13. Американская сецессия и британские трудности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

13. Американская сецессия и британские трудности

В 1770-е годы в североамериканских колониях Великобритании развернулось движение за отделение от метрополии, превратившееся в 1775 г. в войну за независимость. То был типичный внутренний конфликт в среде капиталистического класса Британской империи. Он был вызван усилившимся давлением Лондона на колонии — финансовым и административным. Вообще нужно сказать, что в середине XVIII в. практически все европейские государства усилили вмешательство в жизнь и хозяйство локальных общностей[143]. Однако в случае с Новой Англией ситуация усугублялась тем, что после окончания Семилетней войны (1756–1763) британский долг достигал 140 млн фунтов, а этот регион был, возможно, самым богатым в мире по доходу на душу населения[144]. Попытку метрополии поправить свои дела за счет колоний и ограничить местную власть — британский парламент начал вмешиваться в дела североамериканских колоний значительно более плотно, чем раньше[145], — североамериканские элиты восприняли как нарушение общественного договора между ними и короной[146]. Это и привело к столкновению. Разделительная линия в столкновении проходила, однако, не между Америкой и Великобританией, а рассекала обе страны, причем на стороне «сецессионистов» оказались влиятельные силы метрополии, что в конечном счете и решило судьбу войны, США и Первой Британской империи, приведя ее к финалу. В то же время 40 % населения североамериканских колоний были сторонниками короны, лоялистами, однако их перевесили противники ведения британцами войны, находившиеся в самом Лондоне. Прежде всего это был Сити, который вел настолько яростную лоббистскую кампанию против войны, что король счел нужным публично высказать удивление тем, что его подданные поддерживают мятежников и мятежный дух. Однако Сити это проигнорировал — до такой степени, что группы, занимавшиеся отловом людей на флот для войны с поддерживавшей мятежников Францией, не осмеливались заходить на территорию Сити. Ну а провозглашение Америкой независимости было встречено в Сити с величайшей радостью, о чем сообщает официальная запись, хранящаяся в архиве Сити.

«Ситийцы» объясняли свою позицию тем, что война в Америке может нанести «кровавую рану принципу свободы»[147]. Разумеется, речь должна идти и об экономическом интересе, но само упоминание свободы — явное свидетельство масонского следа. Британские «братья» вовсе не хотели сражаться против американских, тем более что победа последних обещала возможность создания с чистого листа искусственного масонского государства без и вне монархическо-католической традиции и европейских исторических традиций вообще.

Само американское масонство официально оформилось в 1720-е годы, однако первые представители масонства и других либерально-мистических течений появились в Америке еще в 1607 г.; в 1680-е годы в Америку эмигрировал масон Абердинской ложи, став вице-губернатором Нью-Джерси. С самого начала американские масоны поставили задачу: воплотить в реальность утопию Атлантиды. Большую роль в развитии масонства в Америке сыграл Бенджамин Франклин — «человек со стодолларовой купюры».

Значительную роль в победе американского сегмента имперского капиталистического класса сыграло то, что и британская армия, и местная верхушка были пропитаны масонством. Но едва ли можно говорить о событиях, как о четко организованном масонском заговоре — из 56 подписавших Декларацию независимости масонами были только 9 и еще 10 под вопросом; правда, некоторые исследователи относят к масонам 53 из 56, но это сомнительно; из 74 старших офицеров Континентальной армии масонами были 33. Это — не говоря о том, что американские масоны не были едиными. Однако сам факт наличия масонской среды, а также то, что масонами были наиболее активные и руководящие деятели «сецессионистов», определявшие ход событий, свидетельствует о масонском характере движения.

Аналогичным образом либо практикующими масонами, либо людьми, разделяющими масонские ценности, были многие британские военные в Северной Америке. Ценности и идеалы, за которые сражались колонисты, были масонскими[148]. Иными словами, война за независимость была по большей части борьбой наднациональной масонской сети, масонского интернационала, опиравшегося на финансовую мощь Сити, с британской монархией — и КС в очередной раз взяли верх. Впрочем, британские власти не считали 1783 г. миром, для них это было лишь временное перемирие, однако ситуация во Франции, а затем революционные и наполеоновские войны не позволили им восстановить политический контроль над США[149].

Естественно, в результате победы масоны оказались во главе государства, определяя его дальнейшее развитие. «Фримасонство оказывало намного большее влияние на установление и развитие американского правительства, — писал масонский историк Р. Хитон, — чем какой-либо иной институт. Со времен первых конституционных конвенций ни историки, ни члены братства не осознали, сколь многим США обязаны фримасонству и насколько велика была роль, которую оно сыграло в рождении (американской. — А.Ф.) нации и государства»[150]. Конституция 1787 г. была масонской. Первый президент США Джордж Вашингтон был Великим Мастером ложи № 22 в Александрии, штат Вирджиния; принятием президентской присяги Вашингтоном руководил Роберт Ливингстон, великий магистр Великой ложи Нью-Йорка; обер-церемонимейстером был масон Джейкоб Мортон, а сопровождал Вашингтона мастер Александрийской ложи генерал Морган Льюис[151]. Масонами высоких степеней были первый вице-президент Джон Адамс, Томас Джефферсон, Генри Нокс[152].

Пожалуй, в наибольшей степени масонский характер нового государства получил отражение в масонской символике столицы США — Вашингтона, спланированного масоном, членом общества Цинцинната Пьером-Шарлем Ланфаном. «Церемония торжественной закладки углового камня Капитолия была проведена в полном соответствии с масонским ритуалом. Вашингтон выполнял функции мастера, на нем был фартук и пояс ложи»[153]. Тайная масонская геометрия и эзотерическая символика отражена не только в архитектурном плане Вашингтона, но также в большой государственной печати и на однодолларовой купюре (с 1778 г.). Так, белоголовый орлан символизирует знак Скорпиона; око — богиню Исиду; девиз «Annuit Coeptis» из 13 букв взят из «Энеиды» Вергилия и является молитвой языческому богу Юпитеру; при этом вергилиевское слово «annue» было написано как «annuit», чтобы общее количество букв стало 13[154]. Иными словами, за масонской символикой скрывается символика более древних и средневековых культов и мистерий, главным образом не только, а, возможно и не столько европейских, сколько ближневосточных. На эту тему написан ряд исследований, убедительно показывающих, что геометрический рисунок городской панорамы отражает исключительно важную роль братьев по обе стороны океана в возникновении США[155].

Забегая вперед, отмечу, что после образования США влиятельные силы в Великобритании и связанные с британцами швейцарские банкиры делали все, чтобы вернуть страну под британский контроль. Одним из главных оперативных центров этих сил стала Шотландия, а ещё точнее — Эдинбург. Шотландцы вообще играли большую роль как в Ост-Индской Компании, так и в британской разведке. Распространение масонских лож Шотландского обряда решало для Великобритании многие проблемы, хотя далеко не всегда: так, отцы-основатели США, в отличие от Б. Франклина, были главным образом «шотландообрядцами», а их противники из колониальной администрации — главным образом розенкрейцерами. Иными словами, перед нами картина намного более сложная, чем «масонский заговор», — это и внутримасонское противостояние, и «масонские игры» спецслужб и иезуитов, и многое другое.

Британская SIS (Secret Intelligence Service) активно использовала шотландских интеллектуалов — и как бойцов информационной войны, и как оперативников. Так, Адам Смит с 1760-х годов выполнял задание Шелбурна по разработке мер подрыва французской экономики. Вальтер Скотт по сути выполнял функцию эдинбургского оперативника SIS[156]. Структурами прикрытия SIS в городе были журнал «Edinburgh review» и медицинская школа, которая курировала, а де-факто контролировала многие престижные медицинские центры в Европе, используя их как фактор влияния на пациентов из представителей европейской верхушки; это старая традиция тамплиеров и Приората Сиона — влияние на представителей политической элиты и сбор информации о них с помощью сети контролируемых медицинских учреждений. Впрочем, американцам в их противостоянии британцам в первой трети XIX в. тоже было чем похвастать: американский контрразведчик (писатель и поэт) Эдгар По активно работал по британцам и иезуитам и, по версии А. Чайткина, они-то и отравили его, а затем стали распространять версию о его пьянстве и сумасшествии.

Воспользовавшись британскими трудностями в Америке, Франция и Испания нанесли поражение Великобритании в войне 1778–1783 гг., и Версальский договор 3 сентября 1783 г. стал для Альбиона унижением, которое едва ли могло быть компенсировано победой над голландцами в Четвертой англо-голландской войне (1780–1784 гг.). Тем не менее, как вслед за поэтом и романистом М. Бенье повторил Ф. Бродель, проиграв войну, Великобритания выиграла мир, и она не могла его не выиграть, поскольку у нее на руках были все козыри[157]. М. Бенье и Ф. Бродель не поясняют, что это были за козыри, но из контекста ясно, что речь идет об экономической мощи. Действительно, к моменту утраты североамериканских колоний Великобритания набрала мощную экономическую инерцию, основой которой были два века бурных социально-экономических и политических изменений[158]; промышленная революция в Англии была социальной революцией, обусловленной социальными причинами, в том числе структурой землевладения[159]. Разворачивалась промышленная революция, вызванная конкуренцией с индийским текстилем[160].

Фаза экономического роста в Великобритании, начавшаяся в 1783 г. и достигшая пика в 1792 г., была по сути первым современным деловым циклом[161]. В 1790 г. Великобритания, население которой составляло 1 % мирового, давала 10 % мирового производства железа[162]. Резко росло число патентов на технические изобретения: 1769 г. — 36, 1783 г. — 64, 1792 г. — 87, 1802 г. — 107[163].

И все же превосходство Великобритании над Францией не стоит преувеличивать. Во Франции тоже развивалась промышленность. Так, накануне революции чугуна французы выплавляли 130 тыс. т, а британцы только 63 тыс. т[164]; после войны за испанское наследство французская торговля развивалась быстрее, чем торговля любой другой страны, включая Великобританию[165]; если в 1720 г. объем внешней торговли Франции составлял 20 % британской, то к 1780 г. они сравнялись[166]. У Франции был весьма неплохой флот и — благодаря Ж.Б.В. де Грибовалю — великолепная артиллерия[167]. Таким образом, в целом в конце XVIII в. технико-экономически соперники еще «играли в одной лиге». Преимущество Великобритании — и серьезное — заключалось в другом. Во-первых, в том, что землевладельческая элита была открытым слоем и, в отличие от французских petite noblesse, испанских hidalgos, немецких Junkers и т. д., не была бедной, а следовательно, имела немало резонов поддерживать существующий общественный порядок[168] (французское мелкое дворянство характеризовалось совсем другим настроением).

Во-вторых, британцы обладали преимуществом в финансовой сфере, причем речь идет не только о национальных финансах, но и международных: например, британцы в своей игре против Франции могли мобилизовать на помощь себе швейцарских банкиров. Это не говоря о том, что французская монархия, в отличие от британской, была в большей степени системой мобилизации людей, чем денег[169].

В-третьих, британцы были сильнее в информационной войне. Всего один пример: в конце XVIII в. было создано London Corresponding Society. По форме это было объединение лиц свободных профессий, журналистов и т. п. По сути же оно выполняло функцию информоружия, ведя пропаганду и пугая английского обывателя сначала Францией и католицизмом, а затем — якобинизмом и Наполеоном[170].

В-четвертых, у британцев было преимущество в организации разведки, спецслужб, с которыми активно сотрудничали интеллектуалы как в самой Великобритании, так и во Франции, где британцам удалось создать «пятую колонну». Создание «пятых колонн» — излюбленная тактика англосаксов, которую они постоянно применяли, в частности, по отношению к России. Франция после провала в 1745 г. поддерживаемого ею якобитского вторжения в Великобританию была мало активна в ведении тайной войны против Англии, особенно по сравнению с британскими усилиями и их масштабом. Кстати, если бы высадка якобитов в 1745 г. увенчалась успехом или, как минимум, спровоцировала бы гражданскую войну, британцы столкнулись бы с серьезными проблемами в борьбе с французским конкурентом[171]; более того, у них едва ли хватило бы сил на Семилетнюю войну и не было бы ни войны, ни перелома 1759 г. в ней, ни победы[172].

Наконец, в-пятых, и, возможно, это самое главное, у Великобритании было мощное оргоружие, которого не было у Франции, — континентальные, в том числе французские масонские ложи, ориентировавшиеся на Великобританию и часто управлявшиеся «с Острова». Они сыграли большую роль в подготовке Французской революции, точнее, в превращении структурного кризиса и недовольства в системный и революцию.

С учетом мировой и европейской ситуации Великобритания должна была торопиться опрокинуть Францию. Положение Альбиона после отделения североамериканских колоний (которым, кстати, Людовик XVI подарил 12 млн ливров и еще 6 млн одолжил[173], что вызвало ярость у британского истеблишмента) и поражения в войне с европейскими державами (в результате чего пришлось вернуть Испании Флориду) пошатнулось и было сложным. Казалось, что с американской независимостью и потерей 3 млн подданных грядет распад Британской империи[174]. Эрцгерцог Леопольд уверял своего брата австрийского императора Иосифа II, что после 1783 г. на европейской шкале Великобритания занимает место не выше Дании или Швеции[175]. Франция, как в целом справедливо опасались в Лондоне, могла воспользоваться обстоятельствами, сделать рывок и оставить главного противника в геоисторическом офсайде, несмотря на британскую экономическую мощь. Поэтому по сути единственным выходом для британского правящего класса было подсечь Францию, т. е., использовав ее внутренние проблемы, дестабилизировать государство, а по возможности свергнуть поддержавшего североамериканцев короля. Именно над этим активно начали работать британские КС — разведка и масонские ложи по всей Европе и, разумеется, в самой Франции, активно используя «пятую колонну». Предстояла схватка элит, и британская оказалась сильнее.

Мне эта ситуация напоминает 1980-е годы, когда США оказались в трудном положении, а после обвала фондового рынка 19 октября 1987 г. (индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов, т. е. 22,3 % за один день — рекорд) и ряда других неприятностей ситуация и вовсе стала аховой. Возникла серьезная угроза позициям США на мировом рынке, в конце 1991 г. это открыто признала М. Тэтчер, выступая в Институте нефти в Хьюстоне, США. Единственным спасением США в этой ситуации было обрушение Советского Союза и соцлагеря с последующей перекачкой активов из этой зоны в США, что и было сделано в 1990-е годы. В 1790-е годы британцы сделали все, чтобы столкнуть в пропасть Францию и на этом построить свое будущее.

Историк П. Брэндон откровенно признает этот факт. Отметив, что в 1780-е годы Великобритания оказалась в труднейшем положении, он пишет: «Однако Французская революция привела ее к подъему на новые высоты. Попытка Наполеона установить свое господство в Европе, казалось, оправдывает британские имперские амбиции»[176].

Нельзя сказать, что во Франции не было «социального костра», но он лишь тлел, и британцы сделали все, чтобы активно «раздуть» его, подбросив дров. Важнейшее событие начала второго этапа развития КС — революция во Франции; там же, во Франции, он и оканчивается в 1871 г. победой Пруссии над Второй империей. Правда, у Французской революции была экспериментальная предшественница — почти забытая «революция патриотов» в Голландской республике[177]. Это лишний раз подтверждает справедливость тезиса о том, что Голландия с XVI в. выполняет для Запада роль экспериментальной площадки. Именно там была организована первая «буржуазная революция»; в наше время именно там были впервые легализованы наркотики, эвтаназия, гомосексуализм; и если когда-нибудь будет легализован каннибализм, то можно не сомневаться, что скорее всего это произойдет в Нидерландах. Ну а о конце XVIII в. можно сказать, что «эпоха революций» (1789–1848 гг.) начала обкатываться опять же в Голландии, хотя французская эпопея полностью затмила деяния «патриотов».