африканцы, индийцы или аборигены Австралии; русские никого не сажали на «опиумную иглу», как британцы китайцев.

Захватив огромную часть мира, британцы хотели еще и еще, не в силах остановиться в колониальном раже. И вот здесь-то они натолкнулись на Россию — единственную на тот момент державу, способную противостоять им. «На пути к… увеличению власти и влияния, — писал замечательный географ и эконом-статистик XIX в. И.В. Вернадский (отец великого геохимика В.И. Вернадского и дед крепкого историка Г.В. — «Джорджа» — Вернадского), — Англия до сих пор не встречала серьезного сопротивления: все государства западной Европы она довела своею политикой до такого состояния, в котором они не могут противодействовать ее планам к преобладанию. Только одна Россия может положить некоторые преграды ее стремлениям; одна Россия поэтому несколько страшна ей»[232].

Страх перед континентальным гигантом Россией как препятствием на пути экспансии и мировой гегемонии — вот что заставило британцев начать информационно-психологическую (психоисторическую) войну против России в 1830-1840-е годы. Несправедливо? Конечно. Но британцы и не стремились к справедливости. В 1764 г. несправедливость как один из принципов внешней политики правящего класса страны открыто, не стыдясь, признал Уильям Питт-старший: «Что было бы с Англией, — сказал он, — если бы она всегда была справедлива в отношении Франции?». На место «Франции» в его фразе можно смело ставить: «Испании», «Германии», «России», далее — везде.

Трубя на весь мир о русском экспансионизме, британцы в первые две трети XIX в., как раз к окончанию Крымской войны, набросили на мир сеть, или, если угодно, обмотали его цепью своих опорных пунктов на морях. Эти пункты, контролирующие проливы, устья рек, острова в океане, были связаны между собой линиями, по которым курсировал британский военный и торговый флот. Гельголанд, Гибралтар, Мальта, Суэц, побережье Западной Африки, мыс Доброй Надежды, Аден, Маскат, Коромандельский и Малабарский берега, Цейлон, Сингапур, острова в Тихом океане — вот та сеть, которую британцы набросили на мир, или, опять же, иначе та «анаконда», которой они обвили мир по морю, поддерживая таким образом свое господство.

Британская «анаконда» эффективно сдавливала планету, включая Евразию/Россию до тех пор, пока в России в конце XIX в. не началось интенсивное строительство железных дорог, скорость перемещения товаров и людей по которым существенно превышала скорость перемещения по морю. Железные дороги — русский Транссиб[233] и германская БББ (Берлин — Бизантиум — Багдад), особенно в случае их соединения, грозили разрушить господство Великобритании, поскольку железнодорожный транспорт быстрее водного. Не случайно X. Макиндер (1861–1947), теории которого выросли из осмысления русско-британской Большой Игры в Центральной Азии, был настолько встревожен железнодорожным строительством в Евразии, в Хартленде, что заговорил о нарушении равновесия между Хартлендом и Внутренним полумесяцем — Прибрежной зоной, контролируемой британцами. Ясно, однако, что это никакое не равновесие, а система британского контроля, которая оказалась под угрозой.

Под разговоры о «русском экспансионизме» британцы были активны не только «на дальних берегах», но и в зоне влияния России, в непосредственной близости от русских границ. В 1834 г. секретарь посольства Великобритании в Стамбуле разведчик Д. Уркварт побывал с тайной миссией у адыгов (черкесов), пообещав им оружие и боеприпасы. Позднее по адыгам работали британские разведчики Лонгворт и Белл, но с масштабом деятельности Уркварта, действительно выдающегося разведчика, им не сравниться. Он активно разжигал борьбу народов Северного Кавказа (прежде всего адыгов) против России. Он даже составил им декларацию независимости и придумал флаг, сыграв большую роль в создании антирусских настроений у многих представителей этого народа на целое столетие вперед и заложив прочный фундамент для действий британской разведки на Северном Кавказе и использования англосаксами выходцев из этого региона вплоть до наших дней. В частности, бежавшие от русских в Турцию и Иорданию представители родов адыгов и других народов Северного Кавказа становились «материалом» для создания разведсетей, работавших против России. Для представителей некоторых адыгских родов как в России, так и за ее пределами Уркварт до сих пор является весьма почитаемой фигурой. Как говорится, скажи мне, кто твой друг…

Показательно, что, с легкостью сдав в 1945 г. советскому союзнику фактически на смерть 27 тыс. казаков с семьями — русских людей, британцы не сделали того же с пятью тысячами служивших в вермахте северокавказских горцев. Этих мусульман, в отличие от православных христиан-казаков, они оставили про запас — для подрывной и разведывательной деятельности против СССР. Создание британцами агентуры глубокого залегания на Северном Кавказе и в Центральной Азии, когда речь идет о целых родах (кланах) в течение многих десятилетий, работающих на британцев против русских, уходит в глубокое прошлое, порой — во времена Большой Игры.

Ответом на происки британцев в Тегеране и на Кавказе стала миссия Яна Виткевича (адъютант военного губернатора Оренбурга В.А. Перовского) в Кабул 1837 г. Миссия завершилась удачно: Виткевич подписал договор с амиром Дост Мухаммадом, что вызвало истерику в Лондоне. Истерику и конкретные действия. «Коварный Альбион» — ситуационно диккенсовские Урия Хипп, Ловкий Плут, Феджин и Билл Сайкс в «одном флаконе» — не простил ни Виткевича, ни Дост Мухаммада[234].

Виткевич, вернувшийся в Петербург, внезапно умер накануне представления Николаю I и получения монаршей награды. Официальная версия — застрелился. Но почему исчез подписанный с амиром договор? Официальная версия — Виткевич сжег его в приступе помешательства перед смертью. Однако многие современники открыто указывали на ту державу, чьи альбионские «уши торчали» в данной ситуации; думаю, эти современники верно понимали ситуацию. Таким образом, в самом начале Большой Игры на русской стороне «образовалось» два трупа — Грибоедова (антирусское выступление в Тегеране организовала британская агентура) и Виткевича — the British Empire strikes back. Британцы хотели наказать и афганского эмира, да не все коту масленица: в Афганистане они попали как кур в ощип.

Все это не значит, что Россия была «белая и пушистая». Речь о другом: петербургская империя Николая I, а затем двух Александров и еще одного Николая не вынашивала планов мирового господства — в отличие от британцев. Не было у России и своих КС, т. е. структур Заговора. Экспансия России, как это ни парадоксально прозвучит, носила оборонительный характер: она отодвигала границы, т. е. снижала уязвимость — об этом прямо говорил не кто иной как известный британский историк и специалист в области разведки Арнольд Тойнби-младший. Не было у России и экспансионистского плана ни при Николае I, ни позже — потому что, к сожалению, вообще не было стратегического плана, Большой стратегии. Особенно это характерно для эпохи британско-русского соперничества: британцы судили по себе и полагали наличие у России некоего плана, большого и хитрого — и тем больше и хитрее, чем меньше он просматривался.

«Меня всегда поражало непонимание Европой, и особенно Англией, России, — писал Н.Е. Врангель, отец «черного барона». — Там верили в миф, были убеждены, что у русского правительства существует какая-то планомерная иностранная политика, что русский двор стремится сознательными шагами к точно намеченной цели. И, что еще более странно, вслед за Европой в эту легенду уверовало не только само русское общество, но и само беспочвенное русское правительство.

Быть может, когда-то планомерная политика у России и была — отрицать не стану. Я говорю не о далеком прошлом, а о времени, которое я сам пережил (т. е. вторая половина XIX — начало XX в. — А.Ф.), — и в это время, утверждаю, таковой не было.

Прежде всего о нашей планомерной, коварной, наступательной политике в Средней Азии, о которой полстолетия без умолку кричали англичане. Где же виден такой точно установленный план? Можно ли говорить о планомерном исполнении? Вся наша азиатская политика при вступлении Александра II на престол состояла в одном: охранять наши восточные границы от набегов и посягательств разбойничьих племен. Но полковник или генерал (точно не помню) Черняев пожелал или просто зарвался, пошел и занял Ташкент. Все помнят, как Государь и правительство этим самовольным движением были недовольны; какие против Черняева раздались громы. Он вскоре впал в немилость и был уволен от службы. А политика в Азии пошла по новому направлению, направлению не планомерно намеченному правительством, а случайно или сознательно взятому на то неуполномоченнным Черняевым.

А поход генерала Комарова на Кушку! Какой шум поднялся тогда в Англии по поводу «русской планомерной наступательной азиатской политики»! А в Петербурге о движении Комарова накануне еще правительство не знало и узнало, если не ошибаюсь, от английского посланника.

В русской политике последнего полстолетия ни плана, ни последовательности не было. Правительственной политики не существовало, а была лишь политика отдельных случайных людей. Как уже и во всем, не Царь или правительство направляли, а чаще их побочные силы и случайные люди. Вспомните обстоятельства, вызвавшие войну с Японией»[235].

Этот отрывок со всей очевидностью демонстрирует две вещи: 1) оборонительный, симптомальный, по сути бесплановый характер политики России вообще и в Большой Игре в частности; 2) что еще хуже, по сути отсутствие у России в XIX — начале XX в. настоящего правящего слоя, реальной властной элиты стратегического назначения, эдакого субъекта стратегического действия — субъектосистемы или системосубъекта, как будет угодно. Ясно, что правящая верхушка второй половины XIX — начала XX в. удержать страну, империю, подтачиваемую внутренними противоречиями, которые искусно использовались, а с какого-то момента направлялись внешним противником, не могла, тем более, что противником этим были наднациональные КС, скрывавшиеся за ширмой «европейские государства». Неудивительно, что в конечном счете империя вместе с ее верхушкой была сломана комбинированным ударом внутренних и внешних сил.